Непрощённые

      — Шастун.       Знакомый грубоватый голос заставляет вздрогнуть и остановиться на выходе из подъезда во двор. На улице тепло сегодня, хотя ещё ночью дождь по окнам барабанил, и если бы Антону не было плевать на погоду за окном, он бы порадовался этому маленькому факту. Но единственное, что его сейчас волнует — это человек, стоящий перед ним, затягивающийся сигаретным дымом и одетый, как обычно, с иголочки. А ещё его волнует поджимающее время, судя по которому он точно опоздает на приём к Арсению.       — Что вам от меня нужно? — спрашивает он, пытаясь обойти Дога — кажется, так его называют свои — стороной.       — Поговорить.       — Серьёзно? Вам мало того, что вы меня во всё это дерьмо снова втянули, так теперь я ещё и тратить на вас личное время должен? — Антон аж брови в удивлении вскидывает — неслыханная наглость. — Я опаздываю.       Дог преграждает ему путь, выдыхая хриплое:       — Куда, я могу узнать?       — Не можете, — отрезает Антон. — Оставьте меня в покое. Насколько я знаю, сегодня не было никаких посылок. Я свободен?       — Ты на приём, верно?       Антону выть хочется от безысходности, потому что эти люди и так всё о нём знают — каждый его шаг, каждую секунду контролируют. Он себя натурально зверем в клетке чувствует, ещё хуже, чем за решёткой было, потому что там хотя бы не создавали иллюзию свободы. Там он точно знал, что его ждёт дальше, а сейчас понимания нет — только страх. И тот не за себя, а за тех, кто ему дорог. За Киру, которая жить нормально должна. Именно жить, а не существовать в опасности и страхе. За Эда, который счастья заслуживает больше остальных. За Арсения тоже страшно, просто оттого, что он человек хороший.       Антон вздыхает тяжело, отходя от этого человека на пару шагов назад, кивает смиренно и присаживается на покосившийся забор, доставая из кармана пачку сигарет, прикуривая одну из них — зажигалка как назло поддаётся не с первого раза, — и только после кивает:       — Что вы хотели?       — Про докторишку твоего побеседовать, — Дог хмыкает так криво и угрожающе, что фантазия, к сожалению, уже в эту секунду подкидывает калейдоскопом версий сто, что и как эти люди собрались делать с Арсением. И это действительно беспокоит ничуть не меньше их осведомлённости о Кире. Откуда они вообще так быстро и качественно черпают информацию?       — Что вам от него нужно? — Антон глаза прикрывает, затягиваясь сигаретным дымом, стряхивает пепел и снова смотрит на собеседника. — Он тут вообще не при чём. Не впутывайте его.       — Он-то? И ни при чём? — Дог зубоскалит так весело, что Антону начинает казаться, что ни при чём тут как раз он — так, на мгновение, — потому что не понимает он от слова «ничего» в этих мутных вопросах. — Нам от него ничего не нужно, по крайней мере, пока. А вот что ему нужно от тебя, а? В курсе?       Антон зависает, кажется, на добрые пару минут, что даже сигарета до фильтра дотлеть успевает. Господи, что от него хотят все эти люди? Почему просто нельзя оставить его в покое? Разве он так много просит?       А слова об Арсении что-то внутри цепляют неприятно, но узнавать, о чём речь, если честно, желания нет.       — Я не понимаю, чём вы, и не уверен, что хочу понимать, — он швыряет окурок в урну и тут же вторую сигарету достаёт.       — А ты спроси у него сам, уверен, тебе информация ой как зайдёт, — хрипящий смех врезается куда-то в барабанные перепонки неприятной до сводящих зубов вибрацией. — Может и у него есть планы на твою Киру, кто его знает, а? Месть — блюдо холодное.       — Ч… чего? — у Антона по ощущениям голос совсем пропадает. — Какая месть? Вы о чём?       — Какая месть? Вынашиваемая восемь лет и пару месяцев, — Догу весело так, что даже от его тона голоса воздух буквально искрит. Антон это садистское наслаждение разделить уж никак не может — никогда бы не смог. — Хочешь знать правду? Тебе к первоисточнику. Не буду лишать твоего докторишку удовольствия.       