Пристанище

      Что есть правила? Если прийти к конечному итогу, в них нет никакого смысла. Они созданы лишь для того, чтобы уберечь наивные умы от чего-то вызывающего. Тем самым они ограничивают свободу действия, которая была дана человеку с рождения. И где же, в таком случае, свобода, о которой кричит бóльшая половина Америки? Она живёт в мыслях, но не в действиях. А эти мысли даны лишь тем, кто способен ценить её.       Масло, краска, дерево. Он вдыхал эти запахи глубоко-глубоко, стараясь отпечатать ароматы на стенках лёгких. Поначалу он подумал, что умять всё за раз будет опасно, но спустя пару минут передумал и запил одну из трёх украденных пилюль водой из раковины. То был праздник, настоящее пьянство. Он чувствовал эйфорию по всему телу, словно парил над комнатой, а вовсе не лежал, распластавшись на кровати. Томас позабыл куда дел снотворное после того, как вчера вбежал в комнату. Наверное, где-то на кровати, может, упало. Минхо же, скорее всего, был на него обижен, всё же был атакован с той стороны, откуда не предполагал. Да это уже и не важно.       Кровать сбоку заскрипела. Галли во сне перевернулся на другой бок. Его ресницы задергались. Интересно, он чувствует, что на него смотрят? Вдруг он правда ощутил касание пристального взгляда, но на другом уровне — уровне, на котором сейчас парил Томас. Ну, если бы он действительно знал, что его рассматривают, то, возможно, его тело покрылось бы гусиной кожей. Он притянул бы одеяло по самый подбородок, чтобы скрыться от чего-то неизведанного и глазящего.       По их «расписанию» Томас должен был уже свалить, но и на это он забил, как и на то, что Галли может проснуться, а всё из-за кадров маленького фильма их комнатушки. Ему представлялось, что если бы солнце поднималось на западе, то Галли был бы укутан его лучами. И его плечи, которые не были укрыты одеялом, светились бы солнечными островками.       Но нет солнца, нет лучей, нет свободы.       В какой-то момент Томас не заметил, как заснул и проснулся только спустя несколько часов. Еле разлепив глаза, он присел на краю кровати. Кровь застучала набатом, а комната поплыла в синих лужицах. Солнце давно ушло из зенита. Он взглянул на самодельные часы в форме полукруга на полке и удивлённо округлил глаза: было без десяти пять. Галли же давно ушёл. Томас пошарился по карманам. Таблетки оказались в целости, что вызвало явный вздох облегчения.       Пополнившаяся заначка стала его временной отдушиной. Несмотря на то, что прошло несколько дней, когда он стащил парочку таблеток из стола Ньюта, нычка всё ещё держалась в запасе: у него осталось по одной штуке викодина и роксикодона. Ведь вовсе не от снотворного он летал по комнате прошлой ночью.       Он уставился перед собой, ожидая, когда кровь восстановит спокойную циркуляцию. Огляделся, снова тесно, душно и мерзко реально. Хотелось есть. Надо бы спуститься вниз, выпросить что-то у парней, работающих сегодня на кухне.       Только он встал, как услышал приближающиеся шаги, четко шагающие в сторону двери этой комнаты. И, конечно, дверь распахнулась и как же хорошо, что это был всего лишь Минхо, а не тот, который вызвал секундный страх.       — Томас! — Смотритель влетел в комнату, принося прелый запах коридора. — Ты чего это здесь?       — А где мне быть?       Минхо взмахнул руками.       — Внизу, чувак! Все тебя ждут.       Томас опешил, чистая футболка, вытащенная из его полки, упала из рук.       — Ну ты дурачьё, новичок, — фыркнул Минхо и вдруг заржал, схватившись за живот. Томас недовольно поднял футболку.       — Чё ты смеёшься-то? Почему меня все ждут?       — Давай переодевайся, я тебе покажу.       Как только они вышли из комнаты, Томас отметил тишину, в коридорах не прозвучал ни один голос. Видимо произошло что-то очень важное, подумал Томас, судорожно сжав карманы брюк. Чёрт. А что если кто-то до него донёс? А вдруг он попался ночью в коридоре с огромными зрачками, а сам ничего не помнит?       