Пристанище

      Отбивая такт ногой о ножку кресла, он смотрел куда угодно: в окно, на стол, зеленый ковролин, но не на фигуру напротив, окаймленную светом из окна. Твидовый пиджак, отблески от очков, большие ладони. На данный момент это всё, что ему удалось выделить о директоре приюта «Family Pier». Сейчас они молчали, но, судя по постукиваниям ребром обручального кольца по столу в надежде привлечь внимание, Томас осознавал, что от него ожидали ответ.       — Ты побывал во многих местах, не правда ли? — Бодро поинтересовался голос. После ночи на заднем сиденье древнего Плимута ответ снисходил к нервному вздоху: отвечать не было сил, хотя можно было показать синяки на заднице, полученные от тряски по дороге в эту дыру. Они-то точно должны стать льготным дозволением пропустить этот тупой разговор. — Вермонт, Индиана, Невада. Совершенно не похожий климат, разная природа.       — Типа того.       Попытка завязать разговор пока считалась провальной.       — Бывал я пару раз в Неваде. Летом температура поднимается за сто двадцать градусов! Сумасшествие! — большие ладони замаячили в воздухе. — Где же тебе больше всего понравилось?       — Да везде было прикольно. — он упирался подбородком в ладонь, поэтому из его рта донеслись зажёванные слова.       Директор скрипуче усмехнулся.       — Это хорошо, хорошо. Во всяком случае было бы намного лучше, если бы не обстоятельства, при которых тебе было «прикольно». — он притянул к себе пачку документов. — Сразу должен предупредить: опустив факт, что приют юношеский, у нас побои, кража, клевета, драки не поощряются. Все сотрудники — специалисты своего дела, и тебе не придётся быть ни агитатором, ни жертвой, как это обычно бывает. Наша система подразумевает дружескую компанию, понимаешь? Мы все — мужчина обвел руками свой кабинет, словно он вмещал в себя все двухэтажное здание, — друг другу семья, от этого и запрет на бесчинства. Кивни, если понял. Так вот, — продолжил он, завидев сухой кивок. — в нашем приюте курить, пить, ругаться запрещается. Если у тебя есть какие-то проблемы и зависимости из прошлого… — он глубоко вздохнул, а Томас ощутил, как этот жест коротко описал тяжесть его проблем. — тебя всегда могут выслушать и помочь. Если не хочешь так, то обращайся к нашему медику. Ты видел его сегодня утром. Он у нас и психолог, и психиатр, и врач первой помощи в одном комплекте. — зажёвано сказал директор и задумчиво почесал за ухом.       Томас же вспомнил светловолосого парня, с которым столкнулся возле входных дверей. Тот уронил ключи, а он не преминул их поднять.       — Непослушных мальчиков заселяем к тихим. — продолжил директор. При упоминании мальчиков захотелось скривиться от отвращения, оставалось надеяться, что директор не был педофилом, настолько сладко прозвучало. — Мы посовещались и приняли решение… — перекинувшись взглядом с одним из работников приюта, стоявшим за спиной Томаса, он откинулся на кресло и выдвинул ящик. Послышался звон. — …что в твоём случае комната двести четыре будет подходящей. Взрослый корпус. Обижать не будет, он почти не разговаривает, ведёт себя примерно, по крайней мере сейчас. Думаю, от вас я проблем не наберусь: уж очень ты производишь впечатление воспитанного юноши, несмотря на угрюмый вид. — его губы дрогнули в улыбке, и он кивнул на бумаги перед собой, где лежали заметки о временном проживании в семье религиозных фанатиков. — Но это так, мои старческие заключения…       Половина его слов бесследно растворилась в первых лучах солнца нескончаемого утра. Сложно сказать какое было лицо у мистера Барнса, Томас его толком не мог рассмотреть. Не глаза, а темные пятна, не рот, а тонкая линия. Привлекали своим свечением только торчащие волосы и ворсинки потрепанного пиджака.       — Томас… — твид зашуршал, снова фокусируя его внимание на широких плечах и больших ладонях. — Надеюсь, мы не будем ссориться, и тебе у нас понравится.

