Non, je ne regrette rien* — «Ни о чем не жалею»

Февраль 1958       —И что это было?       —Ты о чём?       —Об ужине. Я думаю, его вполне можно назвать «вечер Пьера Берже».       —Хах, Бернар, ты что, ревнуешь, что я отнял твою славу? Кто-то вообще не хотел никуда идти…       Пьер и Бернар сидели на заднем сиденье такси, по дороге к отелю.       Бернар молча бросил взгляд на партнёра. Да, он не хотел идти и уже десять раз пожалел, что… пожалел Пьера. Что решил последовать совету Симоны и «сделать что-нибудь для него». Часов в подарок было бы предостаточно.       Этот ужин… можно ли назвать его странным? Со стороны едва ли, пожалуй.       Но всё пошло не так с первой минуты, как они вошли в ресторан. Бернар споткнулся о стул на подходе к их столику и, естественно, тут же от Пьера получил это вот осуждающее «Бернааар!»       Потом он увидел его. Главного гостя, ради которого Марией-Луизой Буске был организован весь этот вечер. Ив Сен-Лоран. Мария-Луиза сказала, что хочет представить Иву Бернара, потому что он его любимый художник, и он хочет выразить ему своё восхищение. На сколько таких ужинов за восемь лет затащил его Пьер?       Пожимая протянутую тонкую руку Бернар на мгновение увидел, как странно расширились, будто бы в удивлении, за толстыми стеклами квадратных очков зрачки глаз. Бернару это напомнило пульсирующее движение тела моллюска в ответ на легчайшее прикосновение. Ещё пара секунд — и Ив покраснел, как всякий застенчивый человек. Сомнений быть не могло — взгляд его был направлен не на художника, а на его спутника. Да, самый молодой и подающий надежды парижский кутюрье оказался ужасно застенчив, не подозревая, что эта застенчивость с одного взгляда пустила свою стрелу, которая должна была попасть, конечно же, в Пьера.       Бернар видел Сен-Лорана минуты три или четыре и не знал о нём ничего, кроме того, что он — «сенсация мира моды» и ещё, что… «этот мальчик во вкусе Пьера…»       Когда он съязвил, назвав этот ужин ужином «Пьера», он не лукавил. Тот сегодня просто блистал, но был не таким, как Пьер обычно бывал в подобных компаниях — общительным, остроумным и немного навязчивым. Пьер был до безумия… обольщающим. Это не имело никакого отношения к той игре, которую тот мог вести с потенциально полезными знакомыми или покупателями, чтобы их обаять. Бернар даже не мог бы сказать, что Пьер сам осознавал, что он делал. Он не флиртовал с Ивом, о нет! Ничего, что хоть на секунду могло бы выйти за рамки.       Бернару проще было бы это нарисовать, чем попытаться описать всё словами. О чём тут говорить… он ведь сам на себе испытал всё это однажды.       Разве мог он сказать: Пьер, ты соблазнял Ива!       Ну, разумеется, нет. Пьер до сих пор отрицал, что он это делал в начале их с Бернаром романа. И часто напоминал, что «ты первый меня поцеловал. Инициатива от тебя исходила!»       Правда и ложь. Бернар отвечал: «да, потому что ты всё для этого сделал».       Соблазнение в улыбке, во взгляде, манере вести разговор. Те, ради кого был этот ужин, больше молчали, опустив взгляд в тарелки, и Пьер легко и уверенно, как дирижёр, управлял разговором словно оркестром. «Тяжёлый» в обычное время, он стал лёгким, как ветерок, используя своё главное оружие — улыбку и слово. Когда Пьер хотел понравиться кому-то намеренно, он бывал в этом менее успешен, чем когда кто-то сильно нравился ему самому. Бернар бы сказал, что Пьер там, за столом, был как внезапно зацветший среди зимы куст сирени. О чём они все говорили? Бернар даже не помнил… Все слушали Пьера, который подчёркивал своё красноречие, изящно жестикулируя рукой, на которой поблёскивали подаренные Бернаром золотые часы. У него даже голос как будто изменился — стал более плавным и низким. И невозможно, немыслимо устоять перед его взглядом, в котором томность, не сознавая себя, переплетается с восхищением. И взгляд этот, когда-то направленный на него, — Бернар это видел, — теперь был направлен на Ива.       Даже Мария-Луиза, которая всегда относилась к Пьеру с долей иронии, была очарована. Кажется, за два часа, что они просидели, Пьер продемонстрировал всё своё остроумие, все познания в музыке, литературе, истории… живописи? Он дошёл до того, что, ещё недавно слегка презирающий моду, высказал своё мнение Иву насчёт его новой коллекции, и это прозвучало тем более очаровательно, что он поставил в один ряд с настоящим искусством творения этого юного модельера.       В какой-то момент Бернар, погружённый в размышления, понял, что все сидящие за столом смотрят на него одного. Он видел смущённый взгляд Ива, который сказал что-то вот только что.       —Простите… я немного задумался… — пробормотал он, кожей чувствуя возмущение сидящего рядом с ним Пьера.       —Ив выражал сожаление, что пропустил вашу последнюю крупную выставку, — раздался голос Мария-Луизы. — Бернар, он просто обожает ваши картины!       —Правда? А мне они не так уж и нравятся. Наверное, потому что я вижу их каждый день…       Бернар сказал это без тени улыбки, но все засмеялись. А потом Пьер это сделал. Он позвал их поехать после ужина к ним в отель. Ещё выпить немного и… и показать Иву, над чем работает сегодня Бернар. Он не спросил его. Не спросил, хочет ли он показывать Иву картины, хочет ли, чтобы кто-то к ним заходил. Но это было не важно. Пьер уже всё решил.       —Бернар, хватит сидеть с таким умирающим видом! Это был замечательный ужин! — недовольно проворчал Пьер.       —Да, он был бы ещё замечательнее, если бы меня там совсем не было.       Их номер-люкс состоял из трёх комнат. Никто бы конечно, не озвучил вопрос: почему они с Пьером живут в этом номере вместе? Их отношения — необсуждаемый факт. Бернар заметил волнение Ива, когда тот, ступая пока осторожно, вошёл на территорию двух мужчин. Он был грациозен и неловок одновременно. Он не был красив на лицо, но в его облике что-то было. Ив притягивал взгляд. И Бернар это чувствовал: он притягивал Пьера. Он думал, что за восемь лет он привык. Пьеру постоянно кто-то нравился, более того, у него была потрясающая манера делиться с ним своими симпатиями. Первое время Бернар ревновал очень сильно, потом он понял, что для Пьера это никогда не бывает серьёзно. У него не было сомнений, что тот его любит, потому что Пьер умел давать это ощущение… что ты для него номер один. И он успокоился, приняв любовь за доверие. Сегодня он понял, что очень зря…       —Ваши картины… знаете, они как будто бы… про меня… мой любимый цвет — чёрный… — Ив стоял рядом с Бернаром и смотрел на начатый холст. Там была чёрная и синяя краска.       —Бернар может нарисовать ваш портрет, если хотите. Правда, Бернар?       Он вздрогнул. Пьер подошёл к ним, и Бернар, тихо сказав «да, конечно, могу», отошёл.       —Он очарователен, правда? Он очень ранимый…— прошептала Мария-Луиза, отпивая свой бренди. — И невероятно талантливый!       Ив вибрировал. Бернар смотрел и не верил. Они стояли рядом друг с другом. Пьер сунул руки в карманы и что-то говорил, показывая на картину. Иногда Бернару казалось, что это он через него их создаёт. Пьер может облечь в слова то, что Бернар выразить не способен. Теперь он отдаёт это Иву… У этого юноши такая странная аура. Что лучше всего её описало бы? Опиум, морфий… да. Ив — погружающий в смертельно опасную негу наркотический дым. А кто же он сам? Полупустая бутылка спиртного…       Ив слегка прошёлся по номеру и, преследуемый неотступным взглядом двух мужчин остановился напротив чуть приоткрытой двери в спальню, где можно было увидеть единственную двуспальную кровать. И Бернару вдруг стало казаться, что вот сейчас тот войдёт и на неё ляжет.       Стало труднее дышать. Уже в номере он много выпил и продолжал пить.       Гости простились. Будто сквозь пелену Бернар слышал, как Пьер ему говорит, что пойдет их проводить. Он кивнул, без сил опускаясь в глубокое кресло.       Пьер увёл Ива… хорошо… значит, он не ляжет сегодня с ними в кровать.       Тихо тикали часы на камине. В погружённой во мрак гостиной Бернар допивал прямо из горлышка бутылку вина и взгляд его был направлен на стоящую на мольберте картину. Внезапно оно накрыло его, как лавина — страшное, уничтожающее озарение. Он встал и подошёл к исчерканному краской большому холсту, от которого все ещё чувствовался небольшой запах масла и скипидара.       Он — пустота. Всё что было… вся его слава, деньги, успех — всё это ненастоящее. Пьер убеждал его, что он гений, но он… он ошибся. Он был лишь ступенькой, звеном, ведущим к настоящему гению.       Бернар потрясённо смотрел на картину, и перед глазами его вновь возникал тонкий, вибрирующий, будто наэлектризованный образ. Он видел Ива. Ив Сен-Лоран оставил здесь, в комнате, свой отпечаток. Свою тень.       «Вы мой любимый художник…»       Рука потянулась за плоским ножом, мастерком для краски. Бернар отшвырнул пустую бутылку и, размахнувшись, стал наносить удары — один за другим. Он вспарывал холст, как убивал человека… человека… себя.       Он… ничтожество, посредственная пустышка. Черновик…       —Бернар! Он обернулся. Пьер в расстёгнутом пальто стоял в дверях и в ужасе смотрел на него.       —Ты вернулся… — он произнёс это как будто с недоумением.       —Бернар, что ты делаешь? — тот подошёл к нему и аккуратно забрал из ослабевшей руки мастихин. Он выглядел перепуганным. Перепуганный Пьер — что может быть хуже?       —Я ненавижу себя. И ненавижу эти картины. — И добавил с горечью, ощущая нарастающий, опьяняющий шум в ушах: — Ненавижу, что ты больше не любишь меня.       Пьер ничего не ответил и молча обнял его, погладив по голове, как ребёнка. Бернар стоял секунду, весь обмерев, потом обнял его в ответ и разрыдался.       Пьер позвонил Раймонде Зенакер на следующее утро после того ужина или, как сам он заявил Бернару, после его «нервного срыва». Сказал, что они не смогут остаться в Париже, как планировали, на неделю, и ещё раз увидеться с Ивом. И им придётся вернуться в Прованс. Бернар слышал этот разговор, лёжа в спальне, через приоткрытую дверь. Видел Пьера, сидящего на подоконнике с телефонной трубкой и сигаретой. Ему показалось, что тот намеренно говорил громко, чтобы он слышал.       «Извинитесь за нас перед Ивом. Бернар себя плохо почувствовал. И передайте, что мы ждём его на пасхальные каникулы, как договаривались, к нам в шато Д’Арк».       