Скрестив пальцы

Всю ночь Джисон сидит, не смыкая глаз. Он впервые ненавидит мрак своей комнаты, потому что деревянная, наточенная игла до ужаса острая, а его пальцы — нежные. В темноте он еще и неуклюж, вечно то и дело задевая иглу даже, чёрт возьми, не прикасаясь к ней. Он проклинает тот день, когда решил, что самодельная книжечка-справочник Хенджину на день рождения — хорошая идея. За одну только ночь он исписал лишь одну, блять, деревяшку, размером с его ладонь. — Какая же дрянь, — шипит он в очередной раз, когда рядом лежащая иголка, абсолютно бесполезная сейчас, укатывается к его голой ноге и втыкается. — Сука! Слово «сука» он вписывает сразу же, отлично сумев описать его значение особенно точно, представляя, будь деревянный наконечник какой-нибудь девушкой. А вот над «душнилой» он сидел дольше, чем планировал. Помимо отличной идеи в целом, создавать словарик, ему в голову пришла еще и идея писать примеры к каждому выражению. Ну, так же круче? «Круче, да, — думает он, когда рука висит над гнилым деревом. — Так, что я даже не знаю, кого назвать душнилой, чтобы стало понятно». Минхо он отмёл сразу — скорее он будет тем, кто эмоционально прервёт того, кто пожелает испортить его шутку или вновь рассказать то, что он и без того отлично знал. Сам Хван под душнилу тоже не подходил — да и странно это, именинника использовать. А, ну, собственно, и всё! Он ломает голову битые минуты. Рука уже опустилась на коленку, не выдержав. В итоге он пишет: «Душнила — человек, который усложняет, ломает шутки серьезностью и фактами. Пример: Минхо, если бы был стариком без юмора». Он улыбается, когда перечитывает. Такая глупость, но на удивление достаточно точная, чтобы он просто глядел на нее и отправлялся воспоминаниями в часы назад, когда внутри все горело и искрило. Хан уверен, Минхо не спит. Желание встретиться снова и ощутить касания на коже чуть не заставляют его встать, но он прижимается к лавке намертво. Он должен сделать еще хотя бы страничку. Последующие «крипово», «вайб» и «заебал» появляются на дереве быстрее, чем одно предыдущее, и он искренне рад этому. Джисон не уверен, насколько интересны для использования могут быть слова, которые он вписывал, но, черт, разве не стоило внимания просто то, что он это всерьез делал? В голове всплывает «соулмейт». Хан незамедлительно пишет его на дереве, и только после длинной черты замирает. Водит взглядом по пустой комнате и с мычанием выводит слова и строки, надеясь, что все, что он пишет, будет реально прочесть чужому. И снова ступор на примере. Признаться, он прекрасно знал, что написать. Минхо точно был ближе к нему, чем кто-либо другой и, может быть, делал вид, но на самом деле всегда знал, что он имеет ввиду, что его смешит и печалит. И Джисон чувствовал, что может ответить Ли тем же пониманием и заботой до мурашек, потому что ледяной взор и острые скулы не пугают, а манят. Он сдаётся, когда пишет: «Пример: Я и Минхо». Игла снова вонзается в него, только уже в бедро, когда он усаживается поудобнее. Хан почти кричит, когда произносит: — Ебанная срань! От гнева колет не только в ноге — пальцы впиваются в деревянную иглу и сжимают. И она, чёрт возьми, ломается. Раскалывается на две неровные части, с необработанными концами, грозящимися оставить занозы, если коснешься. Он точно не рассчитал силу, которую применил — таким напором можно было сломать и чью-то руку. Джисон снова ругается, но уже тише, когда понимает — ему теперь нечем сшить дерево между собой. Откидывая голову назад, он мучительно мычит от разочарования. Встаёт, убирая нить, которую уже приготовил, и два листа, исписанные словами. Ему приходится выйти из комнаты, попутно натягивая на себя одежду. Он даже не совсем уверен в том, насколько запомнил дорогу до сарайчика, где Минхо брал напильник, и тем более дерево, которое можно было трогать. Джисон надеется на помощь, но замирает у проёма комнаты Ли. Она пуста. В ней нет никого, кто мог бы