Пристанище

      Удивительно, но за две недели, что Томас пробыл в приюте, он и словом не обмолвился с Галли. Они точно знали друг друга в лицо, даже встречались пару раз в столовой, но никогда не разговаривали. Томас однажды даже поймал его взгляд, когда нехотя уплетал тушёные кабачки, и тут же опустил глаза, а сразу после этого его тело обдало горячей волной, сначала от взявшегося из ниоткуда смущения, а потом от стыда, что не посмотрел в упор. Он что, девчонка что ли смущаться? Засыпали они тоже только тогда, когда другой уже видел седьмой сон. Они словно невербально договорились об этом, да и никто, ни Томас, ни Галли, не собирались первыми начинать разговор — при таком раскладе каждая встреча в комнате была бы катастрофой.       И сегодня, как это устоялось в их комнате, Томас проснулся, как только на горизонте запунцовели облака. По привычке встал, оставил постель в виде переворошённых тряпок и поскорее побежал в душевую комнату. Галли всегда спал до обеда и приходил поздно ночью, когда Томас уже спал. Это устраивало обоих.       На улице в последние дни августа было довольно ветрено, но жарко, за то время пока Томас ошивался на улице все эти дни, его кожа покрылась лёгким золотистым загаром. Но ещё это было следствием его прогулов шахматного клуба, на который он по несчастью записался.       «Союз читателей», «Шахматные вóйны» и «Лига первооткрывателей». Наличие столь скудного списка заставляло губы дёргаться в неприятной усмешке. И кто вообще ходит на эти внеклассные кружки? Да только одни ботаники или такие как Томас, которых записали туда против воли для коррекции поведения. Томас ни разу не был ни на одном собрании «ферзей» и не собирался. Ни в одной группе он не прижился, чего тогда кота тянуть за яйца? В библиотеке был наказан за чавканье, посторонний шум и пустые прогулки по помещению, которые отвлекали остальных; «Лига первооткрывателей» же вообще оказалась чем-то вроде «что? где? когда?», и Томас бесил всех своими тупыми ответами и тупыми вопросами, поэтому был выгнан главой группы, обруганным в пух и прах.       Забравшись по каменным ступеням, Томас влетел в холл и обнаружил, что не опоздал на собрание, как полагал, а пришёл вовремя. Внутри стоял полумрак, единственным источником света был полупрозрачный шлейф, спадающий от ламп семидесятых годов. Тихо переговаривались группы парней, был слышен только отстраненный шёпот. Найдя себе место в углу, Томас встал в стороне. Несколько пар глаз всё-таки удостоили его вниманием, но это были лишь вскользь брошенные взгляды, их обладатели тут же вернулись к разговору. Единственные, кто нарушал тишину, были мальчишки лет двенадцати, которые дразнились друг с другом и привлекали всеобщее внимание. Словно стайка птиц, они метались, играя в салки, кто-то из старших даже повысил на них голос, призывая остановиться, но беготня не прекратилась, пока один из этих бедных птенцов не врезался в могучую фигуру в синем костюме.       — Ну-ка прекратить, юноши, — грозно, под стать своему виду, приказал голос Барнса. Что-то подсказало, что он совсем не зол, а просто озабочен поведением подопечных. Мальчик ойкнул и тихо пролепетал: «Простите, пожалуйста!», однако его слова потонули в общем приветствии директора. Секунду спустя его и след простыл. Руки главы приюта поправили пиджак. Свет поплыл за ним, словно мантия, когда Барнс, наконец, прошагал вглубь столпившихся прямо к арке, за которой скрывалась столовая, и жестом позвал следовать за ним.       Стены в большой столовой подсвечивались закатным солнцем, поэтому не возникло необходимости включать свет. Томас сразу завернул налево в свой излюбленный угол, и только он приблизился к столу, как обнаружил, что за ним уже кто-то сидел.       — Привет? — он подал голос, удивленно глядя на гостя.       Тот оглядел его.       — Привет.       И отвернулся.       Томас примостился рядом с ним. Ему было лет двенадцать, если не больше, и весь его вид говорил, что он и понятия не имеет, чьё это место. Томас поглядел на него ещё раз: от чего-то его лицо казалось ему знакомым. В это время Барнс, как командующий ротой, завёл руки за спину, ожидая, когда галдёж сойдёт на нет. Кто-то всё-таки обратил на это внимание и крикнул, чтобы остальные заткнулись.       — Спасибо, Минхо.       Томас тут же вытянул шею. Чёрная макушка виднелась на одном ряду со смотрителями (имена некоторых Томас уже знал), а рядом с ним сидел Ньют с белым воротником.       — Я собрал вас сегодня не просто так. — начал директор. — Как вы знаете, за окнами уже конец августа, сентябрь уже на следующей неделе, а это значит, что нас ждёт ежегодный шахматный турнир.       