Non, je ne regrette rien* — «Ни о чем не жалею»

      Некоторое время двое мужчин шли молча по набережной Сены. Пьер смотрел себе под ноги, нахмуренный, и даже пнул валявшуюся на асфальте смятую пачку «Галуаз». Карл, которому молчавший Берже действовал на нервы даже больше, чем бесконечно болтающий, не знал, что сказать. Наконец Пьер нарушил молчание       — Андре… — он запнулся. — Сложный человек. Он воевал…       — Кстати, они с Ришаром совсем не похожи… — быстро подхватил тему молодой человек.       — Они не родные братья. Андре приёмный сын.              Карлу хотелось спросить Пьера про свёрток, который дал ему Леконт, но вместо этого он стал расспрашивать его об Анакреоне. Пьер отвечал обтекаемо, общими фразами, и Карл смог узнать только, что Ришар родился и вырос в Гранвилле, а в Париж приехал в 20-х годах. Свой бизнес братья открыли ещё в начале 40-х, и Ришар — известный человек в богемных кругах: в своё время близкими его друзьями были Колетт, Поль Валери и Борис Виан. А ещё, что именно Анакреон познакомил его в своё время с Жаном Кокто, с которым так же дружен. По мере того, как Пьер с некоторой деланной небрежностью перечислял Карлу имена известных друзей Анакреона, Лагерфельд обратил внимание, что в этом рассказе он ничего не говорит о себе. Как он познакомился с Ришаром? Кем работал у него? И почему его брат полон к нему неприязни? Всё это создавало странное ощущение, что Пьер одновременно и гордится своим знакомством с владельцем Оригинального, и как будто хочет быть от него в стороне.       — Получается, ты не приводил сюда Ива?       — Нет.       — Почему?       Это был простой и логичный вопрос, но похоже, что у Пьера он вызвал замешательство.       — Потому что Анакреон и его компания — не самое подходящее место для Ива. Они очень разные. Ты и сам видел, сколько иронии у некоторых относительно моды…       — Пьер, если ты считаешь Ива таким уж домашним мальчиком, то… — не выдержал Карл, вспоминая их приключения втроём с Вики.       — В том-то и дело. Я не считаю. И поэтому сюда его не привожу, — тихо произнёс Берже, вложив в эту двусмысленную фразу что-то личное. Какое-то переживание… Пьер оберегает Ива от грязной и тёмной стороны жизни, потому что знает, как тот стремится туда? Неужели Пьер скрывает что-то о своём прошлом? И о Ришаре Анакреоне?       У Карла мурашки пробежали по спине.       — А меня почему ты решил привести сюда? — спросил он.       — Ну, ты похож на человека, который может за себя постоять… к тому же Андре ты, по-моему, понравился.       И хотя Пьер произнёс это «можешь за себя постоять» без иронии, Карл не мог принять это как комплимент. Просто в отличие от Ива, которого он считает почти драгоценным, за него Пьер не беспокоится. Ему все равно.       — …и ты любишь книги. У Ришара найти можно всё. Ходи лучше к нему, а не шатайся по всяким развалам…       И снова этот менторски-покровительственный тон! Карл уже хотел съязвить на тему того, что уж он-то точно нигде не шатается, как Пьер неожиданно, дёрнул его за рукав и показал ему за спину. Лицо его приобрело взволнованное выражение.       — Что там? — Карл оглянулся.       — Луна! Боже, ты посмотри, какая луна! И как близко!       Ветер разогнал серые облака, и над Сеной повис во всём серебристом великолепии большой лунный диск. Он красиво отражался в тёмной поверхности воды, мягко отсвечивая, и казалось, что в Париже сейчас две луны. Карл невольно сам залюбовался этим зрелищем полнолуния, в котором было что-то мистическое. Он никогда не видел в Париже такой огромной луны. Наверное, потому что он не гулял с Пьером…       Тот уже подошёл к парапету и восторженно сокрушался, что у него нет фотоаппарата. Заглянув в его лицо, Карл увидел, как в тёмных, чуть расширенных от волнения зрачках отражаются лунные блики.       —Ты чего на меня так смотришь? — подозрительно спросил Пьер, и Карл понял, как странно сейчас это выглядело… Пьер смотрел на луну на небе, а он… он на её отражение в его глазах.       — Ничего. У тебя красиво луна в глазах отражается, — неожиданно прямо ответил он, и Пьер вдруг смутился, забавно опустив глаза и свои потрясающие ресницы.       «Почему я думаю об этом? О его ресницах, руках? О том, как идёт ему этот романтический, маскарадный костюм морского героя, сбежавшего с пиратского судна. Зачем? Я ведь решил уже, что он мне не нравится… раньше, может быть, нравился… нет! Не нравился никогда… он просто странный…» — испугался Карл и на всякий случай поскорее пошёл вперёд.       Надо ловить такси и ехать домой…       Пьер нагнал его.       — До твоего дома идти около часа, давай прогуляемся! Я провожу тебя. Мне всё равно надо в ту сторону… к тому же… есть разговор! — он снова дёрнул его за рукав.       И хотя голос разума упорно твердил, что ему надо домой, домой Карл не хотел, и это его ещё больше пугало. Почему он не может от него отвязаться со вчерашнего дня? Господи, они почти сутки не расстаются!       Вместо этого он недовольно сказал:       — Хорошо, только, пожалуйста, перестань дёргать меня за рукав. И тащить за него!       — Ну, я не виноват, что ты медленно ходишь! — тут же парировал Пьер и добавил: — Я могу взять тебя за руку… или под руку… — И только увидев, как Карл остолбенел, расхохотался. — Да шучу я! Пошли! Не буду я тебя трогать…       На этот раз они шли вдоль набережной, а не закоулками, и встречающаяся публика уже не выглядела зловещей. Здесь, на левом берегу, всё было иначе, нежели у Карла в районе. Сен-Жермен де Пре — квартал настоящей богемы, хотя бродить здесь по вечерам в одиночку никому не посоветуешь. И всё же именно здесь Пьер шёл, распахнув пальто, и никто не думал в возмущении таращить глаза на его внешний вид, хотя иной раз на них и оглядывались, но скорее с любопытством, чем с осуждением. Вечер субботы собрал в Латинском квартале разношёрстные компании веселящейся и подвыпившей молодежи, прогуливающихся парочек, и порой весьма экзотической внешности иностранцев — индусов, арабов, афроамериканцев, которых практически нельзя было встретить в другой части города. Карл готов был поклясться, что мимо них прошёл и трансвестит. Карлу подумалось вдруг, что из его знакомых Берже, не будучи парижанином, более всех остальных несёт этот удивительный, противоречивый, лёгкий, чуть вызывающий, дерзкий дух города. У него даже походка была другая — лёгкая, решительная, уверенная, особенно сейчас, когда, как Карл подозревал, он себе очень нравился. Поэтому когда Пьер внезапно спросил его «скажи честно, считаешь, что я одеваюсь плохо?» — Лагерфельд изумился. Впрочем, искусством ставить в тупик своими вопросами Берже явно владел в совершенстве.       Карл помолчал. Честно так честно…       — Ты одеваешься… обыкновенно. Не плохо. Не хорошо. Как подавляющее большинство всех мужчин.       — Знаешь, до встречи с Ивом я не интересовался модой… — заметил Пьер. — Но глупо отрицать, что то, как мы выглядим оказывает влияние на людей…       Карл чувствовал, что он клонит к чему-то, и когда Пьер сказал, что у него «есть разговор», то он ожидал, что там вновь будет что-то про Ива.       —Будем честны, я определённо не из тех парней, которые с удовольствием вертятся перед зеркалом. — Пьер как будто намеренно оглянулся на прошедшую мимо них девушку, которая ела мороженое и кому-то из них улыбнулась. — Я всегда говорил, что гораздо важнее быть хорошим парнем, чем парнем красивым…       Так он себя считает хорошим? Забавно…       —…но я так же считаю, что быть красивым необязательно для того, чтобы выглядеть хорошо. Так вот… как ты считаешь, хорошо ли я выгляжу… для вашего круга? Я имел в виду — круга Ива.       «Ну вот мы и пришли к ожидаемой теме…»       — Пьер, почему ты мне задаёшь этот вопрос? — осторожно спросил Карл.       — Потому что я никогда не выглядел так хорошо, как сегодня. И с твоей помощью. — Он засмеялся. — Хотя это маскарадный костюм. Ну, не смогу же я так ходить каждый день!       — Пьер, если ты думаешь, что причина неприязненного к тебе отношения некоторых людей из окружения Ива в том, как ты одеваешься… — решил подколоть его Карл, но Пьер перебил его.       — Да я не об этом! Я же сказал, что не стремлюсь никому нравиться. Но я знаю, что для Ива, для нас обоих важно, чтобы я не слишком тут выделялся… в худшую сторону. У нас с тобой прямой разговор. Вот и отвечай честно. Ты меня не обидишь.       — Почему ты не спрашивал об этом у Ива?       — Такой вопрос я ему задавать точно не буду. Ива в этом смысле не интересуют мужчины. Моим гардеробом заниматься он не будет. Он надо мной посмеётся… о, ты не хочешь мороженое? — внезапно сказал Пьер, указав рукой на ларёк и, не дожидаясь его ответа, поспешил по направлению к нему. Карл хотел сказать, что для мороженого слишком прохладно, к тому же он не любил есть на ходу, но потом внезапно понял, что хочет фисташковое…       Через пять минут они оба шли, поедая рожки. Точнее Пьер откусывал от своего шоколадного пломбира кусочки, а Карл аккуратно облизывал спрятанный в сахарную вафлю сливочный шарик. Он подумал, что не помнит даже, когда вот так ел мороженое прямо на улице, а ещё думал, что никогда оно не было таким вкусным…       — Я думаю, что в обществе, к которому ты привык, принято считать, что намного важнее внутреннее содержание человека, нежели то, как он выглядит и как одет. Пожалуй, в этом есть смысл, хотя мне близка идея того, что эти две формы прекрасно могут дополнять друг друга. Но, отвечая на твой вопрос, я скажу, что все наши покупатели… мои и Ива… аристократы, люди из мира моды и бизнеса — не такие. Людей встречают здесь по одёжке, и это реальность, в которой тебе придется жить, если ты намерен и дальше жить с Ивом. Вопрос в твоих целях. Если ты хочешь стать частью этого общества и в нём конкурировать, тебе придётся принять его правила. Потому что оно точно не станет играть по твоим, — наконец сформулировал и изрёк он, и всё же добавил: — И если уж мы заговорили об этом… сделай что-то с руками. Такое чувство бывает, что их у тебя шесть, а не две. И ты ими слишком размахиваешь.       Последняя фраза, как ему показалась, Пьера всё же немного задела, по крайней мере, по лицу его пробежала лёгкая тень и на нахмуренном лбу собралась складка. Однако он, словно послушный ученик, молча кивнул.       Интересно, о чём Пьер говорит с Ивом, когда они наедине? Хм, о чём сам он говорил с Ивом обычно? Помимо работы, они всегда говорили о какой-нибудь ерунде. С Ивом было забавно и весело, но он был не из тех людей, с которым, как Карлу казалось, можно было обсуждать что-то серьёзное. Не потому что Иву не хватало ума, а потому что серьёзными мыслями Сен-Лоран не делился. Карлу казалось, что у Ива вообще всегда был один настоящий собеседник — он сам.       «Наверное, Пьер говорит, а Ив молчит и думает о своём, по ходу вставляя забавные реплики…»       Внезапно Карл понял, что он действительно провёл с Пьером весь день, и казалось, что это должно быть невыносимо… но вот теперь он ощущал, что ему не хочется, чтобы этот день завершался. Он «тянул» его и в каждый новый момент лишь поражался, как легко и интересно ему было с Пьером вот так, вдвоём, о чём-нибудь говорить. Он вообще никогда не говорил так много, как сегодня. В детства мама часто ему повторяла, что не собирается тратить время и утомлять себя, чтобы слушать «детскую ерунду», и Карл должен был успеть кратко сформулировать мысль, пока она шла до двери его комнаты, чтобы уйти. Это рано научило его знать цену словам и, в сравнении с другими детьми, он был немногословным. Для Пьера же разговор, кажется, был потребностью столь же насущной, как и воздух.       И удивительнее всего, что, будучи разговорчивым, он не производил впечатления болтуна, умел слушать и выражать интерес, задавая вопросы и очень легко вовлекая в беседу. Но, имея, кажется, на любую тему своё мнение, Пьер умудрялся почти не говорить о себе, оставаясь самым общительным и одновременно самым закрытым человеком, которого Карл когда-либо встречал.       Они говорили. О фильмах Годара и пьесах Маргерит Дюрас и Кокто. О любимом фильме Карла «Дети райка», по которому он учил французский язык, когда переехал в Париж. О Франсуазе Саган, с которой Пьер познакомился в Ницце в начале пятидесятых — Пьер признался, что хотя они дружат и он её очень любит, он целиком не прочёл ни одной её книги. О музыке. Немного о живописи. И, конечно, о книгах. Гёте, Флобере, Бальзаке, Прусте, Джойсе, Сартре, Гессе, Кафке и Жионо.       У них, в общем, были разные вкусы, но это было неважно, потому что до этой минуты Карл вообще ни с кем не имел возможности обсуждать так вот свободно искусство, литературу, историю и культуру. И хотя в мире моды было много умных и образованных людей, Пьера от них всех отличало одно свойство — он наполнял свои познания чувством. Ему не нужно было всё понимать или знать, чтобы вдохновенно говорить о фильме, картине или книге. Он просто в них погружался. Для Карла, у которого с самого детства герои произведений заменяли реальных друзей, который развил в себе навык погружаться в миры прошлого и жить в собственном воображении, было поразительно, что кто-то мог чувствовать так же, как он.       — Почему ты не пишешь? — решился спросить Лагерфельд, вспомнив издёвку Леконта сегодня.       — А кто тебе сказал, что я не пишу? — Пьер помолчал, как бы раздумывая, стоит ли говорить дальше: — Знаешь, Карл, я счастлив, что жизнь дала мне возможность узнать настоящих писателей. И вот что я понял. Есть творцы, чья роль — создавать. Не самая завидная роль, на самом деле. А есть те, кто должен им помогать. Но помогать, понимая. Не превращая искусство в товар. Первые нужны вторым не меньше, чем вторые нужны первым. Я мог бы писать. Я пишу время от времени. И у меня получается. Но, если честно, мне намного больше нравится читать и говорить о прочитанном.       Они дошли до моста, разделявшего два берега Сены. Застывшая в небе луна, как гигантский прожектор бросала свой холодный и неестественно яркий для ночи свет на двух мужчин, смотревших на мерцающий огнями город.       Пьер говорил, глядя не на Карла, а вниз, в чёрную воду.       — Как-то в школе я написал эссе. Я написал, что собираюсь стать настоящим писателем. Моему учителю это показалось забавным, и он решил зачитать его вслух перед всем классом. Все смеялись. Им показалось смешным, что можно хотеть чего-то такого. Посредственность всегда высмеивает большие мечты. Они не подозревали, что оказали мне услугу. Я больше не боялся быть высмеянным. Я знал, что не хочу и не буду жить как они. Есть те, кто капитулирует и постоянно боится. Но я понял, что, чтобы стать кем-то, нельзя бояться. Свою индивидуальность ты обязан отстаивать. Отвоёвывать её у толпы.       — Так и кем же ты решил стать?       Пьер как будто только и ждал этого вопроса и лукаво так улыбнулся.       — Пьером Берже. Ни больше ни меньше.       Когда они дошли до улицы, где жил Карл, время уже перевалило за полночь. В отличие от Сен-Жермен де Пре здесь было безлюдно и тихо — добропорядочные парижане уже спали в своих кроватях. В другие дни Карл в это время тоже обычно спал, и было странно видеть эту улицу ночью.       Они остановились у подъезда, под раскидистым дубом, с которого ещё не облетела листва, и Пьер закурил, прислонившись к толстому стволу дерева. Маленький человек, как будто возникший из прошлого, он излучал в этот миг огромную силу.       — Почему ты вчера всё-таки решил зайти ко мне? Уверен, что у тебя в Париже куча друзей. — Теперь Карлу было проще задать этот вопрос, который мучил его целый день. Ему не нравилось думать, что Пьер проходил мимо и зашёл к нему просто так, как к любому другому.       — Ну, я же сказал, что оказался неподалеку… вспомнил, что ты здесь живёшь. И потом, ты друг Ива. И ещё ты человек, который точно не стал бы никого тут жалеть.       Карл ничего не ответил. Они постояли ещё немного, пока Пьер докурил сигарету.       — Ладно. Пора мне идти… ещё собаку надо вывести на прогулку… — неожиданно произнёс он.       — У тебя есть собака? — Карл изумился. — А где она была всё это время? Я её не видел у вас…       — Жила у друзей. Спокойной ночи. И насчёт Вольтера… я позвоню тебе, хорошо?       С этими словами Берже неожиданно подошёл и как-то очень просто и вместе с тем мягко, по-дружески обнял его.       На Карла на мгновение вновь обрушился калейдоскоп таких знакомых запахов… миндальное мыло, табак, которые не перебивал даже вполне отчётливый аромат вчерашнего перегара. Мужской запах, который внезапно вызвал в молодом человеке всплеск тревожности и волнения.       Они простились и уже поднявшись к себе, Карл вдруг подумал, как это странно, что Пьер «случайно», с друзьями, оказался вчера именно в этом районе. Поблизости от него.       Он оглядывал пустую квартиру, где царил лёгкий и такой несвойственный этому помещению хаос. На камине стояли два пустых стакана, на журнальном столике — шкатулка со швейными принадлежностями, на диване валялись обрезки тканей и лежал раскрытый альбом, который он показывал Пьеру. В любой другой день он почувствовал бы сильную потребность немедленно убрать всё это, привести комнату в её естественный вид, где каждый предмет упорядочен. Но сейчас он смотрел на все эти вещи, которые, как застывшие во мраке сцены актёры, были готовы рассказать какую-то историю…       Не зажигая света, Карл подошёл к окну и присел на подоконник, на котором сегодня сидел Пьер. Он не знал, что именно с ним случилось, но чувствовал, что всё стало как будто бы по-другому. Произошло то, чего он не ожидал, что это когда-то может произойти.       Сегодня он понял, что встретил другого такого, как он. Он впервые встретил человека ему по-настоящему равного. Не по статусу, образованию и положению. Он встретил человека, который мыслил, чувствовал и смотрел на мир так же как он.

