Скрестив пальцы

Что-то изменилось. Все утро он ходит по дому в поисках хотя бы кого-то знакомого, сдавливая цветок, оставленный Минхо до кашицы на подушечках пальцев. Зеленоватые линии делают шрамы на его морщинках и западают в них, кажется, навечно, вместе с травянистым запахом. Он, чёрт возьми, совершенно не понимает, что произошло ночью. Неужели это всё? Так и не обнаружив никого, кто мог бы ответить на его вопросы, он возвращается обратно. Садится на лавку и аккуратно кладет то, что осталось от розоватого бутона, делая паузу перед тем, как взять иглу в руки. Дерево такое же острое, как и то, что сломалось в его руках. Убирая заточенное ручное копьё, Джисон тянется к небрежно оставленным листам и просматривает их. Мягкая улыбка лезет на лицо, пока он читает. Утром в комнате светлее, и зеленоватые буквы выглядят куда яснее и аккуратнее, чем прошлые. Но «сука» выделяется особо широким, злым почерком. Хан кидает взгляд на иглу. Усмешка вылетает из приоткрытых губ, но превращается в утробное рычание, когда при попытке взять острый инструмент в руку снова, угол впивается в основание ладони. «Всё-таки сука!» Он делает паузу, заполняя ее тем, что дует на место, куда вонзилась игла и складывает листы между собой, вместе с титульным и последним. Титульный лист пуст. Стебель от цветка кажется соблазнительно-полезным, когда рядом больше нет ничего, чем можно было бы писать. Аккуратно взяв то, что осталось от цветка, он выводит самые красивые буквы из всех, которые ему доводилось писать когда либо: «Любимому брату». Игла возвращается в пальцы. Нить приходится развязать, распутывая узлы, появившиеся за ночь. Деревянное ушко огромное — проблем с тем, чтобы продеть в нее коричневую нить не было никаких проблем. Джисон совершенно не удивляется, когда острый наконечник иглы с легкостью погружается в дерево и виднеется с задней ее части, потянув за собой и ушко, с нитью в ней. Стяжки выходят ровными, неторопливыми и на радость удачными. Хан ощущает особое расслабление от этого. Он и не думал, что игла в руках может быть достаточно податливой и послушной. Линия из коричневых отрезков проходит через весь маленький корешок. Джисон отрывает нить зубами и завязывает плотный узел. Отдаляя подарок от лица, он рассматривает получившуюся книжечку с полной тепла улыбкой. До дня рождения считанные ночи. Джисон уверен, что попал в яблочко, выбрав такой подарок. Его отвлекают шаги в коридоре. Испуганный тем, что Хван захочет навестить его, он прячет дерево за спину и прижимается в стене. Игла враждебно откидывается в сторону. Но в проёме появляется силуэт, совсем не похожий на Хенджина. Минхо смотрит на него так, словно боялся, что ему это мерещилось. Его взгляд — стеклянный, а лицо — фарфоровое, такое, словно одно касание и оно покроется трещинами, разобьётся и расколется, оставив после себя лишь звон. Ли не моргает, когда шагает вглубь комнаты. Не моргает и тогда, когда останавливается около него, неподвижно сидящего, и шепчет: — Ты, — губы едва двигаются. Джисон замечает, как что-то искрится в чужих глазах, когда Минхо прикрывает веки. Жмурится, так, словно боялся открыть и не увидеть его рядом. Хан уверен, что именно это было в голове Ли, потому что когда он вновь смотрит на него, то видит облегчение, — здесь. — Конечно, я здесь, — Джисон чуть отталкивается от стены. Дерево кренится и падает на лавку. Чувствуя, как начинает гореть кожа от напряжения, он тянет руку к чужой и переплетает их пальцы. — Куда я уйду? Ладонь Минхо ледяная. Такая морозно-холодная, что Хан едва не заставляет себя еще сильнее греть ее, своей теплой. Он догадывается, что все это отражение страха и тревоги, что видна в застывшей позе. Ли сжимает их руки. Тянет на себя, заставляя его встать и мучительно долго смотрит на его лицо, будто до сих пор боясь его потерять. Стеклянные глаза разбиваются, когда Джисон улыбается — так, как всегда делал это