Непрощённые

      Антон выходит на кухню спустя минут десять после разговора с Кирой, просто потому что всё это время старался немного прийти в себя и держал телефон у уха даже после того, как трубка была положена. Его потряхивает внутренне от всего, что случилось за эти дни, а ещё в груди столько благодарности и нежности к Арсению, что хочется выть об этом во всё горло.              Антон никогда в жизни никого так сильно не любил.              И осознание того, что он Арсения действительно любит, рождает что-то до этого неизведанное и незнакомое, согревает так сильно и дарит надежду, — быть может, у них всё будет хорошо, они ведь оба этого заслужили. И это же осознание пускает мороз по коже, вместе с воспоминаниями тихого: «Я люблю тебя», стоя на балконе, перед приездом полиции. Антон ведь так и не ответил ему. Не успел. Он правда хотел, готов был сказать, потому что смысла скрывать и утаивать и так очевидное нет.              — Арс, — зовёт он, улыбаясь и разглядывая Арсения, который уже налил им кофе и сейчас сидит за столом, подобрав под себя ноги. Он протягивает ему телефон и присаживается перед ним на корточки, утыкаясь лбом куда-то в колено. — Спасибо тебе, родной. За всё спасибо.              Пальцы мгновенно в волосы зарываются, растрёпывают их, создавая абсолютный беспорядок, зарождают мурашки по коже от приятных прикосновений; улыбнуться заставляет тихий и умилённый смешок откуда-то сверху. Вот уж незадача, сначала томно рассказывают, как возбудились от него, хмурого и с битой, а потом сюскаться начинают ни с того, ни с сего, чухая нежно пальцами за ушами со спокойным интересом:              — Всё хорошо? Поговорили?              — Поговорили, — Антон кивает, поднимая взгляд и цепляясь им за глаза Арсения. — Я потом тебе расскажу… Мне кажется, нас прервали на интересном месте. М-м? — он улыбается, поднимаясь на ноги и оставляет поцелуй на родных губах. — Хочешь продолжить или уже нет?              Арсений взгляд отводит свой небесно-голубой, заблестевший опять тем самым, стыдливым и растерянным огоньком, губу закусывая мягко — теперь то Антон сопоставил этот самый жест ещё в квартире Стаса. Сопоставил и выдохнул резко от прошившего тело жара.              — Хочу… Я пока здесь сидел… прокручивал в голове произошедшее. Ничего не мог с собой сделать…              — Боже, Арс… — Антону в пору и самому покраснеть, но он только губы облизывает. — Сколько ещё в тебе загадок? Ты удивительный. И… — он за руки его берёт и на себя тянет, смотрит в глаза, шепча тихое: — Я тоже тебя люблю.              Это стоило того. Точно стоило. Хотя бы ради этих глаз. Арсений смотрит на него ошарашенно, воздухом давится в попытке что-то сказать, головой качает, то ли самому себе, то ли Антону, вперёд поддаваясь, повисая на шее лёгкий такой в моменте, на руках бы его всю жизнь носить.              — Знаешь… то, что произошло… Я поднимался в квартиру и знал, что там увижу. Я чувствовал, но всё равно пошёл, чувствовал ещё в машине, когда мы только подъехали, но отпустил тебя, дал этому произойти. Я как будто хотел, чтобы это произошло… что-то во мне это хотело… Но когда… я вошёл и увидел тебя, увидел Стаса на полу — всё это увидел… на секунду мне стало так жутко, жутко от того, что я придумал тебя себе, что снова не вижу что-то, не замечаю, как было… в прошлом. Но нет. Я никогда в жизни не чувствовал себя так безопасно. Я смотрел на тебя, с битой в руках, сурового и на взводе, и на боялся, я не боялся ничего… А когда сердцебиение участилось… в тот момент, когда ты схватил меня за руку и так сухо сказал… серьёзно так… — шёпот, лихорадочный и поспешный, опыляет Антону шею: — Я сквозь землю провалиться хотел, потому что и тогда страшно не было… я возбудился уже тогда… У меня просто слов нет. Я какой-то извращенец.              Антон к себе его крепче прижимает, сильно так, до хрипа тихого, а после отстраняется, лицо руками ловя.              — Ты самый чудесный извращенец на этом свете, — сияет он, целуя в губы, скулу, щёку, нос этот подбитый и никудышный. — Самый потрясающий, — переходя поцелуями на шею, и возвращаясь к уху. — Если я скажу, что хочу… вылизать тебя везде, ты будешь считать себя меньшем извращением?              — Везде это… — у Арсения голос такой потерянный и сорванный, прямо как в тот момент, когда Антон захотел подготовить его под себя, доставить удовольствие, начать просить большего, расслабленно и открыто. Ещё немного и у него выработается привыкание к этому сладкому голосу, ещё немного и он будет добиваться его уже намеренно.              — Это прям везде, — он улыбается, берёт Арсения за руку и ведёт за собой а сторону комнаты. Очень хочет на руки подхватить, но, кажется, после пребывания в холодной камере у него со спиной не всё в порядке. Обидно будет, вот так надорваться в самом начале.              Оказавшись в комнате, Антон снова к губам Арсения прижимается, блуждая руками по его телу, забираясь ими под футболку и дыша тяжело, от накатившего возбуждения. Разве можно вообще так с ума от человека сходить? А потом он смотрит на Арсения и понимает, что да — безусловно можно. Потому что тот невероятный, потрясающий и самый дорогой сердцу.              Тревожится о чём-то, по глазам видно, что тревожится, но при этом хочет, хватается так отчаянно, дыша рвано на ухо, и Антон всё спросить порывается, ему ради этого даже прерваться не жаль, — он Арсения слишком любит, — но тот выдыхает первее, робеюще так и заводяще только сильнее:              — Я в последний раз в душе утром был… не надо везде… — похоже Антон действительно извращенец похлеще многих.              Или он просто любит этого человека до беспамятства. Действительно никогда не думал, что может настолько сильно полюбить, тем более никогда в жизни не думал, что сможет полюбить мужчину. И вот, сейчас он перед ним: самый невероятный и потрясающий, самый нежный и трепетный, самый нужный. И если в жизни Антона и есть место искуплению, то он уверен, что оно заключается в том, чтобы сделать Арсения счастливым — сделать всё, чтобы он был счастлив.              — Не думай об этом сейчас, слышишь? — Антон руками за полы его футболки берётся, тянет её вверх, помогая вылезти, залипает на пару мгновений на прекрасном теле и подталкивает к кровати, вынуждая лечь и нависая сверху. — Мне плевать. Я хочу тебя любым.              Он губами по линии челюсти к шеи спускается, уделяя внимание каждому участку кожи, каждой родинке, целует и лижет выпирающие ключичные косточки, слегка прикусывая. Арсений под ним подрагивает весь, податливый такой и мягкий, что Антона ещё сильнее ведёт. У него опыта в однополом сексе — примерно ноль, и в прошлый раз он действовал на чистых инстинктах, просто думал о том, как сделать хорошо и делал.              А сейчас хочется весь спектр своих эмоций передать, хочется каждым прикосновением и поцелуем показать, что он рядом, что никуда не уйдёт и не даст в обиду — больше никто не посмеет Арсения обидеть.              У Арсения так живот красиво трепещет, втягивается истомно и будоражаще — Антон на тазобедренных косточках залипает, жадно и тягуче долго, забываея на мгновение обо всём, в себя приходя только в момент, когда Арсений всхлип не кокетливый сдержать не может, дёргаясь мельком на простынях, о себе напоминая робко — будто о нём вообще можно забыть хоть на мгновение.              — Поцелуй меня ещё… — просяще так и задушено, руки вскидывая в пригласительном жесте. Антон точно когда-нибудь не выдержит и спрячет это сокровище от всего мира, от всех проблем, не может он спокойно на кнопочный нос этот несчастный смотреть — всех причастных разорвать на части хочется.              И он улыбается, поднимаясь выше, целует в губы тягуче медленно, проникая языком в рот Арсения, слегка прикусывая нижнюю, чтобы отстраниться через пару секунд и чмокнуть в нос осторожно.              — Перевернись на живот, — просит тихо, отстраняясь и футболку с себя скидывая, давая возможность для манёвра. И глаз отвести просто не может от этого раскрывающегося румянцем лица — да и не хочет вовсе.              Всю оставшуюся жизнь бы только на него смотрел.              — Антон… — Арсений сейчас сгорит, судя по тому, как полыхают его скулы и жмурятся лихорадочно блестящие возбуждением глаза. Антон замечает всё, ни один нюанс не ускользнёт от его внимания. — Ты точно… хочешь? — переворачиваясь тем не менее, медленно и подрагивающе, приподнимаясь смущённо на локтях. — Может… просто меня возьмёшь? — алея в довесок ещё и ушами.              Очаровательно.              Антон вздыхает тихо, не зная на самом деле как себя со всем этим вести, потому что свежи ещё в памяти слова про прошлый опыт Арсения, потому что страшно до безумия что-то не так сделать, надавить, обидеть чем-то. Но он всё же склоняется ниже, поцелуй на плече оставляя, руками бёдра через ткань поглаживая.              — Я тебя не беру… а занимаюсь с тобой любовью, — шепчет он тихо. — Не называй это так, пожалуйста. И я хочу попробовать, — говорит честно, ниже губами скользя по позвонкам.              А после взгляд ловит через плечо, открытый такой и взволнованный, настолько чистые и ясные небеса, что захватывает дух — Арсений смотрит на него абсолютно нечитаемо, носом своим многострадальным коротко шмыгает и сильнее на руках приподнимается, разворачиваясь на мгновение в пол-оборота и притягивая поближе к себе, поцелуй из-за позы смазанный на щеке колючей оставляя, а потом ещё один и ещё, изловчившись и всё-таки прихватывая на мгновение губы.              — Хорошо… я тоже хочу. Давай попробуем… Я люблю тебя, — выдыхая спешно и отворачиваясь так же резко, как повернулся.              — Я тебя тоже, хороший мой, — Антон снова руками по бёдрам его проводит успокаивающе, цепляет пальцами пуговицу на брюках и тянет вниз, вместе с боксерами, помогая выбраться их их плена, отбрасывая в сторону.              Он зависает на какое-то время, разглядывая представший перед ним вид на упругие, подрагивающие слегка, ягодицы, на колечко мышц, на изящную спину и очаровательные ямочки на пояснице.              — Господи, Арс, какой же ты потрясающий… — большой палец на сфинктер ложится, массируя слегка, пока Антон губами зацеловывает бёдра и по спине успокаивающе гладит, перед тем как устроится удобнее и языком по ложбинке провести, оставить звонкий поцелуй и припасть языком, медленно толкая его внутрь.              То мычание, которым Арсений одаривает его за этот бесхитростный жест, — он ведь только входит во вкус, даже действовать полноценно не начал, — охватывает пах настолько сильным жаром, что хочется проникнуть ещё глубже, ещё сильнее, оглаживая изнутри дрожащие стеночки, слыша, как то самое пресловутое мычание срывается на тонкий и судорожный стон.              Арсений сильнее разводит свои стройные бёдра, напряжённые такие, подрагивающие от любого касания рук, от игривых мазков языка — ему нравится, чёртовски нравится, и Антону это крышу рвёт невозможно сильно. Поэтому он себе в удовольствие не отказывает, сильнее руки сжимает, разводя ягодицы в стороны, толкает язык глубже, чувствую как по собственному подбородку слюна стекает.              Слегка отстранившись, он утирает её тыльной стороной ладони, собирает языком по поджавшимся яичкам, укус на ягодице оставляет, ощутимый такой, от которого след тут же расцветает, и снова возвращается к сфинктеру. Слышит хриплый, фальцетный вскрик, и перед тем, как сердце успевает остановиться с немым укором: «забылся», — Арсений выдыхает сиплое и подрагивающее:              — Ещё раз… пожалуйста…              Поясница так гнётся красиво, приглашающе, абсолютно развратно, Арсения трясёт всего, но он на пастельном только сильнее вперёд тянется, укладываясь на простыни грудью, дыша шумно и абсолютно сбито.       Красиво.              