***

Июль 1958. Париж       Спустя две недели после «побега» из Шато д’Арк, Бернар объявился в Париже. Марсель Лефранк и Луи Арнольд, финансовый агент и бухгалтер Бюффе, обедали в Мемфисе. Бернар появился там внезапно и в состоянии, которое Марсель описывал как «почти на грани безумия». С трёхдневной щетиной, в измятой одежде, он был то ли пьян, то ли с сильного перепоя. Невзирая на застывших при его появлении посетителей, он подошёл к столу, где сидели Луи и Марсель, и без всяких прелюдий накинулся на Луи, обвиняя его в том, что он заблокировал его банковский счёт.       «Это он велел тебе это сделать? Это Пьер тебе сказал?» — кричал он, брызжа слюной.       Марсель, воспользовавшись тем, что Бернар его как будто бы и не заметил, побежал за барную стойку, чтобы позвонить по телефону. Луи же, стараясь оставаться спокойным, пытался ему объяснить, что Пьер здесь ни при чём.       «Ты просто исчез! Откуда мне знать, с кем ты и что происходит? Я ничего не знаю об этой женщине, с которой ты ушёл! Нельзя вот так исчезать и просто снимать деньги с вашего счета!»       «Это деньги! Мои, не его!» — с этими словами Бернар, потеряв окончательно самообладание, схватил Луи за воротник и начал трясти. И только когда подбежавший официант сказал, что вызывает полицию, Бернар отпустил Арнольда и, не дожидаясь, пока его попытаются удержать, выбежал из кафе.       Практически в то же время, когда Бернар скандалил в Мемфисе, Франсуаза страшно разругалась с Аннабель. Две женщины встретились в номере гостиницы, где Аннабель остановилась, предположительно вместе с Бернаром. Разговор, который начался вполне мирно (Аннабель сама позвонила и попросила о встрече), быстро перешёл на повышенные тона.       Франсуаза упрекала подругу, что та, воспользовавшись состоянием Бернара, «увезла» его, никому ничего не сказав, и ещё больше настраивает его против Пьера.       Аннабель в ответ заявила, что не ей её упрекать, ведь это Франсуаза первая влезла в их отношения и «пыталась увести Пьера и женить на себе».       «Если тебе нравится заниматься разрушением своей жизни, пожалуйста, но не втягивая в это других! — в итоге бросила Аннабель. — Впрочем, вы с Пьером и правда прекрасная пара! Вам нравится мучить всех вокруг себя!»       Возмущённая до глубины души, Саган обозвала ту «лицемерной стервой» и сказала, что не Аннабель, переспавшей с половиной Сен-Тропе, давать ей уроки морали.       Поговорив с Пьером, Луи разблокировал счёт, язвительно заметив, что это был первый раз, когда Бернар вообще самостоятельно пытался снять наличные деньги. Раньше это всегда по его же просьбе делал Пьер.       «Вам всё равно придётся рано или поздно встретиться и поговорить, — сказал Марсель Пьеру. — Расставить все точки над i. Если расстаётесь, то это можно сделать по-человечески!»       «Это он играет в прятки. Не я».       Пьер был на редкость немногословен с друзьями. Он ненавидел Бернара за то, что тот своим поведением заставлял его испытывать чувство вины. Бернар так ужасно ведёт себя, потому что ему очень больно. Ему больно давно, и он делает то, что делал всегда, когда испытывал сильные чувства — он уходил. Но, зализав свои раны, всегда возвращался и делал шаг первым навстречу. Но куда ему возвращаться теперь? Их дом, их альков разрушен.       Решение? Пьер ведь до сих пор не принял его. Приходилось выслушивать идиотские споры расколовшейся компании друзей, которые сами не понимали, хотят они их примирить или помочь им расстаться.       Ещё через неделю тщательно скрываемый (во многом, усилиями Пьера) разлад, как река после сильного ливня, всё же вышел «из берегов». О ссоре Бюффе с его другом написали несколько газет. Как из-под земли вдруг возникли загадочные «приближённые», которые поделились с журналистами подробностями конфликта, который продолжал расширяться, привлекая к себе всё больше внимания. Писали, в том числе, и про Ива. Друзья, которые не знали о том, что случилось, нервничали, не понимая, как теперь им вести себя. Это ссора или окончательное расставание? Чью сторону принимать? Кто виновен?       Марсель предложил Пьеру дать интервью и развеять все сплетни, но тот наотрез отказался. Он даже с Бернаром не мог поговорить, какой смысл обсуждать что-то с другими? Шумиха не причинит им двоим больше вреда, чем они уже причинили друг другу. Пьер, словно увязнув в зыбучих песках сомнения и нерешительности, делал то, что ему было несвойственно… он ждал, что ситуация сама разрешится. В конце концов, запой Бернара рано или поздно закончится. А трезвый Бернар так или иначе привык на него опираться.       — Поверить не могу, что Аннабель могла так со мной говорить! Ведь это я их познакомила! — возмущалась Франсуаза.       Она, Марсель Лефранк, Бернар Франк и Жак Куаре собрались за «поздним завтраком» у брата и сестры на парижской квартире. Гренки, яйца всмятку, сливочное масло и ветчина. Франсуаза, которая за столом как обычно почти ничего не ела, гневно перелистывала газету, где была обнаружена очередная заметка о бурной личной жизни художника Бернара Бюффе. В какой-то момент девушка в раздражении дёрнула рукой с сигаретой и стряхнула пепел прямо в чашку с недопитым кофе Марселя.       — Эй, не надо так нервничать!       — Я уверена, что это её рук дело! Все эти сплетни…— Саган взяла свой бокал с шампанским, которое всегда подавали в её доме и к завтраку, и к обеду, и к ужину. — Нужно устроить встречу Бернара и Пьера!       — Кики, может быть, всё-таки не стоит нам в это вмешиваться… Это их личное дело, — осторожно заметил Бернар.       — Ну, нет, знаешь, такое нельзя прощать! Это уже и моё дело! Моё и мадмуазель Шваб! — фыркнула она, вызвав усмешки друзей.       — Для тебя это очередная история для вдохновения…— заметил Марсель, впрочем, без осуждения.       — Это история, да. Но не очередная. Я бы сказала, что эта история вне очереди. Знаете, что она мне заявила? Что я должна выбирать, кто мне друг: Бернар или Пьер? Поставила мне ультиматум!       Она как будто сердилась, но всё же друзья знали, что гнев Франсуазы редко бывает правдивым. Толика возмущения, как острая приправа к блюду, ей только к лицу.       Зазвонил телефон, и вошедшая в столовую горничная сообщила, что мадемуазель к телефону. Едва она вышла, Жак, на всякий случай закрыв в комнату дверь, заявил:       — Чушь это всё. Знаете, что я думаю… она решила воспользоваться моментом, пока Пьер дрейфует между Бернаром и Ивом, подхватить его и унести к себе в пещеру.       — Пьер тяжёлая ноша…       — Ну, знаете, ураган под названием «Франсуаза Саган» и не такое поднимет. Это не ураган даже… торнадо…       — Я тут подумал… — медленно протянул Марсель, подперев щёку рукой.— Что в торнадо ведь самое страшное не он сам… а тот мусор, который он поднимает, а потом разносит и разбрасывает на расстоянии.       — Я передам Пьеру, что ты сравнил его с мусором, — хмыкнул Бернар.       Вернувшаяся Франсуаза с волнением сообщила, что только что звонил Жак Шазо. И что он с Бернаром в Марселе. Предложение всем очевидно: нужно везти немедленно Пьера туда!       — Давай, Марсель, звони ему! — практически скомандовала она, воодушевлённая, и залпом допила шампанское.       — Почему это я? Сама звони ему, Кики! Идея твоя! — возмутился он.       — Я не могу! Ты же знаешь Пьера… у него этот комплекс… ммм… как его…       — Бога?       — Нет…       — Неполноценности? — хрюкнул брат.       — Нет! Эдипа… ну знаешь… он не будет делать то, что ему велит делать женщина. Особенно я. Он должен во всём со мной спорить… — она закатила глаза.       — Мне кажется, вам двоим просто нравится сам процесс. Ладно… — Марсель, тем не менее, подчинившись, встал и в сопровождении подруги направился в коридор, к телефону.       Бернар и Жак посмотрели им вслед.       — Её ведь ничем не проймёшь. Ты же знаешь. — Во взгляде Бернара была нежная грусть. Его безответная любовь к Франсуазе стала чем-то настолько привычным, что про неё уже все позабыли.       — Иногда мне кажется, что если в мою сестру выстрелить из дробовика, то она только слегка нахмурится, отряхнётся и скажет: ммм… кажется здесь пахнет порохом! — вздохнул Жак.       — Ну, порохом тут точно скоро запахнет, — заметил Бернар, имея в виду, конечно, предстоящую встречу Пьера с Бернаром.       Расставаться — всегда тяжело. И, хоть он и не делился своими соображениями с друзьями, ему казалось, что причина, по которой эти двое никак не могут найти сил и возможности пересечься, проста.       Ни один из них по-настоящему не хочет прощаться.