Спустившись, Минхо повёл его в сторону столовой.       — Минхо, скажи, что происходит? — нервно поинтересовался Томас, ощущая, как быстро потеет. Тот хлопнул его по плечу, только открыл рот, как его перебили: из столовой вынырнул Чак, брови которого тут же поползли на лоб.       — Как ты вовремя! Где ты пропадал, а? — удивился он и посмотрел на Минхо, будто тот даст ему ответ.       — Я просто спал.       — Я уж думал, ты сбежал, — хмыкнул мальчишка, а Минхо закатил глаза.       Он пихнул Томаса в спину, чтобы тот продвигался в столовую. Там, как оказалось, собралась целая толпа. Столы были убраны к стенам, и парни образовали несколько кругов, в центрах которых что-то происходило. Чак говорил что-то ещё, но Томас не слышал его, оглядываясь вокруг. Здесь происходило что-то важное, но что, он так и не мог понять. Томас не успел и слова проронить, как был с силой усажен на стул.       — Да-да, вот он, один из наших лучших игроков, — донёсся сбоку звонкий голос, принадлежавший тощему парню с толстыми стёклами очков. Он стоял в толпе, но одновременно и вне неё, потому что выделялся ботанизмом. Рядом с ним стояла она — белоснежная и ясная, словно вышедшая из сна. Мадам Пейдж мягко улыбнулась и поприветствовала его.       — Я рада, что вы принимаете участие в этом турнире, Томас. До вашего состязания осталось всего несколько минут, может, вы желаете что-то сказать?       На него обрушились сразу несколько десяток пар глаз. Он сжался внутри как губка, но сумел промычать что-то нечленораздельное, стараясь сформулировать не то, что свои слова, но сами мысли. Его с головы до ног обдало горячей волной.       И вдруг он встретился взглядом с Минхо, который, стоя в толпе, очень активно ему жестикулировал. Из всего, что он показал, Томас узнал только поднятые большие пальцы вверх и неуверенно произнёс:       — Я... во всей готовности, — промямлил он.       — Очаровательно, — послышалось с другой стороны. Этот голос был ироничным и отвратительно тягучим. Он поднял глаза и встретился с обладателем этого голоса: то был тот самый мужчина в сером костюме, который сопровождал мадам Пейдж. Тот хмыкнул и пропал в толпе.       — Тогда нужно начинать, — прошелестела мадам Пейдж. Она пожелала удачи и тоже удалилась к другому кружку.       Наконец он сфокусировал взгляд на человеке, который находился к нему ближе всех. Это была девушка. Когда он встретился с ней вчера, она казалось ему премилым существом, но сейчас он чуть не вздрогнул: синие глаза напротив горели решительностью, азартом и желанием расправиться с ним в ближайшее время.       — Ты ходишь первым. — твёрдо произнесла она, не отрывая хищного взгляда.       Он медленно опустил глаза и увидел шахматы. Белые фигуры принадлежали ему.       — Стойте, — из него вырвался смешок, больше похожий на лай собаки. — это какая-то ошибка...       Значит, его подставили, догадался Томас. Он оглядел собравшиеся толпу. Многие глядели на него с непониманием и даже с презрением.       — Бедный мальчик не привык делать первые шаги? — фраза, острая, как шпилька сорвалась с губ девушки.       Прошла лёгкая волна смеха. Возле Минхо показался Ньют, который, видимо только что освободился. Он поправил воротник и что-то сказал Минхо, но, не получив ответа, перевёл глаза на Томаса и удивлённо на него уставился.       — Эм.. стойте-стойте... — затараторил Томас, глядя, как на стол ставят часы. Он снова перёвел взгляд на Минхо и Ньюта, и чётко увидел, как первый одними губами произнёс слово, громко отозвавшееся в голове Томаса.       Блять.       Блять. Блять. Блять.       Влип.       — В чём дело? — разрезал напряжение в узком пространстве громогласный голос мистера Барнса. Его голова возвышалась над остальными, как Эйфелева башня над зданиями Парижа. — Почему не начинаете?       