Непрощённые

      Пульс отбивает в висках ритмичную маршевую мелодию, она так созвучна с секундной стрелкой старинных часов, что Арсений в который раз вынужденно задумывается — а нужны ли они ему?       И всё же он слишком любит винтаж, чтобы отказываться от созерцания прекрасного в угоду тишине. Да и вместе с фоновым шумом молчание между ним и Антоном настолько напряжённое и ощутимое, что протяни руку — дотронешься наверняка.       — Антон, — терпение лопается, Арсений не может просто играть в эти бесполезные гляделки, — нам нужно пойти в полицию. Так не может больше продолжаться. Эти ублюдки должны получить по заслугам.       — Я уже говорил, что мы не станем этого делать, — Антон взгляд на него поднимает, прекращая прокручивать кольца на пальцах, встряхивает головой и смотрит так, будто дыру прожечь хочет. — Мы никуда не пойдём.       — Ну конечно, ведь гораздо лучше ничего не предпринимать, всё глубже зарываясь в криминал, — Арсений жжёт в ответ, глаза щуря и поджимая свои тонкие губы.       Антон вздыхает тяжело:       — Не лучше. Я понимаю. Мне не пять лет, и я не идиот. Но я уже говорил тебе, что они угрожают Кире, — он руками бессильно разводит. — И если вопрос в том, что я буду плясать под их дудку до конца дней, но мелкая при этом будет в безопасности… Что ж, значит, так тому и быть.       У Арсения зубы сводит от эмоций, которые переполняют его изнутри. Ему кричать хочется, сорваться с места и бездумно трясти Антона за плечи, хоть что-то сделать, чтобы сбить его спесь самопожертвования. Должно же быть другое решение. Хоть какое-нибудь, но другое.       — Нет, Антон, не быть. Перестань заниматься этим самопожертвованием, никому от него лучше не становится. Кире от него лучше не становится!       Арсений знает, что он ужасен, что отвратителен, что трогает то, что трогать нельзя, бьёт туда, где действительно больно. Но это лишь потому, что ему правда не всё равно. Потому, что он в отчаянии, думает судорожно, что предпринять.       А ещё Арсений знает, что не должен всё это чувствовать. Не к тому человеку, который является его клиентом. Не к тому, кто убил Андрея, каким бы тот ублюдком ни оказался. Арсений просто не должен…       — Я же просил тебя не лезть, — напоминает Антон. — Просил. Но ты сам сказал, что хочешь помочь. Мне не нужна помощь, если ты продолжишь втягивать в это Киру. Если тебе нечего терять, то это не значит, что мне тоже. Она — единственное, что имеет значение. И я буду делать всё, чтобы они до неё не добрались. Никакой полиции.       — Но полиция может обеспечить ей и её семье защиту! До какой поры они будут просто угрожать тебе, Антон? То, что ты работаешь на них, никак не гарантирует твою безопасность! Я… — Арсений сглатывает судорожно, с места вскакивая в порыве и выдыхая внезапно сорвавшимся шёпотом: — Волнуюсь о тебе! Мне не всё равно…       — Арсений… — Антон говорить тоже тише начинает, глазами хлопая растерянно. — Мне… тоже не всё равно на тебя. И я не хочу, чтобы ты лез в это, потому что… Я не знаю, что буду делать, если они и до тебя доберутся. Пожалуйста, услышь меня. Мы придумаем что-то, но идти в полицию — не вариант.       — Антон, я…       Что, Арсений? Что ты?       Ему сказать так хочется, что он не мыслит объективно, не может предложить что-то достойное и логичное, профессиональное, потому что уже давно общается с Антоном не как профессионал, а как Арсений, просто Арсений. А он отнюдь не идеален в своей настоящести. Он боится и паникует, он растерян и ненавидит себя за то, что всё вылилось в это. Что он сам позволил всему этому произойти.       Арсений отрывается от стола дёргано так, порывисто, отворачивается от Антона — не может он на него сейчас смотреть спокойно, — в край столешницы вжимаясь поясницей, лицо ладонями подрагивающими закрывая, потакая своей слабости. Затихая, потому что сказать больше нечего, потому что слов столько, что произносить их слишком тяжело, невыносимо.       