Договаривались? Значит, Пьер вчера пригласил его…       Они не поссорились. Ссориться было не из-за чего. Пьер просидел с Бернаром полночи, его утешая, и в итоге свёл всё на алкоголь. И очередной творческий кризис.       В тот же день они собрались и вернулись домой. Оба тогда не думали и не знали, что официально начали свой путь к расставанию тогда, 28 февраля.       Расставанию, которое не могло быть ни лёгким, ни быстрым. Апрель       Зима кончилась и наступила весна. Весна — это начало. Но Бернар, сидя в своей мастерской и водя кистью по холсту, оставляя разводы от чёрной краски, думал об Иве. И о том, что эта весна для него. Сен-Лоран — вот новый гений.       Невзирая на повисшее ещё с той поездки невысказанное напряжение, они с Пьером всё ещё вместе. Они всё ещё с виду крепкая пара. Их повседневная жизнь осталась такой, как и была. Работа, встречи с друзьями, обустройство общего дома. Постель. Вот только Бернар больше не заводил разговор о том, чтобы Пьер что-то писал. Сценарий, который привезла Франсуаза, вернулся обратно. «У меня нет на это времени!» — объяснил Пьер.       Впрочем, Бернар знал — всё это иллюзия. Но, чувствуя полное бессилие перед тем, что казалось ему неизбежным, просто плыл по течению.       Он хорошо изучил Пьера за все эти годы, которые они провели почти неразлучно друг с другом.       Его невозможно заставить сделать то, чего он не захочет. Или чего не решит. И напротив, если Пьер чего-то желал или был недоволен, то Бернар испытывал на себе его недовольство в полной мере.       По этой причине, когда они ссорились, он всегда первый делал шаг к примирению. Выносить обиженного и несчастного Пьера не было сил. Тот всех вокруг заражал своим состоянием, и друзья и члены семьи часто говорили со смехом, как всем повезло, что Пьер по натуре такой оптимист, и радостное настроение для него более естественно, чем настроение плохое.       С ним Бернар, всегда отрешённый от мира, научился быть более чувствительным. Лучше понимать людей, их чувства, мотивы. Теперь он вспоминал, что в начале их отношений он часто, не думая, обижал Пьера неосторожно брошенной фразой.       И не сразу понял, насколько тот при всей его экспансивности и порой откровенном фрондёрстве ранимый. И Бернару казалось теперь, что Пьер ничего не забыл. Ни единой случайно нанесённой обиды.       Со стороны казалось, что у них всё по-прежнему. Только Пьер, обычно такой импульсивный, теперь ловко избегал любых острых тем и со стороны стал по отношению к нему как будто бы ещё более нежным и милым. Милый Пьер — это почти катастрофа.       И Бернар делал вид, что не замечает, как неестественно часто тот заводит разговор об Иве. Ив Сен-Лоран уже присутствовал между ними. Его невидимый образ уже поселился в их доме, вновь мысленно превращая их пару в трио.       Ив приехал в шато в конце апреля почти на неделю. В то утро, когда Пьер поехал встречать его на вокзал, Бернар зашёл в туалет и вдруг понял, что паук-аноним вот уже несколько дней как исчез из уборной. И тогда же в голову закралась жуткая, ставшая почти навязчивой мысль, что Пьер его раздавил.       Воспоминания об этом уик-энде были до странного стёрты. Помимо Ива приехали и другие друзья. Было много народу как будто. Люди приходили и уходили.       Ив ни о чём не просил. Он был самым тихим и скромным гостем на свете, и Бернар даже подумал, что если б не Пьер, он бы его полюбил.       Тот заходил в мастерскую раз десять, пока Ив позировал, сидя как прекрасное изваяние. Сен-Лоран был идеален, как модель, потому что долго мог сидеть почти неподвижно. Его взгляд, и так слегка отрешённый, иногда совсем стекленел. Иногда Ив казался почти ненастоящим, особенно когда застывал где-нибудь у окна, напоминая странное, немного грустное привидение.       Что-то уже происходило. Что-то ужасное. Внезапно и вопреки пониманию Бернара, с первых же дней Пьер, перевозбуждённый, как мартовский кот, хотел постоянно заниматься любовью. Он вёл себя так в первый год их романа, когда они, получив долгожданное уединение, могли трахаться целыми днями. И Бернар не мог отделаться от этого пугающего ощущения, что Пьер наэлектризован, заряжен был совсем от другого. Не ему на самом деле адресованы были все страстные вздохи и стоны. И Бернару казалось, что в воображении, с каким-то извращённым наслаждением Пьер в тот момент представлял, что там, в коридоре, другой человек, стоя на коленях за дверью, ошалело наблюдает за ними в замочную скважину.       Он ожидал с ужасом со дня на день, что Пьер вот-вот пригласит Ива разделить с ними постель.       Да, была уже Франсуаза, но с ней было всё по-другому. То, что происходило теперь, было не сексуальное, а какое-то моральное извращение. И ведь он не мог бы даже сказать, что же такого ужасного Пьер сейчас делал?       Он так и дошёл до той точки. Ив уехал. Бернар ожидал. С затаённым отчаянием он проигрывал этот сценарий, который написал в своей голове. Он знал Пьера. Он видел: тот лихорадочно ищет решение. Наилучшее решение для Пьера? Всё получить и по возможности ничем не пожертвовать.       