---○---

      — Ну, добро пожаловать, новичок, — хлопок по плечу показался больным. Томас тихо вздохнул и поплёлся на второй этаж за раздражающе активным парнем. — Давай-давай. Ноги в руки и за мной.       Это место отличалось от того, что Томас представлял, когда узнал о решении департамента. Он воображал голые больничные стены, кафельные полы, пустые коридоры и внимательные взгляды смотрителей, но совсем не обшитые тёмным деревом стены. Они были довольно высокими, особенно здесь, на первом этаже, где располагалась широкая лестница, ведущая на второй этаж. Добравшись до первого пролёта, парень бодро произнёс:       — Я Минхо — главный смотритель всего второго этажа. Тебя как звать?       — Мешок с костями, Обдолбыш, Чудак, — выбирай что хочешь. — лениво протянул Томас, еле держа на весу свои пожитки. Парень выгнул бровь.       — Надеюсь, второй ник ты получил не потому, что закидываешься.       Желудок внутри чертыхнулся, но Томас быстро мотнул головой.       — Ну смотри. — Минхо изменился в лице: тонкие брови нахмурились, он покачал рукой с оттопыренным указательным пальцем, совсем как перед провинившимся ребёнком. — Тут с этим строго: глазом не успеешь моргнуть — сразу выгоняют.       Томас кивнул. Пока они проходили подступенок, уходящий влево, он успел мельком глянуть на Минхо и с интересом дёрнуть бровью: тот был довольно молодым для главного по крылу. Барнс говорил, что все сотрудники — специалисты своего дела. Но разве обучение в таких местах не проходят несколько лет? Неужели этот парень исключение?       — Мы с тобой одного возраста, как ты можешь быть сотрудником приюта?       — Спасибо за столь лестную оценку. — мелькнула лисья ухмылка. — Польщён, что в твоих глазах выгляжу младше. Мне давно уже за двадцать, а если быть точнее, двадцать пять. Обучение проходил сразу после совершеннолетия. Как видишь, остался работать. А тебе сколько лет, малой?       Малой? Ещё чего. Безусловно, хотелось выставить себя в лучшем свете, но врать было бесполезно.       — Шестнадцать.       Минхо присвистнул.       — Ты тут ненадолго.       Первый, кто действительно оказался прав, подумал Томас, заворачивая за угол. Ни у одной из семей он долго не задерживался, хотя они с жеманными улыбками твердили обратное: «Дорогой, надеемся, ты обретёшь в нашей семье своё конечное пристанище!». Он не уверен, что и здесь проживет больше полугода. А ещё, судя по правилам приюта, которые здесь по силе казались ему не слабее, чем конституция США, он не продержится и больше месяца, может, пары недель, скрывая свои глаза-бусинки после традиционки в виде небольших пилюль из жестяной коробочки. В последнее время он не употреблял.       По правде говоря, из-за этого всё вокруг ощущалось фантастически остро.       Комната двести четыре находилась в середине коридора. Завернув в левое крыло, Томас отметил, что все двери были закрыты, а в правом крыле, где, как он предположил жили мальчики помладше, открыты. Несмотря на то, что было всего пол восьмого утра, мелкие уже сновали из комнаты в комнату.       — А ты это, — после паузы начал Минхо. Он почесал затылок. — ну, сюда же просто так не попадают.       — Я просто сирота, ничего необычного. Ты?       Перед «сиротой» он сделал короткую паузу. Если Минхо и заметил его промедление, то не подал виду.       — Тоже сирота. Ещё были намёки на СДВГ в детстве. Ща всё нормально.       