Непрощённые

      — Арс… — Антон с места срывается чуть ли не до того, как полицейский, отпускающий его из изолятора временного содержания, успевает договорить слова прощания — будто ему эта ерунда нужна. Единственное, что ему нужно, стоит у своей машины, во дворе полицейского участка. И он улыбки сдержать не может, а ещё — крепких объятий, притискивая Арсения к себе что есть сил. — Я так боялся, что не смогу тебя больше обнять… — шепчет сбито, на выдохе, пытаясь всю тоску свою в это вложить.              Арсений холодный такой, всегда холодный, будто зной лета его совершенно не согревает, будто вообще ничего на этом свете обогреть его не может, — бессильно абсолютно всё, — но в его объятиях расслабляется заметно и выдыхает в шею куда-то не ледяным, а тёплым, горячим даже, шёпотом:              — Ну вот… а я ведь просил тебя не бояться, — без упрёков и грусти, шутливо так и нежно, стискивая в ответ изо всех сил, лбом в наплечье вжимаясь так устало и по-домашнему, что душу щемит.              Два дня в камере вечностью показались. Свидетель, который якобы видел, как Антон убил того человека, забрал показания почти сразу, а вот бумажная волокита затянулась на все выходные. Но он бы ещё сотню раз всё это пережил, только бы возможность иметь Арсения к себе прижимать, вдыхать его запах и чувствовать, как сердце пытается пробить грудную клетку.              — Я правда старался… — Антон выдыхает шумно, отстраняется, перекладывает ладони Арсению на лицо и к губам прижимается в коротком поцелуе. И плевать ему абсолютно, что люди вокруг ходят, что смотрят на них — на всё вообще плевать. — Арс… — он замирает, всматриваясь в такое родное лицо, пальцем большим по синяку на носу проводя и хмурясь. — Что это?              — Это… — Арсений шипит болезненно, дёргаясь невольно, но продолжая стоять на месте — держит Антон крепко, даже когда бережно. — Не обращай внимания, уже почти прошло.              — Что случилось? Тебя кто-то ударил? — Антон взгляда не отводит внимательного — он ведь не успокоится, пока не узнает правду. — Пожалуйста, скажи мне.              — Антон, я… Пожалуйста, давай просто забудем? Что было, то прошло, ты на свободе — и это главное. Поехали домой? Ты ведь не ел ничего толком наверняка… Чем тебя кормили, а? Скажи мне… — и глазами своими небесными смотрит так пронзительно и ощутимо — завораживающе.              Антон головой качает в акте протеста, снова вперёд подаётся и поцелуй на этом самом подбитом носу лёгкий оставляет, чтобы боли не причинить, а потом ещё один, и ещё, снова в глаза заглядывая.              — Нет, извини, но мы не забудем. Я ведь вижу, что ты что-то не договариваешь, иначе бы не пытался съехать с темы. Рассказывай, что случилось. Это Стас, да? Как ты убедил его показания забрать? Я знаю, что это был он, мне адвокат сказал. Что ты им пообещал?              — Ты и об этом осведомлён… откуда, Антон? Ты же всё это время был за решёткой… — краска с лица Арсения сходит безвозвратно, оставляя фарфоровую бледность и лихорадочно блестящие глаза.              Антон явно попал, возможно даже по нескольким пунктам.       И это пугает.              — Я знаю этих людей полжизни. Они хотели меня проучить, после того, как я заявил Догу, что ухожу, — он говорит спокойно, хотя внутри такой огонь праведный пылает, что того и гляди взорвётся не хуже атомной подстанции. — А ещё я знаю, что они ничего не делают просто так. Что им от тебя нужно? Только правду, Арс, я всё равно узнаю. Лучше скажи сам.              Тонкое, будто хрустальное временами, тело начинает мелко дрожать в его руках, Арсений взгляд отводит куда-то в сторону. Старается, судя по виду, взять себя в руки и успокоится, собраться с мыслями — и всё это убивает похлеще яда. Антон уже знает, что услышит. Уже готовится к самому худшему из всех возможных вариантов.              — Антон… я не хотел, слышишь? Я старался по-другому. Но у них всё схвачено, по-другому было просто никак, они ждали меня, знали, что я приду. Я согласился… работать на них. Это всё неважно, пожалуйста, просто поехали домой. Давай там поговорим, не здесь? Давай уедем отсюда побыстрее.              — Господи, ты… — Антон глаза зажмуривает до цветных пятен, снова на себя его тянет, прижимая крепко и по спине успокаивающе гладя. — Я что-нибудь придумаю, обещаю. Тебе не придётся этого делать. Ты слышишь? Арс, не придётся. Все будет… хорошо. Это я виноват… из-за меня всё. Зачем же ты… свою жизнь из-за меня снова… Ну зачем? — его трясёт внутренне, и он не понимает уже, кто из них с Арсением сильнее содрогается. — Поехали домой. Дашь мне ключи? Давай я сяду за руль, хорошо?              Так много сказать хочется. Хочется кричать начать, обвинить, поругать как ребёнка маленького за то, что влез в это дерьмо. За то, что не оставил всё как есть, но Антон только отстраняется снова, губами ко лбу прижимаясь в акте немой поддержки.              — Мы справимся, Арс, — шепчет тихо, на машину кивая. — Поехали.              Арсений ведомый такой, наверное впервые за всё время их общения, за всё то время, что Антон его знает — идёт к машине без всяких переспрашиваний и уточнений, ключи отдавая с подрагивающей улыбкой на губах. Хочется стереть её с лица земли, неуверенную и вымученную, зацеловать, убрать, уж лучше пусть вообще не улыбается, хочет побыть печальным — пусть побудет, чем эти эмоции через силу. Антон никогда не думал, что сможет так сильно утонуть в человеке. Он винит себя ужасно за всё произошедшее.              — Я знаю о чём ты сейчас думаешь… — Арсений пристёгивается, и голос у него такой плавный и спокойный, будто и не было этого преддверия истерики. Только гнусавит, в нос говорит так явно, что у Антона самого носоглотка начинает болеть. — Это был мой выбор, Антон. Ты ни в чём не виноват. Я бы сделал всё, что угодно, чтобы тебя не закрыли.              — Я думаю… — Антон машину заводит и только после этого к нему оборачивается, садясь в пол-оборота, ловя руку, крепко сжимая, переплетая пальцы и поднося к губам. — Думаю о том, как хочу стереть Стаса в порошок за то, что он посмел сделать тебе больно, — на каждой костяшке поцелуи оставляет короткие и нежные. — Убью суку.              Он вторую руку протягивает, невесомо по носу его проводя, пальцами подрагивающими пробегаясь по щеке. Он не врал тогда, Арсения действительно хочется сгрести в охапку и спрятать от всего мира, не позволить этому самому миру причинять ему боль — ни физическую, ни душевную.              Арсений глаза прикрывает, доверчиво так и открыто, оставляя на щеках причудливые тени от длинных ресниц — ну просто ангел, ниспосланный Антону после всех этих лет страданий и непонимания, что делать дальше. Дёргается тихо, когда сам же не аккуратно кончиком носа ладони Антона касается.              С каждым таким трогательным моментом, с каждой секундой возможности доскональнее рассмотреть припухший болезненно нос и проявившиеся, отдающие фиолетовым, синяки под глазами мысли всё более кровожадные.              — Не трогай его, ладно? Что было, то прошло, я в порядке, я же мужчина, что со мной станется? Пожалуйста, не ходи больше в этот бар…              — Предлагаешь мне просто сделать вид, что ничего не случилось? — Антон брови вскидывает. — Арс, мне плевать на то, что они сделали со мной, что они мне жизнь сломали. Но эта мразь посмела тронуть тебя. Даже не проси меня забыть.              А руки по-прежнему ледяные, сколько бы Антон до них не дотрагивался, при любой погоде и обстоятельствах, — Арсения бы греть круглосуточном, семь дней в неделю, безостановочно, не тратить время на эту бестолковую и жестокую жизнь, — он ими в запястье Антона впивается, уверенно так и с мольбой во взгляде, отчаянной и серьёзной.              — Не забывай, но и на амбразуру я тебе лезть не позволю, Антон… Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Я волнуюсь за тебя. Плевать мне на этот разбитый нос!              