Ладно, видит Бог, Антон пытался быть уравновешенным и спокойным человеком, он действительно старался лишний раз не нарываться, но этот спектакль одного актёра, ощущениями, срывает последние предохранители. Так и не подкуренная сигарета летит на землю, а он сам с места вскакивает, хватая Дога за полы пиджака и встряхивая.       — Что ты, блять, имеешь в виду? — рычит он. — Меня уже заебали ваши загадки! Я отсидел восемь лет, отсижу ещё столько же, если ты не начнёшь говорить!       — Отсидишь-отсидишь, — Дог даже не напрягается, всё такой же ублюдочно-вальяжный, — а потом у тебя появится великолепная возможность навещать сестру на кладбище. Не заигрывайся, услышал меня? Хочешь факты — иди за ними, — от предыдущей смешливой атмосферы с его стороны не остаётся и следа. Только давящая угроза и серьёзность.       Антон выпускает чужой пиджак, делает пару медленных шагов назад, смотрит в пустые глаза напротив и сглатывает. Слова о сестре как всегда действуют просто безотказно. И он ни слова больше не говорит, срываясь с места. Единственное, что ему нужно — ответы. И за ними он направляется прямиком к Арсению.

* * *

      По телевизору крутят что-то из ряда вон жуткое — какой-то фильм, не то кровавый боевик, не то ужастик — Арсений не особо всматривается в картинки, ему куда приятнее фокусироваться на зарывшихся в волосы пальцах. И он мычит довольно, подставляясь активнее и расслабленно прикрывая от этих касаний глаза. Приятно так, тепло, уютно невероятно — как бывает крайне редко, — ещё немного, и он уснёт прямо в гостиной, а потом проснётся на следующий день озябшим и приболевшим — такое бывало неоднократно.       Всё же мерзляком быть ужасно непрактично, Андрей каждый раз пытается обернуть его в плед, старательно и аккуратно, чтобы не разбудить, и всё равно Арсений его с себя стягивает в беспокойном сне, не умеет он спать неподвижно.       Родные пальцы соскальзывают с волос на шею, гладят ненавязчиво где-то в районе кадыка, и Арсения, помимо дрёмы, захлёстывает чувство иного характера, жаром скапливающееся внизу живота и заставляющее забыть о Морфее и его царствии — бессовестно и легко. Вот такой вот он непостоянный в своих привязанностях и решениях.       Арсений от плеча отрывается нехотя, но всё же с довольной прытью, взгляд хитрый и лучистый на Андрея поднимает, с его, не менее предвкушающе сощуренным, встречаясь. И ближе подаётся, без слов и промедлений накрывая желанные губы своими, выдыхая сорвано от порыва чувств.       А Андрей в поцелуй улыбается, одну руку ему на затылок перекладывая, притягивая ещё ближе, но тут же замирает, отстраняется и глаза щурит придирчиво — Арсений этот взгляд наизусть знает.       — Ты ведь помнишь, о чём я тебя просил, да? — он пальцами по щеке, слегка заросшей двухдневной щетиной, проводит. — Так сложно просто вовремя бриться?       Арсений хотел, честное слово хотел, просто закрутился днём, отвлёкся на домашние обязанности, а в душе так хорошо было, тепло и приятно, что он просто забыл, напевая песни Эминема и намыливаясь с ног до головы любимым гелем с запахом манго. Забыл. И всё. Но как это объяснить Андрею? Как донести, что он любит его бесконечно и невнимание это проявил не потому, что ему всё равно, не потому, что ему его вкусы неважны, а просто из-за того, что…       — Я забыл… — Арсений выдыхает тихо совсем, смотря на Андрея просительно так, печально, иногда это правда срабатывает.       Андрей говорил как-то, что у него просто ангельские глаза, которым абсолютно всё простить можно, несмотря на его поведение. А Арсений так вечер этот портить не хочет. Всё ведь хорошо было, ну, почему он забыл?       Арсений сам на себя злится.       — Сильно колется? Просто… у тебя же тоже щетина. Я… хотел побриться сегодня, но забыл. Простишь меня, Дрюш?       Андрей вздыхает тяжело, за плечи его берёт и двигает, чтобы через секунду с дивана встать.       — Прощаю, — кивает еле заметно, футболку на себе поправляя. — Я устал, давай ложиться.       Арсений на диване замирает грустно и растерянно, в руки себя берёт только для того, чтобы на коленях к краю самому подползти, успеть, пока Андрей не ушёл, поймать его, поперёк туловища крепко обнимая, в живот утыкаясь лицом, опаляя его в беспокойном дыхании.       — Ну не обижайся, правда… Давай я быстро побреюсь?       — Не нужно уже ничего, — Андрей руки его перехватывает, вынуждая от себя отлипнуть. — Если бы я хотел заниматься сексом с наждачной бумагой… — он чуть склоняется, за подбородок Арсения перехватывая и заглядывая в глаза. — Я бы выбрал кого-то другого.       — Андрей…       Арсению больно так от этих слов, и всё же он тихо говорит, спокойно, занятия психологией даром не проходят, хоть и не дают спасения и не помогают в решении проблем. Тут уже самому к специалисту идти надо, но он считает, уж для кого для кого, а для него это точно лишняя трата денег. У него в жизни всё хорошо, а разногласия в отношениях бывают у каждого.       — Ну зачем ты так говоришь? Мне неприятно…       — Мне тоже неприятно, Арсений, — Андрей отходит на пару шагов назад. — Неприятно, что мой любимый человек меня не слышит. Я уже сотню раз говорил тебе, что ненавижу твою щетину.       — Извини, я знаю и помню, просто… сегодня забыл. Хотел побриться и забыл, ну, не злись на меня, всё же хорошо было, пожалуйста. У нас так редко бывают подобные вечера… Давай я быстренько побреюсь и заодно подготовлю себя? Ну, Дрюш… — Арсений губу закусывает, предпринимая последнюю попытку, свой козырь в рукаве, опуская томный взгляд к полу. — Зато я не забыл побриться в других местах, м-м? Я сейчас быстро исправлю свою оплошность и очень хорошо попрошу твоего прощения, давай?       — У тебя десять минут, — сдаётся Андрей, руки на груди складывая и осматривая его придирчиво.       Арсений расцвет весь и душой, и телом, с дивана спархивает абсолютно радостный, будто в лотерею выиграл, потому что получилось конфликт уладить и сохранить вечер, сберечь это ценное и дорогое сердцу времяпровождение.       Хочется по пути в ванную комнату ещё раз поцеловать Андрея обещающе в своей взбудораженности, но нельзя, у Арсения на лице всё ещё щетина. Поэтому он просто ласково пальцами его бедра касается, раззадоривающе и обещающе, скрываясь в ванной.       В этот вечер Арсений многое успевает. И хорошенько извиниться тоже. Настолько, что последующие пару дней с трудом сидит на парах.

* * *

      Столько дней лил дождь, а сегодня погода шепчет, правда, Арсению что-то из разряда «иди поспи». Чувствует он себя отвратительно, ослаблено как-то и совершенно к каждодневной рутине не приспособлено. Может, всё дело в перепадах температур, синоптических условиях, магнитных бурях или Венере в Змееносце — он далёк от всего этого, а от последнего уж тем более. Вот что-что, а выписывать себе журналы со страничкой гороскопов на месяц или сидеть в зодиакальных пабликах, листая ленту мемов с Рыбами — из разряда: «Какой ты рыгающий котик по знаку зодиака», — он никогда не пытался.       И хоть многие люди относятся скептически к той же психологии и до сих воспринимают её как лже-науку, Арсений бы прочитал по этому поводу нехилую такую дешёвую лекцию: психология, это когда ты сам берёшь ответственность за свою жизнь, а раскладывать карты Таро с вопросом: «Идти ли мне завтра за собеседование?» — ситуация уже иная. Клиническая.       Но это, конечно же, сугубо его мнение.       