Июль 1958. Марсель       — Кто-нибудь может объяснить, что всё-таки мы тут делаем?       — Следим, чтобы ситуация не вышла из-под контроля.       — Что значит — не вышла из-под контроля?!       — Я сказал Бернару, что буду ждать его у фонтана. И Пьеру сказал тоже самое. Они оба придут туда, понимаешь? — Жак Шазо с довольным видом смотрел на Марселя Лефранка и Франсуазу Саган. Все трое сидели в небольшом кафе на углу бульвара Филлипон, откуда открывался хороший обзор на каскадный фонтан возле замка Лоншан — главное место встречи и туристов, и жителей города.       — Погоди, то есть они думают, что придёшь ты, а вместо этого…       — Здорово, правда? Не волнуйтесь, Пьер знает, что Бернар придёт туда в три часа.       — А Бернар знает, кто будет ждать его вместо тебя?       — Нет, в том и дело! Потому что, если бы он знал, не пришёл бы. Я вообще ему не сказал, что Пьер в Марселе. Но Пьер знает, что Бернар будет. Я сказал ему, что тот будет ждать нас обоих… что он хочет встретиться и поговорить. Так что он не знает, что Бернар его там не ждёт. Но это неважно… главное, они оба там будут. И им придётся поговорить! Это же здорово я всё придумал! — радостно заявил Шазо.       Франсуаза захихикала, а Марсель посмотрел на приятеля, потом на фонтан и, многозначительно помолчав, добавил:       — Мда… ты молодец, конечно. Теперь всё действительно может выйти из-под контроля. И достанется нам всем.       — Да ладно… — легкомысленно бросил Жак. — Самое худшее, что может случиться — они подерутся. Но тут центр города. И поэтому мы сидим здесь. Мы их разнимем…       — Или Бернар, увидев Пьера, развернётся и, поняв, что ты обманул его, просто уйдёт, — резюмировала Франсуаза.       — Погодите… вот он! Вот он идёт! Бернар!       Все трое замерли и устремили свои взгляды туда, куда показывала рука Жака.       Воздух после полудня в городе был сухой и горячий, но здесь, возле «замка воды» — фонтана Лоншана, образовался маленький оазис. От мерцающей на солнце воды исходила прохлада, но вместо приятного чувства свежести Пьер ощущал неприятный озноб. Фонтан был местом встречи на их первом официальном свидании с Бернаром. Пьер думал — случайность ли это, что Бернар захотел встретиться здесь? Время от времени молодой человек поглядывал на часы. Он зачем-то пришёл сильно раньше. Может быть, чтобы теперь размышлениями и воспоминаниями мучить себя? Откуда-то было твёрдое ощущение — все решится сегодня, и часть Пьера хотела, чтобы Бернар не пришёл.       Он смотрел на неторопливо прогуливающуюся возле анфилады дворца парочку — очень молодых парня и девушку. Они смеялись и ели мороженое, восхитительные в своей непосредственной юности. И Пьер вспоминал, как угостил на том первом свидании Бернара шоколадом. Просто разломил кусочек на две равные части и одну положил себе, а другую ему в рот. Такой маленький, интимный жест безмолвно обозначил в тот день их как настоящую пару. Как сладко тогда «звучал» на языке шоколад, так хотелось чтобы им было всегда сладко друг с другом. Так было, но больше не будет. Чем бы ни закончилась эта встреча, Пьер это знал. Каким бы ни было принятое сегодня решение.       Внезапно он увидел его. Бернар шёл по направлению к фонтану. Высокий мужчина в шляпе, одетый в льняной белый костюм. Знакомая, напоминающая кошачью своей чуть пружинистой грацией, походка. Руки в карманах. Взгляд, как всегда опущенный под ноги, вниз. Пьер почувствовал, как внутри что-то так больно кольнуло, словно ему с размаху ударили в грудь остриём рапиры. Он ожидал увидеть всё же другого Бернара — такого, каким описал его Марсель Лефранк. Измученного, опустошённого, вялого и несчастного. Или, может быть, слегка разъярённого? Бернара, который страдает и любит. Господи, ему до сих пор хочется, чтобы он любил его… чтобы страдал и любил.       Наконец, Бюффе поднял голову и их взгляды почти сразу же встретились. Пьеру достаточно было доли секунды, чтобы понять по лицу, обескураженному и потрясённому — его здесь не ждали…       «Жак, ну ты и скотина…»       — Я бы хотел, чтобы они помирились… они очень милая пара. Я их люблю. Пьера чуть больше… Бернар хорош с Пьером. Но он совсем не нравится мне с Аннабель… — пробормотал Жак. К хохоту Франсуазы и возмущению Марселя он достал из кармана маленький театральный бинокль и сейчас рассматривал происходящее у фонтана.       — Я так считаю, что если Пьер любит Ива, то он должен уйти. Нет ничего унизительные, чем оставаться с человеком из жалости, — отрезала Франсуаза.       — А может быть, он любит их обоих… — пробормотал Жак. — Вы знаете… пока, кажется, ничего страшного не происходит. Они разговаривают…       — Мы все знаем, что Бернар на такое не согласится.       — Ну на тебя же он согласился… — усмехнулся Марсель, выуживая зубочисткой оливку из бокала с мартини.       Франсуаза небрежно убрала в волосы солнечные очки и закинула ногу на ногу.       — Это другое. Пьер в меня не был влюблён. — И добавила с чуть заметной улыбкой: — По крайней мере, он так считает.       — И я так понимаю, никто уже не берёт в расчёт Аннабель? — заметил Марсель с иронией. — Почему это Пьер тут всё решает? Может быть, Бернар не хочет с ним быть…       — Ты серьёзно? Она украла его, настраивает против нас всех и ещё кажется спаивает!       — У тебя с ней личные счеты, Кики. Пьеру в любом случае придется тут делать выбор. Либо Ив, либо Бернар.       — И он сделает эту глупость. Он выберет Бернара. Мне кажется. Если только тот сам всё не испортит…       Оба молодых человека с недоумением посмотрели на неё. Очевидно же, что для Пьера роман с Ивом — это серьёзно.       — Что вы так смотрите? — пожала плечами она и быстро утащила у Марселя из-под носа бокал с мартини.— Это же элементарно. Дело не в чувствах. Пьер всегда хочет поступать правильно. Даже если на самом деле от этого всем будет плохо. Так что, если Бернар даст понять, что он нужен ему, Пьер останется с ним. И, в конечном счёте, возненавидит Бернара за то, что тот его не отпустил… потому что Пьеру на это нужно его разрешение.       — Погодите! Там что-то происходит… — Жак вцепился в бинокль. Повисла напряжённая тишина и все взгляды устремились к фонтану.       — Он… он уходит… — пробормотал Жак. — Бернар уходит!       На долю секунды Пьеру показалось, что Бернар сейчас развернётся и убежит. Тот замедлил свой шаг и приближался к нему, как к опасному зверю — с испугом, недоверием, сомнением. Пьер стоял, не шелохнувшись, намеренно не делая ни шага навстречу. Он ждал. Ждал, что тот скажет. Он заранее так решил. В их отношениях он всегда говорил слишком много. Когда его не слышали, он кричал. Что ж, теперь очередь за Бернаром. Пусть наорёт на него. Пусть даже ударит. Он готов, наверное, ко всему, не считая варианта, что тот его поцелует. И даже признаваясь себе, что был бы не против, Пьер всё-таки понимал, что этого Бернар конечно не сделает… они в центре города, чёрт возьми!       — Привет. А где Жак? — Бернар стоял в полуметре, по-прежнему держа руки в карманах. Он был чисто выбрит и трезв. И, что самое мучительное для Пьера — почему-то очень красив. Если можно стать красивым из одного желания, назло, то Бернар каким-то образом это сделал…       — Я так думаю, Жака не будет. Он эту встречу устроил, — произнёс Пьер.       Повисло молчание. Ужасное, оно тянулось так долго. Бернар смотрел на него, но не как в прошлый раз, с лютой болью и ненавистью… Пьеру вдруг стало горько от того, что во взгляде Бернара он прочёл… разочарование. Ненависть — обратный синоним любви. Ненависть выдержать легче, чем равнодушие.       — Не беспокойся. Я не покончу с собой. Я не сделаю этого. Я не сделаю это из-за тебя, Пьер, — неожиданно с насмешкой прозвучали слова.       — Что?       — Вы все беспокоитесь за меня. Не нужно обо мне беспокоиться. Я не выпрыгну из окна и не повешусь только потому, что ты разлюбил и бросил меня.       — Я тебя не бросал…— с трудом выдавил Пьер, с ужасом понимая, что горло сдавило от подступивших рыданий. Ещё ему плакать тут перед ним не хватало! Ну нет уж…       — Бюффе никогда не были акционерами. Я не делюсь ни на два, ни на четыре. — И добавил спокойно: — И я собираюсь жениться на Аннабель.       Пьер закрыл глаза. В ушах дико шумело. Ему хотелось сейчас развернуться и убежать от Бернара. Убежать от этих жестоких слов. Чего же он ждал? Ах да, он ждал, что Бернар его любит…       — Передай Иву, что я хорошо к нему отношусь. Это правда. Он тут ни при чём. Мне его только жалко. Ты ведь тоже поступишь так с ним. Я не поверил тогда Андре, когда он сказал, что это случится. И все случилось именно так, как он говорил.       Озноб сменился чудовищной духотой. Закружилась голова и стало нечем дышать. Пьер вдруг понял, что ещё немного — и он упадёт в обморок, и его объял ужас.       — Ладно. И так понятно, что всё кончено, Пьер. Я тебе желаю удачи. Чтобы ты получил всё, что хотел.       «Если ты уйдёшь… если ты сейчас опять сделаешь это… снова уйдёшь, то всё действительно будет кончено… я клянусь, Бернар! Навсегда…»       Несколько мгновений они смотрели, как будто бы хотели запомнить лица друг друга. Запомнить, чтобы вычеркнуть и забыть. Бернар сделал шаг, отступая. Следом второй. Пьер не двигался, наблюдая, как тот медленно разворачивается к нему спиной, и постепенно его фигура всё удаляется и удаляется, исчезая и смешиваясь с толпой.       Всё было действительно кончено.              Когда спустя несколько минут Жак и Франсуаза подошли к сидящему возле фонтана Пьеру, тот очень спокойный и очень бледный, держал руку в воде.       — И чья была эта идея? — он посмотрел на стоявших с виноватым видом друзей.       — Моя… — сознался Жак, садясь рядом и приобнимая. — Что случилось? Пьер, почему он так быстро ушёл?       — Он ушёл… потому что нашёл того, кто теперь будет решать все проблемы. Кто возьмёт его быт, его жизнь на себя. — Пьер встал, стряхнув руку Жака. — Я говорю об Аннабель, разумеется. И если вы уже здесь, то пойдёмте пить кофе. И я не хочу больше это всё обсуждать. Надеюсь, это понятно.       — Что ж… если бы мы поспорили, то ты бы опять выиграла… — вздохнул Жак, переглядываясь с Франсуазой и смотря в спину идущего по направлению к кафе Пьера. — Кажется, Бернар с ним всё же порвал…       — Но Пьеру это знать, а тем более говорить об этом, необязательно. А Бернар всё сделал правильно, — резюмировала Саган. — Нельзя жить в нелюбви. Особенно Пьеру.