Антон, по ощущением, вообще теряется в пространстве, потому что ещё никогда в жизни не испытывал такого наслаждения просто от того, что кому-то с ним настолько хорошо. И он кусает снова, чуть сильнее чем в прошлый раз, тут же языком след зализывая и вновь вылизывать Арсения продолжая, одну из рук ему на член перекладывая, двигая ей медленно и тягуче по всему основанию.              Тот так сжимается внутри, прямо вокруг языка, Антон точно с ума сошёл, стал самым извращённым на свете человеком, но его так потряхивает от этого ощущения в ответ, от того, как дрожит Арсений в его руках, как задыхается, не в силах чередовать стоны и вздохи, как на кровати дёргается неприкаянно, хныча и бёдрами восьмёрки в воздухе выписывая, побуждая ускориться, не медлить.              — Я сейчас кончу, Антон… — сбиваясь на лихорадочный шёпот.              Антон улыбается поплывше совершенно, убирая руку с его члена и отстраняясь, чтобы до тумбочки дотянутся и смазку с презервативом оттуда вытащить. Он склоняется над Арсением, плечи целует, шею, скулу и губы ловит, когда тот голову приподнимает.              — Кончишь так в другой раз, — выдыхает на ухо. — Сегодня я хочу всего тебя.              Господи, он в жизни таких вещей не говорил.       Что этот человек с ним делает?              И что он делает с этим человеком? Арсений обратно на простыни падает податливо, как только Антон губами его на время насыщается, мягкий такой, доведённый одним только языком до истомы и подрагивающего члена, он только выше задницу приподнять старается, ёрзает коленями по одеялу, сопит совершенно рвано и учащённо, — Антон видит, как он хочет, видит и тает от этого только сильнее, — а ещё через плечо поглядывает так нетерпеливо и томно, что бабочки в животе стремительно перекочевывают в напряжённые яйца.              — Бери всего… Антон, пожалуйста… — стоном подчёркивая собственное нетерпение.              Антон смазку по пальцам размазывает, подставляя их ко входу, вводит сначала один, а следом и второй, осторожно и следя за реакцией. Но Арсений, в отличие от прошлого раза, более расслабленный, мягкий такой и горячий невероятно. От одной мысли о том, что скоро в нём окажется член, голова идёт кругом.              — Всё нормально? — Антон спрашивает на всякий случай, всё ещё боясь сделать что-то не так, склоняется ниже и шею снова целует, сгибая пальцы внутри.              — Да… Ах! — стон разнеженный такой, срывающийся на шёпот, Арсения шею подставляет активнее, мурашками покрываясь, цыпками милыми на руках и надплечьях: ему невероятно идёт каждое касание Антона, каждый отклик — произведение искусства. — Можешь… добавить третий, я хочу… пожалуйста… — руку назад заводя и ласково в кудри Антона вплетаясь, щекоча и царапая короткими ногтями кожу. — Пожалуйста, давай…              — Хороший мой, — Антон шепчет тихо, губы его ловя и палец третий вводя, упиваясь горячим дыханием и стонами.              Он бы эту музыку до конца жизни слушал.              Собственное сердце колотится так, точно хочет грудную клетку пробить и выбраться наружу, чтобы ближе к сердцу Арсения быть, чтобы звучать в унисон. Антон этими чувствами пропитывается с ног до головы, захлёбывается в них и совсем не ищет спасения.              — Антон… я правда сейчас кончу, я не могу, слышишь? Я просто… я… Боже… — у Арсения голос тонким таким в момент делается, невероятно красивым в своей уязвимости, он в губы вышёптывает так поражённо и растерянно, вздрагивает, сильнее пальцы в волосах сжимая и всхлипывая от наката чувств. И действительно кончает, не притронувшись к себе, только от пальцев Антона, сжимаясь на них сладко и туго, выдыхая стыдливо и медленно: — Ты же не остановишься? — жмуря затуманенные глаза, сильнее вспыхивая яркой краской.              — Даже не надейся, — Антон усмехается тихо, потому что действительно даже не думает останавливаться, потому что они только начали, потому что он Арсением, кажется, никогда сыт не будет.       