Например, Дмитрий Журавлёв, отбывший в колонии строгого режима пять лет по статье сто пятьдесят девятой уголовного кодекса Российской Федерации, часть третья — мошенничество, совершённые лицом с использованием своего служебного положения — на данный момент нашёл своё успокоение во всех этих предсказаниях и заверениях. Они помогают ему и уравновешивают его эмоциональное состояние, помогая влиться в общество и начать жизнь заново, с нуля, а значит и действие несёт исключительно позитивный характер, учитывая, что Дмитрий читает только те выписки, где у Тельца всё исключительно хорошо и позитивно. Иное считает глупостью. И молодец.       — И вот, значит, я познакомился на днях с девушкой, зовут Олеся, она мне пообещала наталку на меня разложить, прикольная такая девка, думаю на свидание с ней сходить. Может букетик какой-нибудь глянуть и приобрести? Не потороплюсь?       — Дим, поступай так, как считаешь нужным. Думаю, не поторопишься, внимание в подобной ситуации это всегда приятно…       Договорить Арсению не дают, дверь в кабинет распахивается так резко и с таким оглушительным ударом в стену, что они с Дмитрием оба дёргаются невольно, вскидывая взгляды на виновника своего недоинфаркта. Антон выглядит, если не как разъярённый бык, то по меньшей мере — просто бык, готовый топтать всё на своём пути.       — Вышел отсюда, — он подлетает к Дмитрию, чуть ли не за шкирку его со стула стаскивая.       — Арсений! — следом в кабинет врывается Оксана. — Я не смогла его остановить! Мне вызвать полицию?       У Арсения в глазах темнеет от подобного развития событий, у него было много случаев — из ряда вон много случаев, когда клиенты позволяли себе неподобающие и раздражающие выходки, — но подобная ситуация у него, отнюдь, впервые.       Антон и здесь отличился.       — Какого лешего? — Дмитрий подбирается сразу в момент, за спинку стула схватиться пытается, двигая тот с неприятным и громким скрипом по полу, царапая дорогое покрытие, если уж на то пошло, но задержать себя в кабинете у него получается с трудом. Арсений бы даже сказал, что он держится из последних сил.       — Дима, прости пожалуйста. Непредвиденная ситуация, — Арсений на Оксану смотрит мельком, головой качая в молчаливом «нет», из-за стола вскакивает и отнимает Дмитрия у Антона одним только чудом — спасибо выступающему порогу, — и сам его из кабинета ненавязчиво и бережно выпроваживает, выслушивая сбитое:       — Точно всё окей, Арсений? Этот гад как вообще себя ведёт?!       — Всё хорошо, Дим, правда, извини, что так вышло. На какой день тебе удобно перенести нашу встречу? Выбирай любой, я выделю для тебя время, — Арсений аж мурашками покрывается от того взгляда, каким его выжидающе окидывает Антон. Складывается ощущение, что ещё секунда промедления, и его съедят живьём прямо при свидетелях. — Оксана, запиши пожалуйста Диму на любое удобное для него время, хорошо?       Антон снова не даёт и рта открыть — в этот раз, правда, уже Оксане, — захлопывая двери прямо у них с Дмитрием перед носами с таким грохотом, что та грозится слететь с петель. Он на пятках к Арсению разворачивается, раздувая ноздри и сжимая руки в кулаки.       — У тебя минута, чтобы всё мне объяснить, Арсений.       Арсений уже как-то подмечал для самого себя, что рядом с Антоном весь его профессионализм улетучивается куда-то в тартарары. И этот случай — не исключение. Первее, чем взбудораженное и удивлённое от стремительно набирающих обороты событий сознание успевает хоть немного подуспокоиться и остыть, как перегретый аккумулятор, он торопится совершенно неуместно отшутиться:       — Это моя работа, Антон… Да, я принимаю других пациентов, но у нас с тобой всё серьёзно…       — Весело тебе? — Антон прерывает на полуслове, шаг ближе делая. — Что, блять, всё это значит? Я доверял тебе, а ты… Ты всё это время притворялся добрым гуманистом, который действительно помочь хочет, а сам… Чего ты, блять, хотел? Как ты с этим всем связан?       