***

      Пьер позвонил спустя чуть больше недели. Услышав голос Берже в трубке Карл весь содрогнулся внутри — после последней их встречи он думал о нём почти ежедневно, и мысли эти стали принимать тревожный характер навязчивости. Он раз за разом прокручивал в голове тот день и их разговоры — волнующие, глубокие. Этот вынужденно прерванный наяву диалог нашёл своё продолжение в фантазиях. Такое было с Карлом далеко в детстве, когда он, отчуждённый от сверстников, которые казались глупыми и скучными, придумал себе воображаемого друга, который заполнял дистанцию между Карлом и окружающим миром. Проблема в том, что реальный Пьер, в отличие от фантазии, оставался неуправляем.       — Привет, я насчёт твоей книги. Деньги у меня на руках. Сможешь завтра… нет, послезавтра после трёх часов дня ко мне зайти? Я тебе отдам заодно твою рубашку, — произнёс все это Пьер практически скороговоркой.       — Завтра? Завтра суббота… вообще у меня завтра… — Карл попытался вспомнить, что у него может быть завтра, чтобы это послужило достойной причиной отказа, но Пьер его перебил:       — Утром я иду навестить Ива, а в понедельник я его забираю из госпиталя. В воскресенье я буду занят.       Ива выписывают? Карл застыл, не понимая, как реагировать на эту новость. Ив возвращается… но ведь он и всё это время был…       —Эй, ты там уснул, что ли? — раздался в трубке смешок. — Так ты придёшь?        Пьер не спрашивал. Как и всегда, он мягко, но все же продавливал, тянул на себя. Он словно чувствовал нерешительность Карла, и она как будто бы ему нравилась.       «Если Ива выпишут в понедельник, то лучше решить все дела завтра…» — подумал Карл, не до конца понимая, какие у него с Пьером «дела».       — Хорошо, я зайду.       — Запиши адрес…       К счастью Карл смог спохватиться, чтобы не ляпнуть тут машинально «я его знаю». Он понял, что уже второй раз Пьер диктует ему свой адрес по телефону и зовёт к себе, даже об этом не подозревая, и его разобрал хохот, в то время как рука машинально выводила на записном блокноте знакомые цифры. Положив трубку, молодой человек вдруг написал в уголке листочка «Ролан», после чего убрал тот в нагрудный карман пиджака.       Первую половину рабочего дня сосредоточиться не удавалось, да ещё как на грех позвонила Виктория, чтобы рассказать про Ива.       «Я знаю, — машинально отозвался он и мысленно застонал, потому что Виктуар немедленно принялась выспрашивать. — Случайно столкнулся с Берже, — почти не соврал он в ответ и, в свою очередь, съехидничал: — А ты, наверное, неслучайно?»       Вики фыркнула, обозвала бесчувственным чурбаном и повесила трубку. Карл выдохнул, попросил у помощницы крепкого чаю и, собрав волю в кулак, погрузился в подготовку сезонного дефиле. И не заметил, как остался один в пустом здании, а часы показали четверть двенадцатого.       Домой он попал уже после полуночи, но зато довольный, что не допустил срыва сроков. Он уже очень любил дом Жан Пату.       На следующий день, в субботу телефонный звонок разбудил его в восемь утра. Учитывая, что заснул Карл около трёх часов ночи, пробуждение было малоприятным. Спотыкаясь и натыкаясь на мебель, он вытащил себя в коридор, на ходу просыпаясь и думая, что в такое время явно не приносят хорошие новости. К его удивлению это снова был Пьер. Спросонья Карл даже не сразу узнал его голос: тот говорил непривычно замедленно, тихо и как будто бы слегка неестественно, словно зачитывал с бумажки текст.       — Извини, что так рано. Кое-что изменилось. Я задержусь. Наверное, к трём не успею. Но ты приходи, как условились. Ключ от двери под ковриком. Больше не могу говорить. Я не дома. — В трубку понеслись гудки.       Пьер, конечно, на взгляд Карла, в принципе вёл себя странно, но сейчас у него был такой голос… неужели что-то опять с Ивом? Он ощутил, как тревога медленно подбиралась от живота к горлу, и как будто невидимой рукой сдавила его.       Он мог сказать теперь это вполне определённо — так происходило всякий раз, когда он говорил с Пьером или даже видел его.       Он подумал, что ему никогда не составляло труда между прочим отказать Иву, но каким-то образом Берже умудрялся всегда и во всех их разговорах добиваться того, чего он хотел.       Карл в волнении посмотрел на заспанное отражение в зеркале трюмо. Провёл рукой по взъерошенным волосам. На него слегка испуганно смотрело растерянное и какое-то грустное лицо молодого человека, которое определенно могло выглядеть лучше. А это что… прыщ? Он наклонился, рассмотреть получше и жутко расстроился, поняв, что это именно то, чего он опасался.       В ванной Карл с мрачной решимостью протёр лицо одеколоном, достал щипчики, обернул пальцы одноразовой бумажной салфеткой и попытался выдавить гнойничок. Как назло, тот был не до конца созревшим, и, устав после нескольких попыток и только расковыряв до красноты кожу, Карл присел на краешек ванны. У него начала болеть голова. Он готов был всё отменить и никуда не идти, но не знал, как и куда сообщить об этом Пьеру, если тот не был дома.       Взгляд молодого человека упал на торчавшие из косметической сумки маникюрные ножницы. Неожиданно он ощутил странную дрожь. Возникшая идея показалась безумной, и одновременно ему страшно захотелось сейчас это сделать… Он достал ножницы и обработал лезвия спиртом.       Через десять минут, держа ватку у раны и ощущая болезненную пульсацию, Карл прилёг на кровать и закрыл глаза. Странно, но тревога, как будто бы выйдя с гноем и кровью, его отпустила.       Ключ действительно оказался на своём месте, под тёмно-зелёным, немного выцветшим ковриком. Карл долго не решался вставить его в замочную скважину, как будто бы за дверью его ожидало чудовище…       «Разве не странно, что Пьер вот так легко пускает меня к себе в квартиру? Мало ли, что я могу там найти…» — подумал он и, вздохнув, отпер дверь.       Почти в ту же секунду на молодого человека из темноты с пронзительным лаем вылетело какое-то животное. От неожиданного испуга Карл уронил ключи. Собака! У Пьера собака… он говорил.       Каким-то образом он с первого раза смог найти выключатель и зажёг свет. «Чудовищем» оказалась гладкошёрстая такса. Не переставая лаять, она дерзко взирала на Карла, можно сказать, во всю длину своего маленького, коренастого тельца и не давала пройти. Карл не любил собак. Он в общем-то почти не имел опыта общения с животными, не считая перса сестры, который жил у них дома в Гамбурге. Это нелюдимое, гордое и несколько презрительное существо было тихим и привлекало мало внимания. Собаки же лают и создают шум. А шум Карл не любил.       — Не знаю, как зовут тебя, но ты ведёшь себя в точности как твой хозяин… — вздохнул он, не понимая, как быть. Теоретически он бы, конечно, мог обойти таксу, но что если она укусит его?       — Ой… здравствуйте…       Внезапно в большой комнате вспыхнул свет, и в коридоре появился черноволосый молодой человек, замотанный в простыню, под которой, судя по всему, ничего не было. Никак не ожидавший после собаки увидеть ещё и такое, Карл на этот раз довольно громко вскрикнул и отшатнулся, задев рукой вешалку.       — Осторожнее… Марта, замолкни! — прикрикнул парень и довольно небрежным жестом приподнял собаку с пола.       — Простите, я… я, кажется, ошибся квартирой… — Лагерфельд выдохнул, чувствуя себя страшно глупо. Взгляд облетел знакомую обстановку, видневшуюся из коридора. Нет… он не ошибся…       — Вы к Пьеру? — парень улыбнулся и поправил несколько театральным жестом, как грек тогу, свою простыню. — А его нет дома.       — Я знаю… да… я…       — Да вы проходите. Он скоро придёт. Марту не бойтесь. Она голосистая, но она не кусается. Только рычит иногда.       С этими словами парень преспокойно ушёл в комнату, оставив Карла в полном шоке стоять в коридоре. Господи, кто это? Судя по внешнему виду, явно же не грабитель…       Постояв немного, он пришёл следом в комнату. Здесь мало что изменилось с момента его последнего визита. Даже картины Бюффе стояли по-прежнему… вон та сова. Только нет кресла. Оно видимо переехало в их с Ивом квартиру…       — Простите ещё раз, что напугал… — парень вышел из соседней комнаты уже в штанах, и на ходу застегивая на груди довольно аляпистого вида рубашку. Он был симпатичный — стройный, изящный, немного кудрявый, с чуть кругловатыми и придававшими его лицу добродушный вид щеками.       — Ничего страшного… просто Пьер мне не сказал, что здесь кто-то будет… — пробормотал он, испытывая какое-то странное чувство неловкости. Ив говорил, что у Пьера много друзей, но как-то странно, что они ходят у него по квартире в таком виде. Судя по тому, как брюнет вёл себя, он явно был здесь как дома.       — Я Жак. Жак Шазо. — Парень протянул для рукопожатия руку, и пришлось её пожать. — Да вы садитесь… Как, вы сказали, зовут вас?       Вообще-то, знакомиться с ним Карл не собирался, но, к счастью, неловкость практически не успела как следует разогнаться, потому что в коридоре хлопнула дверь, и Карл с облегчением увидел вошедшего Пьера.       — А, ты уже здесь… хорошо. Дай мне минуту, я только выпью воды. Пить хочу умираю… — пробормотал тот, обращаясь непонятно к кому, и, не снимая куртки, быстро прошёл на кухню. Вслед за ним с радостным лаем побежала такса.       Парень же вздохнул и со словами «ну ладно, я вам не буду мешать» ретировался обратно в спальню. Едва Карл успел присесть на диван, как крик Пьера из кухни заставил его едва не подпрыгнуть.       — Жак, ты кормил Марту?!       — Даже дважды! — раздался из-за как будто картонной стены ответ.       — А почему она жрать просит?       — Она всегда просит, ты знаешь.       — Точно кормил?       Пауза за стеной.       — Нуу… один раз кормил точно.       