***

             За окном наконец-то слепит солнце, за все эти дни Арсений наблюдает его впервые, пусть и из-за штор, пусть оставаясь в томно-сонном сумраке спальни — как-то всё равно. У него на кровати лежит своё собственное солнце, накрытое небрежно простынёй, пребывающее то ли во сне, то ли в реальности.              Арсению так нравится перебирать его спутанные кудряшки пальцами, отделять завиток от завитка, пушить немного, чтобы после пригладить или сплести хулиганскую косичку — он млеет от этого занятия так сильно, что хочется просто остановить мгновение, растянув его на всю оставшуюся жизнь.              Он и сам простынёй накрыт, полусидит разморенно, пока Антон на коленях его нежится, обняв цепко и крепко поперёк талии руками — так, как нужно, собственнически и абсолютно бережно, Арсению этого всю жизнь не хватало, всю жизнь он, оказывается, его ждал. И дождался.              Это ли не счастье?              — Зелёный цвет глаз самый редкий… Им обладают всего два процента населения, — глупости сами рвутся из зацелованных губ, пока удовлетворённое тело всё ещё подрагивает слегка в удовольствии, а поясницу сладко и приятно тянет. Арсению не больно, не стыдно, не обидно, ему настолько правильно и хорошо, что свербит в несчастном носу.       Антон привнёс в его жизнь это «правильно» и «хорошо», Антона любить оказалось так же естественно, как дышать кислородом.              — М-м? — тот улыбается, переворачиваясь на спину и поднимая на него ленивый взгляд, перехватывает одну руку, поднося её к губам и целуя костяшки пальцев. — Я читал однажды, что голубой цвет глаз — это мутация, — он смеётся тихо. — Но твой факт романтичнее, согласен.              Тепло так на душе, невероятно приятно, Арсений смех неприкрыто поддерживает, пытаясь деланно возмутиться, хотя бы попытаться пробиться сквозь собственные фырки:              — Так ты хочешь сказать, что я у тебя мутант, а? — пальцами шаловливыми и загребущими на рёбра чужие соскальзывая, щекоткой проходясь к бокам.              — Арс! — Антон выкручивается, продолжая хихикать, подскакивает на месте и, перехватив его за запястья, вынуждает лечь на кровать, а сам сверху нависает. — Ты у меня самый чудесный, самый красивый и самый лучший — вот, что я хочу сказать, — а после к губам прижимается, целуя медленно так, размеренно.              И всё желание сучиться картинно и нос воротить испаряется со скоростью света, Арсений руками плечи широкие приобнимает, когда Антон с подозрением, но всё же раздирает свою хватку, давая волю, на спину ладонями соскальзывает примирительно и расслабленно, не пытаясь больше щекотать, только обмякает довольно, на поцелуй отвечая со сладкой ленцой и смакованием.              — Иди под простыню, чего раскрылся? — фыркая нежно, утянуть к себе полноценно стараясь.              — А мне с тобой и так тепло, — Антон шепчет тихо, к носу его губами осторожно прижимаясь. — Сильно болит?              Арсений на подушки откидывается основательно, смотрит на Антона долго и пристально, с минуту наверное просто молча любуется, не зная, как совладать с теплящимися внутри чувствами — он от его заботы забывается просто в этом мире, тает, как пломбир на солнце. Ничего не может с собой поделать. Уголки губ вздрагивают робко, прохладные ладони со всей бережностью ложатся на шершавые щёки, ведя поглаживающе от подбородка к вискам.              Антон невероятный.       Арсений никогда не сможет насмотреться на него вдоволь, даже сейчас, цепляя пальцами витиеватые изгибы мимических морщинок, прямую линию переносицы, контур губ — ему уже мало, уже повторить хочется.              — Не сильно, но ещё болит, — выдыхая честно и смиренно, разглаживая со всем вниманием нахмуренные брови. — Просто синяк, Антон, всё хорошо. Я в порядке, не волнуйся.              — Как я могу за тебя не волноваться? — Антон вздыхает, в момент серьёзнее становясь. — Арс, пожалуйста, пообещай мне, что будешь осторожнее с этими людьми. Прошу тебя. Я… я с ума сойду, если с тобой что-то случится. Слышишь? Я… не смогу без тебя. Уже точно не смогу.              