Но Бернар знал: если так и получилось бы с Франсуазой, то с Ивом так не получится.       Он понял внезапно: Пьер не позвал его к ним, потому что он сам ни с кем не хочет делиться Ивом. Даже теперь уже с ним.       Пьер завёл разговор на следующий вечер, когда они сидели вдвоём на качелях. Бернар слушал и думал с примесью внезапного отвращения, что в откровенности Пьера всегда был какой-то садизм. В конце концов, ничто ему никогда не мешало просто по-тихому ходить от него куда-то налево. Но скрывать себя, прятаться — нет, это не в духе Пьера. Ведь тогда бы он подтвердил сам себе, что делает нечто подлое, отвратительное. А Пьеру нравится чувствовать себя правым. И честным. Хорошим. Он не станет лгать ему, нет.       Он сказал, что ему очень нравится Ив. Он не употребил это высокопарное слово «влюбился». Такие слова в столь практических разговорах нельзя говорить. И даже если до этой минуты у Бернара существовала какая-то тень сомнения и надежды, то она умерла в тот же миг. Если бы Ив ему просто «понравился», то шанс ещё был.       Но Пьер влюбился. А значит, это конец для них.       Он сказал, что хочет сделать открытыми их отношения. Сделать открытыми — это значит… не просто спать, а встречаться с другими?       Бернар тут же подумал, что если бы сам он ещё недавно предложил что-то подобное Пьеру, то получил бы скандал, возмущение, отказ.       Например, если Бернар сказал бы, что хочет привести и поселить к ним какого-то симпатичного парня. Или девушку. Такой чести не удостоилась даже Франсуаза, хотя (и Бернар это знал) Пьер, стараясь особенно это не афишировать, встречался и спал с ней отдельно. А он, подыгрывая, просто продолжал делать вид, что ничего не замечает. Но странно, их возобновляющаяся с некоторой периодичностью сексуальная связь, хотя Бернара и огорчала, не ощущалась им по-настоящему, как измена. Он просто не мог ревновать к Франсуазе. Она была другом.       —Ты хочешь сказать, что с другими — это значит… ты с Ивом? То есть, Франсуазы уже недостаточно? Теперь ещё нужен Ив? — он говорил это и даже не смотрел в его сторону.       —При чём тут Франсуаза?       —Ты спал уже с ним? — Бернар резко к нему обернулся. — Здесь. В эти дни.       —Нет. — Короткая пауза. — Но это случится.       Бернар вдруг понял, что он Пьеру не верит. Тот сказал «нет», только чтобы не совсем уж ранить его. Если бы он на всё это отреагировал по-другому, то, скорее всего, ответ был иным.       Между ним и Ивом точно уже что-то было. Бернар это чувствовал. Ему знаком этот горький вкус под названием «измена». Аньес, его бывшая жена изменяла ему. И вот теперь Пьер изменяет… всё тот же замкнутый круг.       А ведь он столько лет кормил его своими идеями «верности сердца», но для Пьера все идеи работают, кажется, пока они выгодны только ему.       —То есть, ты просто меня решил поставить в известность? Зачем? — он сжал кулаки и сунул руки в карманы. — Я не буду спать ещё и с Ивом. Может, тебе открыть эту дверь и уйти?       Пьер вздрогнул, и на мгновение в глазах его Бернар увидел такую страшную панику, что ему стало смешно. Конечно, Пьер разлюбил его, и это произошло ещё до появления Ива. Может быть, сам он это не понял ещё… но ему определённо не хочется оказаться в роли того человека, который, строя всё здесь так долго, одним ударом сам же всё развалил.       Бернар встал с качелей.       —Холодно. Я пойду в дом.       Как страшно было осознавать, что им теперь везде будет холодно рядом друг с другом. Июнь       Симона зашла в «каминную» и обнаружила там Пьера, который задумчиво что-то писал, забравшись с ногами прямо в обуви на диван — привычка, за которую его и по сегодняшний день страшно ругала Кристина.       Рядом с ним, свернувшись клубочком и напоминая котёнка, дремала Бланш. За окном моросящий дождь вновь перешёл в ливень. Но в комнате было тепло, и уютно потрескивали дрова в камине. Симона тронула дочь за плечо — было уже почти одиннадцать вечера и девочку было пора укладывать спать.       —Не буди её. Просто накрой пледом. — Пьер покусывал ручку. Женщина обратила внимание, что кончик её уже был изгрызен.       —А что ты пишешь? — с любопытством спросила она. — Письмо?       —Помогаю Бланш с сочинением.       —Ты помогаешь или опять пишешь за неё? — Симона улыбнулась. — А что ты будешь делать, когда ты за неё сдашь экзамены и поступишь в Сорбонну?       В её словах была добрая ирония. Пьер любил рассказывать, как он на последнем курсе оставил лицей, потому что не видел в дипломе бакалавра особого смысла, но все знали, что на самом деле это большой его комплекс.       «У него были проблемы не с учёбой, а с дисциплиной. Тогда он ещё не мог себя контролировать, как сейчас. Это был глупый подростковый протест», — говорила Кристина.        Родители Пьера всегда высоко ставили его интеллектуальные способности, но, кажется, слишком сильно давили. Иногда Симоне казалось, что Пьер бросил лицей просто назло матери, а потом, возможно, жалел.       