Минхо, как кузнечик, подскочил к директору, чтобы рассказать про глупое недоразумение, но вдруг врезался во что-то серое.       — А, Дженсон, вы вернулись?       Мужчина оглядел смотрителя, помявшего его костюм, от чего тот в миг от него отшатнулся. Он нарочито отряхнул свои рукава и, надев жеманную улыбочку, обратился к Барнсу.       — Это команда стартует самой последней.       — Возникли некоторые сложности, но сейчас они устранены. Томас… — Барнс обратил к нему лицо полное скрытой надежды. — начинаем?       — Д-да.       Ну и дерьмо.       Он взглянул на шахматный стол. На поверхности находились сами шахматы, у обеих сторон были блокноты, а по середине стола стояли контрольные часы.       Он сглотнул. Белые ходят первыми. Непонятно зачем он схватил ручку, которая была в комплекте с небольшим блокнотом для записей, как будто она могла разделить с ним стыд и позор, а потом сделал первый ход, придвинув пешку на G3. Девушка ответила в сию же секунду. Томас сделал следующий шаг, так же пешкой.       Он не знал правил и системы этой игры, поэтому первые минуты казались пустыми перемещениями красивых фигурок, пока чёрная изящная фигурка не съела его коня.       — Когда-нибудь они закончатся. — сказал кто-то из толпы, когда он в очередной раз выставил на шаг вперёд пешку. Усилием воли Томас сохранил обладание и не вскочил со стула. А девушка явно над ним подтрунивала, только ей хорошо удавалось это скрывать: каждый его шаг сопровождался тем, что она легонько наклоняла голову или откидывалась на спинке стула, стараясь скрыть дрогнувшие уголки губ.       Как Барнс ещё не прекратил игру, видя, какая несправедливость здесь творится? Ответ на вопрос Томас получил, когда обнаружил его болтающим с мадам Пейдж. Они не следили игрой, а тихо переговаривались, зато Дженсон с ловкость хищной птицы заметил, как он отвлёкся от игры. Томас тут же опустил взгляд, чтобы не вызвать лишних подозрений.       По толпе снова прошлась волна вздохов, когда он сделал свой ход. Он поднял взгляд на девушку, её глаза уже казались бесстрастными. Она ловким движением переставила фигуру.       — Вот чудак. Его Король под тройным шахом, а он ничего не делает...       Их партия не продлилась долго. Томас пришёл последний, зато вышел самый первый. А Тереза, так её звали, из сурового убийцы на поле битвы, снова превратилась в тихую гостью. Барнс несколько раз пожал ей руку, пару раз повторялся в речах о её аналитических способностях и тому подобное, а Томас затонул в толпе парней, как песчинка на берегу. Все они были явно восхищены её мастерством, которое на фоне его игры казалось чем-то фантастическим, однако юноши не подходили к ней и на шаг. Может, из-за того, что она не хотела идти с ними на контакт, а, может, потому что от её взгляда исходила смертельная аура: только подойди, и я тебя угроблю, как этого придурка в шахматах.       Томас протиснулся сквозь высокие фигуры, маячившие возле других кругов, и хотел было улизнуть, как его окликнули. Это оказался директор приюта, который пробивался к нему с торжествующей улыбкой. Она тут же приняла формальный оттенок, когда он, наконец, добрался до него.       — Могу официально поздравить тебя с участием в турнире, а?       Он похлопал его по плечу.       — Я будто и не участвовал, — признался Томас. — за меня, как видите, всё решили.       — Ох уж эти повороты судьбы. — легко выдохнул мистер Барнс.       Позади них объявили о перерыве, волны голосов усилились, все начали расходиться и толкаться. Директор становился и развернулся к нему лицом. Они встали возле входа в столовую.       — Томас, мне нужно, чтобы ты после ужина зашёл ко мне в кабинет.       Томас вгляделся в черты его лица — от былого веселья не осталось следа. Светлые глаза наполнились чем-то интимным, похожим на то, когда в тёмной комнате включают тёплое освещение.       — Что-то случилось?       — Нет-нет, мне нужно просто поговорить с тобой. Но важно, чтобы ты пришёл именно сегодня, хорошо?       Томас кивнул, и Барнс, сжав отеческой рукой его плечо, удалился. О чём он собирался с ним поговорить? Неужто о том, что его собираются выгонять отсюда? Может Ньют рассказал ему, что он ни с кем не общается? Или директор узнал о его пропусках клуба и сейчас расстроен результатом игры? Хотя насчёт последнего он не уверен: всё же тот слишком поверхностно относился к игре и всё время болтал с Белой директрисой.       Гонимый мыслями из крайности в крайность, Томас прошатался всё оставшееся время до ужина. До его начала оставалось двадцать минут, от нечего делать он разрабатывал план проникновения в кабинет Ньюта, сидя на втором этаже в укромном, тёмном углу под мансардным окном на скате крыши. Отсюда его никто не мог увидеть и здесь можно было остаться наедине с мыслями, если комната двести четыре или место у пруда было занято.       Дверь на первом этаже можно было легко вскрыть, если найти шпильку, отмычку или что-то в этом роде. Это стоило поискать у Галли на полках. А дальше всё пойдёт как по маслу: он без труда найдёт флуоксетин, а, может, и что посильнее, ведь наверняка у Ньюта в шкафчиках есть всё на все случаи жизни. Однако вопрос — зачем тот держит столь сильные препараты?       — Бу!       Томас вздрогнул от испуга, его словно окатили холодной водой. Он настолько ушёл в свои мысли, что не заметил, как к нему подошли. Это была девушка, с которой он играл ранее в шахматы.       Тереза.       Очертания её силуэта были обрисованы золотой каймой тёплого света, исходящего от ламп, протянутых вдоль лестницы. Если бы он не увидел её сегодня во плоти, то подумал бы, что по его душу явилось привидение.       Чувствуя на коже покалывание невидимых иголочек и не отойдя до конца от её появления, Томас вдруг почувствовал, что последняя таблетка прозака, которую он закинул от неожиданности, стараясь стереть доказательства употребления каких-либо веществ, застряла в горле. Он согнулся пополам, выталкивая наружу сильным кашлем не менее, чем собственный желудок. Тереза одним ударом по спине заставила его выплюнуть последнюю надежду на спокойную ночь.       — Ты в порядке? — нервно спросила она, помогая Томасу присесть на пол возле стены.       — Я в ахуе, — прохрипел он. Она глубоко выдохнула, но позволила себе улыбнуться.       — Прости, я не знала, чем ты тут занимаешься.       — Я думал, меня здесь никто не найдёт.       — Ты прав, — девушка оглядела тесное пространство, в котором умещались только двое. — Я бы в жизни сюда не подошла, если бы не моё любопытство.       — Получается, если бы не твоё любопытство, то я бы не потерял таблетку. Последнюю, между прочим.       — Нет, если бы не я, то ты рано или поздно проглотил бы эту дрянь. А вообще, ты должен быть мне благодарен, я спасла тебя от скоропостижной смерти.       Он усмехнулся и отодвинулся в сторону, позволяя ей присесть рядом.       — Зато не спасла на турнире, а добивала с такой жестокостью, будто я тебе лично неприятен.       — Ну ты тоже хорош. Кто же играет одним королём против ладьи, ферзя и слона? Я тебя окружила, а ты ходил туда-сюда, как идиот.       — Ты хорошо в этом разбираешься.       Она зарделась, видимо эти слова показались ей комплиментом.       — Шахматы — моя страсть, и я не могу побеждать по-тихому.       — Я заметил, был полный разгром.       — Спасибо.       Они посидели в тишине несколько минут, пока Томас не решился поискать в темноте белую точку, которая вылетела ранее из его рта. Он ползал на четвереньках, пытаясь отыскать её на зелёном ковролине.       — Не хочешь отпраздновать игру? — поинтересовалась девушка.       — Спасибо, но как-то не хочется праздновать, выпивая яблочный сок в столовой.       — А кто сказал, что мы будем пить яблочный сок?       Он развернулся к ней всем корпусом. В глазах Терезы плясали лукавые нотки.

