Непрощённые

      Когда Антон был маленьким, он всегда верил в чудеса, в то, что жизнь, как в кино или сказке, всегда заканчивается хэппи эндом, что если даже сейчас всё крайне плохо, то после обязательно будет лучше, легче, что в конце грёбаного туннеля будет яркий свет. Не может ведь всегда быть так плохо, верно? Жизнь ведь состоит из чёрно-белых полосок.       Тогда почему у Антона они только тёмные?       Сейчас ему восемнадцать, и он уже ни во что не верит и ничего не ждёт. Наверное только того, чтобы этот невыносимо долгий день скорее закончился, и все вокруг, наконец, оставили его в покое. Оставили их с Кирой в покое.       На кладбище людей совсем немного — только самые близкие. Родных у них больше нет, да и друзей не то чтобы много. Где-то в стороне плачут мамины подруги с работы, Эд с Егором и родителями стоят чуть поодаль, рядом тихо всхлипывает Кира, а Антон только за руку её держит и хочет исчезнуть, сбежать, раствориться в этом падающем с неба дожде.       — Держитесь, ребят, — одна из женщин подходит ближе, когда гроб уже засыпают землёй, и Антон кивает ей в знак благодарности за поддержку, но слов из себя выдавить не может, только сильнее руку Киры сжимает и чувствует на собственном плече чужую, широкую.       Андрей от них ни на шаг не отходит с тех пор, как мамы не стало. И, пожалуй, если бы не он, Антон бы точно не справился. Он и не думал прежде, что будет благодарен этому человеку — хоть за что-то после всего, во что он его втянул, но сейчас Андрей единственный, кто всё ещё остаётся рядом, кто пытается помочь.       Без его помощи Антон бы даже документы не получил об опеке над сестрой, да и похороны не смог бы организовать, потому что сил нет — их уже давно не осталось. Два года безрезультатной борьбы с болезнью матери, кажется, выкачали его до капли.       Андрей стоит позади нерушимой стеной, будто ограждает их с Кирой от внимания собравшихся, даёт перевести дыхание, не ловить на себе взгляды полные скорби и сожаления — Антону от них дурно, не нужны они ему, не нужны эти соболезнования, ничего из этого маму не вернёт.       И в моменты, когда ком в горле крепнет невыносимо, да так, что и дышать становится непомерной задачей, Андрей снова и снова прихлопывает в акте поддержки по плечу, мягко так, будто из мыслей ненавязчиво в бренный мир возвращая, не давая забыться и сломаться окончательно.       Антон всегда нуждался в поддержке отца, чтобы был взрослый мужчина рядом, направляющий, помогающий, подающий пример, показывающий, как правильно жить, ему, только начинающему свой путь на этой пугающей и извилистой дороге. Но заполучить её такой он не желал никогда… и всё же он Андрею действительно по гроб жизни благодарен.       Вовек будет в долгу.       — Если не хотите ехать в кафе поминать, я отвезу вас домой, — Андрей говорит спокойно и едва слышно, чтобы не подслушал никто посторонний. Понимая состояние Антона и Киры так досконально, будто умеет читать мысли.       Антон голову поворачивает, останавливая взгляд на широкой руке, лежащей на хрупком плече Киры — точно так же, как на его собственном, а после и на Андрея смотрит, головой качая.       — Я… должен там быть, — он шепчет едва слышно. — Это ведь мама… Как я могу не пойти?       — Антон… — Андрей вперёд смотрит, точно в ту точку, куда падает последняя грудка земли, и Антон чувствует, как ладонь на нём на мгновение напрягается.       Андрею тоже тяжело, он им в стольком помог, проникся как родными. Антон хотел бы хоть крупицу его эмоций себе: уверенность, хладнокровие, сила — то, чего ему сейчас так сильно не хватает в его душевном раздрае.       — Ваша мама рядом с вами. В ваших сердцах. Ты не обязан чтить необоснованные традиции.       — Наша мама умерла и зарыта в землю, — возражает Антон. — Игнорирование этого факта не поможет нам пережить её смерть, — он руку Киры выпускает, разворачиваясь на пятках. — Извините, мне надо покурить.       — Тело, Антон, зарыто тело. Но воспоминания о ней, хотя бы они…       — Да что толку от этих воспоминаний? — он снова на Андрея взгляд кидает, мутный от влаги, застывшей на ресницах. — Какой в них смысл, если человека больше нет? Не нужно искать слова утешения, Андрей, от них только хуже. Они нам с сестрой не помогут ничем.       — Прекратите оба, — всхлипывает Кира, руку Андрея с себя скидывая. — У меня мама умерла, а вы…       — Кир… — Антон назад возвращается, присаживаясь перед ней на корточки, и к себе притягивает, утыкаясь носом в её ключицу, вдыхая родной запах — он сейчас держит на плаву, не даёт утонуть окончательно. — Извини, малышка.       — Антош, не уходи, — она руками его за шею обвивает.       — Я только покурю, и мы поедем дальше, хорошо? — он улыбается, лицо её в руки берёт и слезинки с щёк пальцами собирает. — Хочешь поехать домой? Или поедем с остальными в кафе?       — Поехали домой…       Антон на Андрея взгляд поднимает, вздыхает тяжело и на ноги встаёт.       — Дайте мне пару минут, я скажу тёте Инне, что нас не будет, — просит он.       Андрей смотрит на него одобрительно, кивает едва заметно, придавая сил, и Кире, до сих пор подрагивающей и глотающей слёзы, укладывает на плечи руки, поддерживающе, к себе притягивая, оставляя на девичьей макушке мягкий и короткий поцелуй.       — Давай, Антон, мы ждём тебя.       Антон ладонь Киры хрупкую ловит, перед тем как на ноги встать, улыбается едва заметно и шепчет тихое:       — Мы справимся.

* * *

      Антон всю неделю с самых похорон тенью по городу бродит, потому что каждый угол воспоминания болезненные навевает. Никуда от них не сбежать, нигде не скрыться, не спрятаться. Остаётся только самого себя убеждать в том, что однажды легче станет, что есть, ради кого сильным быть, что кроме него о Кире никто не позаботится. И мысли эти — единственное, что помогает на плаву держаться, руки на опускать.       — Ты же помнишь, что я всегда рядом? — голос Эда в телефоне звучит слегка хрипло — оно и понятно, им всем сейчас не до веселья.       — Конечно, — Антон кивает, поудобней перехватывая пакет с продуктами и выискивая в кармане спортивных штанов ключи от квартиры. — Увидимся завтра, хорошо?       — Да, давай, — Эд вздыхает тяжело. — Я с тобой, брат.       — Спасибо, — Антон кладёт трубку первым.       Он поворачивает во двор своего дома, оглядываясь вокруг и натягивая на голову спадающий капюшон — дождь льёт уже несколько дней подряд. Парковка в такое время почти пустая — все соседи ещё с самого утра разъехались по делам и работам, — за исключением нескольких машин, среди которых красуется очень знакомый чёрный мерседес — Антон его из тысячи точно таких же узнает, потому что сам ту царапину на левом крыле оставил, когда Андрей, то ли по собственной доброте, то ли по глупости, позволил ему за руль сесть.       Наличие Андрея в их с Кирой жизни уже даже странным не кажется, хотя Антон долго не понимал, что этому человеку от них нужно: сначала, когда мама ещё болела, он думал, что у Андрея просто какие-то свои врачебные загоны, из-за которых он не может оставить их справляться с этим в одиночку, позже понял, что этот человек просто хочет держаться рядом, чтобы контролировать его работу.       Теперь, когда документы на опеку давно оформлены, а мама покоится на кладбище, остаётся только развести руками, мол, ну, может Андрею действительно не плевать? Какая разница, во что он втянул Антона и чем заставляет его заниматься, если остаётся единственным из взрослых, кому не всё равно?       — Кир? — Антон двери квартиры открывает, переступая порог и бросая пакет с продуктами на обувную полку. — Малышка, я дома. Андрей ты приехал?       Кира не отзывается, Андрей — тоже. Только со стороны кухни слышен какой-то шум, будто на пол что-то упало. Антон кроссовки наспех скидывает, решая, что эти два чудика снова готовкой занялись и просто не слышат его.       Он проходит дальше по квартире, открывает двери в кухню и застывает на месте от представшей перед глазами картины: спина, широкая спина — Антон неоднократно на эту самую спину метафорически полагался, верил ему, был рад, что Андрей вхож в их дом, — за этой спиной не видно ничего совершенно.       Но того, что Антон видит, ему и так достаточно. Спина и детские голые ноги, так контрастно и чудовищно смотрящиеся на фоне тёмных брюк. Голые ноги Киры, раскинутые под взрослым мужиком.       Под Андреем.       А дальше картинка плывёт настолько, что всё в тумане происходит. Антон только взгляд на кухонный стол кидает, видя лежащий на нём нож — самый большой из комплекта, — и тот так в руку привычно ложится. А перед глазами только кадры-кадры-кадры, самые свежие, ещё не улёгшиеся в памяти незначительным эпизодом.       Антон о похоронах думает, о руках, о тех самых руках. Как он мог не замечать? Как внимание не обращал на подобные нюансы? Ладонь эту огромную на девичьем плече, она ведь вовсе не поддерживала Киру — мяла едва уловимо, гладила, касалась пальцами шеи. И поцелуй в макушку горло поступающей желчью опаляет, потому что в памяти возникает не только он, а ещё и глаза зажмуренные, дыхание подозрительно шумное, урывком — Андрей вдыхал её запах.       Уши закладывает не то от испуганного вскрика Киры, не то от адреналина, бьющего через край — Антон не знает. Он только удар помнит. Точный, в спину. А потом ещё и ещё — не один, чтобы наверняка, чтобы больше никогда. И пятна крови, расползающиеся по светлой рубашке.       Больше Антон ничего не запоминает.

* * *

      Антон весь день в этих мерзких, липких воспоминаниях тонет. Он столько времени в стороне их держал — в самых потаённых уголках, стараюсь не возвращаться больше, не думать, не задаваться вопросами, просто забыть. Но знакомство с Арсением, появление его в жизни, только сильнее в эту бездну толкает, потому что это теперь не только его прошлое — оно их общее.       Антон случившееся в кабинете с замиранием сердца и стыдом вспоминает. Понять не может, что на него нашло, как он мог такое сделать. Единственное, что он знает: ему Арсения не хватает — каждую минуту своей жизни не хватает. Но он понятия не имеет, как в глаза теперь эти бездонные смотреть и как прощения просить.       Что он вообще натворил?       Почему думает о мужчине в таком ключе?       Антон сигарету в урну у подъезда выбрасывает, вдыхает прохладный воздух — сегодня снова дождь был — полной грудью и шагает в подъезд. Нужно просто забыть обо всём этом, нужно найти другого врача. Нужно хоть что-то сделать, чтобы не захлебнутся во всём этом окончательно. Но судьба, кажется, считает иначе. Точнее, так считает Арсений, который сидит прямо на ступенях напротив его двери.       — Ты… — Антон замирает, глядя на него так, будто он — самое неуместное, что можно было обнаружить в этих обшарпанных стенах. — Что ты тут делаешь?       Арсений с места поднимается, как ни в чём не бывало, будто ничего между ними не случилось накануне, смотрит в глаза прямо и со всей серьёзностью. И вновь его эта вышколенность и идеальность с толку Антона сбивают, множат в груди запретные эмоции.       — Нам нужно поговорить, — вот так просто, без толики опасения или неловкости.       — Нет, не нужно, — отрезает Антон, обходя его стороной — благо, широкая лестница позволяет, — и ключи от квартиры в кармане штанов выискивая, слегка подрагивающими пальцами.       — Антон.       Да он уже очень много лет Антон, редко какие люди в его ситуации так долго живут. Он вообще задумываться начинает, что Арсений — его личное наказание, очередное, присланное из самых глубоких закутков Ада.       Как бы Антон от него ни бежал, тот к нему дорогу всё равно находит.       — Нужно. Этот разговор нужен и тебе, и мне. Дай мне пару минут.       — Откуда тебе вообще знать, что мне нужно? — Антон раздражён, зол и очень устал. Не хочет он никаких разговоров, пожалуйста, только не после сегодняшнего дня воспоминаний. — Если ты хочешь поговорить о том, что в твоём кабинете произошло… Я не знаю, что тебе сказать, Арсений. Мне… жаль.       — Не об этом, — в голосе Арсения отчётливо улавливается сдержанное раздражение.       «Не об этом».       Тогда о чём?       — Господи, когда ты оставишь меня в покое? — Антон выдыхает рвано, но всё-таки кивает на дверь, открывая её найденным в кармане ключом. — Хорошо, проходи. Поговорим, раз очень надо.       Он шаг назад делает, впуская Арсения первым, а после заходит сам, снимает кроссовки и идёт на кухню, не дожидаясь своего незваного гостя. Щелкнув по кнопке на чайнике, он складывает руки на груди и оборачивается, пока Арсений мнётся на пороге кухни.       — Заходи, садись. Чего встал? — Антон на стул указывает, а сам две кружки из шкафа достаёт. — Чай? Кофе?       — «Потанцуем», — Арсений фыркает как-то нервно себе под нос и всё-таки за стол опускается, выдыхая, наконец, нормальный человеческий ответ, чтобы Антон не стоял с этими кружками вечность: — Давай кофе. Спасибо.       Антон плечами жмёт, мол, не за что, кивает и возвращается к приготовлению напитков, кидая назад короткие взгляды. У Арсения на шее, под воротом рубашки, след красный виднеется, и от этого ещё больше не по себе становится.       — Арсений, — зовёт он, подходя чуть ближе, и тот вздрагивает едва заметно, взгляд на него поднимая. — Послушай, ты… Не бойся меня, хорошо? Я не трону тебя больше. Обещаю. Прости, за то, что произошло. Я сам не понимаю, что это было. Мне правда жаль. Извини.       — Антон, — у Арсения тон голоса напористый такой и слегка сипловатый. Он будто в секунду перечёркивает всю его браваду, заставляя сдуться и замолчать. — Давай не будем. Я не за этим сюда пришёл. Вообще эту тему поднимать не хочу, если уж на то пошло.       — Хорошо, как скажешь, — Антон отходит, наконец наливая кипяток по кружками, ставит одну перед Арсением, упирается бёдрами в столешницу и глоток из своей делает, отставляя в сторону. — Тогда о чём ты хотел поговорить?       На мгновение в квартире повисает неприятная тишина, давящая такая — Антон не может отделаться от этого чувства ожидания, отвлечься на злополучное пойло в кружке. Ничего сделать не может. Всеми фибрами души ждёт ответ. И всё же, когда Арсений наконец-то подаёт голос, сердце в груди испуганно вздрагивает:       — О прошлом. Я хочу поговорить о нашем с тобой общем прошлом, Антон.       — Мы ведь уже всё обсудили, — он руками беспомощно разводит. — Мне нечего тебе сказать. Столько лет прошло. Тебе нужно жить дальше. Хватит ворошить прошлое.       — Это уже мне позволь решать — ворошить или не ворошить. Я пришёл за правдой, Антон. Без неё не уйду.       — Ты уже знаешь правду.       Смешок у Арсения надтреснутый, ни на секунду он Антону не верит. И это выбешивает.       — Что ты убил Андрея потому, что мог?       — Что тебе от меня нужно? — Антон срывается, ближе оказывается в один шаг и за шиворот рубашки его с места поднимает, спиной к стене припечатывая под удивлённый «ах». — Что ты хочешь от меня услышать, блять? Что мне жаль? Что я раскаиваюсь? Что всю жизнь буду себя за это ненавидеть? Что? — он сам не замечает, как по щекам горячее течь начинает, опаляя кожу. — Мне жаль, Арсений! Жаль, что так вышло! Но у меня просто не было выбора! Слышишь? Не было…       У Арсения рубашка от грубых действий нараспашку, воротник сбивается абсолютно, пятна укусов фиолетово-красные не скрывая под собой больше. Но больше, чем они, внимание Антона привлекает взгляд. Упрямый и жёсткий, нет в нём и толики страха и робости перед ним. И это радовать должно, но уж точно не при таких обстоятельствах и ситуации в целом.       — Выбор есть всегда. Выбор. Есть. Всегда, — Арсений пальцами своими ледяными в его запястья впивается, оторвать от себя руки эти загребущие пытаясь, чтобы стену прекратить обтирать.       — У меня не было! У неё не было! Не было, Арсений! — он назад отходит, глаза зажмуривая до белых пятен. — Он бы убил её или… Ей было всего восемь лет! Восемь! — голос на крик срывается. — Она ребёнком была!       — Что? Объясни, Антон…       — Она была… — у Антона воздуха не хватает в лёгких, чтобы продолжать. Он просто не справляется. Давно. — Он хотел… Ты хоть представляешь, что он собирался с ней сделать? Он…       — Нет… — Арсений бледный такой становится, белый почти, и глаза от этого только сильнее выделяются, блестят водной лазурью, вот-вот из берегов выльются. — Андрей не мог, Антон… он же… нет…       Антон снова к нему подходит:       — Ещё как мог! Ты правду хотел? Хотел, чтобы я всё рассказал? Так держи! Твой ёбанный парень был мразью, которая торговала наркотой, втянула меня в свои грязные дела и хотела изнасиловать маленькую девочку! Он, блять, пришёл к нам домой как друг семьи, втёрся в доверие. Мы… Мы мать за неделю до этого похоронили, а он… Блять! Я не хотел этого, я…       Он замолкает, глотая ртом воздух, но всё же не выдерживает, сползает на пол по стене, всхлипывает громко, вой пытаясь сдержать.       — Это случилось, пока я пошёл в магазин, я… Я вернулся домой, а Андрей уже был там. Я увидел… как он мелкую прямо на кухонном столе разложил, он… Он трогал её… а я… Блять! — Антон дышит тяжело, пытаясь с истерикой этой справиться, слабость не показывать перед Арсением. — Она ведь даже постоять за себя не могла. Там на столе лежал нож большой такой… Знаешь, до сих пор его помню. Глаза закрываю и вес его в руке ощущаю. Не знаю, как это всё случилось. Я даже не думал, что делаю, просто… Просто схватил этот грёбаный нож и… ударил. Не один раз, я… не помню, сколько… В суде сказали, что пять или вроде того… Мне плевать тогда было. Я осознал, что натворил, только когда полиция приехала. А я, оказывается, сам их вызвал… Прости меня, я только мелкую хотел защитить, мне жаль… Мне очень жаль…       Чужое, грузное от душевного расстройства и не дрожащих ног, тело опускается на пол рядом, Антон не видит — чувствует, как в его плечо вжимается чужое, и так действительно легче, настолько, насколько вообще может быть в этой безвыходной ситуации. Арсений сидит рядом молча, вытянув свои бесконечные ноги вперёд, а потом выдыхает задушено почти и бесцветно:       — Почему… никто об этом не знает? Почему вы не сказали? Что Андрей… что он… подобное…       — Да кто бы нам поверил? Мы обычными сиротами были безродными, а твой парень известным врачом… — Антон вздыхает рвано. — Арсений, мне жаль, что ты потерял любимого человека, что я заставил тебя страдать все эти годы. Но я… Я всего лишь защищал свою сестру. Я не осознавал, что делаю… я… Я должен был о ней заботиться, должен был защищать…       Арсений не отвечает, только плечо его, к плечу Антона прижатое, сотрясаться мелко начинает, как и он весь — Антон в этом уверен. А потом всхлип доносится, короткий такой, горький, а затем ещё один и ещё. Дюжина этих всхлипов.       