Непрощённые

      Выходной день — повод для радости и расслабления: наконец-то свободное время, которое можно потратить на себя и на обретённого велением судьбы партнёра. Арсений уже и не помнит, когда в последний раз действительно ждал этот самый выходной, не набирая себе клиентов с лихвой, чтобы с понедельника по воскресенье и, желательно, даже без возможности нормально перевести дух в перерывах.       Сейчас призраки прошлого мучают до сих пор, но более умеренно, Арсений действительно попрощался с Андреем, действительно справился с необоснованным чувством вины и простил главного «злодея», именно с ним возымев шанс обрести то самое утраченное счастье — он не простил в какой-то мере только себя. Но и это поправимо со временем, он верит, надеется, не собирается отступать от того светлого и зыбкого, что предоставила ему судьба.       Выходной день — действительно повод для радости, вот только благоверный храпит на всю квартиру разбитым носом, заставляя Арсения нервно размешивать кофе в чашке медной ложечкой — бить ею по тонким бокам шумным звоном и мрачно пялиться на циферблат микроволновой печи.       Арсений пообещал себе не негативить, разобраться со всем спокойно и перешагнуть этот эпизод. Главное, что Антон дома, относительно целый и невредимый, а ещё опрятный его стараниями. Ну, счастье.       А ещё чудо какое-то Господне — Арсений сам себя не узнаёт, будто и нет у него проблем с привязанностями и доверием, ведёт себя как тревожная жёнушка, ей Богу.       Причина тревоги появляется на кухне спустя минуту после того, как храп в комнате затихает. Он трёт глаза и смотрит крайне удивлённо, точно вообще не ожидал его тут увидеть — в принципе, понять его можно, Арсений сам упустил момент, когда они почти что съехались. Ну, не съехались ещё, конечно, но ключи у него от чужой квартиры уже есть.       — Доброе… утро? — Антон оглядывается вокруг, смотрит на часы и вздыхает. — Почти обед уже. Ты чего меня не разбудил?       Арсений повторяет себе в голове, как мантру, одно и то же ответственное словосочетание: «Без негатива». У него к Антону сплошные светлые чувства, и он не должен из-за волнения вести себя так, будто они пятьдесят лет в браке, и Антон завёл себе любовницу для разнообразия — от одной мысли лицо невольно кособочит. А ещё срывается спокойно-саркастичное:       — Ты пришёл домой в девять утра, Антон, я решил дать тебе проспаться, — чужая футболка с растянутым воротом норовит оголить плечо, и Арсений её невольно поправляет, добавляя уже более примирительно: — Есть будешь?       — Арс… — Антон выдыхает шумно, делает шаг вперёд, но замирает на месте. — Бля, скажи мне… Скажи, что я ничего херового не сделал. Я даже не помню, как домой приполз… — он лицо руками закрывает. — Я тебя не обидел?       Внутри внезапный прилив смеха клокочет, и Арсений усмехается расслабленно, дрогнув уголками губ, смотрит на это растрёпанное и помятое чудо, коротко головой качая с многозначительным:       — Не волнуйся, я тебя обидел. Оставил без сладкого и отослал спать, — бровями многозначительно играя. — Так что на счёт позднего завтрака?       — О, Господи, — Антон краской заливается, закусывая губу — опять до крови. — Я… я приставал к тебе?       — Не издевайся над губами, тебя и так как-будто всю ночь трепали, — Арсений хмурится в момент, становясь серьёзным, кидая лишь вскользь мягкое: — Если бы ты ко мне не приставал в таком состоянии, я бы ущемился и загнался. Всё хорошо, говорю, садись за стол.       Антон головой качает:       — Спасибо, я не голодный… — он на руки свои смотрит, костяшки на которых не хило так сбиты. — Пойду… в душ схожу. Я быстро. И… извини, правда. Я тебе всё объясню, — а после улыбку кривую натягивает и скрывается из кухни, не дожидаясь ответа.       Арсений даже окликнуть не пытается — бесполезно, выдыхает только сетующе, подпирая подбородок рукой, ощущая локтем твёрдость столешницы. Ему за такой, казалось бы, короткий период времени эта кухня роднее собственной стала, он у себя забывает, где и что лежит, а тут, как штык, с закрытыми глазами нужные ящики нащупает. Ещё и одежда эта… Он свою утром в крови с рук Антона — смелых таких и откровенных, не то что сейчас — запачкал, так что в качестве компенсации распотрошил чужой шкаф. И хорошо так в ней, комфортно, а ещё волнительно — как подросток, честное слово, ноги босые поджимая под себя на стуле и поправляя длинные и свободные штаны.       Антон шумит водой в ванной около двадцати минут, затем всё стихает, но он ещё долго не выходит, заставляя волноваться о том, всё ли у него хорошо — может, плохо себя чувствует после грандиозной пьянки? И только Арсений решает пойти и проверить, как тот щёлкает замком ванной комнаты и заходит на кухню в одних боксерах и растянутой футболке.       — Арс, — Антон подходит ближе, встаёт за спиной и обнимает, пряча нос в сгиб плеча и шеи. — Арс, прости меня. Я не знаю, чё мы так нажрались вчера. Потом ещё и чувак тот… он к Егору полез, а Эд в туалете был, ну я и… заступился. Там шкаф такой был, страшно за Булку стало… Ты… Спасибо, что не ушёл.       Грудную клетку простреливает каким-то отдалённым и неприятным беспокойством, Арсений голову назад расслабленно откидывает, целуя Антона куда-то в горячее после душа ухо, и руку назад заводит, бережно вплетаясь во влажные и непослушные кудри.       — А почему «Булка»? — бросая невпопад с лёгкой улыбкой, бодаясь ласково затылком. — Может, тебе хоть водичку с лимоном сделать? Не тошнит?       — Булка, потому что Егор Булаткин, не знаю… Эд его так называет ещё с малолетства. Он для всех Кридом всегда был, а для Выграновского Булкой. Воды не надо, всё хорошо, не волнуйся, — Антон поцелуй на шее мягкий оставляет, потом ещё один и ещё, заставляя слегка вздрагивать на каждом. И руками крепче обнимает, прижимая к себе, носом до плеча проводя и обратно, снова поцелуями кожу покрывая. — Ты так пахнешь вкусно.       С губ тихое разнеженное мычание срывается, язык украдкой скользит по губам, Арсений улыбку сдержать довольную не может, чувствуя, как горловина футболки, серой с каким-то потёртым принтом тиранозавра, вновь норовит соскользнуть вниз, оголяя щедрый участок бледной, покрытой родинками, кожи.       — М-м, да? Чем? — он вышёптывает игриво, пальцами прохладными касаясь чужого, очаровательного торчащего уха, потирая подушечками мочку.       Антон снова запах его втягивает, ощутимо так, полной грудью, и это рой мурашек по телу пускает.       — Моим гелем для душа и… собой? — он улыбается, выпуская его из объятий, обходит стул, берёт за руку и тянет на себя, чтобы снова к себе прижать за талию и поцеловать, нежно и размеренно. — Я с ума от тебя схожу. Ты в курсе? Ты очень красивый, Арс.       — Я ещё и твоим гелем после бритья воспользовался, — Арсения в дрожь отчего-то подобные разговоры бросают, обыденные и неспешные, только для них двоих, со своей магией момента.       Ему нравится.       А ещё нравится быть деликатно зажатым, аккуратно-аккуратно протягивающим свои загребущие руки ко всему, что у Антона есть, ко всему, что можно разделить и стать ближе. Арсению нравится пахнуть «домом Антона», нравится подчёркивать свою принадлежность ему. И эти мысли пугают, но в то же время невероятно заводят и кружат голову.       — Чувствуешь? Поцелуй меня ещё… — выдыхая просяще и на носочки босыми ногами приподнимаясь, обвивая Антона руками за шею.       Антон улыбается, губы свои облизывает и целует, уже более глубоко, проникая языком в его рот, одну руку на загривок перекладывая и вплетая пальцы в волосы. Он дышит сбито слегка, а в следующую секунду на руки его под бёдра подхватывает под судорожный вздох, усаживая на край стола и не разрывая поцелуй.       — Чувствую, — шепчет тихо, губами на шею переходя, выцеловывая дорожку до плеча и обратно, по линии челюсти, к губам — и снова по кругу. — Арс, я… хочу тебя. Но если ты не готов ещё, я… — он в глаза заглядывает.       Улыбка выходит наверняка немного растерянной, Арсений дышит тяжело от осознания, с какой лёгкостью Антон их положение поменял, и пытается справиться с озадаченностью. Потому что очевидное же, что если Антон хочет, то и он готов, разве нет? Он действительно готов, уже давно готов, мечтая и залипая на Антоне во время долгих поцелуев и взаимных ласк, но сам факт вопроса действительно выбивает из колеи — странные они у него иногда какие-то, непонятные.       Арсений ладонями щёки колющиеся накрывает, охлаждает разгорячённую кожу, в глаза зелёные всматриваясь своими, с поволокой и томной хитринкой, ноги шире разводя и пытаясь справиться с сердцебиением.       Он действительно хочет, но тревога даёт о себе знать абсолютно невольно. Арсений не знал о том, что сегодня они перейдут на новый уровень отношений, не подготовился заранее, не позаботился о себе — будет больно. Но он хочет в любом случае и ради Антона потерпит, потерпит ради этих жарких поцелуев и взгляда, которым он на него смотрит, потерпит ради искренних чувств.       — Я готов… — к губам пухлым своими прикасаясь в очередном горячем поддразнивании, мягко скользя языком по красивому контуру. — Тоже тебя очень сильно хочу…       Антон на поцелуй отвечает, руки на его бёдра перемещая, оглаживая так аккуратно, трепетно. Снова отстраняется на мгновение, заглядывая в глаза. А после, руками к его футболке тянется, вверх её стягивая через голову и в сторону откидывая. Смотрит так внимательно, разглядывает, руками медленно от ключиц до резинки штанов проводя.       — Арс, — пальцами за подбородок берёт, в очередной поцелуй утягивая. — Всё хорошо? Ты напряжён.       Язык по губам скользит мягко и влажно, Арсений облизывается с судорожным вздохом, цепляя кончиком и желанные губы напротив, так близко и далеко одновременно, что приходится вперёд податься, чтобы иметь возможность накрыть их поцелуем полноценно, чувствуя, как начинают невольно подрагивать пальцы — память тела это действительно ужасная вещь.       — Всё хорошо… У тебя есть смазка или какой-нибудь крем? — губами влажными оставляя подсыхающие следы на линии челюсти.       — Есть, — Антон кивает, носом по его щеке проводит и слегка на себя тянет, ближе к краю стола. Он на шею снова внимание переключает, блуждая по ней языком, родинки соединяя. И от его бережных прикосновений всё тело ещё сильнее дрожать начинает. — Такой красивый, — шепчет он, подцепляя резинку штанов, и вниз их тянет вместе с боксерами. — Помоги мне.       Арсений выдыхает как перед прыжком в воду, но тем не менее покладисто приподнимает бёдра, руками уперевшись в стол, и вновь охотно и приглашающе разводит ноги. В конце концов, будь что будет, он сам виноват, что не подумал о растяжке заранее, приходя в дом своего партнёра. Как-никак, а это его ответственность. И всё же тихое и деликатное сдержать не получается:       — Принесёшь тогда? Я всё сделаю, — уголки губ вверх поднимая примирительно, чтобы не расстроить и не сбить настрой своей внезапной щепетильностью. В следующий раз Арсений всё сделает заранее и не будет портить атмосферу, а сегодня — первый блин комом.       — М-м? — Антон головой качает едва заметно. — Можно я… Хочу… — он не договаривает, губами вновь к плечам возвращаясь, спускается ниже по груди, сосок лижет размашисто и слегка в плечо подталкивает, вынуждая с тяжёлым дыханием назад отклониться, упираясь руками в стол.       У Антона губы горячие такие, весь воздух из груди выбивают, когда он ими всё ниже скользит. Он замирает, смотрит снизу вверх и без лишних церемоний член губами накрывает, посасывает головку, языком с уретрой играет и руками сильными своими за бёдра держит, поглаживая спокойно так, усмиряюще.       Не смотреть на представленную картину — задача невыполнимая. Арсений смотрит во все глаза, не моргает, кажется, чувствуя томную и неконтролируемую дрожь во всём теле, выстанывая восхищённо и шокировано, абсолютно неразборчиво и потерянно.       Ноги не вжимаются плотно друг в друга только потому, что их продолжают удерживать крепкой хваткой, и Арсений покоряется, голову откидывает послушно, задыхаясь в тихом скулеже от наката эмоций: как-то в жизни получать минет ему ни разу не приходилось. И то, что происходит сейчас, — взрывы Сверхновой в голове.       — Антон… — окликая отчаянно совершенно, пытаясь осознать ещё и то, что Антон вообще на это решился, Господи. — Ты… не должен… — на стон срываясь с инстинктивным толчком бёдер навстречу горячему рту.       А Антон его не слышит будто, только глубже берёт и двигать головой чуть быстрее начинает, одной рукой вверх по телу поднимаясь, цепляя затвердевшие соски. Он отстраняется, снова вверх смотрит, языком слюну собственную собирает, которая по члену вниз к яичкам поджавшимся стекает, и снова в рот берёт.       Руки как-то в момент слабеют, не могут больше удерживать тяжёлое, пышущее жаром, тело, Арсений и сам не замечает, как на столешницу откидывается, бросая попытки дозваться до Антона, надеясь только, что тот себя действительно не вынуждает, делает, потому что хочет. Внутри чувство странное клокочет, давнишнее, напоминает давно забытое, что-то про то, что минет унизителен для мужчин в активной роли, что это не то, от чего может получить удовольствие каждый, и Арсений должен это понимать.       А сейчас мироощущение как-то рушится странно и неумолимо, пока он на столе выгибается потерянно со сладкими всхлипами, скользя членом по широкому горячему языку прямиком в глотку, дурея от трения и, глаза зажмуривая судорожно, сипло шелестя:       — Антон, я кончаю… Господи, слышишь? Я кончаю, Антон… — руками пытаясь до плеч широких дотянуться и отстранить от себя этого энтузиаста, выстанывая что-то абсолютно неразборчивое, чувствуя, как тело скручивает сладким экстазом и член начинает пульсировать в ярком, сносящим сознание, оргазме.       И только после этого, после того, как Арсений обмякает на столе, Антон, наконец, отстраняется. Он лицо утирает тыльной стороной ладони, смотрит с улыбкой и ближе встаёт, за запястье бережно к себе подтягивая.       — Всё в порядке? — спрашивает заботливо, руки на лице складывая и целуя-целуя-целуя бесконечно долго. — Арс? — Антон к себе его прижимает, носом тычась в шею, оставляя на ней короткие чмоки.       — Да… — дыхание сбито абсолютно, а сам Арсений чувствует себя так расслабленно и податливо, будто и не было этой тревоги каких-то несколько минут назад — последствие накрывшего экстаза. И от этого так легко и разнеженно, но сердце всё равно своё движение ускоряет от предвкушения дальнейшего, того, чего хочется невыносимо сильно, и что порождает одновременно с этим холодок страха где-то в груди: — Возьмёшь меня, м-м? — томным выдохом на ухо.       — На ручки? — Антон смеётся тихо так бархатисто и действительно под бёдра его снова подхватывает, удерживая на весу, будто в Арсении веса — ноль целых, хрен десятых. — Держись, — просит тихо, а сам из кухни выходит, направляясь в сторону спальни.       Арсений спиной чувствует мягкость матраца, ощущает на губах очередной поцелуй и тепло чужого тела, а после Антон пропадает на некоторое время, возвращаясь с тюбиком смазки и презервативом в руках, отбрасывая их куда-то на подушку.       — Ты точно в норме? Мы можем притормозить, если тебе нужно время, — он сверху нависает, лицо мелкими поцелуями покрывая.       Хочется в этой ласке и заботе раствориться, остаться так навсегда, наслаждаясь близостью и единением, вниманием Антона и его бережностью. Арсений чётко осознаёт, что для него действительно готов на многое, даже боль будет потерпеть намного легче и приятнее, чем это происходило…       Он не хочет вспоминать прошлое.       Арсений улыбается нежно и открыто, ловит губы Антона в горячий и неспешный поцелуй, а затем шепчет, тихо-тихо и аккуратно, стараясь подобрать приятный для них двоих компромисс:       — Мне нужно время… Подождёшь меня пару минут? Мне нужно… принять душ, — на ходу предлог выбирая, в попытке нащупать в подушках необходимое, добавляя уже более честно: — Я быстренько подготовлюсь — и к тебе. Сможешь подождать?       — Ты… — Антон на руках приподнимается слегка, продолжая нависать над ним и следя за руками, выискивающими по подушкам смазку. — Ты не хочешь, чтобы я это сделал? — он спрашивает как-то растеряно.       — Зачем? — Арсений теряется настолько, что вопрос срывается с губ раньше, чем он успевает это проконтролировать. Раньше, чем успевает проанализировать ситуацию в общем. Хотя что здесь, в принципе, анализировать? Зачем это делать Антону?       У женщин всегда всё готово, они мокрые и податливые, не нуждающиеся во всех этих подготовлениях и танцах с бубном, им достаточно сильно и искренне хотеть, чтобы принять в себя без препятствий и боли…       У Арсения сердце колотится от хаоса в голове и полного непонимания. Он ведь хочет как лучше, не сбивать Антону настрой, сразу быть на всё готовым, не портить атмосферу этими отвлекающими нюансами — в них приятного мало.       — Потому… — Антон глазами хлопает растерянно. — Потому что я… хочу? — он вперёд тянется, накрывая губы очередным поцелуем, сам ловко смазку нащупывает и улыбается, устраиваясь поудобнее, опираясь на локоть рядом с головой Арсения.       Больше Антон ничего не говорит и не спрашивает, только тюбиком смазки щёлкает, растирая её между пальцев, согревая и поднося к сфинктеру, поглаживая складки подушечкой указательного.       — Ты чего так напряжён? — всё же уточняет тихо. — Я… что-то не так сделал? Арс… я… Расслабься. Если не хочешь… мы можем остановиться.       — Я хочу… очень тебя хочу, правда, — Арсений шепчет это как-то отчаянно, воздухом захлёбываясь от ощущения не своих подушечек, поддразнивающих колечко мышц, — ощущения совершенно другие, — за шею Антона обвивая крепко и цепко, утыкаясь пылающим лбом в колючую щёку. — Я просто не понимаю… зачем тебе всем этим заниматься… я же сам могу…       — Я ведь уже сказал: просто потому что я хочу, — Антон улыбается, слегка отодвигаясь, губы его ловя и медленно палец в него толкая, осторожно так, шепча тихое: — Расслабься, всё хорошо, — и целуя снова, глубоко, долго, палец дальше вводя, сгибая его в разных направлениях.       Расслабиться сразу не получается, Арсений старается, правда старается изо всех сил, но ему неловко так и странно, необычно абсолютно, и сладкий всхлип Антоном буквально выпивается вместе с новым тягучим поцелуем — вообще кажется, будто они не перестают целоваться ни на мгновение, и даже вздохи эти и перекидывания фразами совершенно не отрывают их губы друг от друга.       