У Арсения сердце кровью обливается, он смотрит на такого непривычно искреннего и уязвимого Антона в желании завернуть его в простыню с головой, не позволить больше с миром этим жестоким взаимодействовать, хватит с него уже испытаний и боли.              Хватит.              И на Арсения ему, желательно, сейчас нужно поменьше смотреть, чтобы не триггериться — но губы это не произносят, только вздох тихий роняют, когда Арсений брови трогательно заламывает, смотря на Антона во все глаза, любуюсь и любя.              — Я никуда больше не полезу, один точно нет. Я доверяю тебе, слышишь? Решим всё вместе… я тоже не переживу, если с тобой что-то случится. Пожалуйста, ничего от меня не скрывай, ладно?              Антон улыбается поцелуй на его лбу оставляя, и кивает с тихим:              — Ты и так знаешь всё, я ничего и не скрываю, — а после выпрямляется резко, садясь на кровати и прикрываясь простынёй. — Знаешь, я сегодня когда с Кирой говорил по поводу их отъезда… Арс, я… тоже хочу. Хочу свалить отсюда, как только условка кончится и весь этот кошмар… Не хочу больше в этом городе жить. Тут… всё болью пропитано, каждый угол… — он губу закусывает нервно так, до появления новой ранки. — Я не могу просить тебя уехать со мной, но… если ты захочешь… Если нет, то я буду рядом столько, сколько смогу.              Вместо ответа с губ всхлип срывается, дрожащий и кроткий. Арсений их мельком облизывает, выдыхая рвано, сам не верит в то, что слышит, не верит до последнего, хоть в груди и признание в любви теплится. Он на локтях ближе подползает, перекручивая простыню к чёртовой матери, запутываясь в не, как выброшенная на берег русалка.              — Антон… — лоб тепло бедра ощущает, Арсений трётся об него, ластится в тихом, но неприкрытом акте обожания, целуя колено и просто ложась на него щекой, взгляд переводя к зелёным омутам. — Я уеду с тобой. Куда захочешь. Сорвёмся и уедем, навсегда. Неужели ты думаешь, что я променяю тебя на этот город? На что бы то ни было? Я люблю тебя, Антон, и буду всегда выбирать тебя. Только тебя, понятно? Хочу быть рядом…              — Родной… — Антон выдыхает шумно, за плечи его на себя тянет, чтобы с бёдер своих поднять и к груди прижать. Он носом в волосы зарывается и руками обвивает, буквально закрывая собой от всего мира, и это такой трепет в душе рождает. — Я тоже тебя люблю. Очень сильно люблю. Мы справимся, а потом забудем всё это как страшный сон. Я тебя одного не оставлю, я… — на макушку ложатся несколько поцелуев. — Я в жизни ничего такого не чувствовал, как к тебя. Если бы мне нужно было снова через всё это пройти, чтобы в итоге обрести тебя, я бы, пожалуй, согласился.              — Господи, мне плакать или ужасаться? — у Арсения в душе такой раздрай, и весь состоящий только из светлых чувств, даже боль, печаль и беспокойство вызванные исключительно любовью и тёплым волнением. Он не пытается выпутаться из объятий, только ближе льнёт, колени к себе подтягивая, чтобы меньше стать, пропасть в объятиях Антона спрятаться, быть его и душой и сердцем, позволить сокрыть себя от всего мира. — Я бы так хотел, чтобы ты через всё это не проходил, чтобы не страдал все эти годы, чтобы не пережил подобные кошмары, Антон… мне так жаль, что я жил во лжи всё то время, пока ты нёс бремя правды… Я навещал могилу этого… Господи, этого ублюдка, я скучал по нему… скучал даже после всего того, что он со мной сделал, Антон… — выдыхая глухо и искренне: — До тебя я не жил. Спасибо, что ты есть… Мы правда справимся.              — Эй, Арс… — Антон ещё крепче его прижимает. — Ну ты чего, а? — он чуть отстраняется, чтобы в глаза заглянуть. — Не вини себя не в чём. Ты ни о чём не знал и ты любил его. Это твоё прошлое, пусть оно ужасно, но… оно ведь привело тебя ко мне. Мы оставим всё это позади. Обязательно. Я… могу попросить тебя об одном одолжении?              — Конечно… всё, что угодно… — слова срываются с губ сами по себе, полные самоотдачи и ласки, пока Арсений, как загипнотизированный, в глаза напротив смотрит, выдыхая тихо: — Всё, что угодно. Что нужно? — повторяя уже более уверенно и собранно, обнимая руками поперёк туловища.              — Я хочу передать кое-что Кире. Ты… сможешь встретиться с ней снова? — Антон спрашивает на грани слышимости, будто после согласия всё ещё боится, что Арсений передумает. — Она позвала меня на игру свою, но я вряд ли найду способ туда попасть… Обещал, что постараюсь что-то придумать, но ты сам знаешь, что это почти нереально. Нужно получить либо справку, которую я не смогу уже получить так быстро, либо разрешение увидеться с ней от её новых опекунов, что тоже вряд ли получится… В общем… если ты сможешь и захочешь… Я просто боюсь, что она уедет и я не успею… Арс…              — Антон… — срывается первее, чем Арсений вообще успевает осознать себя в пространстве, он приподнимается спокойно с места, выдыхая тихо и довольно от тянущего ощущения в пояснице, жмурясь с лёгким румянцем на скулах и перекидывая через Антона одну ногу, усаживаясь удобно и разнежено, голову на плече широком устраивая со всем своим удовольствием и сытостью. — Я передам. Всё, что нужно. Конечно передам, Антон. И встретитесь вы обязательно, что-то придумаем, хорошо? Обязательно придумаем, время ещё есть, — пальцы в кудрявую шевелюру зарываются поглаживающе, успокаивают и нежат, убаюкивают под собственное мерное и мелодичное мычание. — Напишу ей и спрошу, когда она сможет встретиться. Что ты хочешь ей передать?              Антон улыбается благодарно, оставляет поцелуй на носу и к тумбочке прикроватной тянется, беря с неё перстень, который снял ещё перед всей этой историей с полицией. Крутит его в пальцах пару минут, а после Арсению в ладонь вкладывает, поясняя тихо:              — Мне его мама подарила, перед тем как… её не стало. Пусть у мелкой будет, у нас с ней… ничего от мамы почти не осталось. Вещи со старой квартиры… Андрей почти всё вывез, сказал, что сестру это расстраивает и так будет лучше. У меня только фото есть старое и кольцо это, а у Киры… Новые родители… они вообще разрешают ей навещать могилу мамы, как думаешь? — у него с губ усмешка такая горькая слетает. — Я и сам там не был ни разу с похорон… Вначале просто отрицал, что это нужно, потом меня посадили, а сейчас… Не знаю… Я всегда хуёвым сыном был… — он Арсения подталкивает, заставляя встать с себя и медленно с кровати поднимается, кутаясь в банный халат. — Извини, я покурю пойду.              Холодно так в момент становится, ни то физически, ни то морально, Арсений на матрасе посильнее в простыню укутывается в накатившей секундно задумчивости, на Антона взгляд спокойный и внимательный переводя, смотря без укора или жалости, лишь с волнением и мягким интересом:              — Антон, тебя можно понять, всё в порядке. Я люблю тебя. Мне дать тебе побыть одному? — Арсений спрашивает в лоб, не сомневается ни на мгновение, уточняя мягко. Порой это действительно важно, просто взять и поинтересоваться в открытую, не надумывать и не изводить себя переживаниями, не вариться в додумках и сомнениях. Они слишком сильно устали за эти дни, чтобы продолжать изматываться и дальше.              Антон головой качает едва заметно.              — Не стоит постоянно искать мне оправдания, Арс… — он губы облизывает, задумываясь на пару мгновений. — Да. Я хотел бы… немного побыть один, если ты не против. Я… просто покурю и вернусь, не переживай, — и кивнув пару раз ни то Арсению, ни то самому себе, уходит на балкон.              — Не стоит постоянно во всём себя винить… — Арсений выдыхает это скорее себе, Антон, прикрывший за собой дверь, сказанное ровным тоном, слышит уже вряд ли.              Мягкость кровати встречается с распростёртыми объятиями, Арсений на подушки откидывается с тихим вздохом, глаза закрывая и ёжась от неприятных мурашек — с Антоном действительно теплее. Теплее во всём. Он ёрзает немного, до сих пор голый, чувствует, как отзываются сладко и тянуще укусы на ягодицах, расслабленно прикрывая глаза. Переживания за Антона не дают успокоиться сердцу, но подобные приятные ощущения, напротив, вселяют уверенность, что хорошо у них всё же будет. Просто нужно этого «хорошо» дождаться, добиться его, не опускать руки ни в коем случае.              Они со всем справятся.