Арсений плачет тихо совсем, но они так близко, что старайся он хоть в тысячу раз слабее — это бы всё равно от Антона не укрылось.       — Боже мой… Господи, Антон… Господи… — глотая и захлёбываясь наверняка солёными слезами. — Я…       — Ты это хотел услышать? — перебивает Антон. — Что теперь? Что это изменит, Арсений? Что даст тебе эта ёбанная правда? Скажи, что? Если ты хотел мне больно сделать, заставить страдать, то зря. Я, блять, живу с этим восемь лет. Восемь лет вспоминаю тот день. Если ты думаешь, что я просто забыл об этом… Я, блять, не могу забыть, слышишь? Не могу! Я его лицо каждую грёбаную ночь вижу! Я… себе жизнь сломал в тот день… Ты посмотри на меня. Кто я теперь? Зэк. Убийца. Я, блять, никто.       Он вздрагивает от неожиданности, вынужденно взгляд на Арсения вскидывая, тот ладони свои ледяные и дрожащие ему на колени кладёт, отрываясь от стены и садясь напротив, ноги под себя подбирая. И смотрит так, что сердце срывается куда-то вниз, в пятки, оглушительно и болезненно.       — Антон…       — Я просто испугался за Киру. Она ведь ребёнком совсем была… — Антон шепчет едва слышно, взглядом за глаза напротив цепляясь. — Я не хотел, чтобы всё вот так вышло… Арсений, я не хотел. Если бы я только мог что-то исправить…       — Ты не виноват, ты не виноват, слышишь? Ты ребёнком был, ты тоже был ребёнком, тебе было страшно… — Арсений ближе подаётся, смотрит во все свои заплаканные глаза, ком в горле сглатывая заметно и вымученно. — Антон… ну зачем ты молчал на суде? Зачем?       — А что мне оставалось?       — Правду сказать, какой бы она ни была, сказать правду. Всё, как было… это ведь самозащита была. Кире… ей бы поверили… срок бы тебе меньше дали, Антон…       — Я знаю! — Антон голос повышает невольно, просто у него эмоции скачут с бешеной скоростью, и он за ними отчаянно не успевает. — Знаю! Не держи меня за идиота. Я… я просто испугался в тот момент, вызвал полицию, они приехали и сразу скрутили меня, даже слова сказать не дали. Кира пыталась, но они и слушать не стали. А потом ко мне в СИЗО тот мужик пришёл… Я не знал, что делать. Мне было так страшно…       — Антон… Господе-боже мой… — Арсений обнять его порывисто тянется, замирая и брови удивлённо вскидывая, резко меняя вектор своего поведения: — Подожди. Какой мужик? О каком мужике речь?       — Да я не ебу… Он пришёл, сказал, что если я хочу сестру ещё раз живую увидеть, то молчать должен, — Антон горло прочищает, стараясь говорить спокойнее. — Я так испугался. За неё испугался, что по сей день никому не говорил ничего. Ты первый… А я… Я, блять, просто ёбанный трус… Я…       — Нет, неправда, не говори так, Антон, это ведь неправда, — и всё-таки объятия случаются. Арсений стискивает его изо всех своих сил, не как тогда, у бара, к себе прижимая ненавязчиво, а утыкая носом в плечо, лишая кислорода и вынуждая приоткрывать рот для вдохов.       — Арсений… — он руками в рубашку на его спине цепляется. — Извини… прости меня…       — Нет… не извиняйся. Если бы я только раньше знал… об Андрее… — Арсений на шёпот переходит судорожный, всхлипывает опять тихо и покачиваться вновь на месте начинает, успокоить его пытаясь и себя, видимо, в этой отчаянной безнадёге.       — Это… это бы ничего не изменило… — Антон в этих объятиях теряется, дышит запахом Арсения и успокаивается медленно. — Слышишь? Не изменило бы… Они снова заставили меня работать на них. А я согласился, потому что они снова Кире угрожают. Уже ничего не исправить… слишком поздно…       — Нет, слышишь меня? Нет, Антон. Не поздно, никогда не поздно. Мы всё исправим. Я тебе обещаю. Я обещаю, мы вытащим тебя из этого. И с Кирой ты увидишься обязательно. Мы добьёмся, тебе позволят, понял меня? Тебе обязательно позволят…       — Арсений, нет! — Антон отстраняется резко, выпутываясь из его рук. — Нет! Не лезь в это. Не смей лезть. Это опасно. Пожалуйста, не смей.       — Ты меня не переубедишь, — Арсений головой качает хмуро в своей упрямости. — Мне нечего терять. Ты заслуживаешь будущего.       Антон в эти глаза смотрит и выть хочет, потому что не понимает, совершенно не понимает, зачем всё это.       Почему Арсению не плевать?       — Арсений…       — Антон, — он выдыхает в тон, брови свои заламывая трогательно, а руки у него и правда всегда ледяные-ледяные, Арсений их на лицо Антону кладёт, оглаживает ладонями щёки, и всматривается в глаза так внимательно своими, что те вновь начинают слезиться. — Пожалуйста, послушай меня. Я хочу тебе помочь. Искренне хочу. Не отталкивай меня, слышишь? Мне ничего не нужно взамен. Я ничего от тебя не жду. Я делаю это просто потому, что…       — Почему? — Антон цепляется за эти слова как за спасательный круг. Он не может снова позволить себе верить, что кому-то есть дело. Просто не может.       А Арсений не помогает абсолютно. Ни опровергнуть крамольные мысли, ни подтвердить их. Головой качает только, глаза прикрывая на мгновение, и шепчет вдумчиво, большими пальцами бездумно приглаживая его носогубные морщинки:       — Я не знаю, Антон… Не спрашивай у меня пока, хорошо? Я ещё сам до конца не понял… Слушай, я… — он воздуха побольше вдыхает, ещё ближе придвигаясь, опаляя лицо Антона каждым словом. — Я не могу ничего сделать с прошлым, не могу исправить поступки Андрея — я бессилен… Но я могу помочь в настоящем. И я помогу. Пережить тебе всё это, разобраться… Мы справимся. Я не дам этим уродам повторно сломать твою жизнь. Ты не потеряешь свободу, слышишь меня? Всё будет хорошо.       Арсений шепчет всё это так лихорадочно и искренне, а дистанция между ними всё сокращается и сокращается, пока не исчезает вовсе. И Антон чувствует на своих губах касание чужих, тонких, мягкое такое, почти невесомый поцелуй дарящее.       Антон замирает на мгновение, растерянный совсем и с толку сбитый, а после сам поцелуй углубляет, руки на загривок Арсения перекладывая, массируя пальцами, зарываясь в отросшие волосы. Губы эти тонкие смакует, будто дорвался наконец, будто только этого и ждал. И мысли все куда-то на второй план уходят вместе с воздухом из лёгких.       — Арсений… — он отстраняется первым, своим лбом в его утыкаясь. — Я ведь…       — Не говори ничего, ладно? — Арсений улыбается спокойно одними уголками губ, глаза прикрывая расслабленно и облизываясь украдкой. — Подумаем об этом когда-нибудь потом, не сейчас. Потом и обсудим. Хорошо?       Антон руки его перехватывает, в своих сжимая, и губами ко лбу прижимается, кивая:       — Хорошо.       — Отлично, тогда… — Арсений отстраняется вынужденно, волосы растрёпанные поправляя и губы свои зацелованные приоткрывая едва, скользя по самым уголкам языком. Серьёзный вновь и сосредоточенный. — Вернёмся к насущному? Расскажи мне всё. Всё, что знаешь, от и до. И о «мужике», и о наркотиках, о молчании, которое тебе навязывали насильно. Я тебя слушаю.       — Да я ничего толком не знаю, — Антон плечами ведёт, но всё же выкладывает всё с самого начала: о том, как Андрей его в торговлю наркотиками втянул, когда мама заболела, о том, как он им с Кирой после помогал, снова про убийство вспоминает и про того человека, которым Дог оказался, про свои обязанности в этой банде.       Они расходятся только под утро, оба по своим работам, чтобы этим же вечером встретиться снова — и снова просидеть до утра за разговорами.