рядом с ним: тепло и солнечно. Фарфор, слой которого застыл на его лице даёт трещину, когда голос Ли, звучащий так же, как и звон тарелок, раздаётся по комнате: — Я думал, что ты пропадёшь снова. Разбиваясь окончательно, Минхо обнимает его за шею, прижимается к нему и выдыхает, когда Хан обхватывает его талию, тянется руками за спину и рисует причудливые рисунки, когда говорит в ключицы Ли: — Я тоже так думал. От правды колет глаза. Джисон не хотел признавать это, но ему до сих пор страшно, что его потянет к дуплу, или, еще лучше, к Чанбину. Боязно было, когда обхватывал дерево ладонями, царапаясь до крови. Мурашило, когда казалось, что это его конец. Охватывал животный страх, когда он допускал мысль, что все воспоминания с Минхо, которые они успели создать, исчезнут из его памяти. Минхо чуть ли не мурчит в его руках, когда он оглаживает чужую спину. Укладывает голову в сгиб шеи, ближе к ушам. Волосы Ли щекочут оголенную кожу, заставляя глупо улыбаться. Тепло копится между ними, заполняя плетеную корзинку и чуть ли не вываливается, когда пальцы Ли бегут по затылку и расчесывают их, так и не доходя до макушки. Приглушенный тем, что говорит в его одежду, Минхо спрашивает: — Кто это сотворил? — А? — голос Ли такой по-простому спокойный, что он теряется. Чуть напрягает руки на чужой спине и мычит. — Черт, Минхо.. Пальцы в волосах становятся лишь нежнее. — Скажи мне, — Минхо остаётся таким же расслабленным в его руках, больше не говоря, а мурча в него. Его тело никак не выдаёт напряжения, как и мягкие прикосновения. — Чанбин? По тому, как сжались ладони на его спине, он выдыхает, отвечая сам: — Чанбин. Хан расслабляет руки, когда не слышит в чужом голосе злости и обиды. Чуть наклоняет голову, чтобы уткнуться носом в сгиб шеи Минхо и с еще большей нежностью проводит руками по спине и талии. — Что ты сделаешь с этой информацией? — спрашивает он после того, как услышал вновь возобновившиеся, еле слышное, мурчание. — Пока ничего. — А потом? Минхо растягивает губы в улыбке. Прикрывает глаза и медленно отстраняется. Настолько, что Джисону на секунду кажется, что они прилипли друг к другу. Когда сталкиваются взглядами, видит в глазах Ли тот самый огонек наглости и хитрости, который был так ему знаком. — Я пораскину и решу. Минхо смотрит куда-то за его спину. Усмехается и кивает в сторону, спрашивая: — Дорукоделил? Джисон оборачивается. Деревянная книжка одиноко лежит на лавке, плашмя. Полуулыбка появляется на губах, когда рядом кинутая игла привлекает внимание. — Да, — возвращая голову к Минхо, он благодарит: — Спасибо за иглу, — пауза, — и за цветок. Ли лишь одобрительно мычит. Заглядывает внутрь него перед тем, как сказать: — Теперь знаешь, где гнилое дерево взять. Джисон не понимает. — Что ты имеешь ввиду? — То дерево, в котором ты пропадал, — Минхо, будто специально начавший эту тему, чтобы понять, в курсе ли он, слегка хмурит брови и нацепляет сероватость, когда продолжает: — оно уничтожено. Гнилое, как и то, что я тебе показывал. Теперь тебе ничего не угрожает, но дерево... Первое, что приходит в сердце — облегчение. Мог ли он считать, что всё закончилось и ему больше нечего боятся? Следом за этой мыслью пришла и другая, более разумная: «Значит ли это, что я предал нашу ветвь?» Но в конечном итоге он спрашивает: — Разве то же не происходит и с теми деревьями, которые рубят люди? — Нет, — Минхо толкает язык за щеку, — если уточнять, то когда его срубают - да. Но после того, как ты возвращаешь человека на Землю, дерево перерождается, но уже в другой части леса, а то, что срубили, исчезает, — он чуть склоняет голову. — Но когда у дерева рубят корни, шанса на перерождение у него нет. Оно просто стоит и гниёт до тех пор, пока не будет использовано нами настолько, чтобы упасть. Джисон чувствует, как на душе скребут ложкой. Собирают остатки его совести со стенок желудка, скрипя и звеня. Он не в силах выдержать