Пьер появился из кухни минут через пять, и Карл не мог не заметить, как быстро поменялось его выражение лица с мрачного на приветливое.       — Ну что, пошли?       Карл не испытывал никакого желания оставаться в квартире, поэтому бросил «пошли», хотя по-прежнему не понимал, что происходит.       На улице они подошли к припаркованному на тротуаре чёрному «ягуару» и Пьер открыл перед ним дверь.       — Садись.       — Пьер, притормози… что значит, садись? — Карл всё же взял взял себя в руки и на этот раз придал голосу достаточно стали. — Куда ты хочешь поехать? Ты сказал зайти за рубашкой и за деньгами.       — А ты хочешь, чтобы я сейчас прямо посреди улицы всё отдал? Садись.       Несмотря на внутреннее возмущение, что-то в его голосе, в самом исходившем от Пьера напряжении заставило Карла молча подчиниться и забраться внутрь пахнущего одеколоном салона, обитого белой кожей.       «Господи, кто-то должен сказать ему, что нельзя так поливаться…»       Пьер сел на водительское сиденье, но ключ в зажигание вставлять не стал. Он достал из внутреннего кармана конверт и протянул Карлу. Тот лишь слегка заглянул в него, оценив, что там было прилично банкнот. В целом больше, чем заплатил он тогда за Вольтера.       — Тут слишком много…       — Нормально. Это ещё и за моральный ущерб.       — Вы нашли того продавца?       — Можно и так сказать. — Пьер отвечал, но мыслями как будто был совсем в ином месте. Чувствовалось, что он прилагает усилия, чтобы сдерживать в себе что-то. Его руки ложились то на руль, то на колени, то проводили по волосам. Взгляд блуждал, и вообще сейчас Пьер казался странным даже для Пьера.       — Как у Ива дела?       — Нормально. Не считая, что ему больше некуда возвращаться. Его уволили из Диора. Передали всё управление домом этому кретину Марку Боану. Но об этом ты, наверняка, слышал… вот эту новость я принёс ему сегодня. Представляешь, как он был «рад»…       Карл не слышал, но казалось, что это сейчас многое объясняло. И всё-таки интуитивно он ощущал, что Пьер расстроен чем-то другим. Новость про Ива скорее должна была разозлить его, но как будто бы эту злость сейчас что-то перекрывало.       — Знаешь, мне не нужно. — Он протянул конверт обратно Пьеру. — Возьми. Вам это сейчас нужнее.       Это была ошибка, но кажется, что он совершил её сейчас абсолютно сознательно, потому что Пьер, сперва опешив, наконец, как будто включился и тут же взорвался.       — За кого ты меня принимаешь вообще? За бомжа? Мне на хрена это надо?! А уж Иву и подавно не нужны твои деньги!       Он говорил, повысив голос, что-то ещё, но Карл уже не обращал на это внимания. Он явственно видел какое-то глухое отчаянье в глазах Пьера, и вновь чувство сострадания, как в тот вечер, когда он пьяный пришёл к нему, возобладало. Он смотрел на загоревшееся румянцем лицо и не чувствовал никакого возмущения или обиды. Если бы кто угодно другой говорил с ним так, он бы вышел уже из машины, но сейчас… сейчас он не мог выйти. Он не мог оставить Пьера, хотя ему было неприятно и тяжело быть рядом. Он будто застрял где-то… в чём-то увяз…       Да, что-то уже произошло, и Карлу казалось, что он идёт по рельсам навстречу поезду. Ему надо отпрыгнуть, но он почему-то желает оказаться у него под колесами.       — Знаешь, если эти деньги не нужны ни мне, ни тебе, то давай сейчас поедем и просто прогуляем их. Помнишь, ты рассказывал про какой-то отличный ресторан в Латинском квартале… — неожиданно для самого себя вполне миролюбиво прервал он поток возмущения.       Пьер замолк, и удивление на его лице сменилось недоумением. Ресторан? Да, это та коптильня в Сен-Жермен де Пре. И, кстати, помочь ему с книгой он хотел просто потому, что Карл друг Ива, и потому что с ним поступили несправедливо. И что он не барыга какой-то, чтобы подозревать, что он эти деньги где-то украл.       —Хорошо. Поехали пообедаем. — Карл убрал конверт к себе в карман. — Но будем считать, что это тогда я угощаю.       Коптильня, как и полагалось, предлагала шикарный выбор копчёностей на любой вкус и кошелёк, и молодые люди, ни в чём себе не отказывая, испробовали потрясающее мясное ассорти, умопомрачительный салат с копчёным угрём, бретонских мидий в травяном нежном соусе и как-то невероятно приготовленные рёбрышки на широком ломте испечённой на углях тыквы. Праздник молодого вина прошёл не так давно, и божоле достойно украсило их пир. Повара могли собой гордиться: ни одной другой темы, кроме обсуждения местной кухни, они не поднимали, вплоть до десерта — горячего вишнёвого мусса и столь же горячего пряного глинтвейна. И то, ещё некоторое время они вспоминали примечательные трапезы, описанные в той или иной книге, и лишь постепенно вновь разговорились об искусстве, о жизни, о политике… Обо всём и ни о чём, и Карлу это всё так же нравилось. Пока он не решился задать вопрос, который всё это время неприятным комом стоял где-то в горле.       — Пьер, а кто этот парень, который меня встретил в квартире? Он меня до смерти напугал…       — Это Жак Шазо. Мой друг. — Пьер как будто немного напрягся.       — Он что, живёт у тебя?       — Не постоянно. С ним просто вечно что-то случается… он танцовщик, и вообще много времени ездит по всяким гастролям. Своего жилья у него нет, поэтому в остальное время он живёт у друзей или любовников.       — Понятно. Я просто не ожидал, что кто-то будет в квартире…       — А ты что, подумал, что пока Ив в госпитале, я уже с кем-то живу у него за спиной? — теперь в интонациях голоса был явный вызов.       Вообще, как раз об этом Карл не хотел думать, но ему стало почему-то так неприятно, как будто, будь это правдой, Пьер обманывал бы не Ива, а его самого.       — Да нет… это в любом случае не моё дело, — ответил вместо этого он.       — У нас с Ивом, к счастью, открытые отношения, — внезапно заявил он и громко попросил счёт у официанта. — Но Жак не мой любовник. По крайней мере, не в данный момент. И Ив его знает.       Открытые отношения? Карлу страшно захотелось съязвить на эту тему, особенно потому, что Пьера явно что-то задело. Его подозревают в измене? Вполне ожидаемо, особенно после того, что он наговорил Карлу по пьяни неделю назад. С другой стороны, имел ли бы кто-то право осуждать Берже, откажись он выхаживать психически больного? Но что, если Пьер и сам это ещё… не решил?       Они продолжали говорить, когда вышли на улицу. Пьер в очередной раз остановился, чтобы закурить уже неизвестно какую по счёту сигарету. Бросалось в глаза его желание как будто бы не просто донести, а оправдаться за что-то. В конце концов, ведь их отношения с Ивом — их личное дело. Карл не собирался никого тут осуждать. Сам он не мог представить себя в таких отношениях, но он не представлял себя в отношениях вообще, поэтому с чего бы Пьеру обсуждать с ним эту тему?       — Понимаешь, сама идея альковной верности — несусветная глупость. Она только делает людей в паре несчастными. Подумай сам. Два человека решили соединить вместе свою жизнь, предположим, что в браке. Идея верности накладывает на них обязательства, исполнить которые сложно, потому что неизбежно у кого-то из пары, или у обоих, однажды всё равно возникнет желание изменить. Так устроена наша природа. Ты можешь подавить это желание из принципа верности, но остаться неудовлетворённым, и тогда отношения начнут ощущаться как гнёт. Или ты можешь решиться на измену и причинить боль другому, и получить чувство вины. Вероятность, что такой союз будет счастлив долгое время, стремится к нулю. В открытых отношениях этого не случится. Потому что они могут строиться на трёх более важных принципах: честности, доверии и уважении. В том числе — к свободе другого. Я вижу, что ты улыбаешься… — Пьер недовольно посмотрел на него, затушил сигарету и тут же достал новую.       — Я знаю, что идея открытого брака сейчас популярна… вот только я не знаю ни одной пары, которая бы была счастлива, живя так.       — Ну почему же. Теперь знаешь.       Он имел в виду, конечно, их с Ивом.       — У вас и с Бюффе было так же?       Этот вопрос застал Пьера врасплох.       — Нет. — Он помолчал и отвёл взгляд.— Бернар был слишком ревнивым. И он верующий человек. Он был довольно консервативен во многих вопросах.       — Ну… выходит, что он не совсем зря ревновал.— Не выдержал Карл.       — Я знаю, на что ты намекаешь. Мне ли обо всём этом тут рассуждать? Да, я изменил ему с Ивом. И я виноват. Я полностью признаю это. — Пьер сказал это резко, и Карл подумал, что Бернар Бюффе был и остаётся для Пьера «больной» темой. Ему хотелось ответить, но не хотелось при этом выглядеть тут совсем уж ретроградом или ханжой.       — Я думаю, что в открытых отношениях ты можешь столкнуться точно с такими же трудностями, как и в других. Кто-то может влюбиться или просто захотеть уйти к кому-то другому. Это именно то, что никто не может проконтролировать. Но так же я думаю, что в случае открытого брака вероятность измены логически возрастает. Если ты расширяешь пространство возможностей, то рано или поздно система даст сбой. Полигамия сама по себе противоречит институту брака, как социальному конструкту. Он теряет свой смысл не только экономический, но и сакральный. Не проще ли тогда отказаться от брака вообще и жить, как жили в первобытных обществах? Не имея семьи и привязанностей?       — А кто сказал, что семья обязательно должна быть нуклеарной? Это лишь одна из принятых традиционных форм. Да, разлюбить и влюбиться можно в любых отношениях. Никто не может этого себе запретить. Или другому. Главное — не лгать. Но традиционная форма семьи не защищает ни от измены, ни от предательства.       — Да, потому что нами управляет наш личный выбор. В любой форме семьи верность может быть личной, сознательно выбранной ценностью.       