Дети с отклонениями — изысканная фишка американских приютов. Сюда отправляют неисправных, сломанных или ненужных, как сам Томас. Органы опеки таскали его по семьям, и только в самый последний момент решили послать в это место. Другого выхода больше не было. Сотрудники Департамента по оказанию помощи детям со временем стали для Томаса обычным делом. Одни и те же рожи каждый раз, когда его забирали с прошлого места жительства, говорили о том, что он их изрядно помотал. Фло Миллер и Генри Гальперн — двое привязанных к нему сотрудников из опеки, которые во всех красках знали о его намерениях побесить государство, наблюдали за этим с нарастающим раздражением, но ничего не могли поделать. Она — афроамериканка, он — еврей, Томас — сирота с дефицитом внимания. Он понял, что из них получилась бы прекрасная компания, когда сидел с ними в кафетерии, во время переезда в Индиану. Но сейчас он, хоть и с трудом, но мог бы о них забыть, так как приют «Family Pier» — конечная станция его сумасшедшего странствия.       Минхо поискал в кармане ключи.       — В общем так, малой. Если что-то понадобится, обращайся ко мне. Если что-то не нравится, обращайся ко мне. Хочешь сбежать, суициднуться, обдолбаться — обращайся ко мне. Понял?       — Что, предоставишь всё в одном комплекте? — усмехнулся Томас.       — Я предоставлю тебе пиздюлей. Нас обучают, сотрудников. Как оказать первую помощь, первую психологическую помощь и так далее. — Ему показалось или на лице Минхо проступили нотки родительской опеки? — Поэтому реально без шуток. У нас тут разный народ водится. Ну, или если не ко мне, то к Ньюту, медику нашему. Мозги вправляет отлично, после разговора с ним хочется жить полной жизнью, жрать сахар и срать бабочками.       Минхо повернул ручку двери и открыл ему мир небольшой комнатки с плотным воздухом. Она была продолговатой к дальней стене, узенькой по сторонам и вмещала не так много мебели. Тишина, спёртый воздух, духота, пустота. Неплохая комбинация для начала.       — Как хорошо, что его не застали, — пробормотал Минхо, выдыхая. — Располагайся. Так, — он пропустил Томаса в комнату, а сам остался стоять возле двери. — Завтрак в десять, обед в час, полдник в четыре и ужин в восемь. Душ общий внизу. — Он обвёл комнату странным взглядом и напоследок кинул: — Всё, бывай.       Томас не стал придумывать различные значения его поведению. Оставаясь в полной тишине, он развернулся лицом к центру. Ему ещё не приходилось жить в комнате, которая принадлежала сразу нескольким людям. Не считая того случая, когда он пребывал в Техасе в обычной семье протестантов, у которых в доме на каждом этаже висели цветастые ручные полотна с Фрэнсисом Мэйкмаем, а на столах выделялись выписки про Учеников Христа. Однако даже святые символы не спасли его от комнаты на втором этаже: олицетворения самого настоящего девятого круга ада. Томас делил её с настоящими дьяволами, которые творили всякую херь за спиной ничего не ведающих родителей. Первый закидывался, второй грабил, а третий, хоть и был малолеткой, но, судя по злой ухмылке, которой одаривал Томаса, когда они натыкались друг на друга, было ясно, что и он не далеко уйдёт от сводных братьев. Возможно, Джефферсоны специально брали самые отбитые экземпляры, чтобы в конечном итоге превратить их в выставочные экспонаты, но что-что, а следить за этими отморозками у них получалось из рук вон плохо. Томасу не потребовалось много ума взять вину на себя, когда мелкий сжёг сарай. Шагая вразвалочку к такси под яростные взгляды «братишек», он чувствовал свободу и немного угрызения совести из-за кислых мин Фло и Генри.       Сейчас было раннее солнечное утро и, стоя посреди комнаты, он отметил, что окно, запертое на все замычки, выходило на запад. Стёкла были заклеены газетами, поэтому было довольно темно.       