ему помочь, и ничего, что позволило бы ему думать, что Минхо где-то спрятался от его назойливости. Этой ночью он до крайности глупый неудачник. Мимо комнаты Хенджина он почти крадётся. Хоть и знал, что не было ничего более привлекательного для брата, чем сон, он опасался, что искусство возьмет вверх и он встретится с любопытством, которое ему было совсем ни к чему. В лесу темно — лишь светлячки в виде ягод, которые он, от стресса и злости, уже начинает поедать. Изо всех сил пытаясь не заблудиться, он плутает, летает и прыгает над кронами какое-то время, пока не видит подозрительно яркий всполох света неподалёку. Вспышка, привлёкшая его внимание была светлой, белой, такой, что круги мельтешили перед глазами первые секунды, пока Джисон опускался на землю в поиске опоры. В резко появившимся упрямстве он прыгает вновь, но уже прямо в ту сторону, где творилось что-то, чего быть точно не должно. Какого же было его удивление, когда он обнаруживает, что этот пронзительно яркий свет исходит из открывшегося люка. А из него, мягко ступая по лестнице, поднимается Чанбин. Хан прокашливается. Друг вздрагивает и мигом поднимается выше, вставая на землю ногами. — О, — Со хватается за горло, будто сухой голос был не в его стиле, — копать меня ночью, как мне повезло, что ты здесь! — Что? — Я за тобой шёл, — объясняет он так, словно ничего, что должно было бы его смутить, в этом нет. Его форма и фонарик на лбу придают виду особую, мягкую неуклюжесть, хоть Джисону как никому другому знать, насколько аккуратным и незаметным тот может быть. Взгляд цепляется за фонарик. Неужели он настолько яркий, что смог привлечь его внимание? Чанбин поправляет его, перед тем как со скрипом закрыть люк и подойти к нему ближе. — Скажи мне, ты хочешь, чтобы это все закончилось? Джисон в очередной раз хочет сказать шокирующее «что?» когда Со ждёт его ответа. Ночь заводила его в ситуацию, которая ему совсем не нравилась. Просто дайте ему, наконец, доделать чертов подарок. Пожалуйста. — Я тебя не понимаю, — говорит он, когда пауза затягивается. — Ты хочешь, чтобы люди ушли и больше не возвращались? Чтобы мы не враждовали? — Чанбин... — Просто скажи, хочешь? «Как ты невовремя, Чанбин, — думает он на грани истерики, — мне вообще не до геройства. Почему именно мне нужно было откликнуться на этот свет? Пусть это был бы кто-то вроде Минхо...» Хан хмурится. В голове нет ничего рассудительного, и он понимает, как это может повлиять на полного надежд Чанбина. Он тяжело выдыхает, пытаясь собрать пазл и предположить, чего тот хочет. — Конечно, я хочу, — начинает он осторожно, — но ты должен знать, что это- — Что Домовые не пойдут на такой шаг, — перебивает его Со. Сталкиваясь с его помутневшим недоверием взглядом, он чуть склоняет голову. Сбавляет напор, когда тише добавляет: — если ты это забыл и узнал недавно, я живу с этим. Я знаю, вероятно, больше, чем ты сейчас. Хан опускает плечи. Моргает, чтобы снять пелену доверия с глаз. Вытесняет из головы все ненужные мысли, перед тем как протянуть: — Даже если ты прав. Что дальше? — Я просто отрублю этому дереву корни. Ночной лес не был никогда настолько тих, как сейчас. Округлив глаза, Джисон приоткрывает губы и ждёт, пока Чанбин захохочет и скажет, что всё, то он сказал — глупая шутка, такая же, как и его ночь с того момента, как он сел за рукоделие. Но Со молчит, не делая и намёка на забаву. Джисону впервые, так, как никогда до этого, захотелось материть кого-либо здесь, вне Земли. Он весь сжимается, когда напоминает: — Меня начнет тянуть к тебе, и тебя отправят на Землю в таком случае, ты помнишь? — Корни - не дерево, — парирует Со. — Слушай, — Чанбин шагает в лес, останавливаясь, когда не слышит, чтобы за ним шли, — я как-то копал и, — он поджимает губы, — честно говорю, случайно сделал дыру вверх и задел корни дерева рядом. Ничего не произошло. Совсем. Хан мотает головой. Он всем своим существом не хотел всерьез воспринимать слова Чанбина. И