И из-за этого он устроил целое собрание? — подумал Томас, закатив глаза и удобнее располагаясь на скамье. Между тем, Барнс продолжал:       — С 1818 года наш приют славится опытными умами, которые прокладывают путь нашему приюту к светлому будущему. — Под светлым будущим директор подразумевал своё стремление превратить приют в интернат с полным правом на образование. Барнс указал широкой ладонью на шахматистов, которые сидели возле окна. Томас мог поспорить, что эти зазнайки его даже в лицо не знали и лишь поэтому ещё ни разу не подошли узнать, почему он прогуливает. — Никогда ещё мы не проводили общественные турниры, которые могли бы быть достоянием не только нашего Дома. Что же касается этого года, то должен заявить, что было сделано исключение, и нам было позволено провести турнир совместно с приютом из Ленсинга.       По столовой прошла волна возбуждённого шёпота. И даже парнишка, что сидел рядом, удивлённо вскинул брови.       — Завтра, в пять часов вечера пройдёт встреча с директрисой Ленсингского приюта и её подопечными. Прошу всех вас направить силы на проявление гостеприимства и уважения к нашим гостям, — хотя бы постараться, — а всё потому, что от решения мадам Пейдж зависит наше будущее, и опозорить имя нашего приюта, моё имя, значит опозорить себя и перекрыть себе дорогу в светлое будущее.       Несколько секунд царила душная тишина в тесноте столовой, пока Барнс обмакивал разгорячившееся лицо платком. Настолько сильно его волновал приезд этой Пейдж и получения права на обучение сирот. Томас нехотя заметил, что невольно зауважал директора. Хотелось бы верить, что тот не преследует совсем другие цели.       — С завтрашнего утра можете ознакомиться с программой, которая будет висеть в холле. Ещё обязан вас предупредить, — если бы не мягкость характера, которая прослеживалась в директоре сквозь толщею его образа, то Томас подумал бы, что задорные искринки, появившиеся на пару мгновений в глазах директора, были строжайшим отблеском, обещающим наказание тем, кто пропустит наказ мимо ушей. — Нас ждут необычные гости. — все заострили уши. Барнс выждал артистическую тишину, сквозь щётку его усов показалась улыбка. — Среди подопечных мадам Пейдж есть дамы.       И тут зародившийся ранее шёпоток перерос в гул и радостные крики. Даже пацан рядом вскрикнул «Да ладно»?! Некоторые всё же отдали предпочтение спокойной реакции, например Минхо и Ньют на передней лавке выглядели довольно спокойными. А, может, они просто узнали от Барнса эту новость раньше и уже успели порадоваться. Появились и те, которые разделяли третью точку зрения: парень, похожий на панка, с другой скамьи перекрестил руки и тихо ругнулся:       — У них у всех спермотоксикоз.       Тут уже Томас не сдержался и поддакнул ему. Они переглянулись и заржали. Лично для него на эту новость было ни тепло, ни холодно, то есть абсолютно наплевать.       Барнс же радовался эффекту, который создал: одна бровь выгнулась, а глаза глядели на парней в довольной усмешке. Но наслаждался он недолго. Тут же наведя строгий командирский вид, он прикрикнул парням сзади, шумевшим особо громко и даже изображающим движения будто поглаживали формы девушек.       — Так, Камчатка, прекращаем вопли. Предупреждаю, относимся с гостями вежливо, особенно с дамами! Не пялимся, не ведём себя, как в зоопарке. Всё, собрание закончено, тихо расходимся и возвращаемся к своим делам. Я сказал тихо расходимся, Кэмерон.       Томас тоже сполз со скамьи и двинулся к дубу возле озера, где его никто не мог найти.       Он спустился по ступеням, прошёл по гальковой тропинке и зашуршал по траве. Она больше не казалась ярко-зелёной, как это было неделю или две назад, а безжалостно выжженной солнцем. И этот факт его удивлял, ведь в Мичигане такого жаркого лета не было уже с десяток лет.       Так и в жизни: живёшь себе, живёшь, а тут на тебе, проблемы в школе, кредиты, задолженности, зависимости, аффективный психоз с горячкой и чья-то смерть. И ты также выжжен, как эта солома под ногами, просто потому что лучи были направлены на тебя, потому что так решила жизнь.       Томас, не оглядываясь шёл вперёд, с каждым шагом забывая о недавней новости и мысленно радуясь, что скоро спрячется в тени многолетнего дерева. И он даже не заметил, как за ним увязался хвост. Только развернувшись, чтобы отыскать засиженное место, он краем глаза заметил фигурку, которая тут же принялась делать вид, что прохаживается по берегу озера.       — Ты что, следишь за мной? — усмехнулся Томас. Это был тот самый мальчик, что сидел рядом с ним. Тот запротестовал:       — Ты что! Думаешь, мне делать больше нечего?       Но при этом он выглядел застигнутым врасплох.       — Ну ладно, тогда я продолжу сидеть в прохладной тени, а ты стой на солнце.       Он разлёгся на траве, как кот, и одним глазом наблюдал за мальчишкой. Почему-то следить за ним было интересно: наверное, потому что он чувствовал, что ситуация в его руках. Уши мальца пунцовели, по шее и лбу стекал пот, и идея жариться, как мясо на огне, его не прельщала.       — Ну так и быть, я сяду рядом, раз ты настаиваешь, — сказал он и плюхнулся рядом. — Но это потому что отсюда вид лучше.       — Как скажешь.       Тишина, такая, какая бывает только в минуты внутреннего спокойствия. Томас настолько к ней пристрастился, что стал избегать любых шумных мест. И это место — между двух корней под дубом, стало особенным пристанищем, укрывающим от шумного мира подростков и обязанностей. Здесь никто его не теребил, никто ничего не требовал.       — А это правда, что ты в комнате с ним?       Томас нехотя открыл один глаз.       — Он здесь важная шишка?       — Типа того. Он был важной шишкой с год назад, а сейчас вдруг утихомирился.       — Не знаешь, почему? — снаружи Томас вёл непринуждённую беседу, но в глубине души понимал, что вопросами двигает зыбкий интерес о личности, с которой он делит комнату. Прошло две недели, а он как будто жил с призраком.       — А ты сам спросить не можешь? Или вы тоже… того? — с опаской спросил мальчик.       — Что, того?       — Ну, не ладите, — ответил он.       Хотелось бы ему поважничать чуть больше, но Томас вздохнул.       — Мы с ним не общаемся. Совсем. — прибавил он, ожидая вопрос про ссоры.       — Ну, он стал странным после драки полтора года назад.       — С кем?       — С Минхо.       Тут уже он полностью раскрыл глаза и серьёзно глянул на собеседника.       — Почему это произошло?       — Точно не знаю, но вроде Галли тоже хотел стать смотрителем в приюте, а Минхо это не понравилось.       — Нельзя ли поконкретней? Почему ему это не понравилось?       — Ну не знаю, потому что Галли жестокий парень, и ему вообще нельзя приближаться к детям, с его-то проблемами с агрессией. А потом бац, и всё, и после драки с Минхо он неожиданно стал странным.       — Откуда ты вообще об этом знаешь? — удивился Томас.       — Легенды и сплетни приюта, — пожал плечами тот. — Тут от силы человек сто, слухи быстро расходятся.       — Ты пришёл сюда только спросить о Галли?       — Ну, — тот покачался из стороны в сторону. Только сейчас Томас отметил насколько он юн. Пухлые щёки, искрящиеся глаза, даже некая игривость в улыбке — незрелая юность да и только. — на самом деле я пришёл, потому что ты выглядишь одиноким. Я это ещё в первый день заметил.       Так вот почему он казался ему знакомым! Это же он тогда бесстыдно глазел на него в столовой.       — Но я смотрю, тебе тут хорошо и наедине со своим эго, тогда я, пожалуй, оставлю вас…       — Да сядь ты уже, — схватив легко за шкирку, Томас усадил его обратно. — Ты единственный, кто подошёл ко мне за эти дни.       Минхо можно было и не считать, ведь поддерживать связь с жителями приюта его обязанность. Несмотря на это Томас всё равно считал его другом, хоть и не близким. Но последнюю неделю они даже не переговаривались, встретились лишь раз, а всё потому, что тот ходил без настроения, полностью ушедший в свои мысли.       — Чак, — протянул пухлую ладошку мальчик.       — Томас.

---○---

      — Подвинься!       — Ебанутый? Ты мне на ногу наступил.       Гул со всех сторон стоял оглушающий. Толпа, установленная по рядам, не блистала воспитанием и хорошими манерами, которым так усердно обучали парней смотрители, и которых особо желал увидеть в своих подопечных Барнс. Особенно в столь важный для него день, когда приют «Family Pier» мог встать на ступень выше. Больше никого приезд какой-то дамочки с Ленсинга не занимал. Всё внимание было приковано к факту, что приедут девушки. Почему-то именно в этот момент Томас задался вопросом, а как вообще парни выживают в приюте без девушек? Рука остаётся верным соратником, а что насчёт чувств? Неужели им удаётся достигнуть близости только после совершеннолетия, когда просто необходимо искать работу и жилье? Это же какое-то насилие. А что насчёт тех, кто по парням? Много ли их здесь и как их отличить от толпы? Скорее всего сложно жить с парнями под одной крышей…       Погода на улице стояла просто ужасная. Зной, пот и мухи. Больше добавлять не хотелось.       Их выстроили в несколько рядов на улице, прямо возле крыльца, для ожидания гостей. Все пихались и толкались, Томас то и дело ощущал чей-то локоть в области рёбер. Минхо и ещё несколько смотрителей (Томас насчитал восьмерых), ссутулившись, следили за клоунадой, но ничего не говорили, устав орать на нарушителей спокойствия. Ньюта не было, Чак стоял во второй колонне, а Галли, на котором Томас всё-таки заострил своё внимание, находился слева в соседней колонне. Точёный профиль, непреклонный как у солдата взгляд. Он глядел перед собой не мигая, и почему-то Томасу подумалось, что ему скучно. Он успел опустить взгляд, прежде чем был пойман с поличным. Краем глаза он видел, что тот глядит в ответ, но не знал, понял ли Галли, что его разглядывали?       Послышался грохот дверей, и показался мистер Барнс в сопровождении старшего смотрителя. Один его взгляд образовал гул в тишину, словно отключили громко играющий плеер.       — Алби, подскажите время, — отозвался Барнс.       Гравий под ними скрипуче заворочался.       — Без пяти, сэр. — низким голосом проскандировал Алби.       Они остановились впереди группы. Директор молча смерил горизонт внимательным взглядом, соединив руки за спиной. Вдали виднелись чёрные ворота.       