Параллельно друг другу располагались кровати (одна из них была покрыта лишь матрасом). Пара шкафов, кресло и, на удивление, трёхстворчатое зеркало. Оно немного запылилось, но Томас смог уловить свой сонно-недовольный образ за барахлом, который занимал весь письменный стол. Из-за зеркала тумба походила на чудаковатого вида старое трюмо, усыпанное горой антиквариата. Пожалуй, больше отметить было нечего, кроме отсутствия своего соседа.       Он разложил вещи по ящикам, пошарился на полках, отмечая, что у его сожителя какая-то мания на мелкие вещички и инструменты, и спустился вниз. Мистер Барнс ещё в кабинете сказал, что каждому разрешалось гулять по территории приюта, потому что местность была огорожена витым железным забором.       Время близилось к полудню, когда он устало потянулся на лавочке, куда пришёл подремать. Площадь приюта оказалась не совсем маленькой, какой представлялась до заезда. Главное здание находилось почти по центру. Его было заметить не сложно: оно выделялось среди листвы алым кирпичом. Вокруг него простирался парк, похожий на заповедник, а в западном углу даже было озеро, которое Томас поначалу счёл за заросшее болотце с кувшинками.       Вскоре раздался звонок, не такой, какой обычно бывает в школах. Мужчина в ослепительной от солнца рубашке трезвонил золотистым колоколом и звал на обед. Завтрак Томас пропустил, потому что желудок тогда не был готов переваривать осознание нового места жительства, но сейчас он глухо надрывался, и ничего не оставалось, как усыпить его желание.       Заталкивая в рот рагу, Томас пялился в стену напротив, стараясь игнорировать взгляды и перешептывания. Среди болтающих детей и гогочущих подростков он мог показаться сжатой, испуганной и невзрачной блеклой точкой в углу, способной в любой момент ощетиниться в кляксу на любое вмешательство. Он не спал пару дней, помышляя о своём будущем, и сейчас, скорее всего, под глазами зрели синяки. В таком случае он выглядел хуже, чем мог себе представить. Но спать не хотелось, так как организм передвигал шестерёнки совсем как навороченный механизм и не давал его бдительности ослабнуть.       Один пацан, лет двенадцати, взирал на него глазами-блюдцами так, что хотелось так зыркнуть на него, чтобы тот потом вообще не смел смотреть в его сторону, но Томас вовремя сумел подавить это ядовитое желание, которое проглотил вместе с вишнёвым компотом.       Поднявшись наверх и плюхнувшись на голую кровать, он чувствовал, как сознание отвлекается на смех в коридоре, скрип кровати или половицы, или вовсе на шум деревьев за окном. Всё казалось ярким. Всё было громким. Томас не мог зациклиться на чём-то одном, втыкая в молочный потолок. Хотелось спать, вместе с этим чем-то заняться, но он не мог ни подняться с кровати, ни заснуть. Среди сумбурных мыслей, мельтешащих внутри черепной коробки, только одна казалась адекватной: он обладает достаточной силой воли, чтобы не заглядывать под кровать в поисках заветной коробочки.       Прострадав весь вечер, Томас в третий раз за день пошёл есть. Так часто его не кормили даже в приёмных семьях. Удивительно, но аппетит сохранился, даже при лёгкой ломке.       На ужин был мятый картофель, горох, грибы, индейка и яблоко. Оглядевшись по сторонам, он чуть не присвистнул. Такое для него было редкостью, к тому же и порция была заметно большая, не уступала громоздким обеденным блюдам.       В столовке, которой столовкой-то называть не хотелось из-за её английского интерьера, он снова уселся в угол, подальше от взглядов. С такого расположения было удобно наблюдать за жителями приюта. Здесь были мальчишки разных возрастов, но отсутствовали самые младшие. Средний возраст детей, покидавших приют — шесть лет. Но в этом месте таковых не было, лишь дети с двенадцати до восемнадцати, что довольно странно, подумал Томас, ведь полные права государство предоставляло по достижению двадцати одного года.       — Осталось пять минут до начала шахматного клуба, шпана, у вас тут пир что ли? — вдруг раздался громогласный возглас Минхо с другой части столовой. Уйдя в размышления, Томас не заметил, как столовая почти опустела, и остались одни старшики да группа из человек десяти младших. — Бегом-бегом!       Он указал на дверь властным жестом. Под его надзором стайка мальчишек заскрипела стульями, отнесла посуду на мойку и быстрым потоком направилась к выходу. Минхо вздохнул, хотел было уйти, как встретился с Томасом взглядом. Не прошло и несколько секунд, как тот уже приземлился напротив, принеся с собой аромат компота и весёлой искринки.       — Чё киснешь?       — Жду, пока подойдёшь и начнёшь доставать.       — Только вылез из памперса, а уже огрызаешься?       — Скажи, какого это иметь детей в двадцать пять? — не остался в долгу Томас.       Минхо хмыкнул.       — Расскажу, когда алкашку сможешь покупать.       — Ну, когда сам сможешь купить алкашку, не показывая паспорт, тогда и поговорим, а сейчас завались.       — У нашего малыша прорезались зубки? Ай-яй-яй. — он состроил отвратительную гримаску и пригрозил ему указательным пальцем. Совсем как утром, подумал Томас. — Малышу Томасу нельзя спорить со старшими. Тем более со старшими сотрудниками. — расползлась хитрая улыбка, Минхо ткнул себе в грудь. Мгновение, а Томас тупо пялился в место, куда он указывал, но видел лишь черноту ткани футболки. Минхо вопросительно уставился на него. Заметив отсутствие бейджика, он постарался скрыть лёгкий стыдливый румянец — следствие неудачного пижонства. Смотритель отвернулся и нарочно громко засмеялся. — Ты не робкого порядка, да, новичок?       Кажется, теперь их отношения сдвинулись с точки «надзиратель-подчинённый».       — Почему тут дети только до восемнадцати лет? — сменил тему Томас, указав ложкой в сторону.       Минхо оглядел оставшихся ребят.       — Ну, мы не в Пуэрто-Рико, Миссисипи и Колорадо. Здесь, в Мичигане, по-другому, тебя вышвыривают сразу как стукнет восемнадцать. Но скажу так, мы на пути к увеличению возраста до двадцати одного. Барнс добивается этого всеми силами, но пока, — он дёрнул плечами. — тишина. Этого ждут многие, в том числе те, кто уже на подходе ко взрослой и самостоятельной жизни. Только вот в чём загвоздка: если твоя милая мордашка не покинет это место до совершеннолетия, то на выходе ты остаёшься без средств для существования. Поэтому, чувак, постарайся, чтобы тебя забрали, и поскорее. Тебе, как никак, осталось всего два года.       — Ты как будто предрекаешь мою смерть. — мрачно заметил Томас, гипнотизируя недоеденный горошек. Даже не два года, а год. Слова Минхо насторожили не на шутку: время может пролететь незаметно, и что ему тогда делать? Даже если его снова захотят усыновить, разве предыдущий опыт не доказал, что это не самый худший вариант событий? Неизвестно какая семья может попасться в следующий раз. И проверять это Томас не желает. Другое дело найти работу и жильё в городе. Но кто его отпустит, если ему нет ещё восемнадцати? — Как далеко отсюда до города?       — Какого? — невнятно спросил Минхо: он жевал что-то с тарелки Томаса и даже не скрывал этого. — Здесь Лудингтон недалеко. Вулф-Лейк, Маунт-Плезант в двух часах езды.       — А… Детройт?       — Не знаю. — прочавкал он, а потом добавил: — Знаю только, что город стоит на границе с Канадой.       Они замолчали; столовая совсем опустела к тому моменту, как Томас, наконец, отвлёкся от разговора и огляделся. Пустой она нравилась ему намного больше: красивая, тёплая от съестных паров и по-своему величественная. За окном ветер играл с ветвями орешников, а вдали блестело зеркало озера.       