это было проблемой. Он не знал, как долго, но люди и их появление через дупло — не такое недоразумение, которое решается за одну, рандомно выбранную, ночь, и тем более не в его уме, когда тот занят совершенно иными вещами. Недоверие наполняет его внутри до краёв. Лишние капли текут по стенкам горла и желудку, журча и недовольно морщась. Ему очень сильно не хотелось принимать в этом участие, но и оставить Со одного с этой идеей тоже. — Если это так просто, — пытается донести мысль вслух он, — почему именно сейчас? — Потому что, — Чанбин запинается. Так, словно только что чуть не сболтнул лишнего. Пытаясь ответить на его вопрос иначе, он топчется. Комбинезон скатывается у сапог, мараясь. — Потому что. — Чанбин, — говорит в нем просыпающаяся стойкость. Чувствуя, как клыки упираются в язык и режут, выплевывает: — хочешь, чтобы ты педали крутил, а в меня потом все говно летело? Джисон ловит взгляд Чанбина. Он чувствует некое превосходство, когда приподнимает подбородок и сжимает челюсть. Снова ощущая то самое проявление его природы, поднимает руки в вопросительном жесте и хлопает ими о ноги. — Юджун собирается сделать это через тебя. — Чего? — Ты же знаешь, что это дерево исчезнет, если отправить на Землю тебя, выстрелив? — Джисон медленно кивает. — Кто-то из вас обронил стрелу. Сделать лук не составит проблем. Понимаешь, к чему я? — И ты решил погеройствовать? — Джисон! — Со разворачивается к нему всем телом. — Ты для меня не пустое место, знаешь. Я не хочу, чтобы в один день ты пропал навсегда! Хан закусывает щёку. Капли крови попадают на нёбо, неприятно отдаваясь в горле солью. Чанбин смотрит разочаровано, с ноткой обиды, но совсем не детской, а совершенно взрослой, глубокой, за то, что он допустил мысль, что у него появились цели, которые могут повлиять на его жизнь настолько отвратительно. Он разворачивается. Делает мелкие шаги от него, но останавливается, когда Джисон окликает: — Эй, — тише, чем стоило, — прости, ладно? — Хан сжимает кулаки, но не от злости, а от попытки сдержать сочащийся яд. — Может быть, ты расскажешь.. — Со медленно поворачивается. — О наших взаимоотношениях? — А на это время у тебя есть? — Хан думает, что грубость вернулась ему бумерангом, но обнаруживает, что Чанбин мягко улыбается. — Покопали, по пути расскажу. Джисон не сдвигается с места. — Я не согласился участвовать в этом. — А, да? — весело говорит он. — Тогда мне идти одному? От глупости ситуации улыбка лезет на лицо. Джисон пожимает плечами и почти сразу отвечает: — Кажется мне, я тебе не просто так с собой нужен. Чанбин обхватывает лопату в руках покрепче. В его голосе угадывается совсем легкая радость, когда он говорит: — Такого тебя я помню куда лучше. ... Под его гнётом они медленно идут к дуплу. Джисон специально шагает неторопливо, то и дело замедляя шаг, когда Чанбин неосознанно ускоряется. — Я раньше был Домовым, — признается он в первые минуты, — но вместе со многими высшими перешёл под землю. С тобой совершенно случайно подружился. Думал, меня Минхо сожрет быстрее, чем я свое имя успею сказать, — говорит он без смеха. — Он тебя как никого другого оберегал. Или ревновал, я так и не понял, — Джисон поворачивает голову, изогнув брови. Со лишь пожимает плечами. — Сейчас он просто недолюбливает меня, — он мычит, пытаясь вернуться к теме. — Сам понимаешь, наши ветви не особо любят друг друга, но мы время от времени встречались ночью. — И как мы проводили время? — Тебе было интересно все, — тепло вспоминает он, — вообще все. Ты даже копать научился, перед тем как.. Он не договаривает. Извилистое, с морщинами старины, дерево, встретилось им совсем скоро. Всё-таки ускорился. — Чанбин, — зовет он, когда тот уже погружает лопату в землю. — Чанбин, блять! Джисон молнией скользит к главному врагу — лопате, в попытке выбить ее из рук Чанбина, но совсем забывает, как тот выглядел: тяжелое, пропитанное силой, тело, рукава кофты, которые чуть ли не рвались на