Скрип дивана, на котором сидит Антон, едва различим, но Арсению не нужно оборачиваться, чтобы понять, что тот встал. И он ждёт, что Антон сейчас просто уйдёт, как делает это обычно, что снова закроется и не захочет больше ничего обсуждать. Но вместо этого шаги ближе становятся, и чужая тяжёлая ладонь на плечо ложится.       — Арсений, — зовёт Антон.       — Что? — Арсений дёргается невольно, пытаясь руку чужую сбросить, слишком уязвим он сейчас, слишком беззащитен морально, чтобы продолжать этот бессмысленный диалог.       Он больше не может.       — Ну ты чего, а? — Антон шелестит тихо совсем, но не трогает больше, просто рядом стоять остаётся.       Без его руки будто прохладнее становится, и Арсений мурашками невольно покрывается, руки от лица собственного отнимая и выдыхая едва слышимое:       — Ничего… не ожидал, что ты останешься. Испугался от неожиданности…       — И… извини, — Антон шаг делает, чтобы перед ним лицом к лицу встать. — Так ты хочешь… чтобы я ушёл?       — Я… — Арсений глаза прикрывает, чувствуя, как теплеют и загораются от взволнованности уши. Нервы как натянутые струны. — Нет, но… что тебе нужно?       Антон улыбается едва заметно, ещё шаг ближе делает, почти впритык оказываясь, рукой его за подбородок ловит, вынуждая взгляд на себя поднять.       — Для начала это, — он губы облизывает и вперёд тянется, накрывая губы Арсения своими, невесомо почти.       И у него будто сердце в груди обрывается, падая куда-то вниз живота. Арсений воздухом захлёбывается судорожно, рот сам приоткрывает просительно и согласно. На всё согласно. Пальцами подрагивающими впиваясь в крепкие и широкие плечи. Чтобы не невесомо, чтобы почувствовать всё, чтобы до слабеющих ног.       Антон руками его к себе ближе за талию притягивает, одну на загривок перекладывает, пальцами в волосы вплетаясь, и углубляет поцелуй. Терзает губы, прикусывая слегка и оттягивая нижнюю, языком в рот проникает, отстраняется, воздух глотая, и смотрит в глаза безотрывно, чтобы снова в поцелуй утянуть через мгновение.       И Арсений плавится, гнётся податливо в его руках, усиливая объятия, по плечам руками за спину скользя, обвивая его за шею крепко, страсть унять возможности никакой не имея. Пальцы в худак Антона очередной впиваются, ткань комкают, царапая через него кожу. А он сам в губы пухлые дышит судорожно и шумно, кусается, зубами их прихватывая с тихим и удовлетворённым мычанием, и виснет на Антоне. Всё сильнее и сильнее.       Антон отстраняется снова, под бёдра его перехватывает и лёгким движением усаживает на край стола, сам плотнее вставая меж разведённых ног. Целует снова, губами переходя на скулы, шею, собирая мелкие мурашки, соединяя родинки в созвездия. И дышит так тяжело, томно, руками по телу блуждая. Замирает на пару секунд, пальцем по собой же оставленному, ещё не до конца сошедшему, укусу проводя, вздрогнуть вынуждая.       — Арсений, — шепчет тихо, запах носом вдыхает и бёдрами вперёд толкается, стон приглушённый срывая. Снова к шее поцелуями возвращается, буквально каждый сантиметр вылизывая, зацеловывая.       У Арсения дрожь бесконтрольная по всему телу, и дыхание сбитое такое, каждый выдох — стон, он себя в пространстве осознавать перестаёт, подставляется под каждое касание, дрожит от поцелуев, губу томно закусывая от укусов, сладких таких, внизу живота всё скручивающих от желания. В пояснице прогибается, чтобы ярче толчки почувствовать, пусть и через одежду, пусть и имитация, но как же это всё пьянит.       Лопатки прохлада стола обжигает, и у Арсения в голове будто кто-то рубильник резко включает, отвечающий за реальность.       — Подожди, Антон… — в попытке голосу твёрдость придать и уверенность, приподнимаясь резко на локтях и головой качая беспрекословно. — Не надо, слышишь?       — Не надо? — Антон выпрямляется, взгляд его ловя, растерянно совершенно, глазами хлопает и губу закусывает. — Я не… понимаю.       — Я не могу, Антон… — глаза прикрывая отчего-то стыдливо.       — Не можешь? — у Антона брови куда-то под спадающую на лоб чёлку уползают.       А Арсению сказать до обидного нечего. Потому он просто сидеть продолжает, глядя куда угодно, только не в эти глаза напротив. И тишина давит так ощутимо, что её хочется хоть чем-то заглушить, но сил просто нет. Он только дёргается невольно, когда Антон снова дотронуться пытается, кажется, в попытке внимание на себя обратить.       — А, вот теперь понятно, — Антон усмехается тихо и отходит на пару шагов назад. — Боишься меня, да? Или презираешь?       — Нет!       У Арсения, кажется, только-только заново приобретённое сердце сейчас просто остановится, больше никогда не запустится, не пойдёт. Придётся как-то без него обходиться. Как обходился все эти восемь лет — Арсений к этому ощущению пустоты возвращаться не хочет.       — Нет, Антон… как ты такое вообще… Ты о чём вообще говоришь? Послушай…       — Да нет, не стоит ничего говорить, я понял, — Антон головой качает, руку вверх поднимая, прося замолчать одним жестом, и шаг в сторону выхода делает. — Я ведь не идиот, Арсений. Всё нормально.       Арсений хмурится протестующе, со стола вскакивает окончательно, будто и не было этих мгновений уединения между ними, и за руку его хватает своей, сжимая предплечье в пальцах цепко и возмущённо.       — Идиот, ещё какой идиот, — в грудной клетке кипит так невыносимо, до шипения раздражённого. — Какое «противен»? Какое «боишься»? Прекрати со своими поспешными выводами, я… — Арсений выдыхает невольно. — Послушай, просто это… неправильно. Ты же мой клиент, я не имею право. А ещё ты…       — А ещё я, — Антон руку вырывает резко, складывая обе у себя за спиной, — убийца твоего бывшего. Да, я помню. Спасибо.       — Господи, Антон! Ну зачем ты…       — Я просто понять тебя не могу, — в очередной раз перебивает Антон — и эта его привычка, не давать и слова вставить, кого угодно до ручки доведёт. — То ты сам целуешь меня, то отталкиваешь и говоришь, что ты… не можешь. То даёшь повод думать, что тебе не всё равно, то… Я запутался, Арсений, я с тобой уже ничего не понимаю. Может, это всё какая-то игра? Какой у тебя на самом деле план? Заставить меня к себе привязаться, полюбить тебя, а потом… побольнее ударить?       — Такого ты обо мне мнения? — Арсений глаза таращит в искреннем, неподвластном мимике, удивлении, его каждый раз чужие выводы поражают, как ушатом по голове бьют. — Что ты несёшь вообще? Я ведь… Я не желаю тебе зла. Мы уже говорили об этом! Ты вообще… Антон, — он головой качает невольно, — я на твоей стороне, но…       — Но ты никогда не сможешь мне доверять, — Антон руками разводит, а после глаза ими трёт, устало так. — Я… я, блять, не знаю, как тебе доказать, что мне можно верить, что я…       — Дело не в доверии, — Арсений губы поджимает потерянно, взгляд в сторону отводит, не зная, зачем и что он вообще творит.       Считаешь так, ну, так не говори об этом клиенту. Уж в чём, в чём, а в этом вопросе его мнение строго-настрого не учитывается.       Будь неладен этот эротический перенос.       — Дело не в доверии. Существуют намного более сложные вещи. Мне тоже тяжело. Тоже сложно и… больно. Понимаешь? Нет, не понимаешь… — Арсений усмехается грустно, пальцами касаясь переносицы в желании унять мигрень.       Как Антон может понять, если Арсений ему не объясняет? Да и поймёт ли он после объяснения?       Лучше бы Арсений не шёл на поводу у своих чувств и эмоций. Не усложнял всё ещё больше. В этом лишь он виноват, никто иной.       — Нам обоим тяжело, Арсений. Не… не только тебе, — Антон головой качает, видно, что старается слова подобрать, не сорваться, — но я пытаюсь тебе верить. А ты… Господи, у меня ведь кроме тебя никого не осталось, я… — он сглатывает шумно. — Забей, я пойду лучше.       — Антон! Подожди, я…       — Арсений, не надо, — он голос слегка повышает, в сторону двери уходя, и добавляет перед тем, как выйти: — Разберись для начала в себе, окей? Я устал.

* * *