Антон улыбается, тянется вперёд и к губам его прижимается, а после возвращает руки на руль и выезжает со стоянки, начиная говорить только через несколько минут:              — Хорошо… я не буду лезть на амбразуру, — он кидает на Арсения короткий взгляд, надеясь, что звучит достаточно убедительно. — Как скажешь.              — Правда? — в ответном вздохе столько недоумения и радости, что сдержать тихий хмык возможным просто не представляется. Хочется Арсения зацеловать, такого милого и в какой-то степени доверчивого, особенно хочется после того, как на губах ещё не остыл предыдущий поцелуй.              Антон только улыбаться продолжает, сворачивая немного в другую сторону от своего дома. Он нужный адрес ещё со школы помнит — Стас так и не переехал, живёт с женой и сыном в той же квартире.              — Подождёшь меня пару минут? — спрашивает он, когда останавливает машину напротив нужного дома. Внутри такой гнев праведный пылает, что остановить его сейчас даже Арсений не сможет. — Мне к старому знакомому забежать нужно, забрать кое-что. Я быстро.              — Антон, подожди… всё точно хорошо? Антон? Посмотри на меня, пожалуйста… — какой же всё-таки Арсений сообразительный, но посмотреть на него сейчас чревато зарождению ещё большей ярости. Антон и так насмотрелся, и так Стасу будет явно несдобровать.              Хотя, а кого это, собственно, волнует?              — Я и так всегда смотрю только на тебя, — он руку его снова перехватывает и в глаза пристально смотрит. — Всё хорошо. Я туда и обратно.              — Хорошо… жду тебя, — оставляя лёгкий поцелуй на костяшках.              Можно ли считать это благословением?              — Вот и славно. Ты чудо, — Антон к нему тянется, целует быстро в губы и тут же из машины выходит.              Он добирается до нужного подъезда, звонит в домофон и чертыхается себе под нос, когда отвечает жена Стаса. Это плохо. Это значит, что они с ребёнком тоже дома. Впрочем, как будто Антону не плевать сейчас. Он просит открыть двери, придумывая какой-то бред про забытые ключи и соседа со второго этажа, улыбается, когда выходит и устремляется на четвёртый этаж.              Дверь открывает всё та же Дарина, — Антон её тоже ещё со школы помнит, она в параллельном классе училась. Удивительно, как вся их непутёвая школьная компания оказалась втянута в дерьмо.              — Здравствуйте, — она хлопает глазами, оглядывая Антона с ног до головы, — чем могу помочь? — а после в улыбке расплывается широкой. — Шастун? О, Боже. Я тебя не узнала. Сто лет тебя не видела.              — Привет, — он возвращает ей улыбку. — Я бы рад поболтать, но мне срочно нужен Стас. Он дома?              — Милый, — Дарина оборачивается, крича куда-то вглубь квартиры, — к тебе тут пришли.              В ответ доносится только раздражённо-отстранённое: «Кто? Я никого не жду. Скажи, что я занят!» — очень умно со стороны Стаса и, впрочем, совершенно ожидаемо. Но Антон тут не за тем, чтобы чинно чмокнуть замок и ретироваться. Он вместо улыбки оскал натягивает, переступая порог без приглашения, двигает Дарину с дороги и кидает тихое:              — Иди к сыну, если что-то вякните или позвоните копам, будете следующими, — и дальше проходит по квартире, сворачивая в одну из комнат. — Ну здарова, Шем, — говорит, прикрывая за собой двери и оглядывая Стаса, сидящего за компьютерным столом, внимательно.              Тот аж припухает на месте на мгновение, очки со своего заплывшего и бесстыже лица снимая так медленно и заторможенно, будто видео затормозило — плохая связь — и выглядит ошарашено так и встревожено, что в Антоне начинает напротив — гореть и полыхать только сильнее. Потому что при Арсении крыса эта, которую Антон всё это время не то, чтобы другом, но приятелем считал, наверняка хорохорилась и владела ситуацией. И это взвинчивает так, что гудит всё тело.              — Шаст, ты чего это тут? Учти, ты до сих пор под колпаком! Так что не рыпайся, понял?              — Понял, — Антон кивает, оглядываясь вокруг, следя за взглядом Стаса, который, видимо, в поисках спасения смотрит на бейсбольную биту, стоящую чуть поодаль от входа. — Я тебя понял, Стас. Теперь постараюсь объяснить тоже кое-что, — и биту в руки берёт, в пару шагов рядом с оппонентом оказываясь.              Замах, как и последующий удар, оказываются сильными, Стас не успевает встать с места, зато отлично валится на пол с болезненным стоном. И Антон бьёт снова, потом ещё раз, и ещё — по руке, когда Стас пытается подняться, снова вынуждая его упасть.              — Урок номер один: не предавай друзей, — ещё один удар, кажется, выбивает из чужого рта зуб.              Стас закашливается и хрипит, кажется, даже глотает нечаянно костные осколки — просто музыка для ушей. Дёргается выброшенной на берег рыбой, пытается попятиться куда-то назад, подальше, на ножку стола приваливаясь что есть мочи, заставляя мелкие предметы посыпаться на пол звонким градом, под аккомпанемент шепелявого и визгливого:              — Ублюдок, блять, конченный, если я подохну — тебе хана!              Антон замахивается снова, и удар прилетает куда-то в корпус, оглушительным эхо разливаясь в тишине квартиры и заставляя Стаса завыть от боли.              — Урок номер два: не смей больше идти против меня, иначе я завалю всю твою семью и начну с прекрасного сынишки. Ты меня знаешь, я сделаю это. Мне терять нечего.              — Антон, — ровный и спокойный голос, как гром среди ясного неба, перекрывающий собой невнятный булькающий кашель свернувшегося в мерзкий калачик Стаса, закрывшего руками голову и прижавшего колени к груди, роняющего вместе с кроватью какие-то проклятья и, важное в данной ситуации: «Я понял, сука. Понял, псих!».              Антон оборачивается, видя в дверях комнаты Арсения.              — Я же сказал тебе ждать в машине, — бросает он, снова глядя на Стаса. — Выйди, Арс, мы ещё не договорили, — очередной удар приходится в голову, Стас снова на пол падает с грохотом, а Антон биту в сторону швыряет и присаживается рядом на корточки, цепляя руками чужую футболку, заставляя оторвать окровавленное лицо от пола. — Урок номер три, Стас, самый важный: никогда не трогай моё.              Договорив, Антон спокойно встаёт на ноги и идёт к выходу, цепляя застывшего Арсения под руку и выпихивая в коридор.              — Какого хрена, Арс? — шипит он. — Что непонятного в словах «подожди меня»?              — Тебя долго не было, я заволновался… — Арсений невозмутимый такой, даже чересчур, что настораживает, слова шепчет с придыханием, закусывая нижнюю губу. И идёт покорно, куда подтолкнули, оглядываясь украдкой назад и выдыхая взволнованно: — А где его жена и сын?              — В комнате, — Антон из квартиры первым выходит, сбегая по лестнице буквально в несколько прыжков, выходя на улицу и вдыхая воздух полной грудью.              Как долго Арсений стоял у него за спиной? Как много он увидел и услышал? Господи, Антон не хотел, чтобы он его в таком состоянии видел, не хотел, чтобы видел, на что он способен. От этого в груди что-то неприятно давит, вынуждая закрыть глаза, в попытках взять себя в руки, которые подрагивают крупно.              Их сверху накрывает холодная ладонь, мурашки по всему телу разносит своим бесхитростным и нежным прикосновением, в то время, как на лице до сих пор нечитаемые эмоции, Арсений невозмутим от слова «совсем», и Антон просто не знает, что ему думать. Лучше бы он ругался, лучше бы скандал затеял и высказал то, что чувствует, чтобы понимать, осознавать, видеть до чего довёл своими действиями, а не вариться в неизвестности.              — Они не видели всего этого? — Арсений косточку на запястье разглаживает щекотно и методично, смотря куда-то вперёд, на сгущающихся на небес тучи.              Антон головой качает, выдыхая тихое:              — Нет. Ты тоже не должен был. Поехали… — и кивает в сторону машины.              — Понимаю… Но я увидел. Поехали домой, Антон, там поговорим.       