такой открытый взгляд Ли. Опускает глаза и собирается с мыслями, выкидывая ложку с кашицей своими словами: — Я помню, что был не в себе, когда, — он подбирает слова, — когда Чанбин занёс лопату. Мне казалось, что я способен выколоть ему глаза. — Так и есть, — ладонь Минхо обхватывает его, — это инстинкт, который ты не мог контролировать. Ты можешь думать что угодно, — их скрепленные руки прижимаются к району сердца Джисона, когда он намного тише продолжает: — но внутри тебя будет то, что было заложено. Джисон поднимает голову. Тепло Минхо дает ему возможность ответить, не скрывая улыбки: — Быть с тобой тоже заложено? Ли совсем сладко улыбается. Подмигивает, прежде чем сказать: — Считай, что есть еще одно, — пауза, — наше общее. ... Листья летят так быстро, что он едва улавливает ту ночь, когда день сменяется вечером, а после и темной опушкой, которая обозначает новый день. День рождения Хенджина. В последний раз оглядев подарок, Джисон прячет его за спину и выходит из комнаты. Внутри что-то бьётся, словно в клетке, пускает тревогу по венам и совсем легкую детскую радость. Он совершенно не удивляется, когда Хван спит — мирно, так, словно этому парню не стоило ждать поздравлений. Чуткий сон брата в этот раз играет ему на руку — неловкий кашель заставляет его проснутся. Лицо Хенджина сонное, чуть испуганное и удивлённое, когда сквозь пелену сонливости он видит его, в паре шагов от лавки. Хвану требуются секунды, чтобы разлепить губы в вопросе: — Что такое? Джисон не прячет улыбки. Уголки грозятся порваться, когда он склоняет голову и говорит: — Твой день рождения, — брат выглядит еще более удивлённым, — забыл? — Нет, — голова отрывается от подушки. Потирая глаза, чтобы проснуться окончательно, он повторяет, — нет, не забыл. Ладони исчезают с лица Хенджина, когда он садится на лавку и может посмотреть на него без мутной шторки. Он щурится и выглядит настолько комфортно-изумленным, что и сам чуть улыбается. — Но ты никогда не поздравлял меня. Джисон чувствует, как уголки губ опускаются. Улыбка пропадает, смывается и зашивается плотными стяжками. В грудной клетке что-то обрывается и начинает стучать, как бешеное. — Правда? — выходит на выдохе. Он едва удерживает книгу за спиной. Сжимает изо всех сил, пока смотрит на брата, который не выглядит обиженным. Хенджин выглядит совершенно спокойно. Так, словно его игнорирование было таким пустяком, что он привык. В голове прыгают созданные ими воспоминания: как он без лишних вопросов показывал ему часть своей души, через блокноты и рисунки; как безвозмездно помогал и был готов пожертвовать хорошими отношениями с любым, кто захочет ему навредить; как с детским восторгом учил слова; как с таким же огнем в глазах проводил с ним время, словно не верил в то, что рядом с ним его брат. То, как он не ответил, хороший ли он брат, ограничившись лишь коротким: «ты хороший друг, Джисон». А Хан глупо верил, что у них просто недостаточно близкие отношения. А их, на самом деле, не было вовсе. Хван видит, как меняется его лицо и как заполняется осознанием взгляд. Легкая ухмылка не пропадает с его губ. Его голос такой же спокойный, когда он говорит: — Я никогда не винил тебя в этом, Джисон, — Хан лишь мотает головой. Подарок за спиной вдруг кажется до ужаса ненужным, недостаточно важным. — Я привык проводить этот день, как обычный. — Так не должно быть, — он чувствует, как ломается голос. — Я не знаю того себя, который поступал с тобой так. Джисон видит, как Хенджин прикрывает веки. Словно желая забыть то, что он сказал, он молчит какое-то время. Хан не находит момента лучше, чем сейчас. Аккуратно достает из-за спины справочник. Когда Хван открывает глаза, перед ним его похолодевшие руки и кусок дерева. Глаза брата становятся в разы больше. Он смотрит на подарок в его руках и медленно поднимает взгляд, спрашивая: — Это что, мне? — его голос наполнен таким больным, отчаянным