Чувствительное и горячее нутро подрагивает от вторжения фаланги, сжимается в сладкой пульсации, но всё же уступает, Арсений обмякает как-то невольно, мычит в удивлении в чужой рот, шире разводя дрогнувшие бёдра, выдыхая вымученно:       — Вот здесь хорошо… сделай так ещё раз…       Антон носом куда-то ему в висок тычется, ловит губами каплю пота, целует мелко везде, где достать может, а Арсений теряется во всём этом ещё сильнее, потому что, откуда в этом человеке столько нежности, — одному Богу известно. Он палец снова под тем же углом сгибает, начиная целенаправленно простату дразнить, и сам дыханием сбивается под тихие скулящие стоны.       — Скажи мне… когда будешь готов двигаться дальше, — шепчет в самое ухо, прихватывая губами мочку.       В груди так сжимается всё болезненно, до закладывающего носа и предупреждающе показывающих глаз — те блестеть начинают лихорадочно от невыплаканных слёз, и Арсений жмуриться начинает потерянно, чтобы не портить момент своим внезапным накатом странной нежности и неведомым доселе чувством безопасности. Разве такое бывает? Разве есть время на то, чтобы прислушаться к нему и подождать? Разве это не портит интимность и не сбивает накал желания? Он не понимает, только всхлипывает тихо, срывая с губ несдержанный стон, и бёдрами дёргаёт навстречу пальцу, выдыхая ломающимся голосом:       — Я готов… не жди… — потираясь в приливе чувств щекой о щёку, ластясь в желании прикасаться как можно больше.       Антон кивает едва заметно, пристраивая второй палец, вводя его так же медленно, давая привыкнуть и все звуки, с губ слетающие, сцеловывая. Он двигает пальцами внутри, шире их разводит на манер ножниц и дышит тяжело в приоткрытый рот, пальцами второй руки по голове поглаживая, перебирая пряди, массируя кожу.       — Пиздец, Арс, как ты красиво стонешь… — он, кажется, говорит вообще всё, что в голову лезет.       У Арсения от него уши горят и дыхание перехватывает, так смущающе и сладко, так непривычно всю эту похвалу и комплименты слышать, что хочется спрятаться, прекратить всё здесь и сейчас, но в то же время и продолжить на простынях изгибаться, скуля тонко в пухлые губы что-то, что нельзя расшифровать и разобрать, с едва уловимыми: «Антон» и «люблю».       Ноги дрожат так непослушно, по простыням голыми ступнями скользят судорожно, комкают постельное, разводясь ещё охотнее с каждым толчком пальцев, с каждым импульсом жара, разливающимся по телу. Арсений никогда и подумать не мог, что чужие пальцы могут принести столько удовольствия, срывая крышу напрочь, никогда не думал, что будет по кровати метаться с желанием получить больше и сильнее, чувствуя, что двух пальцев перестаёт хватать.       — Пожалуйста… — выдыхая скуляще.       Антон положение слегка меняет, нависая сверху, чуть придавливая своим весом к кровати, к шее губами спускается, едва ощутимые следы оставляя и добавляя третий палец. Он после каждого своего действия слегка замирает, глядя в лицо, улыбается поплывше и мутными глазами по телу скользит, оставляя лёгкие укусы везде, где может дотянуться, — невозможно не забыться. Невозможно не начать молить о большем, чувствуя, как тело действительно расслабляется полноценно, разнеженное и заласканное, не зажимаясь и аж гудя, по ощущениям, от желания, от нетерпения, от жажды.       — Хочу тебя… пожалуйста… — Арсений сейчас ни на что связное не способен, как бы ни старался, повторяя бездумно короткое и элементарное, сбиваясь в стоны даже на этих простых вымаливаниях.       — Сейчас, хороший мой, — Антон улыбается снова, медленно пальцы из него вытаскивая и нащупывая на подушке презерватив. Он поднимается, вставая на колени, и, наконец, от собственной одежды избавляется, раскатывая латекс по члену, — Говори, если что-то будет… не так, — снова ниже склоняется, упираясь руками в матрац по обе стороны от головы Арсения, и губы ловит, толкаясь в него плавно.       Удивлённый стон заглушается поцелуем, Арсений глаза закатывает растерянно от того, как трепещет неконтролируемо тело и как свободно и мягко член скользит внутрь до упора, срывая с губ шумное и скулящее дыхание, мысли из головы все развеивая разом, сводя с ума трением головки о простату.       — Господи, Антон… — не произнося больше ни слова и только в плечи широкие и крепкие впиваясь изо всех сил, подрагивая и на кровати ёрзая в нетерпении.       — Арс… — Антон дышит хрипло, ниже опускаясь, ловя его губы и начиная двигаться плавно. Он одну руку ему в волосы вплетает, а второй по телу блуждает, по рёбрам, нащупывает ладонь и переплетает пальцы.       