      Арсений стоял у двери этой квартиры не единожды. Но каждый раз с разным настроением и эмоциями. Каждый раз для него сделать шаг за порог, оказаться внутри — испытание. Каждый раз внутри что-то настороженно предвкушающе дрожит, грозясь оборваться в любую секунду.       И всё же он решается. Заносит кулак, стучит прицельно в дверь несколько раз для улучшения результата — звонки не работают в этом жилом доме, наверное, ещё со времён Сталина. Так что приходится обходиться по старинке.       А ещё дышать через раз и стойчески пялиться в глазок, пока тот своим выпуклым стёклышком пялится на Арсения.       Своеобразные гляделки для успокоения души.       — Арсений? — дверь распахивается так резко, что только чудом удаётся сделать шаг назад. Антон смотрит так, будто Арсений — последнее, что он ожидал увидеть на своём пороге. — Ты… что ты хотел?       — Знаю, что время позднее, но… Впустишь меня? Это не тот разговор, чтобы вести его в парадной.       Антон задумывается на пару секунд, смотрит неотрывно, но всё же кивает, отходя с дороги:       — У меня такое чувство, что такая ситуация уже была, — тихо замечает он. — Проходи.       Арсений дверь за собой закрывает сам, по-хозяйски так, хмыкает тихо на слова Антона, кидая мимолётное:       — Не паясничай, — и нервничает так, что аж тошнить начинает, не зная, с чего начать.       Абсолютно.       — Всё нормально? Ты пришёл, чтобы помолчать? — Антон улыбается и, не дожидаясь ответа, уходит в сторону кухни, одним взглядом предлагая следовать за собой. — Чай закончился, могу кофе налить, но молока тоже нет, — чуть громче говорит, похоже, чтобы его с коридора услышали.       — А когда это я пил чай? — Арсений вдогонку кидает, чувствуя, что сам невольно усмехаться самыми уголками губ начинает. И плечи неуловимо расслабляются. И понимание это — какое на него Антон имеет влияние — в который раз напоминает, что дела плохи. Что он увяз слишком глубоко. И что это нужно обговорить — раз уж он решил нарушать врачебные устои, значит, должен нарушать их до самого конца, не сбиваясь со своего дурацкого пути.       Арсению нужен этот разговор.       — И то верно, — Антон по кнопке чайника щёлкает, но в этот раз не встаёт уже привычно у стола, а садится на соседний с Арсением стул. — Арсений, слушай… если ты пришёл обсудить то, что утром случилось, то может… ну, не стоит?       — Стоит, — Арсений вдыхает как перед прыжком в воду, глубоко и размеренно, глаза прикрывая в немой борьбе.       Может, прав Антон?       Действительно не стоит?       Нет. Он уже пришёл.       — Я ведь уже говорил, что доверяю тебе, правильно? — начиная издалека.       Идти на дно, так постепенно.       — Правильно, — Антон, кажется, уже смирился с этими постоянными разговорами. Он вздыхает только и на спинку стула откидывается, прикрывая глаза. — Хорошо, раз ты так хочешь. Давай поговорим.       Арсений не хочет.       Арсений обязан.       И уши у него закладывает от нервного напряжения так, что он на мгновение себя контуженным ощущает — писк в голове невероятный.       — Я не доверяю себе, Антон, — морщась от того, как это глупо звучит. — Я… ты мой клиент. Я оказываю тебе профессиональную поддержку и… Господи, я пользуюсь твоей уязвимостью! Ты… разве ты не понимаешь? Тебе ведь не нравятся мужчины… — Арсений пальцами в волосы зарывается отчаянно, не зная, как донести, объяснить, заставить очнуться, пока не поздно. — Ты даже и не подумал бы обо мне в подобном ключе, если бы я не втянул тебя в это! Не принудил психологически…       — Ты… — Антон аж подбирается весь, выпрямляясь, отвлекается на закипевший чайник и снова на него смотрит. — Ты решил, что я… Блять, ты серьёзно? Да как к такому принудить можно? Арс…       — Очень легко! Очень легко… — Арсений всю спесь в момент теряет, глаза зажмуривая до разноцветных пятен под веками. — Я не знаю, я просто ужасен… я не имел на это право, не должен был лезть к тебе с поцелуями… ничего не должен был делать… Только помогать, а не усложнять всё…       — Я звонил сегодня своему адвокату, попросил, чтобы мне нашли другого врача, — Антон выдыхает это спокойно так, будто они повседневную беседу ведут.       