Он снова повернулся к Минхо, который, как оказалось, сверлил его взглядом.       — Как там твой сосед? Успели найти общий язык?       — Я ещё не видел его.       Лицо Минхо растянулось, он недоверчиво на него покосился, но промолчал.       — Сейчас почти два часа дня, — задумчиво произнёс он, быстро глянув на наручные часы.       — И что?       Тот пожал плечами и скосил глаза в бок. Томас не стал допытываться, хотя поведение Минхо заинтересовало его ещё с утра.       — Ты что-нибудь о нём знаешь? — спросил он. Неплохая ведь идея разузнать хоть что-то, что поможет сложить первое впечатление. Хотя задал он этот вопрос больше из желания найти компромат, на всякий случай.       Минхо лениво махнул рукой. Глаза кисло сузились, а рот скривился.       — Он неприятный. Личные причины, — пояснил он на поменявшееся лицо Томаса. — ошивается… то там, то тут.       — И как это понимать?       Смотритель вздохнул будто этот расспрос высасывал из него все силы. Он сжал переносицу и немного помолчал, прикидывая, что сказать.       — Я его давно знаю. Почти с самого детства. — наконец начал он после пары минут разжёвывания своих мыслей. — Он всегда был выпендрёжником, сколько себя помню. Вечно куда-то лез, что-то кому-то доказывал. Он агрессивный, его здесь боятся, — он сложил руки в замок и взглянул на Томаса из-под ресниц. Обижать не будет, он почти не разговаривает, ведёт себя примерно, по крайней мере сейчас. Барнс, значит, что-то замял. — Сейчас он, правда, тише. — В тёмных глазах заплескалось необъяснимая смесь непонимания и обиды. — Стал тише, после появления Ньюта.       С кем меня собираются поселить? — воскликнул Томас внутри себя.       Конечно, ему не привыкать, но разве так должно повторяться из раза в раз? Почему он должен жить с какими-то отморозками и продолжать следовать против минимальных запросов на спокойную жизнь? Может, план с отъездом в город вовсе не плохой?       — Будь с ним осторожен. — поставив точку в их разговоре, вдруг сказал Минхо, поднимаясь из-за стола. Он махнул кому-то за его спиной. Это оказался другой парень, стоявший в дверях. Тот был крупнее Томаса раза в полтора, один взгляд заставлял думать, что вот он, тот, от кого точно стоит держать подальше металлическую коробочку. Белки его глаз выделялись на тёмной коже, а поза выдавала недовольство. — Договорим позже. — чуть не налетев на дверь, Минхо напоследок кинул: — Зайди после девяти вечера в сотую комнату, я выдам тебе бельё и список занятий.       Они распрощались. Томас услышал низкий голос того парня: «Долго ещё собирался языком чесать?» и ответ Минхо: «Остынь, просвещал новичка», посидел ещё немного, медленно дожёвывая индейку и предчувствуя расплывчатую, взявшуюся из ниоткуда, тревогу, поплёлся на второй этаж. Действие мичиганского пейзажа прошло словно его и не было, сейчас же он слышал только колотящиеся о головную коробку мысли.       Довольно часто, когда ему предстояло наведаться к новой семье, он ощущал это: сердце постанывало в решете рёбер, а потом и вовсе металось, как загнанный зверь, из стороны в сторону. Видимо его организм настолько привык к недоброжелательной среде, что предупреждал об опасности задолго до прямого воздействия. Всё-таки, он не раз был объектом насилия со стороны своих милых сводных братьев и сестёр. Его могли избить, покусать, облить, пнуть, держать в комнате днями и другое, что не снилось среднестатистическому нормальному ребёнку. Поэтому медленно расплывающийся яд внутри стал почти привычным.       Приближаясь к комнате, он постарался выглядеть непринуждённо; с каждым шагом мышцы лица расслаблялись, но чувство тревоги всё равно визжало внутри дребезжащей сигнализацией.