Он единственный, кто с удовольствием делал уроки с Бланш, и если Бернар был тем, с кем девочка любила играть, то Пьер обладал замечательной способностью рассказчика и воспитателя. Он умел заинтересовать и объяснить то, что она не могла понять в школе.       При этом Симона не могла не заметить, что в последнее время Пьер как-то ещё больше включился в то, чтобы всем оказывать помощь. Дошло уже до того, что он, как сейчас, делал уроки за Бланш и с утра до вечера, если не был в отъезде, делал что-то по дому. Было нечто нервное в атмосфере последних недель. Клод говорил, что Бернар опять погрузился в депрессию. Тот часто надолго куда-то уходил и, если кто-то спрашивал Пьера, куда тот пошёл или поехал, всё чаще звучал раздражённый ответ «я не знаю». Вот и сегодня, они как обычно приехали к мальчикам на выходные, и за всё это время Симона видела деверя от силы пару раз. Он и сейчас гулял где-то, несмотря на ужасную погоду.       —Уже темно… куда-то Бернар провалился… — пробормотала она, глянув на Пьера.       —Мне пойти его поискать? — это прозвучало язвительно, и она сделала грустный вывод, что они опять в ссоре. Но вот что странно, никто на этот раз не ищет примирения.       Словно в ответ на её мысли, громко хлопнула входная дверь, разбудив Бланш. Бернар появился в гостиной в чёрном мокром дождевике, в сапогах и капюшоне. С одежды прямо на пол стекала вода, и в другой момент Пьер тут же начал бы ворчать по поводу этого, но на этот раз промолчал.       —Бернар, ты весь промок! Где ты гулял так долго? — воскликнула Симона.       —Грибы собирал, — последовал короткий ответ.       —И где они? — Пьер не поднимал глаз от тетради.       —Сгнили по дороге. И я их выбросил.       Он прошёл в коридор и стал подниматься по лестнице. Симона, оставив Бланш, поднялась за ним следом.       Бернар был у себя в комнате, переодевался в сухое. Глядя на бледную кожу и впавший живот, она отметила, что он похудел за последние месяцы и к тому же опять слишком часто стал употреблять алкоголь. Обычно Пьер умел пресекать начинающиеся запои, но не в этот раз.       Она спросила, что происходит. Бернар пожал плечами и промолчал. Никогда ещё Симону так не раздражала эта его манера уходить в себя.       —Бернар, я просто хочу помочь. Почему ты не можешь хотя бы со мной поделиться? Я не скажу Клоду…       Она знала, что Бернару не нравится та покровительственная позиция, которую занимал по отношению к нему старший брат.       —А почему бы тебе не спросить об этом Пьера? Почему ты меня спрашиваешь? — наконец сказал он. — Как будто бы все уверены, что это во мне дело!       У нее ёкнуло сердце. В словах деверя, в его интонациях, в том, как он говорил о Пьере, сквозила такая злость, какую она никогда не наблюдала. Это не просто ссора… это серьёзный разлад.       —Что случилось у вас?       Он натянул свой старый, растянутый синий свитер, который она ему когда-то связала, и повязал вокруг шеи шарф. Последние годы он не носил шарфы. И одеваться стал лучше благодаря Пьеру. Теперь ей показалось, что всё внезапно откатилось назад, и она видит того Бернара, каким он был до встречи с Пьером, восемь лет назад — разочарованного, опустошённого, несчастного алкоголика и наркомана. Он летел в бездну тогда, и Пьер его подхватил. Но теперь, кажется, разжал руки…       —У нас ничего не случилось. Случилось у Пьера. Он мне изменяет. С Ивом. Уже несколько месяцев у них роман.       Он сказал это так просто, что она поразилась. И так и стояла, как оглушённая. Всё это просто не укладывалось в голове. Пьер? Пьер изменяет Бернару?       —Не веришь? Спроси у него. Он, знаешь ли, никогда ничего не скрывает. Он практически уже даже гордится…       —Погоди… и ты это принял? — вырвалось у неё. — Ты это терпишь?       —А что я должен сделать? Выгнать его? — Бернар ухмыльнулся. — Я подумаю. Может и выгоню. Только не говори никому. Я не хочу, чтобы это все обсуждали.       Когда первый шок от услышанного прошёл, Симона неожиданно испытала возмущение. Нет, не поступком Пьера, а тем, как реагировал, как рассказывал об этом Бернар! С иронией, обесценивая. Он не просто не хочет чтобы об этом узнали, он сам как будто бы не хочет об этом знать!       —Бернар, и ты… ты ничего не собираешься делать? Я думала, ты любишь его.       —Я уже не уверен.       —А что он собирается делать?       —Спроси у него. Он в Каннах был с Ивом. Думаю, он был бы не против его тут поселить. Для удобства.       —И ты не будешь… бороться? Бернар… — она тронула его за рукав. — Ты что, вот так вот просто отпускаешь его?       Она знала, что говорит это больше для себя, чем для него. Пьер и Бернар были семьёй. Они все были семьёй. Симона не могла представить, что всё это можно вот так просто взять и разрушить. Из-за какого-то Сен-Лорана! Нет, она знала Пьера. Он не такой. Он не легкомысленный. Наверняка, это лишь сексуальное… страсть. Такое случается с мужчинами в браке. У них с Клодом это тоже случилось. Он ей изменил. Но они поплакали и всё пережили.       —Мона, а что я могу с этим сделать? — он присел на кровать и провёл по лицу руками. — Я ничего не могу. Я не могу стать Микеланджело… Леонардо да Винчи… или Ротко. Я не могу для Пьера стать гением, чтобы он полюбил меня снова… — в его словах была страшная горечь и обречённость.       