Арсений замирает на месте каменным изваянием, даже назад не пятится, когда Антон оказывается ближе. Просто стоит и дышит — единственное, на что способен в этот гадкий момент. И, главное, где Антон так внезапно навёл о нём справки? Что успел узнать? И что ему теперь, в конце то концов, со всем этим делать?       Венка на виске пульсирует так болезненно и истошно, что её хочется накрыть прохладными подушечками пальцев. Но Арсений держится, переводит на Антона взгляд, пытается с мыслями собраться, выдавая для хоть какой-то мозговой форы короткое:       — Не кричи, Антон…       — «Не кричи»? — Антон ещё шаг ближе делает, хватая его за грудки на тёмной рубашке, сжимая её до треска. — Не кричать, блять? Что тебе от меня нужно? Говори, пока я просто прошу!       Арсений невольно морщится от оглушительных децибелов, от напора этого, голову в сторону отворачивая, чтобы со взглядом, полным злобы и непонимания, не встречаться, чтобы как-то ситуацию под контроль хотя бы в душе взять — и в руки себя. Было бы просто замечательно. Потому что пока совладать с самим собой не выходит. А если он не может справиться с одним человеком на букву «А», что уже говорить о втором?       — Давай обойдёмся без угроз? Отпусти меня, будь так добр, — ему очень хочется звучать спокойно, но голос предательски сдаёт.       — Я же сказал, начинай говорить!       Антон впервые, пожалуй, с момента их знакомства настолько взбешён, что действительно страшно за своё здоровье. У него в глазах ничего, кроме концентрированной ярости. Но всё это заканчивается даже быстрее, чем Арсений вообще среагировать успевает: чужие руки пропадают с одежды, а сам их обладатель, зависнув на пару секунд, разворачивается к выходу из кабинета — сбегает.       И Арсений говорит первее, чем вообще успевает осознать — лишь бы удержать, лишь бы не дать уйти в подобном душевном раздрае, лишь бы…       Арсений сам не знает, что «лишь бы».       — Он был моим парнем!       Антон замирает, так и не успев опустить ладонь на ручку двери:       — Что?       Арсений замирает тоже. Выдыхает судорожно, будто эстафету из последних сил пробежал, и повторяет уже с пояснениями, смотря испытующе на чужую спину:       — Андрей был моим парнем, — губы облизывая пересохшие внезапно, — на момент, когда… ты его убил, мы встречались и жили вместе.       — Нет… — Антон головой мотает, наконец, оборачиваясь к нему. — Нет, скажи, что ты шутишь… Это ведь… Это неправда, да?       — Не шучу… — Арсений и сам не замечает, как шаг назад делает, приваливаясь задницей к краю стола. Руки скрещивает на груди в защитном жесте, не зная, с чего начать и есть ли в этом теперь, после всего заново обдуманного и пережитого, смысл. Не должен был Антон об этом узнать. Никогда не должен был. — Знаешь, я из-за этого никогда не работал с убийцами… не мог. А потом ко мне обратился Эд с личной и важной для него просьбой. Я не хотел… браться за тебя, пока не увидел твоё личное дело. А потом… да. Я взял и согласился, не мог не…       Антон смотрит точно в глаза, цепляет, не позволяя отвернуться, и от взгляда этого мороз такой по коже идёт, что она цыпками покрывается. Тишина затягивается на долгие пару минут, кажущиеся Арсению вечностью.       — То есть ты взялся за моё дело, чтобы… — он запинается, прикрывая глаза. — Чтобы что, Арсений? Чтобы отомстить мне? Снова в тюрьму отправить? Что? Чего ты хочешь?       Арсению кажется сейчас чем-то непосильным просто взять и отойти от стола, двинуться в сторону Антона. Тот его этим взглядом будто физически к месту пригвождает.       — Антон…       — Зачем, блять, всё это было? — он заметно ком в горле сглатывает, выдыхая так отчаянно, что у Арсения плечи невольно дёргаются. — Я доверился тебе, душу свою ёбанную на изнанку вывернул, о помощи умолял. А ты… ты всё это время просто играл со мной в мстителя? Хотел за парня своего отомстить?       — Нет, Антон, послушай! Я…       — Нет. Нет, это ты послушай, — Антон в пару шагов отказывается совсем близко — снова лицом к лицу. — Я тебе не игрушка и не подопытный кролик, ясно? Я, блять, верил тебе. Верил, что ты действительно хочешь помочь мне. Хотел сделать мне больно? Добить меня хотел? Думаешь, я недостаточно настрадался? Я восемь грёбанных лет отсидел в тюрьме. Я… Я, сука, всё потерял. Всё, что у меня было, — он толкает Арсения в грудь, заставляя таки отлипнуть от несчастного стола. — Хуже ты сделать всё равно не сможешь, поэтому просто возьми телефон, позвони копам и скажи, что я снова связался с наркотой. Сдай меня и дело с концами. Меня снова посадят, а ты сможешь спокойно жить, зная, что сумел отомстить, — ещё один толчок в грудь. — Давай, Арсений! Звони прямо сейчас!       Арсений губы в тонкую линию от нервного напряжения поджимает, назад от толчков этих сильных пятится, оступаясь из-за подбившего его под ноги стула и плюхаясь на него с шумным из-за удивления вздохом. Антон так ещё выше кажется, накрывает его своей тенью, напирая даже не подходя.       — Пожалуйста, успокойся, Антон! Дай мне хоть слово тебе сказать!       — Успокоиться? — рычит тот. — Ты серьёзно просишь меня сейчас… успокоиться? Да я, блять, без понятия, как это сделать!       — Дыши! Я никому не собираюсь звонить! Хотел бы сдать тебя, сделал бы это ещё раньше! Я в этой сфере уже столько кручусь, что мне суток было бы достаточно, чтобы составить на тебя какой-нибудь аргумент к отмене досрочного! Я не желаю тебе зла…       Антон смеётся, неискренне совершенно, что даже слух режет:       — Серьёзно? Знаешь, ты можешь ненавидеть меня сколько влезет. Можешь презирать меня… Да что угодно делай, я привык. Но не держи меня за идиота. Не смей держать меня за идиота. Ты втёрся ко мне в доверие, чтобы за парня своего отомстить. Что ж, поздравляю, у тебя достаточно компромата, чтобы меня снова посадили. Один звонок, и я отвечу за всё. Почему ты всё ещё этого не сделал?       — Может потому, что я действительно тебе не вру? Может потому, что правда сдавать тебя не собираюсь? Может поэтому? — Арсений аж на стуле привстаёт, брови сводя к переносице.       — Какого чёрта тогда тебе от меня нужно?       — Я не знаю, Антон! Я не знаю! Боже, — Арсений обратно плюхается с тихим стоном, пальцы в волосы вплетая в бессилии, не зная, куда вообще себя деть в этом пространстве, — если бы я только знал, но не знаю…       Тишина накрывает кабинет вакуумным пологом. У Арсения в ушах от неё характерно пищит, и единственное, что хоть как-то удерживает в реальности, не давая забыться, разбавляя это забытие — всё те же старинные часы. Всё же есть в них что-то хорошее, они не всегда раздражают.       — Да, Антон, — когда тянуть больше некуда, Арсений всё-таки подаёт голос, не спеша выискивать своими глазами чужие. — Хочешь правду? Да. Я думал о мести. Не день, не месяц, не год. Я долго думал о мести. Тебя посадили, а мне было этого недостаточно. Потому что ты жив был, потому что не на пожизненном, потому что даже пожизненный не дал бы тебе то, чего ты лишил Андрея — существования. Я каждый день об этом думал. Просыпался и засыпал с этими мыслями в пустой и холодной квартире. У меня счета за газ и электричество просто баснословными были. Я мёрз морально, пытался хоть как-то компенсировать теплом физическим… Я постоянно представлял себе, как ты там, в этой тюрьме, достаточно ли ты страдаешь? Похожа ли твоя жизнь на Ад? Получил ли ты по заслугам? Есть ли вообще равносильное наказание тому, на что ты обрёк меня, лишив единственного смысла жизни? Каждый раз думал. Каждый раз казалось, что нет, такого наказания просто не существует. А потом… не знаю, что произошло. Наверное я устал, мне было очень больно, но я устал. А ещё понял, что месть — это