Прошло пару минут пока они не услышали отдалённый скрип. Наконец, почти минута в минуту, на зелёных Доджах Рэм 1500 заехала небольшая делегация. Вся толпа парней словно затаила дыхание. Две машины объехали круглый цветочный постамент по центру и остановились перед входом, где они и собрались.       Первым вышел мужчина в сером костюме и такого же цвета рубашке. Из-за солнечных очков нельзя было рассмотреть его лицо. Он поправил пиджак и помог выйти из машины женщине. Вот кого-кого, но женщин здесь в округе было не найти. А всё по соображениям Барнса и какого-то комитета. Мол девушек и женщин в качестве рабочего состава лучше не брать, чтобы те не подвергались неприятным ситуациям с юношами. Женщина же эта было словно глотком свежего воздуха. Её образ казался неземным из-за белого-белого платья и такой же шляпки на светлых волосах. Казалось, весь её образ сиял, и даже кожа испускала свет.       — Добро пожаловать, мадам Пейдж.       Рука женщины впорхнула в его большую лапищу, и директор тут же коснулся губами её кисти.       — Здравствуйте, Алан. — улыбнулась она. — Я благодарна вам за гостеприимство.       — Для нас это честь. Как вы добрались?       — Ах, было бы лучше, если бы не жара. Мои дети немного утомились: всего два часа в пути, но дорога вышла не самой приятной.       Донеслись глухие постукивания дверей машины. Перед ними стояли три девушки и один парень. Томас, как и все юноши, стал рассматривать гостей с нескрываемым интересом.       Первая девушка была старше других и стойко выдерживала на себе десятки пар глаз, хотя вид у неё был расслабленный. Сбоку от нее стояла другая, блондинка, которая вняла вниманию по-другому: щёки вспыхнули румянцем, и она приняла решение занять себя в разговоре с парнем, который приехал с ними. Но и он тоже не выглядел уверенным и, судя по всему, сам спасался от обгладывающих глаз. Последняя была самой удивительной. Бледная кожа, чёрные пышные волосы и контрастирующие с ними светлые глаза. Её внимание блуждало где-то не здесь, и она явно не интересовалась недвусмысленными усмешками парней.       Томасу на мгновение стало стыдно: несмотря на замечания, эти полудурки всё равно умудрялись вести себя отвратительно, показывая пальцем и не понижая голос на шёпот. Это заметили и смотрители. Минхо и Алби тут же двинулись между рядов, затыкая болтающих. Когда Минхо прошёл мимо, он подмигнул ему, коротко кивая головой на девушек. Томас усмехнулся, но в этот момент поймал нервный взгляд мистера Барнса, и его улыбка сползла вниз.       Лицо директора, не то от жары, не то от поведения подопечных, стало красным и влажным. Он всё крутился вокруг мадам Пейдж и что-то говорил, стараясь переключить её внимание с балагана. Однако эфемерные глаза этой женщины всё равно обводили галдящих ясным взглядом голубых глаз.       — Позвольте проводить вас внутрь, — донёсся бодрый голос Барнса, который полностью разнился с его внешним видом: с него стекало по меньшей мере так, будто недавно прошёл грибной дождь.       Следом за ними направился и мужчина в сером костюме, он не преминул оглядеть толпу надменным взглядом, который словно кислотный яд просочился даже сквозь очки. Было видно, что он рад здесь находиться, но вовсе не из-за шахматного турнира.       Три девушки и парень проследовали за своей руководительницей, а следом и смотрители юношеского приюта подтолкнули ребят ко входу.       Всё было таким взбалмошным, неправильным, не к месту, что становилось попросту неуютно. Барнс явно это понимал и чувствовал то же самое. Его глаза вперились в мадам Пейдж, он слушал её и суховато кивал, делая вид, что всё под контролем.       Томас остановился в холле, ожидая пока народ разбредётся по комнатам. Стоял гул, словно припасли стадо в стойло. Голова немного трещала от жары и ещё какого-то чувства, которое хотелось игнорировать. Мимо него пролетел Минхо, который вёл гостей. Девушка с чёрными волосами проплыла совсем рядом с Томасом, и он ощутил аромат роз. Он затерялся в ощущении, на секунду позабыв о молоте в висках.       Вдруг она повернула голову в его направлении, и они встретились взглядами. Всего одно мгновение, похожее на сон, и синие глаза исчезли из поля видимости. Кто-то пихнул его в бок, чтобы не мешался в проходе, Томас замешкался, отходя в сторону, поднял глаза в поисках синего марева, но девушка уже поднималась по лестнице.       Холл постепенно пустел. Возвращаться в комнату не хотелось, потому что их негласное условие с Галли гласило о том, что он сейчас находится там, и Томасу пока не следует появляться, поэтому он направился к своему излюбленному месту — дубу. Но увидев там двух мордобоев с первого этажа, он тут же развернулся, не желая становиться грушей для битья. До ужина ещё далеко, вокруг никого не видно на милю, кроме этих долботрясов. Минхо занимается заселением гостей, комната и место под деревом — не вариант.       Ошибочно полагая, что сможет провести время, как всегда, он остановился в растерянности и нахлынувшей безысходности. Накатило раздражающее желание зевнуть, Томас подавил его, сжав челюсти, но поплатился тем, что до боли свело скулы. Ну почему хочется спать, когда не нужно?