Симона присела с ним рядом и обняла.       —Но может быть, ты покажешь, что любишь его? Что он тебе нужен? Мне кажется, он это не знает. Ты не разговариваешь с ним. Игнорируешь. Я уверена, что ты можешь вернуть его. Я уверена!       —Ты рассуждаешь, как женщина… — Бернар как будто бы с осуждением посмотрел на неё. — Бороться и унижаться… за Пьера? Если, чтобы вернуть его, мне это всё надо делать, то пусть лучше уходит. У меня ещё есть гордость.       Он встал и вышел из комнаты. Симона заплакала.       Когда спустя два часа Пьер зашёл на кухню, чтобы выпить воды, то застал там Бернара, сидящего за столом. Тот курил. На столе стояла пустая бутылка вина, а рядом с ней вторая, полная наполовину. На маленьком блюдечке лежало порезанное кружочками яблоко. Лившийся сквозь тюлевые занавески свет луны делал эту картину похожей на натюрморт. Только человек за столом был как будто бы лишний.       —Иди спать.       —Это я сам решу… куда мне идти… — язык у Бернара пока лишь слегка заплетался, но Пьер хорошо знал, что тот запросто может вот так вот сидеть и пить здесь до утра. А потом уснуть за столом.       —Завтра тебе давать интервью. Ты будешь себя плохо чувствовать.       —Да пошёл ты… может, тебе дать интервью вместо меня? — тот медленно затянулся и стряхнул пепел от сигареты прямо на стол. — Ты у нас любишь трепать языком…       Пьер глубоко вздохнул. Он привык не обращать внимания, что Бернар говорил ему, будучи пьяным. Тем более что пьяным тот был из-за него…       —Если ты не хочешь давать интервью, то зачем согласился?       —О… ну… — тот небрежно откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу. — Я просто хотел… ТЕБЕ сделать приятное… Вместо того, чтобы самому быть журналистом, ты хотел, чтобы Я давал кому-нибудь интервью…       Эта неприкрытая издёвка, вкупе со слегка растрёпанными волосами и полурасстёгнутой на груди рубашкой, делала его в этот момент почему-то до безумия сексуальным. Он все ещё имел над ним силу… имел. Пьер не понимал. Он одновременно и страшно злился и раздражался и всё же желал его. Осознание того, что он сделал Бернару так больно, заставляло испытывать и вину, и какой-то триумф одновременно.       —Ты сейчас себе хуже делаешь. Ты не работаешь. Если это твой способ мне отомстить, то это глупо. Не пытайся больше обвинять меня в своих неудачах. Это не сработает снова.       —Знаешь, Пьер… — тот крутил в руках коробок спичек. Зажигал каждую и тушил.       Играет с огнём?       — …не всё крутится вокруг тебя. Как бы тебе ни хотелось. Ты не можешь влиять на меня. Думаешь, я тут сижу и страдаю по тебе? Хах. Ты похож на свою мать. Ты постоянно говоришь очень правильные вещи. Но за ними нет ни-че-го. Никакого внутреннего соответствия формы и содержания. Ты просто всегда хочешь быть правым, даже когда знаешь, что ты неправ. Ты ведь умный. Ты это знаешь. Но ты это не можешь принять. Но сейчас так не получится.       — Может быть, нам стоит всё отменить? Праздник в июле.       Пьер имел в виду ту «корриду» по поводу дня рождения Бернара, тридцатилетия, на который они пригласили кучу друзей. Этот праздник они планировали ещё с нового года. Но очевидно, что сейчас это плохая идея.       Бернар усмехнулся.       — Хочешь отменить мой юбилей? Ну уж нет… не получится, — и добавил загадочно. — Все билеты ведь уже проданы…       Не выпуская из зуб сигарету и подхватив недопитую бутылку, он вышел из кухни, нарочно слегка задев Пьера бедром. Июль       По тёмному небу, словно маленькие бриллианты, были рассыпаны звёзды. Бернар поразился, как сегодня их много. Внезапно он понял, что это не бриллианты, а слёзы. Всё ночное небо в слезах.       Он заглушил двигатель автомобиля. Стоявшие напротив машины и преграждающие ему дорогу Пьер и Клод были под включёнными фарами, как в свете рампы.       —Бернар, умоляю тебя, выходи!       Мужчина очень медленно повернул ручку и выбрался из машины. Облегчение на лицах?       «Я бы снёс тебя, Пьер. Но я не хочу убивать брата…»       —Идём в дом… поговорим… — Клод успокаивающе протянул руки навстречу.       Бернар взглянул на светящийся зажжёнными окнами дом. Нет… их маленький замок. Их дьявольское убежище. Вернуться туда? Ни за что.       Пьер был весь белый. От ярости? Он стоял, тяжело дыша, и смотрел на него… он думал, что позади всё самое страшное?       —Что вы за люди…— Бернар с горечью провёл рукой по всклокоченным волосам. — Что за люди? Вы все… извращенцы. Лицемеры… вы все её персонажи… герои для Франсуазы Саган. Ты… ты, Пьер… ты спросил меня, помнишь? Считаю ли я тебе «таким» человеком? — Бернар медленно сделал шаг навстречу к нему. — Я отвечу сейчас. Из всех них ты — самый худший. Что могу я? Исчезнуть… исчезнуть… я не могу оставаться.       — Бернар, что ты собираешься делать?       Он развернулся и бросился бегом, прочь, прямо в тёмные заросли изгороди. Он слышал за собой топот ног.       —Бернар, стой, подожди!!!       Пьер бежал за ним. Пьер бежал за ним. Пьер… за ним!