---○---

      Он провёл время в двести четвёртой на пару с тишиной. Откровенно говоря, делать ему было нечего, кроме прокручивания вариантов событий возвращения блудного сына. Томас сначала откидывал мысли о том, что он не приживётся с ним, что они не поладят и возвращение в комнату после трапез превратиться в добровольное ментальное насилие, но потом поддался им, и уже не мог думать ни о чём другом.       Время близилось к половине десятого вечера. Сотая комната находилась на первом этаже прямо под комнатами их крыла. Даже придя на двадцать минут позже девяти, Томас остался без ответа, когда постучал в дверь. Может, Минхо устал его ждать и ушёл по своим делам, думал Томас, топча ковролин на одном месте. Однако тот всё же объявился, но спустя сорок минут, уставший и вялый. Он был не один, а с парнем, которого Томас тут же узнал: ему он помог с ключами.       — Планёрка, — кинул Минхо сверху вниз вечернему гостю, пригревшему место возле стены. Ноги стали ватными и от того, что он долго стоял, и от того, что неудобно сидел, Томас даже хотел уже вернуться в комнату и тупо разлечься на кровати, но заставил себя остаться: кто, если не он решит свою судьбу на сегодняшнюю ночь: спать на чистом белье или на голом, с торчащими пружинками, матраце? Вряд ли Минхо подумает о нём в такое время, даже его состояние это подтверждало. — Сорян, что так долго.       Он повернул ключами и втащил своё тело внутрь. Томас пропустил светловолосого, а потом вошёл следом. Барнс упоминал, что Ньют занимает пост медработника в этом приюте и, скорее всего, проходит стажировку или получает опыт работы, этот вывод был сделан, судя по его внешнему виду: тот был похож максимум на аспиранта, но никак не на полноценного работника, удручённого серьёзностью своего положения. Ньют не улыбался, но из-за игры света его глаза горели мягким, добрым свечением.       — Ненавижу поздние планёрки, — донеслось от Минхо. — Именно вечером Алби хочется всех разнести к чертям…       — Есть за что, — перекрестив руки, выдохнул его сопровождающий, облокотившись на похожий шкаф, в котором сейчас рылся Минхо. Тот оглянулся на него и смерил взглядом, говорящим «да неужели?».       — Небось выговор повторится, если наш медик будет пропадать целый день, — сказал он, отдёргивая мешки с бельём в сторону. — Да где же пакеты с чистым бельём?..       — Глянь в верхней полке, — посоветовал Ньют, который, как и Томас озабоченно вглядывался в раздражённого, уставшего Минхо, пытавшегося справится с системой расфасовки белья. — Ты же новенький? — обратился он вдруг к Томасу, когда Минхо отвлёкся. Когда он встретился с Ньютом утром, его волосы казались пшеничными, а сейчас, впитав жёлтого света от лампы, уходили в медь.       Томас кивнул.       — Минхо скорее всего сказал тебе, что я занимаю здесь должность локального медработника. Зайди ко мне завтра утром, я внесу тебя в систему.       — В систему? — удивился Томас.       — Ну да, это для того, чтобы отслеживать твоё состояние.       — Зачем? — и он тут же чуть не стукнул себя по лбу.       Вопрос был глупым, но видимо Ньют так не считал: на его лбу сложилась складка, он сложил пальцы домиком и, голосом, внушающим доверие разве что детям дошкольного возраста, произнёс:       — Во-первых, для того, чтобы директор и работники знали, что ты существуешь. А во-вторых, чтобы я лично смог внести данные о твоём состоянии. Если будут замечены отклонения, то они обязательно появятся в этом отчёте, а я и мои коллеги всеми силами поспособствуем улучшению твоего ментального состояния.       — Это… интересно. — только и смог ответить Томас, глядя на его серьёзное выражение. Тот казался непреклонным.       — Тебе бы на телеке работать, — отозвался Минхо, наконец достав свёрток с бельём. Он протянул его Томасу. Кивком Минхо попросил ребят выйти из комнатки.       Они дружно вывалились в коридор. Вдали него в окне небо уже во всю покрылось чернильными красками.       — Минхо сказал, что тот, с кем я живу немного агрессивен, — начал Томас, косясь на Минхо, у которого ключи застряли в замочной скважине. Тот смерил его взглядом а-ля «ах ты предатель». — он тоже ходит к тебе за этим… за помощью?       Глаза Минхо метнулись от двери к медику.       — Ах, Галли, — словно это имя навевало неоднозначные воспоминания, протянул Ньют. — Минхо сказал мне, что вы вдвоём в двести четвёртой. Он, конечно, ходит по указанию мистера Барнса, но сейчас уже реже. А что, — он взглянул на Томаса с лёгким волнением. — что-то не так? Ты что-то заметил?       — Нет-нет, я его даже не видел сегодня.       — Странно, — незамедлительно произнёс Ньют.       Наконец они отошли от сотой комнаты и двинулись по коридору к лестнице.       — Действительно странно, — язвительно протянул Минхо, зло зыркнув на Ньюта.       Да что происходит между этими двумя, подумал Томас, глядя на них исподтишка. Ньют, казалось, игнорировал недовольство Минхо: твёрдо шагая вперёд, он даже немного улыбался. Так они и разошлись, Ньют — спокойный и расслабленный, Минхо — уставший и язвительный, а Томас абсолютно растерянный, с пакетом чистого постельного белья в руках.