---○---

      Солнце уже зашло, царил полумрак, а комната пребывала в полнейшем хаосе. Постели были смятыми, столы загромождены одеждой, которую успели вытащить из чемоданов только наполовину. На полу стояли две бутылки вина, рядом лежала пустая ёмкость от водки. Тереза щеголяла в юбке, которая удачно подчёркивала ее ноги, а сверху на ней была только майка.       Томас валялся на чьей-то постели, не воображая сколько времени провёл в комнате, которую выделили приезжим девушкам. После первой бутылки он вместе с Терезой направился прямиком на улицу, они помочили ноги в озере, — Томас случайно упал и обмочил всего себя, — потом они направились в обход приюта. Просто удивительно как они не встретили кого-то из смотрителей или директоров. После второй бутылки, когда они уже снова пришли в её комнату, девушка вся раскраснелась, её щеки стали в цвет спелого яблока, и ему не пришло ничего в голову как снова выйти на улицу, но через другой выход.       С час или два они сидели на крыше и даже чуть не упали, просто потому что Тереза громко засмеялась, а он пытался закрыть ей рот. Они в миг скользнули вниз, но Томас вовремя зацепился за пустой зазор.       Когда они еле как спустились вниз, их процессия из двух человек направилась вниз по лестнице пока не была остановлена одной из девушек, с которой жила Тереза. Соня, так её звали, сначала отнеслась скептически к их поведению, а потом, спустя час, вовсю смеялась от глупых шуток в комнате двести семь.       Сейчас же Тереза расхаживала по комнате с третьей бутылкой вина, которая была наполовину пуста. Девушка повязала на голову платок, чтобы убрать чёрные, запутавшиеся волосы, которые попадали ей в глаза. Ах, эти волосы, они привлекали всё его внимание в этот вечер, а сейчас были жестоко убраны назад.       Томас не вникал в монологические демарши Терезы из-за стихийного бедствия в голове в виде головокружения. А всё потому, что вся водка была на его совести. Он почти дремал, только отчасти вникая в отдельные слова. На мгновение он всё же выбыл из реальности и очнулся тогда, когда горячий поцелуй оставил след на его губах. Только по волосам, свисающим с двух сторон от лица, он понял, что это Тереза. Её грудь касалась его груди, а руки с жаром обнимали за шею. Мозг отказывался это переваривать. Он немного отстранился.       — Тереза, я очень пьян.       — Ничего страшного, не сдерживайся, — его щёк коснулся аромат красного вина.       По всей видимости, она восприняла его слова по-своему.       — Нет-нет, прости, я не могу.       Она упала на кровать и отпустила его из объятий. Великолепное зрелище: красивая грудь вздымается в частом ритме, алые щёки пунцовеют, но уже от отказа, а белоснежные руки, как ветви изящного деревца, раскиданы по постели.       — Хорошо.       Он коснулся губами её запястья в знак извинения. Встал и, покачиваясь из стороны в сторону, направился к выходу. Соня давно уже спала на соседней кровати, поэтому её можно было не считать свидетельницей поцелуя.       Прямо перед ним раскрылась дверь и на пороге показалась третья девушка, которая с самого приезда внушала ему страх. Она оглядела его с ног до головы, а потом заглянула за его плечо, обнаруживая раскрасневшуюся Терезу. Ничего не говоря, она вывела Томаса из комнаты и, узнав номер его комнаты, привела к соседней двери.       — Мы всего лишь культурно выпили, Гарри, — донеслись пьяные оправдания Терезы. Гарри лишь закатила глаза, оставила Томаса и вскоре скрылась за дверью с табличкой двести семь.       Он ворвался в свою комнату миниатюрным ураганом, напоролся на что-то, что скрипнуло и с грохотом упало. Оглянулся, чтобы рассмотреть причину громкого шума, но тут споткнулся об это нечто и упал на копчик.       — Блять…       С кровати Галли донёсся отчётливый долгий вздох.