нем и хоть и невысокий рост, но широкие плечи и бедра. Со останавливается, но скорее из-за того, что позволил ему, нежели он как либо повлиял на это. — Если до этого никто ничего не предпринимал, может быть, на это была причина? — спрашивает он с такой отдышкой, будто сделал не пару шагов, а преодолел целую дистанцию. — Что, если не выйдет? Чанбин молчит. Смотрит открыто, предоставляя возможность полностью понять его намерения. Его взгляд буквально кричит о «я не остановлюсь, пока не попробую». «Сейчас бы кого-то рядом, — думает Джисон тревожно, — мне его не переубедить». Все еще удерживая лопату в ладони, так, словно Чанбин дал бы ему ее выхватить, он аккуратно произносит: — Я ведь зачем-то нужен? — Чтобы с тобой ничего не произошло, — Со чуть дергает деревянное основание инструмента, перед тем как вонзить его в землю. — Просто следи за собой. Я остановлюсь, если ты начнешь слабеть. Джисон очень не нравится эта затея, но он отходит. Ладонь щиплет, как от потери чего-то совсем нужного в его руке, а не Чанбина. Что он, чёрт возьми, творит? Лес — его дом, а деревья — его жизнь, в которой куда больше смысла, чем раньше. Если Минхо так категорично против рубки деревьев.. Это ведь не просто принципы? Совсем скоро Хан чувствует жжение. Оно идет от пяток, переходя на кончики пальцев, когда Чанбин уже вырывает ямку прямо у корней. В горле пересыхает, но не от боли — от страха и вновь прильнувшей к ногам силы, когда он оборонительно приказывает: — Прекрати. — Плохо? — сразу реагирует Со. Но когда он видит его помутневший неизвестной злобой взгляд, тянет: — Джи.. — Прекрати, — повторяет он. Внутри жжет так, что это неприятное чувство хочется выплеснуть наружу, прямо на друга, но остатки его разума подсказывают, что это очередные инстинкты — еще бы, на его глазах уничтожают самое ценное, что у него есть. Клыки вонзаются в язык в попытке его сдержать. Понимает, что ещё немного и флаг начнет развиваться изо рта пламенем. Чанбин смотрит долго, перед тем как тихо сказать: — Прости. И обрубить корни дремучего дерева наполовину, сразу же замахиваясь вновь и отрубая их окончательно. Джисон уже не видит и не помнит себя, когда в голове не остается ни одной его, родной мысли. Громкое «уничтожить» бьётся в вискахи на губах, когда он срывается с места и валит Чанбина на землю. «Отрежь, — играет в голове, когда глаза смотрят в чужие, знакомые, но сейчас совсем далекие, — избей, уничтожь». Джисон не может контролировать разум, и тем более свое тело, когда начинает закапывать яму — Со рядом уже нет, и он понятия не имеет, что с ним и успел ли он ему навредить. Руки едва заметно светятся зеленым светом, когда он остервенело закапывает яму. Под ногтями собирается грязь — настолько, что становится больно, но он продолжает царапать землю даже после того, как собирает всю обратно, к дереву. Встаёт, едва ощущая силу в ногах и приваливается к дуплу всем телом. Он впервые может проникнуть в собственный мозг, когда думает: «Я пытаюсь попасть на Землю». Но у него не выходит — дупло не затягивает, не тянет так, как раньше, не заглушает мысли и внутри звенит пустота, когда щека скользит по твердой коре. На щеке точно останутся полосы в виде царапин. Вторая вспышка здравости ослепляет, когда издалека слышится крик — отчаянный и такой напуганный, что он не сразу узнает в нём Минхо. Он подлетает к нему и отдёргивает от дерева, хватая за плечи и утягивая на себя, назад. Дыхание опаляет шею, но не так, как он привык. Мурашки, которые ползут по его телу, вызванны страхом и тревогой, а не нежностью и тлеющим огнем. Джисон чувствует, как начинает приходить в себя: откидывается на тело Ли полностью, запрокидывая голову к чужому плечу; ощущает мимолетное касание губ ко лбу и шёпот, который не в силах разобрать; помнит руки, сжимающие тело перед тем, как провалится в сон. А на утро находит новую деревянную иглу на столике с маленьким, розовым цветком. Совсем таким же, как и на венке.