Арсений в эти пальцы своими впивается как в спасательный круг, как в оплот того, что это всё реальность, что в жизни такое действительно бывает, что это не иллюзия и не мечта, и от этого в момент так больно становится исключительно душевно, потому что телу сейчас очень хорошо, и сердце на своём месте рядом со своим человеком, просто на Арсения осознание накатывает, что он столько лет жил в обмане, что он, будучи квалифицированным специалистом, обходил свои проблемы стороной, считал их обыденностью, думал, что всё так и должно быть, что всё правильно. Он разрушал себя в отношениях день за днём. А теперь чувствует себя какими-то хрустальным, маленьким и слабым, нуждающимся во внимании и заботе, получающим это, как что-то само собой разумеющееся, как константу.       С уголков глаз всё-таки срывается пара слезинок. Это просто выше его сил. Это удовольствие, даримое Антоном, — выше всех его сил.       — Антон… — обнимая крепко, ещё крепче, чем до этого, одной рукой стараясь притиснуть к себе как можно ближе.       Антон замирает на пару секунд, смотрит на него слегка напуганно, но после возобновляет движения, нежно так сцеловывая влагу с глаз и ускоряя толчки. Он руку его из своей выпускает и опускает её ему на член, начиная двигать по всему основанию. И целует. Целует и без того уже залюбленные губы. Арсению кажется в моменте, что его в жизни никто столько не целовал.       И не может остановить свою накатившую истерику, потому что слишком приятно, слишком ярко, слишком правильно, и если Арсений никогда ранее не понимал пафосное словосочетания в романах «заниматься любовью», то сейчас понимает настолько, что всхлипывает невольно, продолжая зацеловывать Антона в ответ, губы его своими лаская, облизывая и исследуя в тысячный по счёту раз — никогда не устанет. Слезинку за слезинкой смаргивая, чувствуя, как капли разбавляют сладкий поцелуй привкусом соли, и шепча хаотично и искренне:       — Пожалуйста, не останавливайся, мне очень хорошо, Антон… пожалуйста… — ногами туловище обвивая судорожно, скуля от движения руки по собственному члену и напрягаясь в какой-то момент, всхлипывая пронзительнее, чем до этого, и тягуче изливаясь себе на живот, обжигающе и томно.       Антон ещё несколько движений делает, перед тем как тоже содрогнуться всем телом, имя его на пике прошептать томно и телом своим накрыть, дыша сбито совершенно. Он выходит через какое-то время, заглядывая в лицо испуганно.       — Арс, ты чего? Я… сделал тебе больно? — спрашивает, слёзы губами ловя, садясь на кровати и, судя по растерянному виду, вообще не зная, куда себя деть. Он латекс с члена убирает, отбрасывая в сторону, руки вытирает прямо о простыню, чтобы лицо Арсения в них взять. — Господи, Арс…       — Нет, больно — нет… Обними меня пожалуйста… давай просто полежим… — Арсений не хочет портить этот момент, ему так жаль, что это всё происходит, жаль, что глаза слезятся без устали. Хочется Антону сказать, что так хорошо ему в жизни никогда не было, что это на сон похоже, что это просто невозможно, но слова будто застревают в горле, не могут пробиться через горький и вязкий ком. Он просто спрятаться хочет в руках Антона в себя немного прийти, имея возможность вжаться в его шею носом с тихими всхлипами. — Всё хорошо…       Антон молча рядом ложится, тянет на себя, укладывая себе на плечо, и прижимает крепко, несколько коротких поцелуев на лбу и макушке оставляя, зарываясь носом в волосы.       — Тш-ш, хороший мой, не плачь, — шепчет тихо, плечи и спину руками поглаживая. — Ну, чего ты? Я рядом, всё хорошо. Слышишь?       — Да… — тело негой оргазма охвачено, но насладиться им в полной мере нет никакой возможности — бьёт дрожь, сильная и неконтролируемая, изматывающая.       Арсений прячется в объятиях Антона от всего мира, старается дышать размеренно, вдох-выдох, считать до десяти, дать себе время, извиняясь едва разборчиво и бесконечно за то, что с ним это сейчас происходит, что он портит всё накатившимися чувствами.       — Прекрати, Арс, всё хорошо, — Антон ещё крепче его прижимает, начиная покачиваться, точно убаюкать пытается, как маленького ребёнка. — Мне было хорошо. И сейчас хорошо, веришь? Я с тобой. Давай, дыши просто, — на макушку снова поцелуи ложатся. — Я уже говорил тебе, какой ты потрясающий? Я так тобой восхищаюсь. Ар-р-рс, — он мурчит почти, протягивая согласную.       Глаза болеть начинают от количества выплаканных слёз, и новая влага неприятно печёт и жмуриться заставляет потерянно, плотнее в отчаянии вжимаясь мокрыми щеками в тёплую и солёную теперь шею, мягко целуя её и просто бездумно скользя губами по коже. Антон зовёт его так бережно и нежно, а Арсений даже отозваться нормально не может, хрипя что-то булькающее и односложное, совершенно глупое, едва различимое, как:       — Я тут…       Антон усмехается тихо.       — Я тоже тут, — он чуть отстраняется, пытаясь взгляд поймать. — Поцелуешь меня?       