---○---

      Непонятно с каким успехом он добрался до кровати, но на утро Томас уже лежал в своей постели, размягчённый вчерашней ночью.       Разлепив глаза, он попытался пошевелиться. Оказалось, лежал на животе, и копчик, под давлением неудобной позы, тут же дал о себе знать. Томас зашипел и тут же упал обратно. Он сумел сфокусировать взгляд на деревянной поверхности стены и напрячь слух. В комнате было тихо, возможно, уже день, и Галли ушёл. Это было ему на руку: было бы очень неловко встречаться с ним на утро, зная, что встретит осуждающий взгляд из-за ночного погрома.       Кровать, как и его позвоночник, скрипнули из-за потуг приподняться. Он уселся лицом к окну и тут же ощутил аромат свежего утра, но перебивающий его совсем не свежий аромат от его футболки. Она пропахла невесть чем. Томас оттянул ткань, увидел несколько отчётливых пятен и ругнулся себе под нос. Она тут же полетела на кровать комком, а он приблизился к окну.       Такая погода была впервые на его памяти за несколько месяцев. Цвело раннее утро, отдающее влажностью. По всей видимости ночью прошёл дождь, поэтому сейчас между молочно-розовым небом и землей стояла полупрозрачная водяная завеса, от которой исходили тёплые волны прямо в окно, вливаясь медленным потоком в комнату и касаясь его оголённого живота.       Прямо-таки какие-то чудеса. В честь чего природа устроила праздник, не провожала же она его пьянку с самого вечера?       Томас застыл: Господи, сколько же он вчера выпил? Он не помнил ничего, кроме горечи в горле, которая напоминала о себе прямо сейчас. Срочно нужна вода.       Вдруг позади него скрипнула половица, и тут он понял, что всё это время был не один. По всему телу пробежали мурашки, не то от ветерка, решившего ворваться прямо сейчас, не то от осознания, кто именно там находился.       Томас медленно развернулся. Галли стоял возле трюмо, возвышаясь над ним, как изваяние, и медленными движениями перебирал что-то на комоде. Что именно он делал было непонятно: все вещички, которые покоились возле зеркала, столпились вокруг, как толпа зевак на площади, когда показывали что-то из ряда вон выходящее для обычного народа. На нём снова были лишь белая майка, не скрывавшая румяную позолоту, и тёмные джинсы, спущенные до косточек таза.       Томас сглотнул, тут же подняв взгляд к его лицу. Одна прядка спадала на глаза, а остальные волосы были уложены назад.       — И как она?       Он часто поморгал: этот вопрос был адресован ему?       — Что? — переспросил он.       Наконец Галли обернулся к нему, скребнув ногтями по чему-то, напоминавшему поверхность бумаги. Его взгляд был ясный, пронзительный. Глаза скользнули вниз, и Галли кивнул, вот, мол, сам посмотри. Томас встал рядом с ним, взглянул на пыльное отражение, и рот отвис сам собой: на шее и груди багровело несколько тёмных пятен. Но он не помнил даже, когда они были сделаны! Неужели вчерашний поцелуй…       Галли хмыкнул, завидев расширяющиеся от шока глаза.       — Но я не помню, чтобы… — он тут же замолк и нервно закашлял.       — А что помнишь? — поинтересовался Галли.       — Ну, — несколько ярких воспоминаний из вчерашнего вечера отчетливо промелькнули перед ним, а остальные были мутными, как кадры из старого фильма. — помню, как мы чуть не упали с крыши. И ещё её красивое… — красивое, стройное тело в мини-юбке. — красивые волосы.       — Это уже хорошо, значит, помнишь, что вытворял в комнате. — безучастно заключил Галли, стоя с ним по соседству и продолжая шуршать бумагой.       — Ты про стул?       — Не только. — он покачал головой, будто что-то рассчитывая. Только сейчас Томас опустил глаза на его руки. Аккуратными движениями Галли закручивал самокрутку.       Он рвано выдохнул от увиденного, но тут же заговорил, чтобы создалось впечатление, что он сильно взволнован забытьём.       — А что было?       Галли снова дёрнул головой, из-за чего выбившаяся прядка качнулась.       — Ты всё говорил про шикарные чёрные волосы и то, что влюбился в неё с первого взгляда во время турнира, и всякую такую муру. — он замолк на время, чтобы насыпать маленькую горку травы в бумажный квадратик. Галли лениво продолжил: — Потом тебе стало плохо, — он кивнул в сторону его кровати, под которой стоял медный таз с какой-то жидкостью. То есть, Галли принёс ему таз, и Томаса рвало на его глазах? Щёки мгновенно вспыхнули, становясь центральным очагом возгорания. — Потом ты всё же угомонился и заснул на полу. — заключил он, словно рассказав итоги изменения погоды за последнюю неделю.       — Не знаю, что и сказать, — замотал головой Томас, находясь в полном смятении.       — Для начала, например, «спасибо», — просто ответил он, не отвлекаясь от работы.       — Спасибо, — промямлил Томас, вмиг становясь ропотной овечкой. Стыд накрыл его с головой. — Я буду тебе обязан.       — Это точно. — заключил Галли.       Томас плюхнулся на свою кровать, стараясь переварить прошлый вечер. Это последний раз, когда он пьёт. Запаса стыда за вчерашний вечер хватит на лет десять вперёд. А ведь он просто хотел расслабиться, абстрагироваться, потеряться. Вышло из ряда вон плохо, все потому, что давно не пил, и алкоголь сильно дал в голову. Лучше продолжать быть трезвенником, чем проецировать молодую версию своего отца.       — А это правда, — снова начал Галли, не до конца повернувшись к нему, все ещё увлечённый своим занятием. — что ты не знал о своём участии в турнире?       — Ну да. А что?       — Слухи ходили. — кто бы сомневался. — Как ты умудрился не знать об этом? Ты же тот ещё ботан.       Его брови поползли наверх от такого заявления.       — С чего это я ботан?       — А кто ещё запишется в «Шахматные войны»?       — Да я по приколу туда записался, но так и не посетил ни один сбор.       — Даёшь. — цокнул он, и они замолчали.       Глаза забегали по комнате. Розовая пелена становилась белее, поднималось солнце, но не к ним навстречу. С каждой минутой ночная темнота отступала, на смену ей приходил утренний молочный цвет. Ветер больше не дул, поэтому запах от футболки усилился.       Томас поморщился и привстал. Галли всё ещё был занят. Его настолько не волновало то, что о нём подумает Томас, что тот даже не шелохнулся, когда тот прошёл мимо него, предварительно оценив его ловкую работу.       Захватив с собой пару грязных вещей, он отправился в душевую комнату, чтобы смыть с себя следы алкоголя и заодно кинуть футболку и джинсы в стиральную машину. Их тут было четыре штуки, одна из которых имела сломанную дверцу.       Этим утром вода была, как горячее молоко, такое же терпкое и приятное. После душа Томас переоделся в чистую одежду и несмотря на похмелье бодро зашагал в столовую на завтрак.       Подавали глазунью с беконом, кашу и чёрный чай, — чая он взял двойную порцию, — и почему-то именно в это утро всё было особенно вкусно. Бекон хрустел, чай был с засахаренным, но вкусным, а каша пестрела земляникой.       Он поднял голову и поискал глазами центральный стол. Галли, не изменяющего традициям не появляться на завтраках, не было, хотя тот уже не спал, а был занят весьма интересным делом. С чего это он вообще решил делать самокрутки с утра и при свидетелях в лице своего соседа? То, что Галли оставался незаметным, Томаса вовсе не удивляло: он сам несколько дней подряд ходил, как зомби, и никто ничего не сказал хотя бы потому, что его никто и не видел (он несколько раз чуть не наткнулся на Минхо и Ньюта, но всё обходилось, потому что Томас вовремя заворачивал в нужный угол). Вот она — внимательность директора и его смотрителей.       — Доброе утро, чемпион.       Томас тут же отвёл глаза от центральной части столовой. Призрачная фигура его соседа тут же растворилась. Напротив опустился поднос с чаем и кашей.       — Очень смешно.       — Не обижайся, — дружелюбно сказал Чак, плюхаясь на место. — для других ты правда чемпион, ведь не каждый новичок играет в шахматы с Ленсингским победителем последних двух лет. Более того, здесь почти все тупые, а ты держался целых тридцать пять минут. Где ты был вчера? Барнс такой ужин забабахал…       — Возникли неожиданные дела. — промямлил Томас, в пару глотков выпивая остывший чай и стряхивая с себя раздумья. — Ладно. Я к Барнсу, он просил зайти к нему вчера...       — Видимо, не скоро пойдёшь. — спокойно ответил Чак, размешивая ложкой кашу.       — Почему?       — Он уехал.       Он опешил, его рука зависла в воздухе, так и не опустив кружку.       — Куда?       — В другой город.       Почему из этого пацана всё нужно вытягивать клещами?       — Куда уехал? В какой город?       — В Детройт. — Прозвучал односложный ответ. Чак пол минуты тупо глядел в одну точку и жевал завтрак и, только когда заметил, что остался без ответа, поднял глаза и встретился с раздражённым выражением лица. — Документы. Он поехал подписывать документы. Приют теперь будет интернатом, пансионатом или чем там ещё.       Что за глупости, не мог же он так быстро умотать в другой город? Хотя, мог. Во всём виновата его помешанность на образовании.       — Он хотел сказать мне что-то важное.       Томас вздохнул и опустил стакан на поверхность, его пальцы пробежались по ободку.       — Ну, скажет позже, ведь уезжает ненадолго — всего на пару дней. Кстати, с ним поехала мадам Пейдж. Ты замечал, что она какая-то белая что ли?..       — А девушки?       Чака позабавил его вопрос.       — А тебя волнуют только они? — гоготнул он. — Если ты позабыл, там и парень был. Но они не уехали, ведь в этом году турнир длится неделю вместо трёх дней. Победители сражаются с другими победителями и так по очереди.       — Вот дерьмо, как же я упустил его...       Это вырвалось само собой. Конечно, он помнил, кто именно помешал ему вовремя прийти в кабинет Барнса. Ну хотя бы Тереза ещё в приюте. Сияющий образ в жёлтом свете, смоляные кудри, бледная кожа — всё это кружилось в пьяном дурмане с прошлой ночи вместе с волнующим разговором с утра. Ощущение трепета слегка поднимало в нём тревогу, ведь он никогда такого не испытывал. С ней точно стоило объясниться и узнать версию Терезы вчерашнего пиршества.       Но и Барнс хотел видеть его именно вчера. Зачем же он его вызывал?       Чак болтал о чём-то своём и, к счастью, не замечал рассеянный взгляд Томаса, самостоятельно блуждающий по столовой.       Дети стали спускаться вниз на раннюю трапезу, со смехом, довольные, ещё не отошедшие от вечернего празднования. Вскоре разговоры заполонили столы, которые стали ломиться от свежих новостей и сплетен о неожиданном уезде директора.       Слушать было тошно. Томас не любил сплетни. А тут было пекло, котельная, где выжимали соки из каждого.       Про него тоже ходили слухи — Томас ещё до них не добирался, зато не раз слыхал про своих друзей. Взять, к примеру, Ньюта. Добрая душа, но грязно осквернённая. Про него говорили всякое: то, что он нарик, дующий в свободную минутку, то, что он внебрачный сын Барнса, что он гей, но скрытый, и даже то, что он спит с мальчиками в приюте. От этих предположений брови на лоб лезли.       Ньюта, конечно, поносили несправедливо, но и Томас был в этом плане не лучше: он не мог не думать о том, как бы поскорее обокрасть его рабочее место, желательно, без последствий.       Пару раз он проходил по первому этажу, словно одинокий патруль, но Ньют либо кого-то принимал, либо безвылазно сидел один. Пару-тройку раз Томас слышал голос Минхо, но так и не понял, о чём был разговор, ведь почти всё время в комнате витал шёпот.       А его запасы быстро заканчивались. То, что он украл, давно испарилось в фантастические мечтания. У него оставалось всего ничего, хотелось экономить на чёрный день, но в то же время хотелось побыстрее проглотить их и к чёрту всех.       — Повезло ему. — послышался голос Чака. Легкая зависть, скользнувшая между строк, подтолкнула Томаса поднять глаза. Чак провожал кого-то взглядом за его спиной. Он обернулся и обнаружил Алби, ведущего под руку мальчишку лет десяти, миловидного вида молодую пару, которая заглядывала в столовую с улыбкой, нетронутой тяжестью родительской опеки. За ними, словно тень, следовала фигура Дженсона. — А он тут всего пару месяцев. Конечно, такой миловидный, аж тошно.       Бедный Чак, подумал Томас, обернувшись на него. Мальчик уже не смотрел в ту сторону, а съедал глазами тарелку.       — Ты давно здесь, Чак?       — Давно. — пусто ответил его друг. В груди кольнуло. За что жизнь с ними так обходится?       — Эй, — позвал его Томас. Он не сильно сжал его плечо, но, показалось, что этого движения было достаточно, чтобы глаза Чака поднялись в удивлении. — всё будет хорошо. Ты тоже окажешься на его месте. Я уверен в этом. — тот быстро заморгал. — А пока, дружок, терпи меня, ведь больше некому.       Чак глубоко вздохнул, его щёк коснулось дыхание полное запаха нечищеных зубов, но, честно говоря, на это было абсолютно плевать.