У Арсения мир рушится, как в тот самый злополучный день. Идёт трещинами и крошится — не подлежит починке даже у самого ответственного мастера. За такую пыль никто не возьмётся. Он медленно взгляд на Антона переводит, смотрит открыто так — уравновешенный и понимающий психолог, хороший специалист. Именно таким он и должен был быть с Антоном с самого начала. Не допускать всего этого. Не доводить до подобного.       — Я подпишу все нужные бумаги и подтвержу любые твои слова. Ты поступил правильно, ты… Тогда я пойду, раз мы всё выяснили. Извини, что перевожу твой кофе… А, ты ведь ещё не заливал чашки кипятком, да? Ну и отлично, я… — Арсений из-за стола встаёт дёргано, бьётся о его край бедром, чувствует себя как на раскачивающимся корабле, не в силах устоять на месте ровно. — Спокойной ночи, спасибо за гостеприимство…       — Арсений, — Антон его за запястье перехватывает и сам резко с места поднимается следом, вынуждая к себе лицом повернуться. — Подожди. Какие бумаги? Какие слова? Ты о чём вообще говоришь? Я сказал Ляйсан, что хочу нового психолога, просто потому что это моя личная прихоть. Я не говорил ничего о тебе и о… нас. Ты сказал сегодня, что ты мой врач и… Теперь нет, слышишь? Арс, я не хочу тебя терять. И если мне придётся для этого начать всё сначала… я начну. Пожалуйста, посмотри на меня, — он ладонь широкую на его щёку укладывает. — Арс…       У Арсения с губ вместо вразумительного ответа всхлип задушённый срывается. Он голову поворачивает слегка, носом в эту ладонь горячую тычется отчаянно, пока тело потряхивать начинает от осознания, о чём он только что подумал, как легко был готов свою карьеру и будущее похоронить, лишь бы Антон был в порядке и чувствовал себя комфортно.       Арсений погряз в этом слишком сильно, и самое ужасное — он не хочет выбираться. Хочет, чтобы эти руки большие и крепкие дотрагиваться до него продолжали. Он хочет Антона рядом, как бы это эгоистично ни звучало, как бы это ни было неправильно, заглядывая в прошлое. Не хочет он об этом прошлом думать и так отчаянно мечтает о будущем. О будущем, где ему не будет холодно и одиноко.       Арсений так устал жить в этом холоде и пустоте, каким бы после этого отвратительном человеком он ни был.       Он унесёт эти мысли и опасения с собой в могилу, лишь бы Антона не терять. Арсений уже попытался, все попытки исчерпал.       Больше не в состоянии.       — Тебе ведь нужна справка… Ты… из-за меня… — он взгляд вверх вскидывает, тот блестит так слезливо, на грани, и уголки губ вниз невольно кривятся. — Антон…       — Да плевать мне на эту справку… То есть… приёмные родители ведь Киру всё равно увезут, ты сам мне сказал, — Антон вторую руку тоже на его лицо перекладывает. — Может, так даже лучше. Она в безопасности будет и подальше от этих уродов. Арс, я не знаю, что между нами с тобой происходит, но я и не хочу давать этому какие-то определения. Знаю только, что ты мне очень нужен. Я без тебя не справлюсь. Пожалуйста, останься. Мы разберёмся со всем, — он в глаза заглядывает доверчиво так, пальцами большими по скулам гладит и губами ко лбу прижимается. — Не оставляй меня.       — Только если ты сам этого захочешь… — Арсений шепчет на грани слышимости, глаза смиренно прикрывая, и чужие руки своими, прохладными, мягко накрывает — совершенно у него ладони Антона сокрыть своими не выходит, как бы ни хотелось спрятать их от всего мира хотя бы на несколько секунд.       — Иди сюда, — Антон его на себя тянет, в объятия заключая, прижимает крепко и сам носом в сгиб плеча и шеи зарывается. Он дышит сбито, руками по спине поглаживая. — Ты… не уходи… Давай я тебе кофе сделаю? Не хочу тебя отпускать…       А Арсению смешно так отчего-то становится, весело по-уютному. Потому что странно это так - вариться в этих всех переживаниях и загонах, дрожать от неуверенности, сердце своё мучать постоянными волнениями, а потом млеть и таять просто от того, что Антон в свой же укус на шее дышит. Он его давно уже собой заклеймил: и тело, и душу. А Арсений, пожалуй, действительно поздно спохватился. А оно и к лучшему.       