---○---

      — Значит, беспокоит сонливость?       — Точнее бессонница. — поправил Ньюта Томас, старательно игнорируя его внимательный взгляд: если проболтается, что нужна седативка, ему хана. Про бессонницу он не врал, хотя сам не помнил, когда ему удавалось спать, а когда нет, но бывали дни, когда его нельзя было поднять с кровати, или наоборот, когда он не мог заснуть всю ночь. Последствия его выбора, на которые он обречён по собственной глупости.       Томас сидел в кабинетике на первом этаже, набитом всякой врачебной всячиной. Он не придумал ничего другого, как нагрянуть и обследовать потаённую и одновременно желанную сторону этого места: настоящий кладезь, который поможет ему справиться с одиночеством.       Допивая второй стакан кофе, Ньют откинулся на кресле и дружелюбно, но молчаливо посмотрел на Томаса, который безмолвно глядел на него в ответ. Ньют казался странным. Расстроенным, прямо как пианино. Безусловно, держался хорошо, даже улыбался, но как-то нервно. Плечи напряжённо застыли в одном положении, будто его вот-вот схватят с поличным. Создавалось впечатление, что он прячется за столом.       — Ты общаешься здесь с кем-нибудь? — наконец спросил он, спустя пару минут молчания. Ньют растягивал время, решительно приняв позицию не принимать какие-то активные действия.       — Да, конечно, — кивнул Томас. Его привели сюда отчаянные меры — скука со смесью ломки, и поэтому его не волновало, что он говорит, ведь ложь очень даже обратимый процесс.       Ньют, даже если и понял, что он лжёт, не подал виду, понятливо закивал и сложил пальцы домиком.       — С кем, например?       — Да много с кем. Каждый день — новое знакомство. Только вот я имён не запоминаю, поэтому с кем именно таскаюсь, не могу сказать.       — Вечно общаться с кем-то новым не получится — люди просто-напросто закончатся, — позволил себе шутку Ньют. — В приюте не более ста человек. А ты здесь две недели. Рано или поздно перезнакомишься со всеми и запомнишь имена.       Кажется, его поймали.       — Так… Для чего эти штуки? — спросил Томас, наугад ткнув на металлические клещи.       — Интересуешься устройством по отрыванию языков? Думал, тебе нужна моя помощь.       — Интересуетесь моим социальным прогрессом? Думал, вы дадите мне что-то типа снотворного. — не остался в долгу Томас. Тот ничего не ответил, но уголки его губ дёрнулись в улыбке.       — Это хирургические щипцы для захватывания тканей, — беря в руки страшный предмет, объяснил Ньют. — И когда я говорил, что они могут оторвать язык, то не шутил. Однако… Эта вещица лишь музейный экспонат в этом кабинете, а также успешный запугиватель нарушителей порядка.       — Хитрó.       — Не то слово.       Они просидели пару минут в тишине, слушая тиканье часов на тумбе.       — Томас, зачем ты пришёл? — тихо, но вкрадчиво поинтересовался Ньют.       — За снотворным или типа того, есть Валокордин?       — Я могу с лёгкостью дать его тебе, но советую задуматься: это всё, что тебе сейчас нужно от меня или нет? Сна-то ни в одном глазу…       — Это только так кажется. Так дадите или нет?       Тот вздохнул как-то обречённо. Он потёр виски, а потом одёрнул руки.       — Я был бы рад, если бы ты признался мне сейчас, что тебя действительно волнует, Томас. И желательно как можно скорее, потому что меня ждёт работа.       — Что-то я не вижу длинной очереди к кабинету психолога… или кто вы там.       — Работа заключается не только в этом.       — А по-моему в том, чтобы наконец дать мне типа дозу снотворного или что вообще есть. — не унимался Томас. Он думал, что его выдержке можно было позавидовать, ведь внешне он совсем не подавал виду, что его хоть как-то раздражает медлительность этого медика, однако вопреки всем стараниям, Томас всё-таки обнаружил, что его правая нога сотрясает пол, от чего трясся стол и некоторые предметы на нём. Он тут же успокоил волнение, а Ньют, словно прочитав его мысли, опустил глаза на успокоившуюся ложку в пустой кружке — по его взгляду было понятно, что тот поймал его на крюк внимательности. Время остановилось на мгновение, тишина опала на комнату лёгким осадком. Они помолчали, но Ньют опять заговорил, только значительно тише:       — Знаешь, в чём заключается наша проблема? В том, что твоя бессонница… или сонливость вовсе не так просты.       