***

Несколькими часами ранее       Гости начали пребывать ближе к полудню. Одним из первых на большую парковку перед шато, конечно же, въехал новенький ярко-красный АС Bristol Франсуазы. На заднем сиденье машины с Саган сидело двое — её подруга Аннабель Шваб со своим новым бойфрендом Жан-Жаком Гепеном.       Приехали Кокто, семья Жионо, конечно же, Клод с Бланш и Симоной. Все друзья Бернара и Пьера — Колетт Моршан, Жак Шазо и Марсель Лефранк. Ив приехал одним из последних. Народу было так много, что даже в огромном доме, казалось, яблоку было негде упасть. Весь праздник проходил на открытом воздухе — на улице в шатрах накрыли столы, поставили несколько решёток для барбекю. Море шампанского, цветов, шёлковых лент, плакатов с поздравлениями. Сам именинник, облачённый в белоснежный смокинг, выглядел как кинозвезда. Всё здесь, от и до — организация Пьера. Вся это роскошь, весь этот потрясающий шик и размах исключительно его рук дело. Ещё утром он первый подарил ему то, что Бернар давно так хотел — одну из самых ранних картин Ротко. В другой ситуации он был бы невероятно шокирован и тронут этим подарком, а сейчас увидел в этом издёвку. Художнику-неудачнику дарят картину того, кто действительно добился успеха?       — Сколько ты отдал за неё? — спросил он.       — Не беспокойся. Мы скинулись.       — Но твой вклад, конечно, был самый большой?       — Ну, разумеется.       — Я не хотел бы, чтобы ты потратился слишком уж сильно.       Последний подарок?       А ещё он носил не снимая его часы. И продолжал методично заниматься всеми делами — продажами, переговорами, счетами, уроками Бланш… одним словом, всё идеально, не считая того, что они друг с другом больше не спали. И практически не разговаривали, оставшись наедине.        — Я прошу тебя, не напивайся. Здесь будут наши друзья. И, скорее всего, журналисты, — коротко заметил Пьер, когда Бернар ещё за завтраком откупорил бутылку вина.       — Как? Ты позвал прессу? Такую возможность я не могу упустить… любовь моя.       Он издевался, и ему доставляло удовольствие видеть одновременно напряжённый, сердитый и растерянный взгляд Пьера. Ну, разумеется, они люди воспитанные. Они не будут тут драться. Это сладкое для их пары время прошло. Пьер стал парнем приличным. По крайней мере на вид…       Никто, кроме Симоны, не знает об их разладе, и Бернар время от времени ловит её беспокойные взгляды. Он много пьёт — шампанское, вино, виски. Ему кажется, что алкоголь не берёт его. Они с Пьером стараются держаться друг от друга подальше, не выпуская из виду. Поздравления, тосты, подарки. Сегодня здесь всё, чтобы Бернар мог чувствовать себя очень счастливым.       В сумерках кульминация праздника — гигантский, украшенный «бриллиантами» торт, напоминающий свадебный. Бернар берёт в руки лопатку, напоминающую ему мастерок, и оглядывается на гостей. Почему бы не разделить с кем-нибудь пафос момента? Он видит, что Пьер, который весь вечер очень скромно держался, взволнованно, не замечая вокруг ничего, говорит что-то на ухо стоящему рядом с ним Иву.       Бернар улыбнулся и посмотрел на сгрудившуюся вокруг этой пизанской кондитерской башни толпу.       —Аннабель… ты не хочешь помочь мне? Здесь нужны женские руки…       Франсуаза весь вечер не сводила взгляда с подруги. Аннабель приехала как спутница Жан-Жака, но в глаза всё больше бросалось её чересчур уж свободное общение с Бернаром. Саган единственная на этом вечере знала, что Аннабель и Бернар познакомились в Сен-Тропе ещё в мае. И ей было тревожно от того, что она сейчас наблюдала. Здесь, в Провансе, под открытым небом, у подножья замка, на широкой площадке возле огромного, сверкающего голубой гладью бассейна разыгрывалась настоящая драма.       Аннабель и Бернар разрезали торт, в этот момент до неловкости напоминая молодоженов. От этого сравнения невозможно было избавиться, и Франсуаза взволнованно смотрела на Пьера, который этим зрелищем определённо был недоволен. Девушка встретилась взглядом с Симоной, которая весь вечер выглядела такой странно расстроенной. Пробравшись через толпу, Франсуаза тихо спросила ее:       — Бернар с Пьером в ссоре?       — А что, очень заметно?       — Становится заметнее с каждой минутой.       Стемнело. Некоторые гости разъехались, но оставшаяся половина должна была заночевать в шато. По мере того, как пустели ящики с алкоголем, атмосфера становилась всё более лёгкой и беззаботной. Больше смеха, обнажённого тела — в какой-то момент собачка Аннабель вырвалась из рук и хозяйки и упала в бассейн.       И, к весёлому изумлению гостей, виновник торжества, недолго думая, прямо в одежде прыгнул за ней. Ещё доля секунды — и Аннабель со смехом падает следом. Их двое, хохочущих, в мокрой, прилипшей к телу одежде. Эротизм этой сцены, её дерзость, как кажется Франсуазе, направлены на стоящего на краю бассейна Пьера. Тот развернулся и ушёл в дом.       — Что ты пытаешься сделать?       Пьер вошёл в его спальню, где Бернар стаскивал мокрую одежду.       —Тебе что-то не нравится? Я всего лишь принял твоё предложение. Открыть отношения, — прозвучал холодный ответ. — Ты хочешь привести Ива. А мне нравится Аннабель. Думаю, мы неплохо проведём время.       