---○---

      Голова трещала от недосыпа, поэтому, когда Томас после душа прилёг на накрахмаленные покрывала, пахнущие порошком, он почувствовал, что неустанный механизм начал поскрипывать и замедлять свой ход. Вдыхая маслянистый запах, смешанный с ароматом ночной природы, он глубоко вздохнул, и грудь пригвоздила его к кровати. Лишь бы заснуть быстрее, чем придёт Галли. Так ведь его назвал Ньют? Что за странное имя, которое, скорее всего, являлось сокращением. И какое его полное имя? Об этом можно спросить и позже. Но вот что интересно, как он отреагирует на то, что Томас открыл нараспашку окна? Тот ведь, скорее всего, не просто так оставил их запертыми.       — Так, — Томас насильно ткнул себя лицом в подушку, а потом и вовсе в матрац, закрываясь одеялом. — Завтра, завтра, всё завтра. Нужно спать.       Сон не шёл несколько часов. Ему всё мерещились шаги в коридоре и скрип половиц. Ну кто там может ходить? Вряд ли Барнс или кто-то из смотрителей одобряют нарушение комендантского часа.       Наконец, под аккомпанемент сверчков за окном, он всё-таки провалился в сон и не проснулся бы до обеденного времени следующего дня, если бы не особо чуткий мозг, который продолжал в эту ночь контролировать всё вокруг. Он лишь слегка приоткрыл один глаз и увидел того, кого ждал весь день.       В желтом свете бра из коридора, очерченная сонным сиянием, показалась высокая фигура. Дверной проём делали будто под него, но ещё чуть-чуть и он бы ударился головой. Подглядывающего незнакомца тот видеть точно не мог: было довольно темно. Вскоре Галли и сам потерялся во мраке, закрыв дверь, отрезая комнату от света. Томас даже сквозь сон еле воздержался, чтобы не вздохнуть от напряжения. Он видел его сумрачную фигуру, которая, стягивая ветровку, сверлила взглядом распахнутое окно, впускающее внутрь августовское лето. Начали проступать черты его лица, и Томас прикрыл глаза, посчитав, что если он разглядел его лицо во тьме, то и Галли точно сможет заметить его.       Зашуршало белье, пару раз открывались ящики тумбы. Томас всё ждал, когда тот ляжет, и он сможет нормально выдохнуть, но тот всё метался из одного угла в угол.       Всё из-за того, что я сплю, и в комнате темно. — подумал Томас, на коже ощущая ветерок от передвижений. — Ему просто неудобно, и он не может что-то найти.       Но вдруг Галли остановился, зашуршали ткани, и вскоре он покинул комнату, тихо закрыв за собой дверь.       Вот так номер, хмыкнул про себя Томас, полностью лишившийся какого-либо сна. Что за привилегии у этого парня, раз он расхаживает в такое время? И как это допускают работники приюта? С кем нужно подружиться, чтобы и у него были такие возможности? Этого он знать наверняка не мог, но Минхо ведь был одним из смотрителей, имел какой-то вес в приюте. Стоило об этом поразмышлять. Да и Ньюта было бы неплохо держать при себе. Он понравился Томасу больше чем Минхо, хотя бы тем, что не язвит как смотритель или сам Томас. Он мог плеваться ядом сам, но терпеть не мог слышать его в ответ: сразу бесился. Такой парадокс.       В глазах начинало жечь до такой степени, что держать их открытыми становилось очень тяжело. Он перевернулся к стене, чтобы пропустить следующий приход Галли. Всё-таки пора было выспаться за эти бессонные ночи.       Постепенно мысли улетучились, оставляя его наедине с древесным и маслянистым ароматами. На сетчатке глаз заплясали алые и жёлтые спирали. Томасу показалось, или за секунду как провалиться в белоснежные холмы постели, он услышал скрип поворачивающейся ручки.