Томас мысленно закатил глаза.       — Ещё я заметил, что ты постоянно один.       Как он мог это заметить, если даже не ходит в столовку вместе с приютскими, начал распаляться Томас, но подавил желание перебить его глупые слова, а лишь сверкнул глазами. Ньют тем временем продолжил нравоучительным тоном:       — В столовой сидишь один и проводишь время в одиночестве. И я уверен, что всё сказанное тобой про друзей — ложь.       — Вы меня вообще не слушали? — стул под ним скрипнул.       — Вернёмся к сонливости. — Ньют был непреклонен. — Сон — безопасный, не энергозатратный способ организма закрыться от окружающего мира. Я уверен, что с момента приезда сюда ты неоднократно испытывал желание вздремнуть днём, не так ли? И ты здесь, потому что больше не с кем поговорить. А поговорить не с кем, так как нет друзей. Ты закрыт. Поэтому и другие закрыты к тебе. Ты считаешь себя другим, не таким, как другие дети. Теперь вопрос, — Ньют откинулся на спинку кресла и перекрестил руки, внимательно скользя уставшими глазами по лицу Томаса. — почему ты считаешь себя таковым?       Томас опешил. Плечи, спина — онемели. Что-то внутри ядовито завертелось. Тот произнёс всё на одном дыхании, слова вонзились в плохо продуманную ложь Томаса и разорвали её. Что ж, против этой речи аргументов нет.       И как всё-таки от сонливости Ньют пришёл к теме одиночества? Как не попасться? Что ему ответить? Что он считает себя таким, потому что до сих пор не признаёт себя сиротой? До сих пор не может поверить, что остался без семьи? Что единственный дом, маленькая светлая квартира в Чикаго, где он жил вместе с матерью, теперь принадлежит другим людям? Что её, — её — больше нет рядом? Что эти ничтожные семьи, приюты никогда не заменят тепло рук? Или то, что он клянчит этот ёбаный Валокордин, потому что больше не может себя сдерживать?       Сон как рукой сняло.       Он сглотнул, скулы стянуло в болезненном спазме. Внутри стало так тяжело, будто всё нутро стремилось вниз, к земле под дощатым полом и фундаментом. Лишь бы Ньют не увидел его горящих щёк.       Украдкой Томас поднял на него глаза. Тот забылся на пару минут, видимо собственные слова заставили его задуматься: глаза были опущены, он рассматривал свои руки под столом, потирая их. Вдруг он вздохнул, а Томас слегка вздрогнул от неожиданности: всё-таки он не хотел изливать перед ним душу, а этот разговор изрядно вымотал, хоть и продлился недолго.       Ньют выдвинул ящик стола, покопался в нём и наконец продемонстрировал то, что искал. Баночка, полная белых таблеток, приковала его взгляд.       Ньют внимательно наблюдал за его стеклянными глазами, пригвождёнными к баночке.       — Хоть и не в жидкой форме, но такой же действенный. Я дам тебе дозу на сегодня, но с условием, что ты расскажешь, чем обычно занимаешься и с кем общаешься.       Что за глупые условия. За кого он его принимает? Безусловно он будет согласен: перебить желание мозга закинуться и отключиться казалось первостепенной задачей. Если Томас не сделает это сейчас, то к чёрту Ньюта, к чёрту Галли, который явно наслаждается уединением наверху, к чёрту Минхо и Барнса с их законами и запретами, он помчится прямо наверх и проглотит оставшийся викодин, откладывающийся на чёрный день, и, наконец, впервые за трёхнедельное странствие по реальному миру, он вернётся в мир кино и фейерверков, вселенского расслабления и звёзд на потолке. Мысли ускакали галопом, как дикие лошади, прямиком в комнату двести четыре, поэтому он не сразу услышал, как Ньют его позвал.       — Да-да, конечно. — быстро пробормотав, закивал Томас, оторвав наконец глаза от белых пилюль. — Так… Я общаюсь с Чаком. Он кажется мне самым адекватным среди остальных парней. Ещё он добрый и, кажется, тянется к таким изгоям, как я. Обычно хожу в шахматный клуб и сижу под дубом возле озера … и общаюсь с Чаком. Иногда, бывает, и с Минхо.       Ньют обдумывал его слова, его губы слегка дёрнулись, будто в вопросе, который стал для Томаса привычным: а с соседом своим общаешься?       — С Галли я не разговариваю, — выпалил он, опережая срывающийся с его губ вопрос. Ньют уставился на него в недоумении.       — Понятно, — коротко кивнул он и снова опустил глаза.       