***

             «Но я увидел», — это всю дорогу до самого дома у Антона из головы не выходит. Потому что да. Да, Арсений увидел, хотя не должен был. Нужно было держать себя в руках и поехать к Стасу без него, нужно было сделать всё так, чтобы он никогда об этом не узнал — чтобы не узнал, каким Антон может быть в ярости.              Он так отчаянно хотел показать Арсению, что рядом с ним безопасно, что ему можно верить и не боятся, а в итоге показал совсем иное. И теперь есть только непонимание, как смотреть в эти глаза невозможные, как себя вести и что вообще делать дальше, если за всю дорогу, вплоть до квартиры они оба так не проронили ни слова.              — Я в душ, — быстро бросает Антон, тут же закрываясь в ванной комнате на щеколду.              Он скидывают с себя одежду, в которой провёл несколько дней, забирается в душевую кабинку и открывает холодную воду, надеясь, что хоть она поможет немного очистить голову и собраться. Но все надежды напрасны, потому что по ощущениям с каждой минутой давящей тишины становится только хуже.              Что он вообще натворил?              Стас та ещё мразь и заслужил всё, что Антон сегодня сделал. А вот Арсений совсем не заслуживает быть втянутым во всё это. Он, чёрт возьми, не должен отвечать за его ошибки, не должен влезать в этот кошмар и уж точно не должен свою жизнь псу под хвост пускать.              Вода закрывается через десять минут, Антон выбирается из кабинки, наматывает на бёдра полотенце, но выходить с ванной комнаты не спешит. Он упирается руками в раковину, смотрит на себя в зеркало и не чувствует ничего, кроме отвращения.              Кем он вообще стал?              Что теперь будет с «ними»?              — Выйдешь, м-м? Хочу поговорить с тобой, не прячься от меня, ладно? — голос мягкий абсолютно. Где упрёк? Где агрессия? Антон всё ждёт, как-то по-мазозистски отчаянно, ждёт, когда ему предъявят за его «я не буду лезть на амбразуру», а затем биту в руках.       Ждёт и никак не дождётся.              Он к двери подходит, утыкаясь в неё лбом, кладёт руку на ручку, но открывать не спешит.              — Я не прячусь, — шепчет тихо, а потом вспоминает, что он вообще-то мужчина и сейчас действительно трусливо прячется и пытается сбежать от проблемы — да, мама бы им явно гордилась. Встряхнув головой, он всё же открывает двери, натыкаясь взглядом на голубые омуты. — Арс, я…              — Побежал бить Стасу морду сразу же после того, как сказал, что не будешь, да, — ладони нежно щёки накрывают, Арсений пальцами большими гладит щекотно вдоль переносицы.              — Прости меня, — Антон выдыхает шумно, носом в его ладонь утыкаясь и прикрывая глаза. — Прости, я… Не мог это так оставить. Он сделал тебе больно.              Тишина повисает невыносимым грузом, Антон готовиться к самому плохому, к тому, что после его выходки, Арсений просто уйдёт и будет прав, уйдёт, потому что после увиденного потерял всякое доверие и чувство безопасности.              — Антон… — снова тот самый голос с придыханием, задушенный и странный, Арсений так раньше никогда не говорил, оттого тревожность в сто крат сильнее одолевает. — Я сейчас тебе кое-что скажу, хорошо? А ты выслушаешь… и постараешься меня понять. Я сам до конца не понимаю…              Антон ком несуществующий в горле сглатывает, кивая едва заметно, отходит на шаг назад и спиной в стену холодную вжимается. Он просто не выдержит всего этого. Он не сможет, если Арсений сейчас скажет, что не хочет больше быть с ним.              — Говори…              — Я… Наверное, даже не скажу, а предложу или… Боже, я не знаю…       Арсений сам к стене напротив проваливается, накрывая ладонью зажмуренные глаза. Краснеет отчего-то. Антон ещё больше в догадках и ситуации этой теряется, забывая, как дышать.       — Я не знаю, Антон, просто… я увидел тебя такого впервые, понимаешь? Грозного, с битой этой… ты… хочешь меня? Прямо сейчас? Я бы… — он с места резко срываясь и заходя в ванную комнату, дёргано врубая кран умывальника. — Меня это завело, — кидает раздражённо даже и резко, сгибаясь над напором воды и лицо ополаскивая быстро и нервно, видимо в попытках унять жар.       Не помогло, румянец, как появился лихорадочно, так на месте и остался.              — О, Господи, — Антон выдыхает шумно, тоже отрывается от стены и заходит в ванную следом. Он Арсения резко к себе притягивает и в губы его вжимается поцелуем, жадным таким, терзающим и требовательным.              «Ах» рваный и приглушённый выпивает, мычание следом, прерывистое и судорожное, голодное такое, на пару с горячим и в момент участившимся дыханием. Арсений лицо даже вытереть не успел, и поцелуй от воды пресным немного выходит, мокрым, отдающим прохладой — подстёгивает согреться, пока чудо это голубоглазое сквозь поцелуи оправдаться всё ещё пытается, скорее всего, в первую очередь перед самим собой:              — Ты просто… заступился за меня… говорил так… я не знаю…              — Я думал, что ты не захочешь меня даже видеть после этого, — Антон отрывается от губ, чтобы в глаза заглянуть. — Думал, что…              Он не успевает договорить, потому что телефон Арсения резко начинает звонить на всю ванну, заставляя слегка вздрогнуть, пока тот отходит на шаг с тихим «извини» выискивая мобильный в кармане.              — Алло? — он всё ещё покрасневший очаровательно, рассеянный такой, с уже успевшими припухнуть от напора Антона губами, и если то, что было сказано буквально только что правда, — а по-другому и быть не может, — то Антон хочет отшвырнуть этот телефон подальше и поглубже, чтобы больше не смел мешать. Арсений даже на экран не посмотрел перед тем, как принять звонок, просто машинально, притискивая его к уху. — Да… Кира, здравствуй, да, всё хорошо, я… Я с Антоном. Он в порядке. Могу дать трубку… — на Антона смотря полувопросительно.              А у Антона от имени сестры земля из под ног уходит. Он замирает на месте как вкопанный, глазами хлопает, а руки снова тремор такой берёт, что приходится их в кулаки сжать.              — Арс…              — Всё хорошо, — повторяет тот ещё раз, но уже ему, Антону, одними только губами и взглядом улыбчивым, искренним, подбадривающим до щемящего сердца. — Держи, поговорите, а я… Пойду сделаю нам кофе, — ладонью плеча касаясь примирительно, отдавая Антону уверенно и без сомнений свой телефон с повисшей тишиной в трубке.              У Антона руки ещё сильнее дрожат начинают, когда он телефон в ухо вжимает, слыша на том конце размеренное дыхание.              — Кира… — выдыхает он шумно, прикрывая глаза и по стене на пол сползая — ноги не держат. — Привет, крошка.              Он слышит, как дыхание становится прерывистее, слышит первый всхлип, а потом ещё один и ещё, но несмотря на это, голос Киры радостный такой, что самому разрыдаться охота:              — Привет… Мне кажется, что у тебя голос совсем не изменился… привет… Я очень скучала.              Антон всхлип, желающий наружу вырваться, душит в себе, закусывая губу до образования привкуса металла на языке.              — Я тоже скучал, — шепчет он тихо. — Я так сильно по тебе скучал, Кир. Прости меня, слышишь? Прости за всё, что случилось тогда. Я так виноват перед тобой. Я должен был, заботиться о тебе, а в итоге… — и всхлипывает всё таки, не в силах в руках себя держать. — А у тебя голос изменился, знаешь? Ты совсем вымахала, наверное. Я… так увидеть тебя хочу…              На том конце телефонной связи бушует истерика, Антон слышит эти невнятные шмыги носом, дыхание сорванное и плач-плач-плач — просто бесконечный. Кира рыдает, горько так, болезненно. Ему так не хочется, чтобы она плакала, так хочется всю её печаль забрать, так хочется жизнь ей перестать портить.       