точно не для меня, что будь даже у меня возможность сделать тебе что-то плохое в ответ, я бы не смог. Потому что как нет равносильного наказания, которое смогло бы… вернуть мне Андрея, так нет и мести, которая изменит хоть что-то. Смысл в ней? Мне она не нужна. Не нужна месть ради мести… Я не такой человек, Антон. Увидев тебя воочию, пообщавшись с тобой, посмотрев в твои глаза… Я не хочу, чтобы ты страдал, не хочу, чтобы вернулся за решётку доламывать свою жизнь. Мне… от тебя только правда нужна. Я все эти годы пытаюсь понять, почему Андрей? Почему он? Что он мог сделать такого, что его лишил жизни не заклятый убийца — нет, — обычный восемнадцатилетний мальчишка. Просто взял в руки нож и убил… За что? Что он тебе сделал? — глаза такие пересохшие, что аж пекут, будто в них кто-то по ложке песка засыпал, заставляя проморгаться, и Арсений взгляд этот уставший и мутный на Антона поднимает.       — Ничего. Он… он ничего мне не сделал, — Антон головой еле заметно встряхивает, глядя куда-то сквозь Арсения — пусто совершенно. — Я просто… просто убийца, Арсений. Андрей был хорошим человеком, а я просто убил его. Вот и вся правда. Перестань мучать себя и искать ответы, которых нет. Хватит жить прошлым. Я ведь ещё тогда, на суде, обо всём рассказал, признался во всём. Я ещё восемь лет назад дал ответ: я сделал это просто потому, что мог.       — Ты не такой человек. Я же вижу, что ты врёшь… И тогда соврал на суде. Зачем? Для чего ты это делаешь? — Арсений головой качает, выдыхая рвано и пытаясь в руки себя взять. У него так сердце оглушительно в груди колотится, что отдаёт отбойным молотком куда-то в глотку, аж тошнить от него начинает.       — Я не вру. И на суде тоже не врал, — Антон шаг ближе делает, но замирает, прикрывая глаза и вздыхая тяжело. — Я не знаю, что ещё тебе сказать. Если ты думал, что станет легче… Мне жаль. Но я не могу тебе помочь, потому что уже всё сказал.       — Подожди… — Арсений сам с места срывается, со стула вскакивает так, будто тот током бьётся, чуть было его не опрокинув. Ему отчаянно нужно хоть какие-то ответы получить, не верит он, что всё было так: банально, без объяснений и причин. Не мог Андрей умереть просто по «случайности». Не мог! — Хорошо, допустим! Пусть так, как ты говоришь… пускай будет так. Ты убил его просто так… но это ведь не всё! Это точно не всё. Что ты недоговариваешь? О чём ты молчишь, Антон?       — Я уже всё сказал, — снова та же заевшая пластинка.       — Нет, ты просто…       — Я пойду, — перебивает Антон, направляясь к выходу. — Нам с тобой больше не о чем говорить. Слушай, давай договоримся: если ты сейчас правду говорил, если действительно мне зла не желаешь, то… Оставь меня в покое. Больше никогда не подходи ко мне. Я найду другого психолога, а ты… Арсений, пожалуйста, живи дальше. Забудь всё это. Я… устал, понимаешь? Если хочешь, можешь позвонить копам, сдать меня, мне похуй. Просто оставь меня в покое.       Вместе с хлопком двери у Арсения что-то хлопает и вспыхивает в грудной клетке, болезненно так и совершенно нестерпимо. Секунду назад абсолютно сухие глаза наполняются влагой, и это неприятно так, раздражающе белки до покраснения. Он плачет тихо, находя спиной стул и думая вскользь, что третьего подобного падения с высоты его роста он уже не выдержит, нужно будет покупать клиентам новый. Но всё же отвлекающие мысли не справляются со своей задачей, не делают лучше, не притупляют основные эмоции. Ему плохо, и он дрожит весь от накатившей истерики, вжимается лбом в колени, сгибаясь в три погибели, всхлипывает совсем тихо и приглушённо, чувствуя, как промокают от слёз джинсы.       Но на это всё так плевать совершенно. Арсению не плевать на Антона. И это осознание убивает, ломает что-то внутри до глухой и ноющей боли.       Он себе этого просто не простит, не простит за Андрея.