До мурашек по коже.       — Можешь не отпускать меня… — Арсений губу закусывает от внезапного прилива смелости. — И без кофе, знаешь? Я никуда из твоих рук…       Антон смеётся тихо, поцелуй на шее оставляя, и всё же отстраняется.       — Арс, ты ведь понимаешь, что я никогда не… — он отворачивается как-то растерянно. — Давай всё же кофе, м-м?       — Господи, не напоминай мне, что я совратитель-изращенец… — Арсений стонет преувеличенно стыдливо, лицо руками закрывая, и улыбку ответную дарит уголками губ, на стол бёдрами опираясь. — Давай уже кофе, радушный хозяин.       Антон кивает, к чайнику подходит и снова по кнопке щёлкает, чтобы подогреть, а после кофе по кружкам рассыпает, заливает кипятком и ставит на стол с улыбкой.       — Ну что ты говоришь такое? — спрашивает тихо, на шаг ближе подходя. — Никакой ты не извращенец. Совратитель, быть может… — и усмехается тихо. — Ваш кофе готов.       Арсений охает ребячливо, за сердце своё нечестное хватаясь, и рукой второй, свободной, на стол приваливается резко. Слышится звон, и в следующую секунду взгляд на Антона он таращит совсем уже не наигранный, выдыхая сипло с каким-то задушенным смешком:       — Я кофе пролил… — ощущая горячую жидкость на своей пояснице, и как она медленно, но верно затекает под брюки, просачиваясь сквозь боксеры и пачкая ни в чём неповинные бледные ягодицы, струйками стекая на бёдра.       — Господи! Арс! — Антон в один шаг рядом оказывается, рубашку его от спины отстраняя. — Ну ты, блин… Снимай давай, я… найду тебе одежду. Боже, сильно обжёгся?       — Нормально всё, жить буду, — у Арсения от горячих кофейных капель, стекающих в ложбинку, вот-вот глаза на лоб полезут. Но он держится, губы упёрто поджимая. А ещё думает о том, что так опозориться ещё надо уметь.       — Да какое нормально? — Антон глаза закатывает. — Снимай давай быстрее, чудик!       — У меня и трусы промокли, Антон! Мне трусы тоже прям тут снимать? Я в ванную пойду!       — Ты невыносимый, Господи… — вздох такой тяжёлый, будто Арсений не просто слегка рассеянный человек, а главное наказание в жизни этого Антона Шастуна. — Иди в ванну тогда, чего встал? Ждёшь, пока кожа на жопе облезет? Я тебе одежду занесу.       Арсений аж воздухом давится от невысказанного возмущения, а потом всё же кухню гордо покидает, шмякая по полу промокшими от натёкших струек кофе носками, чувствуя, как при ходьбе ткань рубашки и брюк неприятно липнет к телу.       У него кожа аж зудит, но до ожогов, благо, не дошло, кофе был горячим недостаточно. В этом Арсений убеждается, всё же скидывая с себя бесполезные сейчас, густо пропахшие тонизирующим напитком, тряпки. В зеркале себя осматривает придирчиво, насколько может — то высоко расположено, висит аж над раковиной. И он устаёт пытаться ракурс подобрать, чтобы и задница кверху, и он в отражение посмотреть мог.       Плюёт на не особо важное занятие — кожа действительно не болит и даже чесаться перестаёт, стоит снять одежду — и залазит с блаженным выдохом в душевую кабинку, предусмотрительно снимая лейку и ожидая, пока холодная вода стечёт в слив, а на её месте польётся теплая, приятная коже.       Арсений лейку обратно на кронштейн возвращает, глаза прикрывая устало от накативших на голову мыслей и потоков воды. И действительно ведь, так опростоволоситься мог только он. Вывернул на себя кофе, как пятилетка суп, ей Богу!       — Арс… — стук в дверь отвлекает и от мыслей, и от воды, Антон заходит полубоком, так, чтобы наверняка ничего лишнего не увидеть. — Я тебе одежду принёс… на стиралке оставлю… — он шебуршит с полминуты. — Ты в норме? Сильно обжёгся? У меня, кажется, мазь от ожогов была…       Что ж, Арсений уже смирился с тем, что он ужасен. Он просто отвратителен. Он…       — А ты проверь… не облезла ли на жопе кожа, м-м? — Арсений смешок сдержать просто не в силах, из душа вышагивает босыми ногами, медленно так и плавно к Антону со спины подходя, будто спугнуть может, прервать весь пыл здесь и сейчас. У него руки мокрые, и он на чужой футболке разводы, на темнеющей от влаги ткани, оставляет, ненавязчиво подталкивая к себе развернуться.       — Арсений, ну что ты… — Антон выдыхает шумно, медленно с ног до головы его разглядывая. — Ты пиздец… — он рукой по шее невесомо почти проводит, самыми кончиками пальцев по груди спускаясь и цепляя сосок. — Очень красивый пиздец…       Арсений от этого действия задыхается, не теряя уверенность в момент, но всё же тушуясь ощутимо от того, как и где Антон его касается. Антон, который только что занёс чистые вещи, не глядя. Который застеснялся на кухне.       Арсений совершенно не может его предугадать: не умеет, не хочет, не в состоянии.       — Примешь со мной душ? — он выдыхает сипло без реальной надежды.       Антон не отвечает, тянется вперёд, одну руку на шею ему перекладывая, и губы поцелуем накрывает. Глубоким таким, вдумчивым, что весь воздух из лёгких к чёртовой матери вышибает. А после отстраняется, за плечи берёт и спиной к себе разворачивает, в сторону душевой кабинки подталкивая. И сам следом идёт, футболку с себя на ходу стягивая — Арсений это в зеркало видит.       Арсений себя не помнит в этом коротком маршруте, чувствует только, как ничтожные крупицы воздуха прохлада плитки напрочь вышибает, когда он в неё грудью вжимается добровольно, прогибаясь в пояснице слегка и на Антона из-за плеча безотрывно поглядывая, губу закусывая от предвкушения неизвестно чего.       Действительно ведь неизвестно. На что они оба готовы? На что готов Антон? Арсений даже оголённым поцелуям до покалывающих и немеющих губ будет рад. Просто кожа к коже, прижаться друг другу так, чтобы делить одно сердцебиение на двоих. У него только от этой фантазии бёдра дрожать соблазнительно начинают.       — Арс, я… — Антон в кабину ступает с заминкой, избавившись от остатков одежды. Подходит почти вплотную, одну руку на плечо укладывая, а второй по телу вниз спускаясь, к ягодицам. Губами горячими на шею опускается, чтобы вверх по подбородку к губам подняться. — Что же ты делаешь со мной…       Арсений не отвечает. Не знает, что сказать. Разве только что-то обвинительное. Потому что он из-за Антона такой: смелый, развратный, жаждущий — потому что хочется, всего хочется, невыносимо сильно от одного взгляда на него. Потому что он сам себя не узнаёт — настолько плавится в этих руках, принимая податливо любую форму под этими касаниями.       Он целует первым, выдыхает судорожно и горячо в желанный рот, языком по кромке зубов дразняще проходит, щекоча самым кончиком дёсны — Арсений вообще без ума от десневой улыбки Антона. Просто умереть и не встать. Его уже не спасти — клиника. И он только голову сильнее поворачивает, отрываясь немного от успевшей нагреться стены, чтобы целоваться удобнее было, чтобы не прерывать это сладкое сумасшествие.       Антон отвечает на поцелуй ещё какое-то время, после снова губами ниже спускается, мочку уха слегка прикусывает и к шее прилипает. У него, кажется, какой-то пунктик на шею Арсения, потому что он снова каждый сантиметр будто вылизать пытается, выцеловывает со всем вниманием, пока рука по телу блуждает, медленно на член опускаясь.       И Арсения коротит до стона с губ несдержанно сорвавшегося. Бёдра как-то сами по себе разъезжаются, шире и выпрашивающе, а он руку назад заводит — подрагивающую, трясущуюся от внезапно пришедшей на ум идеи, заставляющей всё внизу живота томно поджаться, — вплетает пальцы в кудрявую шевелюру, прихватывает судорожно, сильнее в шею вжимая, чтобы Антон не сдерживался, чтобы кусал, если хочется, чтобы делал всё, что угодно, а затем и тянет ещё ближе к себе, губами влажными в самое ухо вжимаясь с щекотным выдохом:       — Хочешь меня?       — Ар-р-рс… — Антон рукой свободной на ягодицы его спускается, сжимает ощутимо, а второй по всей длине члена тягуче проводит. Дышит тяжело и вперёд тазом подается, скользя членом между бёдер. Губы ловит в коротком поцелуе, снова свои движения повторяя, на шею переходит и укус оставляет над плечом.       У Арсения глаза закатываются от удовольствия и желания, оно буквально жаром между ног, в самой мошонке и подрагивающем, истекающим от предэякулята, члене. Ему хочется, так нестерпимо хочется Антона в себе почувствовать, но он понимает, что не время ещё, что они не готовы. И всё же эта мысль ненавязчивая мурашками всё тело прошивает — раз, второй, — тело пронизывает на пару с выбивающими всякий дух укусами.       Арсений бёдра сводит, сжимает их и стискивает так плотно, как только может, чувствуя, как между бархатистой кожей член горячий и влажный зажимается, вынуждая бездумно уткнуться щекой в гладкую плитку. Так хочется выгнуться без слов, себя предоставить, задницу оттопыривая и сводя в позе подчинения лопатки. Хочется всего себя Антону отдать.       И Арсений себе в этом «хочу» не отказывает. Губу закусывая, надеясь, что ничего своими порывистыми и смелыми желаниями не портит, что Антона ничего не отвратит, выдыхая едва слышимое и развратное:       — Антон… двигайся…       У Антона губы горячие такие, они шею и плечи продолжают исследовать, пока рука по члену чуть активнее скользить начинает. Он движения бёдрами возобновляет, скользит головкой по яичкам, весь воздух из лёгких снова и снова вышибая. Второй рукой за талию перехватывает, ближе притягивая, и целует-целует-целует бесконечно.       Арсений в этих поцелуях теряется, ахает сладко и несдержанно, забывается на особенно сильных и грубых толчках, будто взаправду это — уж удовольствие до позвоночника пробирает точно по-настоящему. Руку на бок Антона укладывает, царапается в порыве, к себе ещё ближе притянуть пытаясь, и скулит, когда влажная головка члена по ложбинке проезжается нечаянно, рот приоткрывая в шумном и стонущем дыхании, содрогаясь от накатившего слишком неожиданно и ярко оргазма.       Антон ещё пару движений бёдрами делает, перед тем как его следом утягивает. Он Арсения ещё крепче в себя вжимает, носом в шею утыкается, содрогаясь телом, и дышит шумно.       — Боже… Арсений… — руки крепкие поперёк туловища обнимают, бережно так, и поцелуи такие же осторожные вверх по шее к губам поднимаются. — Ты как? — Антон спрашивает обеспокоенно, будто переживает, что что-то не так сделал.       И у Арсения от этого сердце снова пару ударов пропускает. Потому что, во-первых, он ведь в порядке, всё было просто потрясающе, до ослабевше подрагивающих бёдер и сорванных вздохов, а во-вторых… разве вообще имеет значение, как он себя чувствует? Он ведь кончил, а значит, всё по умолчанию хорошо. Разве нет? Разве может быть по-другому?       Арсений проморгаться пытается заторможенно, отходя от удовольствия и затылком расслабленно на плечо Антона приваливаясь. А в голове от этого, казалось бы, обычного вопроса — рой мыслей. Ему его впервые в жизни задали.       Всё ведь действительно чудесно. Арсений ведь…       — Я же кончил, — он выдыхает ласково и сыто совершенно, ленивый, но довольный поцелуй оставляя на попавшей под губы шее. — Что за вопрос такой? — хихикая разомлевше от уютных объятий.       — Да, кончил, но… — Антон, ощущениями, совсем теряется, но тему дальше не развивает, улыбается только довольно и к себе Арсения разворачивает, чтобы поцеловать в губы, спокойно так, нежно. — Помоемся?       Арсений улыбается открыто совершенно, облизываясь и щекой к ключицам острым приникая разнежено, кивает едва ощутимо и целует Антона в тёплую оголённую кожу.       Ему хорошо так в этом мгновении, в руках этих сильных и надёжных, хорошо от запаха кофе и пота. Хорошо глаза жмурить в странных ощущениях спокойствия и безопасности.       Как бы Арсений хотел замереть в этом моменте навсегда. Чтобы ни проблем, ни призраков прошлого.       Ничего.