Ну что он за брат такой?              — Вымахала… очень вымахала… — смех глухой такой от носа, наверняка, заложенного. Но искренний, явно искренний, Антон слышит в голосе улыбку. — Я почти, как ты, наверное, мне чуть-чуть осталось, может и догоню. Я в школе баскетболом увлеклась, так хотела тебе рассказать когда-нибудь… Я тоже увидеть тебя хочу, очень сильно хочу тебя обнять… все эти годы хочу… Антош, мне тебя не хватает… Я стараюсь быть сильной… и ты старайся, хорошо? Я в тебя верю… Я так рада, что ты не один…              — Кир, не плачь, пожалуйста, — Антон глаза прикрывает, стараясь собственную рвущуюся истерику задушить на корню. — Не плачь, всё хорошо будет. Ты у меня и так очень сильная. Мы увидимся скоро, я обещаю. Я что-нибудь придумаю. Ты главное, родителей слушай, ладно? — он телефон ещё сильнее к уху прижимает, будто так может до Киры дотянуться, дотронуться, почувствовать, что всё это на самом деле. — Скажи… когда вы уезжаете? Куда вообще поедете?              — Родители хотят, как можно скорее… — Кира сглатывает шумно, закашливаясь и всхлипывая снова несчастно, — у Антона обрывается сердце. — Но у меня игра в двадцатых числах… я попросила их подождать… Мы улетаем где-то через недели полторы, точно не раньше, я очень их попросила. Успеем увидеться? Успеем же, да? — выдыхая судорожно и рассеянно, вспоминая, по всей видимости, о втором вопросе: — Папа хочет в Канаду… мама поддержала. Это очень далеко…              — Ну чего ты, солнце? — Антон улыбается. — Не так уж и далеко. И в Канаде наверняка есть телефоны, знаешь? Мы сможем созваниваться, — он усмехается тихо. — Я что-то придумаю. Постараюсь, Кир, чтобы мы увиделись до отъезда. Позовёшь… меня на игру?              — Конечно позову! Уже позвала. Я скину адрес и точное время… дату… Приходи обязательно, пожалуйста… если это, конечно же, не будет подставлять твою свободу под удар. Приходи, если всё уже будет хорошо, а если нет — будем созваниваться. Я никому не расскажу, главное — будь в безопасности… — какая же Кира уже взрослая.       Как много Антон пропустил.              — Не волнуйся, я не стану действовать себе во вред, обещаю, — Антон правда обещает, хотя бы ради спокойствия Арсения, который с его выходками скоро с ума сойдёт. — Но я поговорю со своим адвокатом, мы подумаем, как всё устроить. Я постараюсь. Кир, я очень тебя люблю, ты же знаешь?              — Знаю, — так проникновенно и уверено, что у него грозится остановиться сердце. Кира правда знает, ни на мгновение не засомневалась. — Я люблю тебя не меньше. И знаю, что ты сделаешь всё возможное, чтобы придти. Я счастлива уже от этого, Антош, береги себя… и позволяй Арсению себя беречь. Не упрямься!              — Ты… откуда вообще знаешь про него? — Антон глаза закатывает. — Сильно палимся, да?              — Не знаю, — всё она знает, Антон воочию эту широкую и хитрую улыбку видит. — Я просто видела, как меняется его взгляд, когда он произносит твоё имя. Я правда очень рада, что ты не переживаешь всё это в одиночестве… Человеку нужен человек. Ты слишком долго был один.              — Ты зачем у меня такая взрослая стала? Кошмар, — Антон смеётся тихо. — Я позвоню тебе ещё. И… не забудь скинуть адрес, я постараюсь попасть на игру. До встречи, малышка.              — Звони обязательно, хорошо? Сейчас всё скину, Антош… до встречи. Я тебя люблю!              — И я тебя, — Антон глаза прикрывает на мгновение, слушая дыхание Киры, перед тем, как она первая кладёт трубку.