неверием, что пальцы колет. Хан улыбается, но так вымученно, что прячет ее сразу же. — Только для тебя. Хенджин протягивает руки. Джисон кладёт книжку в чужие руки и наблюдает, как Хван проводит пальцем по красиво выведеным буквам и шепчет: — Любимому брату... На губах Хенджина расцветает улыбка. Яркая, ослепляюще-искренняя. Ту, которую Хан желал видеть на его лице вечность. Брат водит руками по буквам, словно считывая все эмоции, вложенные в них. Перед тем, как открыть, Джисон видит, как его пальцы едва заметно дрожат. Дерево послушно поддается и переворачивается. Собранные новые слова появляются на листах и заставляют Хвана застыть. Улыбка ускользает, но не из-за разочарования — просто потому, что тело не способно поднять и пальца. Глаза бегают по строчкам. Джисон затаивает дыхание, и сам борясь с мурашками по всему телу. Спустя долгие минуты, уже с выраженным тремором в руках, он переворачивает снова, на вторую страницу. Джисон с тревогой наблюдает, как спокойный, сдержанный брат превращается в лист на ветру: рука тянется ко рту и прикрывает его, пряча опустившиеся уголки губ; плечи бьются в дрожи, мелкой и слегка заметной; глаза наполняются слезами и совсем скоро выливаются, как водопад бусинами. Джисон чувствует, что даже не может говорить — ком в горле не даёт сказать и слова. Собственные глаза жжёт. Сколько Хенджин ждал, пока у него появится брат? Каково ему видеть, как им дорожат? Первый всхлип выбивает воздух из лёгких. Голос Хвана плаксивый и надломленный, когда он начинает: — Джисон, это, — рыдания нагло перебивают его. Капли падают на дерево. — Это невероятно. Я никогда не получал подарков, — Джисон неотрывно смотрит на разбитого брата и видит лишь размытую картинку, потому что слезы текут и по его щекам. — Я так тронут, правда, — утирая дорожки, он выплескивает еще больше, — я просто... — Пальцы сжимают блокнот. Влага течет по шее под одежду, когда он набирает воздуха для следующих слов: — ты хороший брат, Джисон. Ты лучший брат, который мог у меня быть, слышишь? Хенджин закрывается, прижимая к себе драгоценный подарок, не прекращая рыдать. Подтягивая колени к себе, он признается так честно, что Джисон поднимает голову к потолку. Слезы текут ручьем, который он даже не пытается остановить. Он впервые всхлипывает, когда солёные капли попадают на губы. Нос закладывает, забивает ватой и блокирует подачу воздуха полностью. Ватой заполняются и ноги, но он находит последние силы для того, чтобы приблизится к лавке и упасть на колени перед братом, чтобы положить ладони на его колени. Хенджин отрывает руки от лица и мгновенно меняет позу, обнимая его так крепко, как никогда раньше. Цепляется за плечи так сильно, что это заставляет вернутся в реальность и ответить тем же. Их лица влажные, пропитанные печалью и горечью, но когда они встречаются взглядами — начинают улыбаться сквозь слезы и вскоре смеяться. Их хохот становится таким громким, что уши багровеют. Отстраняясь, они оба выглядят до ужаса потёртыми. — Знаешь, почему ты не поздравлял меня раньше? — уже без грусти говорит Хван. В его голосе осталось лишь воспоминания, которое было плохим сном. Хан мычит. — Потому что ты праздновал с Минхо. — Праздновал что? — Свой день рождения. В проёме стоит Минхо. Хитрость играет на его лице и выходит наружу, когда он продолжает: — Но мы сделаем это завтра, верно? Сейчас кому-то нужно умыться. Подходя ближе, он тянется рукой к его макушке. Будучи всё еще на коленях, он смотрит на Ли снизу, когда пальцы расчесывают его волосы. Улыбнувшись ему, он обращается в Хвану: — А тебя с днём рождения, Хенджин. Брат кивает. Ли в последний раз улыбается ему и уходит. Хенджин смотрит, как силуэт отдаляется и скрывается за стеной. Чуть шмыгает носом, перед тем как сказать: — Каждый год Минхо поздравлял меня, даже когда я его проклинал. Джисон хмыкает. Смотрит в проём, где пропал Ли и шепчет: — Настоящий лидер.