Пьер нахмурился, и было заметно, что эта тема одновременно его будоражит и угнетает. Карлу одновременно не нравилось спорить об этом (в теме любви и брака он явно не авторитет), и хотелось победить в этом споре.       — Пьер, я, в общем, ничего не имею против открытых браков и полигамии. Но мне эта концепция не кажется такой уж честной. Обычно её предлагают либо те, кто хочет оправдать собственное непостоянство… либо те, кто пытается примириться с непостоянством другого. Либо те… кому просто всё равно.       — Себя ты к таким, конечно же, не относишь… —Пьер смотрел куда-то себе под ноги.       — Я не знаю. Я же сказал, что меня отношения в принципе не интересуют. Но я достаточно наблюдаю…       — Да, в теории всегда проще обо всём рассуждать, не так ли? — в голосе Пьера звучала издёвка. — Я принял бы твой аргумент, если бы он исходил от тебя, как от человека, который, будучи в отношениях с кем-то, принял на себя аскезу верности и её соблюдал. А так это просто слова.       Карл понял, что на это ему и правда нечем ответить, и мысленно разозлился на Пьера. Правда, что за идиотский у них разговор?       Некоторое время они шли молча, и Пьер, сопя, курил и бросал косые взгляды из-под козырька замшевой кепки «под Марлона Брандо». Кепка, впрочем, ему была к лицу.       — Знакомый галстук, — вдруг вполне миролюбиво сказал он. — Это тот, возмещённый? Ты носишь?       — Почему не должен? — согласился со сменой темы Карл. — Хороший галстук.       — Даааа, — протянул Пьер. — Как по мне, очень уж строгий. Но Иву видней, он сказал, тебе понравится…       Карл невольно улыбнулся: галстуки Пьера были уж точно не строгими, чтобы не сказать — нескучными. Ива, возможно, это забавляет?       — Когда он выбирал галстук, — продолжал Берже, — всё сокрушался, что проспал такой интересный момент. А я его тогда и не заметил… Вот ведь, получается, тебя я знаю дольше, чем его!       Эта простая мысль, давно не дававшая Карлу покоя, в устах Пьера прозвучала как гонг. Карл вздрогнул и почувствовал, что прилившая к лицу кровь заставила запульсировать ранку на щеке. Машинально проверив пальцем, он вдруг сказал:       — Слушай, ветер какой холодный стал. А «Мемфис» вон за тем углом, пойдём выпьем чего-нибудь покрепче глинтвейна. Согреемся.       — Точно, «Мемфис»! Я там не был давно, пойдём! — оживился Пьер.       Появилась цель и напряжение схлынуло. Они быстрым шагом, перебрасываясь нейтральными замечаниями о резко подступивших холодах, дошли до заведения и, поскольку было ещё не поздно, без промедления заполучили столик.       — Смотри, вы с Ивом вон там сидели! — вспомнил Пьер. — Жаль, что стол занят…       — Зато свободен тот, где сидели вы… — «с Бернаром» чуть не сказал Карл, но вовремя прикусил язык. — Правда, он слишком большой. Давай вон за тот? — указал он на уютный стол между двух пилястр, украшенных барельефами «под Тутанхамона», и Пьер покладисто направился туда.       — Два виски и два кофе! — не раздумывая объявил он официанту, и только потом спохватился: — Ты же не против, нет?       Карл был не против, но такая манера диктовать в который раз его покоробила. Впрочем, весь этот день он недоверчиво наблюдал Пьера, словно бы отсутствующего какой-то своей частью, нецелого, и потому рассеянно-неосторожного. Наверное, он был у Ива, и там всё сложно, думал Карл, вот он и витает мыслями, и мысли эти невесёлые… В общем, он решил не придавать большого значения командирским замашкам Берже, пусть его. Вреда от этого, собственно, никакого.       С кофе неожиданно принесли финики как обязательную сервировку. Карл удивился, и гарсон объяснил, что кто-то из гостей, побывав не то в Алжире, не то в Тунисе, рассказал, как в арабских кофейнях кофе пьют непременно с финиками вместо сахара, и хозяин «Мемфиса» решил добавить эту колоритную деталь в антураж. Сочетание оказалось очень вкусным, и Карл без задней мысли спросил у Пьера, уж не уроженец ли алжирского Орана Сен-Лоран был тем гурманом.       — Не знаю, — мрачно буркнул тот, — он кофе дома пьёт и на работе, а по барам за другим ходит. Шампанское, бурбон… И почти не ест, худой как не знаю что…       В два глотка допив порцию скотча, он вдруг поднялся и со словами «Закажи, пожалуйста, ещё, я быстро» направился к туалетам. Карл расстроился. Видимо, единственная тема, на которую с Пьером говорить безопасно — это книги. Из остальных постоянно, как чёртик из табакерки, выскакивает Ив.       — Скучаешь?       Погружённый в мысли Карл не сразу заметил подошедшего к их столику парня. Он был худым и высоким, с русыми, собранными в хвост волосами. Довольно симпатичным, если бы не огромные, какие-то совершенно непропорциональные уши, которые делали странным само лицо. Одет он был в синие джинсы и совершенно не подходящую черного цвета футболку. Вся эта общая дисгармоничность уже не понравилась Карлу.       — Что? Нет… — он инстинктивно даже от стола отодвинулся.       — А я вас здесь раньше не видел… — тот неожиданно перешёл на «вы» и, не спросив разрешения, присел напротив. Как раз на место Пьера. — Могу я вам составить компанию? Угостить выпить?       — Я не один. Мой… — он колебался, как назвать Пьера. — Спутник… отошёл и скоро вернётся. Вы сели на его место.       — Жаль, что ваш спутник оставил вас одного… — Парень не спешил вставать, как будто бы не верил его словам. Он улыбался довольно двусмысленно и Карл тут же напрягся. Ещё приставаний ему не хватало…       — Себастьян?       Вернувшийся Пьер удивлённо и, кажется, очень недовольно смотрел на парня.       — Пьер? — парень перевёл взгляд с Карла на Берже. Как будто бы говоря: ОН твой спутник? Да быть не может…       Он не спешил вставать, а вместо этого просто сдвинулся в сторону, освобождая Пьеру место, но тот неожиданно присел рядом с Карлом.       — Ну и встреча… Я вам не помешаю? Давайте выпьем по стаканчику… я угощаю. — Парень, как Пьер ещё совсем недавно сделал знак официанту.       — Вообще-то, ты… помешаешь. — Пьер смотрел с улыбкой, но улыбка эта была недоброй. Неожиданно он слегка приобнял Карла за плечи и быстро шепнул на ухо: «Подыграй мне, а то мы от него не отвяжемся»…       Карл слегка растерялся, не понимая, как он должен тут подыграть. Очевидно, эти двое знакомы. Но Берже вообще, кажется, знает полгорода.       —Да брось, Дезире, давно ведь не виделись!       Карлу показалось, что он ослышался. Себастьян назвал Пьера… Дезире? Женским именем?       — Да, давно. Я слышал, у тебя дела были не очень. Говорили даже, что ты покинул Париж. — Пьер обвёл пальцем ободок своего стакана. Подошедшему гарсону он явно намеренно заказал только два виски. «Ушастый» же, не растерявшись, быстро заказал себе третий, отдельно.       — Так и было… но ты ведь знаешь, этот бизнес несокрушимый. Все ищут… любви. — Себастьян посмотрел прямо на Карла. Тот выдержал взгляд, не отведя глаза и радуясь, что тут темно и не видно, как он покраснел. Пьер прижимался к нему бедром уже настолько близко, что стало неловко.       «Он что, хочет, чтобы тот решил, что мы вместе… зачем?»       — Мы, кстати, так и не познакомились… — Себастьян протянул Карлу руку. Она была влажной.       Неожиданно Пьер то ли всерьёз, то ли в шутку, слегка ударил Себастьяна ладонью по руке.       — Не говори ему, как зовут тебя! Я не разрешаю! — у него был шутливый тон, но просьба Карлу показалась серьёзной.       — Эй, Пьер, ну разве можно себя так вести с молодыми людьми! — тот притворно вздохнул. — Не повезло тебе, парень…       — Меня зовут Ролан. — Он сам не знал, почему сказал это, и заметил, как на мгновение что-то мелькнуло странное в лице Пьера. Тот вздрогнул.       — Давайте выпьем за встречу. И за такого красивого молодого человека. Пьер, где ты всегда умудряешься их находить?       — Они меня сами находят.       — Да-да… всем нужен Берже… или становится нужен.       — Давай, Себ, допивай свой стакан и уходи. Ты же видишь, что ты нам мешаешь… — он не протянул в ответ свой стакан, чтобы чокнуться. Карл тоже не стал свой протягивать.       — Я вам мешаю, Ролан? — Себастьян посмотрел прямо на Карла.       «Если он свалит, Пьер прекратит обнимать меня…»       — Да, вы мешаете.       — Проблем нет! Всё понятно! Хорошего вечера, мальчики… Дезире… — он осклабился. — Мне было приятно увидеть тебя.       Залпом допив свой стакан, он встал и покинул их столик.       — Пьер, это кто? — Карл проводил его взглядом.       — Старый знакомый. Я даже не знал, что он снова в Париже. — И добавил с лёгкой усмешкой. — Что, шары к тебе подкатил?       Карл хотел машинально спросить «какие ещё шары», но уже понял смысл, и ему, к собственной досаде, стало неловко. Ну и жаргон бывает у Пьера…       — Просто захотел сесть за столик. Я ему сказал, что не один.       — Хорошо, что отделались. Вообще он довольно неприятный тип. Если вдруг его ещё как-нибудь встретишь, не советую иметь дело.       Карл не понял, где и как он ещё должен был бы встретить Себастьяна. Ведь в обычной жизни он по подобным заведениям не ходил. Зато понял, что Пьер по-прежнему сидит рядом, и его бедро совсем близко. Карл тут же подумал, что это уже что-то выходящее за рамки допустимого.       — Пьер, я думаю, ты теперь можешь вернуться на своё место, — тихо сказал он.       Тот быстро и как будто бы недовольно глянул на него и пересел за стол напротив.       Исчезнувшая на некоторое время неловкость вернулась. Карл не знал, о чём говорить, и на него навалилась неестественность всего происходящего. Весь этот день... звонок Пьера, их встреча. Все это "не про них".       — Когда ты забираешь Ива из госпиталя?       — Послезавтра. А что, хочешь со мной его встретить? — Пьер усмехнулся.       — Да нет.       — Да уж... это зрелище не для слабонервных. - И добавил тише: - Ненавижу больницы...       — Никто их не любит.       