Выглядеть ещё более разбито и сопливо, чем сейчас, уже некуда — ни дать, ни взять, — Арсений носом втягивает сопли громко, отрываясь от нагретого места и тела, губами без заминок и раздумий накрывая чужие, желанные и раскрасневшиеся от ласк, сцеловывая с них каждый изгиб красивой улыбки.       Арсений даже не сразу замечает, как постепенно успокаивается, вновь начиная здраво мыслить и контролировать себя. А Антон губы его в ответ ловит, слегка оттягивает нижнюю, прикусывая её и зализывая, улыбается бесконечно, толкает в плечо, сверху нависая и начиная мелкими чмоками всё лицо покрывать беспорядочно, собирая слезинки.       — Хочешь чего нибудь? Принести тебе воды? Или в душ отнести? — спрашивает, в нос чмокая.       — Всё хорошо, Антон, — выдыхая свободнее и легче, обратно к телу, буквально созданному для объятий, прижимаясь всем собой вплоть до сути, пряча лицо в пушистых вихрях. — Спасибо…       — А поговорить? Хочешь… поговорить? Или мне лучше заткнуться? — уточняет Антон, поцелуй на груди оставляя и пальцами узоры на рёбрах вырисовывая.       Арсений не знает, если честно, не знает, чего ему хочется, Антона просто приятно сгрести вот так, как плюшевого медвежонка, обвить всеми конечностями и дышать-дышать-дышать родным запахом, зарываясь носом в кудрявую макушку.       Так и молчит пару мгновений, сопя размеренно ещё немного заложенным носом, а потом выдыхая отчего-то несдержанно и без утайки, желая поделиться с одним только Антоном, хоть кому-то оголить душу до конца — ему действительно хочется:       — Я не привык к такому отношению, с… Андреем всё было по-другому, и я просто никогда не предполагал… что может быть так хорошо, — завершая исповедь пристыжённым смешком. Нервным и рваным, абсолютно разбитым.        Антон с его груди голову поднимает, заглядывая в глаза:       — Арс… — выдыхает на грани слышимости. — Он… обижал тебя?       Уголки губ как-то неконтролируемо опускаются вниз, подрагивают скорбно, не покидая мимику, сколько бы Арсений ни старался. Неприятно, стыдно, болезненно. Он глаза прикрывает, стараясь абстрагироваться хоть немного, но эта искренность и волнение будто ломают что-то внутри, не дают закрыться, не дают перестать говорить:       — Наверное… да. Я много думал об этом после… Когда его не стало. И… переосмыслив многое вещи, действительно понял, что да. У нас были странные отношения… наверное, они держались, — Арсений задумывается на мгновение, спрашивая то ли у себя, то ли у Антона, что вообще странно, — на моём чувстве вины? Он… не любил прелюдии и… не часто… ладно, никогда не был ласковым. Наверное, моё желание редко когда учитывалось… как-то так…       Антон слушает внимательно так, внемлет каждому слову, а после кивает, садится на кровати и, подхватывая с её угла свой халат банный, идёт в сторону балкона, так и не проронив ни слова.       Тишина опустевшей спальни начинает давить на уши, Арсений резко себя таким одиноким и нагим чувствовать начинает, что даже не заморачивается насчёт одежды — просто футболку на себя натягивает, ту, что Антон скинул с себя ранее, достаточно длинную, чтобы прикрыть задницу и пах, и на балкон следом шлёпает, взволнованно и напряжённо, застывая в проходе на несколько мгновений со спокойным:       — Не нужно было мне говорить? Ты в порядке?       Антон пепел с сигареты стряхивает, взгляд на него переводя растерянный, делает ещё одну затяжку и выкидывает окурок в открытое окно.       — Нет, нет, — он головой качает, ближе подходя. — Я… в порядке, просто… Не важно. Всё хорошо, — улыбается, руки раскрывая для объятий. — Иди ко мне?       Доверия этот ответ не вызывает — Арсений не верит, вглядывается в него напряжённым и всполошенным зверьком, но всё-таки в объятия предложенные порывается, стискивая изо всех сил поверх туловища, утыкаясь лицом куда-то в грудную клетку, плечи ссутуливая от прилива усталости и давящего на них прошлого. Порыв подзамылился, а липкое и неприятное: «Зачем я его нагрузил?» — заняло его место крепко и основательно.       — Что ты чувствуешь? — уточняет он без надежды.       — Чувствую, что хочу спрятать тебя от всего мира и никому больше не позволить тебя обижать, — Антон вздыхает, носом в его волосы зарываясь и вдыхая запах. — Я правда в порядке, Арс, спасибо, что рассказал. Просто… это наше с тобой общее прошлое и оно… Оно отвратительно. Мы оба столько ошибок наделали, оба сами его в жизнь пустили и отвечать за это будем ещё долго, — он прижимает Арсения крепче.       — Антон… — Арсений поцелуи оставляет лихорадочные и клюющие, расталкивает носом махровую ткань, оголяя больше кожи и тепла, чтобы не выдержать в какой-то момент и распахнуть полы, прячась в халат полностью, обнимая голое тело изо всех своих сил и дыша тихо, размеренно, наслаждаясь чувством уюта и безопасности. — Я люблю тебя…       Антон чуть отстраняется, беря его лицо в руки, заглядывая в глаза и в улыбке расплываясь.       — Родной мой… — и замолкает на полуслове, потому что в дверь начинают настойчиво звонить. — Бля… кого там принесло? — он халат запахивает, целует Арсения в лоб и просит тихо: — Подожди в комнате, я посмотрю кто там. Хорошо?       Неприятное предчувствие колет аккурат в темечко, соскальзывая прямо на лоб, туда, где остывает свежий поцелуй. Арсений замирает посреди балкона как грабитель, оживает только от логичной мысли, что кого бы ни принесло, а бельё со штанами надеть всё-таки нужно — вдруг что, не встречать же гостей с голой задницей.       Одежда Антона как раз кстати, Арсений облачается в полный комплект, и, слыша странную заминку в коридоре — ни звука открытой двери, ни хоть каких-то признаков жизни Антона, — выглядывает в коридор, вопросительно вскидывая брови. Отчего-то молча, тоже не пытаясь шуметь — подсказывает шестое чувство, что раз уж в коридоре такая гробовая тишина, нарушаемая только звонками, значит, и ему сейчас нужно помалкивать. В голубых глазах считывается только один единственный кричащий вопрос: «Что происходит?»       — Арс… Там полиция, — Антон смотрит на него слегка напуганно. — Ты… Не волнуйся, ладно? Я разберусь. Иди пока чайник поставь, я поговорю с ними и приду.       У Арсения не взгляд, а два блюдца, он пантомимой выдаёт всю степень своего удивления, но всё ещё ведёт себя тише тихого, послушно вбегая на кухню, с замиранием души и сердца подхватывая разбросанную одежду с пола, свою, в которой был изначально. Чайник отменяется точно — он в ванную комнату срывается, закидывая «улики» в корзину для грязного белья, а затем, чертыхаясь и шипя от ушибленного об раковину мизинца, вытаскивает оттуда судорожно свою личную одежду, кинутую небрежно к рубашкам и белью Антона из-за каких-то, едва заметных, буроватых капель. Теперь эти «едва заметные и буроватые капли» могут стоить им очень дорого.       Незапланированная стиралка запускается в этот же момент, Арсений порошка не щадит, закидывает внутрь вообще всё без разбору, чтобы загрузить баран, и врубает дрожащими руками, запуская первый попавшийся режим с отжимом.       Он замирает, слыша, как Антон всё-таки открывает незваным гостям двери, а после и голоса слыша громкие:       — Здравствуйте, Шастун Антон Андреевич?       — Добрый день, да, — Антон, судя по голосу, отвечает спокойно, Арсений понимает, что для него подобные разговоры не впервой.       — Лейтенант Дорохов, следственный отдел, — представляется мужчина, и у Арсения мурашки по спине проходят, потому что следственный отдел не приезжает просто, чтобы поговорить с бывшим заключённым, даже если тот нарушает условия УДО. — Это мой коллега, младший лейтенант Гудков. Мы можем задать Вам несколько вопросов?       — Да, конечно, — голос Антона всё ещё ровный.       — Что Вы делали сегодня в районе с восьми до девяти утра?       — Ну, в девять точно дома был, а что?       — Вам придётся проехать с нами.       — На каком основании? — вот теперь Арсений слышит в голосе Антона волнение.       — На основании того, что Вы подозреваетесь в убийстве некоего гражданина Князева Олега Викторовича.       — Что? Я не… никого не трогал, я…       — Собирайтесь, Антон Андреевич.       Осознание, что нужно выйти — так или иначе нужно, — приходит вместе с шумом крови в ушах. Арсений перестаёт внятно слышать говорящих, понимает, что ещё несколько минут промедления — и они найдут его сами. Будет хуже. По сему нужно показаться самостоятельно — ему нечего скрывать. А то, что покроется, никак не разузнать. Об этой тайне знают двое, и оба контролируют свой язык.       Арсений в Антоне уверен.       Он выходит из ванной комнаты абсолютно собранным и сосредоточенным, здоровается с представителями власти — их Арсений знает отдалённо, впрочем, как и они его. Опыт работы у него обширный, что только по воле случая ни происходило, но всё же отделы отшибов перед глазами мелькали намного реже, чем центральные — их в Питере, как памятников. Уйма.       — Добрый день, — здороваясь невозмутимо и пытаясь в хаосе мыслей найти хоть какую-то информацию о Дорохове и Гудкове. Ноль. Дырка без бублика. Арсений фамилии когда-то, может, и слышал, но не знает о них от слова «ничего».       — Арс, я ничего не делал, — Антон кидает это тихо, проходя мимо в сторону комнаты, под сопровождением одного из полицейских, пока в квартиру заходит ещё и опергруппа с понятыми, чтобы начать обыск.