Господи, зачем он вообще сюда пришёл? Просто завалился бы ночью, взломал замок да и утащил бы с собой пару таблеток, да нашел бы ещё чего получше. Сейчас же приходится сидеть в этой липкой, стыдливой атмосфере.       — Ну так что… — начал было он, спустя минуту, но дверь позади него отворилась и раздался относительно низкий с хрипотцой голос, который вмиг заставил корпус Томаса застыть в одном положении.       — У Бена сломан нос, узкоглазый приказал тащить медикаменты. Где они?       — В углу, — тут же среагировал Ньют, указывая на ящик со стеклянной дверцей.       Томас постарался расслабить тело, сесть поудобнее, хотя бы сделать вид, что присутствие Галли его не взволновало. Но когда Ньют впопыхах выложил одну таблетку на столе, он напрочь забыл о его существовании.       — Можно две… три? — тут же поправил он, напрягаясь до предела: если Ньют окажется милосердным, то это спасет Томаса и от бессонницы, и от частых пробуждений ночью, да и вообще от всего.       — Что? Зачем? — Ньют приподнялся на стуле, видимо готовясь уходить. Томас вскочил за ним. Плевать уже хотелось на Галли и на то, что тот подумает.       — Ну вы же сами всё сказали, — пытаясь сосредоточить внимание на себе, Томас ловил глаза Ньюта, который словно специально не смотрел на него. — что плохо сплю и так далее.       — Спасибо за еще одно открытие, Томас, оказывается сон ещё и беспокойный. Учту. — он открыл чемоданчик и быстрыми движениями забрал из рук Галли средства первой помощи.       — Да разве это доза? — вдруг вспылил Томас, чуть не опрокидывая стул позади себя. Для чего он распинался всё это время? — Одна таблетка, ты серьёзно?!       Тот проигнорировал его крик и личное обращение.       — Я дал тебе столько, на сколько ты был честен со мной, — спокойно ответил Ньют. С удивительной ловкостью он был наготове и уже закрывал чемоданчик.       Со стороны коридора донеслись быстрые шаги. Через щель незапертой двери послышались голоса. Мимо пробежал смотритель, а с ним ещё шайка мальчиков. Дверь скрипнула и внутри оказалось ещё два человека — тот самый темнокожий парень по имени Алби, больше похожий на шкаф, чем сам предмет хранения с ним по соседству, и Минхо, который казался запыхавшимся и обозлённым.       — Какого хера ты так долго?! — обратился он к Галли, облокотившегося на шкафчик. С расстояния нескольких шагов Томас определил, что тот выше него самого на целую голову. Он был в белой майке и чёрных джинсах и это показалось бы неуместным, если бы не жара, царящая на улице.       — Чтобы ты доебался, узкоглазый.       А ведь почти также он сам ответил Минхо в первый день.       — Тебе было сказано донести до Ньюта информацию за пару минут, урод.       Минхо как с цепи сорвался. Он преодолел пространство и чуть не налетел на Галли с кулаками, если бы не старший смотритель, придержавший его за ворот футболки, и Ньют, который упёр руки в его плечи, встав между ним и Галли.       — Удивительно, как тебя легко вывести из себя. Сдаёшь позиции, — продолжал глумиться он, выглядывая из-за плеча Ньюта с мерзкой улыбкой.       — Заткнись Галли, — осадил его Алби. — И ты тоже прекращай. — он тряхнул Минхо за футболку. — Как бабы себя ведёте. О какой помощи детям идёт речь, если вы за собой проследить не можете? — прорычал он. — Ньют, бегом в столовку, там у парня крови натекло с целое ведро.       Алби кивнул на выход, и Ньют, направляясь к двери, обратился к Томасу:       — Позже договорим.       Он кивнул на стол, где белела одна кнопочка Валокордина. Томас тут же двинулся за ним, хватая за плечо.       — Но Ньют… — вспылил он, но тут же наткнулся на острый взгляд Алби, который возвышался над ним, как скала. Со спокойным выражением лица, Ньют развернулся к нему и медленно отчеканил:       — Научись говорить правду, Томас, тогда и поговорим.       — Сидите здесь, — приказал Алби, пропуская его в коридор и сурово одаривая Галли и Минхо взглядом а-ля «двинетесь, и я вас лично пригвозжу к месту».       Минхо тяжело дышал, как укрощённый дикий мустанг, но молчал, зная, что его слова в данной ситуации не повлияют на старшего смотрителя. Галли стоял в углу и сверлил взглядом его затылок.       — А ты, — он указал на Томаса. — смотри за ними, чтобы не началась драка.       — Алби, — вмешался Ньют. — я не думаю, что это хорошая идея…       Но тот его перебил. Чёрные глаза Алби стали ещё темнее.       — Пусть только попробуют устроить драку, прошлое наказание покажется им лёгкой поркой.       Дверь за ними с грохотом закрылась, из-за чего стеклянные дверцы, за которыми скрывались лекарства, задребезжали. Комната превратилась в одно гудящее пространство — настолько тихо стало после громыхающего голоса старшего смотрителя.       Минхо с непроницаемым лицом плюхнулся на стул возле самой двери.       — Я не удивлён, что это произошло во время твоего руководства, — подпустив в голос яду, усмехнулся Галли с противоположного угла. Хитрая ухмылка совсем не вязалась с тем образом, который Томас успел ему придумать, а именно он казался большим, молчаливым и хмурым великаном, исполняющим роль наблюдателя. А вовсе не тем человеком, готовым подтрунивать над персоналом. Хотя за что-то же его здесь не любят.       — Заткнись, от меня хотя бы дети не убегают. — плюнул Минхо. Томас видел его таким впервые. Злым до побеления костяшек.       — Они просто знают, кто имеет власть, а кто нет. А ты даже этого продемонстрировать не в состоянии.       — Я в состоянии показать свою власть над тобой, если не заткнёшься.       Нет, эта нелепая таблеточка, качающаяся из-за плотных испарений воздуха от двух пышущих ненавистью друг к другу людей, не была способна заглушить его мысли. Томас не слышал, о чём болтают эти двое. Он был зол на Ньюта, что тот не дал ему несколько штук, был зол на Галли, который находился в комнате весь день, был зол на Минхо и Алби, которые бесцеремонно ворвались в кабинет. И он видел её, двояковыпуклую пилюлю, однако хотелось большего.       Игнорируя пылающую искрами дискуссию, он медленно придвинулся к столу Ньюта, стараясь не привлекать внимание. Но Галли и Минхо были слишком заняты друг другом, чтобы заметить его перемещения.       — Я весь в нетерпении.       — Видимо сломанного носа тебе не хватило.       Томас придвинулся к тому ящику, из которого Ньют выудил лекарства. Он не был заперт, и Томас с лёгкостью выдвинул его и обнаружил то, что искал. Целая баночка выглядывала из-под каких-то бумаг.       — О, нет. Он в порядке, — смешливо произнёс Галли, коснувшись переносицы. — Что нельзя сказать о нём.       Томас потянулся к ней, и его рука случайно смела бумаги в сторону. И тут его сердце пропустило один удар: рядом с Валокордином было кое-что ещё. Флуоксетин, или как его называют здесь — прозак. Что делают антидепрессанты в ящике у Ньюта? Он вытащил парочку и скрыл в рукаве толстовки, а как закончил, обнаружил, что в кабинете царит тишина.       — Томас? — позвал его Минхо. Он поднял голову и увидел, что тот глядел на него в недоумении.       — А что, мне лучше слушать ваш срач? — нашёлся он в ту же секунду, с вызовом поглядев на смотрителя.       — Не шарься, это личные вещи Ньюта.       Личные вещи, значит.       — Да я понял, понял.       Он небрежно задвинул ящик и демонстративно медленно направился к выходу, получив, наконец то, что хотел, даже лучше.       — Ну что ж, раз драки не будет, значит не будет и веселья, — со скукой протянул он. Минхо вскочил со стула.       — Куда это ты?       — По делам, — первое, что пришло в голову, бросил он. Эти «дела» грелись у него в рукаве. Минхо, ещё не отошедший от угасающей злости, вспылил снова.       — Алби приказал сидеть здесь. Значит, сиди здесь.       — Я не его цепной пёс. — процедил Томас. — И не собираюсь слушаться чьих-то приказов.       — Пусть идёт, — вдруг сказал Галли. Томас перевёл глаза на его фигуру в углу. Солнце за окном садилось, в комнате стало темнее, а в том месте, где сидел его сосед, стало совсем темно. Они встретились взглядами, и почему-то ему показалось, что Галли видит его насквозь. И Минхо его послушался. Он просто не стал преграждать дорогу, и Томас покинул душное помещение. Только добравшись до второго этажа, он смог нормально выдохнуть и успокоить сердце.       Второй раз он оказался в непонятном положении несмышлёныша, глупца, которого, словно обводили вокруг пальца.       Он не мог понять, не мог просочиться внутрь этого неизвестного ему мира. Из-за несостоятельности своих знаний о внутренней конструкции механизма этого места Томас видел себя неподходящей деталью. И Ньют был прав, он чувствовал себя другим. Чувствовал себя уязвимым, запертым в коробке с другими жертвами жизни.       Только одно спасало его. Что-то крошечное и что-то очень действенное.