Пьер закрыл глаза. Его лицо напряглось, особенно подбородок. Карлу подумалось, что с ним происходит сейчас что-то очень сильное, но понять не мог что. И не нашёл ничего лучше, чем спросить:       — А почему тот парень звал тебя Дезире?       — Потому что это моё настоящее имя.       — Серьёзно?       — Нет, конечно. — Пьер ещё больше нахмурился. — Потому что он придурок. Такой ответ тебя устроит?       — Вполне.       Карл никогда не умел сглаживать острые углы в разговорах. Зато понимал, что Пьер как будто бы изо всех сил сдерживается, чтобы не начать огрызаться. Но что с ним случилось? Это из-за Себастьяна? Или из-за того, что он его попросил пересесть? Впрочем, неважно...       — Уже поздно. Мне надо домой.       — Да, — Пьер ухватился за его слова с облегчением и, залпом допив свой стакан, встал. — Допивай. Я пойду расплачусь.       Когда они поднимались по лестнице, в темноте Пьер неожиданно споткнулся и едва не упал. Но когда Карл машинально (так ведь делают все люди?) хотел поддержать его, тот грубо оттолкнул его руку. Это было особенно неприятно с учётом того, что ещё десять минут назад он сам к нему едва ли не прижимался, и Карл не выдержал. Когда они очутились на улице, он сделал то, что делал обычно Пьер — схватил его за рукав.       — Пьер, я серьёзно. Что происходит? Ты держишь меня за полного идиота? У тебя что-то случилось?       — Тебя это в любом случае не касается! — тот вырвал рукав.       — А, то есть, это только тебе можно совать нос в чужие дела? — язвительно парировал Карл.       — Только не говори, что мои дела тебя интересуют! Таких, как ты, вообще никто не интересует, кроме себя! Вы просто живёте в своём идеальном мире и смотрите на всех остальных свысока! Ты мне никто, и даже не пытайся тут пролезть ко мне в душу! Я знаю, что у тебя на уме… я знаю, что ты только рад, что всё так произошло с Ивом!       Это было подобно внезапному мощному взрыву бомбы посреди улицы. Пьер, вдруг в один момент вспыхнув, стоял и кричал на него, не обращая внимания, что на них смотрят. Карл застыл, совершенно парализованный, почти «контуженный» этой атакой, такой страшной, жестокой, в том числе от того, что упрёки Пьера были правдивы… правдивы почти во всём, кроме одного — ему уже не было всё равно. Он хотел бы вернуться к этой точке, перелистнуть на несколько страниц назад. Никогда не возвращаться в тот бар…не знакомиться с Пьером. Не знать даже Ива. Вообще не рождаться. Не испытывать то, что он испытывал в эту минуту — не обиду, не гнев, не возмущение, не презрение. Он чувствовал только боль и беспомощность, и странный туман в голове, как будто ему остриём кинжала одну за другой в грудь наносили ужасные раны. Вся улица как будто подёрнулась серой дымкой. Краем сознания он ощутил, что по лицу, по губам и подбородку стекает что-то тёплое… Слёзы? Нет, он не плачет. Глаза совершенно сухи… они настолько сухи, что всё, что он видел, стало невыносимо колючим.       Карл не помнил, когда Пьер перестал кричать на него и на лице его вдруг возник страх. Как он подошёл, подхватил его, ослабевшего, и потащил на скамейку. Как достал свой платок и приложил к его лицу.       — У тебя кровь!       Должно быть он на несколько секунд отключился, потому что всё исчезло и потемнело, а потом его позвал голос, доносившийся откуда-то сверху. Темнота превратилась в звёздное небо. Карл понял, что лежит на скамейке, точнее почти на коленях у Пьера, который, увидев, что он открыл глаза, облегчённо вздохнул.       — Слава Богу! Как ты меня напугал! Ты в порядке?       Карл быстро принял сидячее положение. Несколько секунд понадобилось, чтобы окончательно прийти в себя. Значит, у него началось кровотечение из раны на щеке. И он, кажется, упал в обморок.       — Я пойду домой… — пробормотал он, вставая и запахивая пальто.       — Я отвезу тебя, — Пьер решительно преградил ему дорогу.       — Нет. Я не хочу чтобы ты меня провожал. Ты совершенно прав — мы друг другу никто. Ты ясно дал это понять. В твоей насквозь фальшивой заботе теперь я не нуждаюсь.       Он сказал это спокойно, но его слова неожиданно произвели впечатление на Пьера. Он в момент как-то сник, словно пристыжённый, опустился на лавку и закрыл руками лицо.       «Если он начнет извиняться, то пусть засунет свои извинения себе в задницу, чертов псих! — Карл сделал шаг в сторону, собираясь идти, когда до него донеслось тихое:       — У меня неизлечимое заболевание. Я узнал сегодня утром.       — Что? — Карл застыл, как громом сражённый. Потом обернулся.       Пьер так и сидел, пряча лицо в ладонях. Молодой человек осторожно присел рядом, и они сидели так, кажется, очень долго в полном безмолвии. Пошёл дождь. Мелкий, противный. Карл чувствовал, что замёрз, и подумал, что Пьер, на котором была тонкая куртка, наверное, тоже.       — Какое заболевание?       — Я не знаю названия. Мне не сказали. Это генетическое. Постепенный процесс атрофии всей мышечной ткани. Лекарств нет. —Он отнял от лица руки. Карл увидел, что он не плачет, но в глазах Пьера, каких-то отчаянно пронзительных, была пустота. От этой пустоты он бежал сегодня весь день в разговоры и споры, и эту пустоту Карл так сильно теперь ощущал где-то внутри себя. Словно он сам о себе узнал только что что-то такое же страшное.       — Никто не знает. Я никому не сказал. Ты первый. И я рад, что сказал это тебе сейчас. Надо было сказать это хоть кому-то…       «Кто не будет жалеть. Кому всё равно…»       — Погоди… И Иву? — Карл встрепенулся.       — Иву? Знаешь… когда я только узнал об этом, мне захотелось ему рассказать. Но потом я пришёл в госпиталь… я увидел его… — Пьер слегка сморщился, как от боли. — Я должен был сообщить ему новость про то, что его уволили, и я понял, что не могу. Это слишком жестоко. Он этого просто не вынесет. Не всё сразу. Либо он… либо я… один больной на двоих. Но не два.       — И какой прогноз? — он должен был задавать какие-то здравые, рациональные вопросы, и он задавал, понимая, что это совершенно не меняет никакой сути.       — Эта болезнь с непредсказуемым ходом. Если ты имеешь в виду, сколько осталось мне жить… Может быть, месяцы… может быть, годы. Но итог… итог будет один: тяжёлая инвалидность. Потеря способности передвигаться, невозможность вытереть задницу… В общем, всё как всегда. — В темноте вспыхнул огонёк сигареты. Он осветил бледное лицо, на котором было жёсткое, суровое выражение.       — Мне кажется, Ив имеет право узнать об этом.       — Скажи мне, Карл. Скажи честно. — Пьер повернулся к нему. — Ты знаешь Ива. Как думаешь, если я скажу ему, какой будет реакция?       Какой будет реакция Ива? Карл понял, что не может себе это представить. Определённо, что образ Ива вообще не возникает у него во всей этой картине. Он просто не может представить Ива с кем-то, кто оказался в такой ситуации.       — Я не думаю, что он бросит тебя. Но я думаю… это будет тяжёлым ударом.       …И он это не выдержит…       — В этом нет смысла. Ив не должен тратить свою жизнь, свой талант на уход за инвалидом. По большому счету, никто не должен. Это ужасно.       Ему хотелось спросить: тебе страшно? Но вместо этого он спросил:       — Что будешь делать?       — То же, что и всегда. Жить. Я не собираюсь думать и переживать о том, сколько лет мне осталось. Никто этого не знает. Потому что не существует никакого завтра. Я могу выйти из дома, и меня собьёт машина. Правда в том, что существует только сегодня. Это и есть настоящая жизнь. Только этот момент.       Только этот момент…       Карл вдруг ощутил себя как будто бы внутри фильма. Вот экспозиция — освещённая фонарями улица, дождь, скамья и их двое. Сцена. Отработанный диалог. Съёмка окончена. И он проснулся… и всё вокруг, что было лишь бутафорией, стало вдруг настоящим. Всё обрело смысл, зажглось. Все чувства так обжигающе ярко обострились: Карл ощущал, как неприятно и холодно дождь капает за шиворот куртки, как царапает кожу руки скамейка с облупившейся краской. Как пахнет палой листвой, одеколоном Пьера и немного бензином. Шумит ветер, раскачивая ветви деревьев и срывая листву. И где-то неподалеку он вдруг услышал — уличный музыкант играет такую знакомую мелодию Эдит Пиаф.       «Нет, я ни о чём не жалею…       Ни о добре, которое мне сделали, ни о зле…       Мне теперь всё равно…       Всё оплачено, выброшено, всё забыто…»       И он осознал со всей ужасающей ясностью, что Пьер прав. Есть только этот момент. Нет ни прошлого, ни будущего…ничего. Только улица, дождь, скамья и их двое. И всё это так же легко может исчезнуть. Перестать быть…       Он взглянул на Пьера. Тот сидел, прикрыв глаза и держа сцепленные в замок ладони на коленях. Карл протянул руку и накрыл их. Пьер открыл глаза и повернулся к нему.       Лёгкая складка недоумения на лбу.       Есть только этот момент… и он ни о чём не пожалеет…       Карл потянулся и, зажмурившись на секунду, поцеловал Пьера в чуть приоткрытые губы. Коротко, жёстко, горячо, глубоко втянув воздух.       Он должен был вернуть ему тот, когда-то украденный у него на заднем дворе грязного бара, первый их поцелуй.       «Он должен знать о Ролане…»       Понадобилось несколько секунд, чтобы понять — на поцелуй нет ответа. Карл медленно отстранился. Пьер сидел, ни на мгновение не переменившись, весь как статуя из холодного мрамора. Только глаза, показавшиеся Карлу огромными, из карих стали совсем чёрными. Или это свет так упал…       Внезапно дождь сменился снегом. Он повалил частыми крупными хлопьями и стал оседать, тая на лице, плечах, волосах.       Ничего не изменилось вокруг кроме этого снега.       «Что я наделал…» — Карл в ужасе, не дожидаясь ничего больше, встал и почти бегом направился к проезжей части, на ходу выдёргивая перчатки из кармана пальто. Ему показалось, что Пьер окликнул его, но возможно ему всё это только послышалось.