Пьер замер, пытаясь осознать смысл сказанного.       —Ты всё-таки напился…       —Я напился и веселюсь. А ты хотел бы, чтобы я напился и отключился, и ты запер меня, чтобы потрахаться в соседней комнате с Ивом?       Разговор переходил на повышенные тона. Бернар не слишком часто, выпив, становился агрессивным, но когда это происходило, его трудно было остановить. Долгое время Пьер был единственным, кто мог и умел это делать, но как быть, если сегодня объектом этой агрессии стал сам он?       — Мне нужно поговорить с тобой… — Симона взяла под руку Франсуазу и отвела в уголок. — Ты не могла бы куда-то увести Ива? На улицу… предложи прогуляться.       Часть компании расположилась в каминной.       Вечер перешёл уже в ту предпоследнюю стадию, где все мало обращали внимания друг на друга и одновременно жаждали впечатлений. Компания разбилась на группы. Сигаретный дым, лёгкий звон бокалов, смешки, звуки случайно задетой полупьяными людьми мебели… И на фоне этой милой атмосферы всё более заметное напряжение между хозяевами намекало: здесь вот-вот должно произойти что-то… разразиться скандал.       Франсуаза не успела ответить. Хозяин шато и главный герой представления вернулся, переодевшись. Он снял смокинг и был в обычных, рабочих и немного даже испачканных краской брюках и чёрной рубашке. Аннабель была более демократична и, сняв мокрое, осталась в одном нижнем белье. Она стояла у камина неподалеку от Ива, завернувшись в плед.       Пьер появился почти вслед за Бернаром и тут же подошёл к Симоне.       — Он пьян…       — Тогда ты уведи Ива! Уведи его отсюда, — резко сказала она. — Зачем было вообще приглашать его?       — Пьер, что это значит? — Франсуаза в волнении ухватила его за руку. — У вас что-то с Ивом?       Бернар стоял у камина. Небрежно приобняв с двух сторон Ива и Аннабель, он смотрел в сторону Пьера, Симоны и Франсуазы с вызывающим видом. Ив стоял, весь как натянутый лук, явно не в восторге от такого соседства.       —Пьер, Кики… почему вы отделились? Здесь очень тепло… — он практически прижался губами к виску Ива, похлопывая его по плечу. — Ив, ты мне нравишься, честно. Не переживай… у нас с тобой всё хорошо… ничего… сейчас мы все ещё немного выпьем… Ты же останешься на ночь тут, правда? Мы отлично проведём время. Здесь много комнат. Каждый сможет занять себе отдельный номер, если что… но можем спать и все вместе. Чем больше народу, тем лучше!       Он направился к столу, где стояли бутылки, и Симона решительно произнесла:       — Я позову Клода! — и вышла из комнаты.       Кажется, на них мало обращали внимание, пока Бернар, опрокинув в себя очередную стопку спиртного, не подошёл к Пьеру, который, словно от него прячась, стоял в стороне. Франсуаза подумала, что испуганный Пьер — это само по себе уже страшно. Бернар выпустил на свободу Бернара… он не может его контролировать. Более того, она теперь это отчётливо понимала, Пьер считает себя виновником произошедшего.       Уйти и сбежать он себе не может позволить. Но он бессилен вмешаться.       —Пьер, а почему ты там прячешься? Это ведь и твоя вечеринка… что за скромность? Неужели стесняешься? Не помню, чтобы ты чего-то стеснялся. — Он подошёл к нему и, к ужасу Пьера, встав сзади, крепко обнял, положив голову на плечо. Жест без сомнения вызывающий, потому что интимный. — Вот он… мой самый главный подарок! Такое ни за какие деньги нельзя приобрести…       И почти коснувшись губами его уха, тихо шепнул:       — Или всё-таки можно? А если я продам всё… все картины… замок… отдам всё тебе… хочешь, даже отдам свою жизнь? Или ты хочешь… чтобы он тут остался? Хорошо. Хочешь, вы останетесь здесь, а я просто уйду? Забирайте мой дом, мои картины… Ив любит их. Он такой милый.       Пьер не выдержал. Вспыльчивый по натуре, он старательно тренировал в себе самообладание, но чувство вины, которое он глушил в себе все эти месяцы, его подточило. Он вырвался, локтем почти ударив Бернара, и вышел из комнаты.       Франсуаза, проводившая его взглядом, знала, что единственное, что Пьер может желать спрятать от взглядов намного больше, чем гнев — это слёзы.       Эта странная короткая сцена, наконец-то, привлекла внимание к себе. Франсуаза, поставив свой стакан с виски, в который она нервно вцепилась, подошла к Бернару, застывшему у стола. К ней присоединился Марсель Лефранк.       — Пойдём прогуляемся, а? Бернар… здесь душновато, — дружелюбно произнёс тот.       — Пьер ушёл? Странно… Ну ничего, мы и без него справимся… — Бернар вдруг обнял Франсуазу. — Тебя я тоже люблю. Как и Ива. Вы не виноваты… Странно, что Пьер ушёл. Мы же всегда всё вместе делили… деньги, еду, женщин, мужчин… — он многозначительно посмотрел на Франсуазу. — Прости, Кики, но пятеро на два не делится. Ты прав, Марсель, здесь почти нечем дышать…       Напряжённые взгляды. Смешки. Внезапно Бернар вырвался из объятий друзей и, взяв стакан, постучал по нему.       —Внимание! Минутку внимания имениннику! Мне есть что сказать…       В гостиной теперь повисла почти мёртвая тишина. Только Аннабель, казалось, совершенно спокойная, потягивала у камина свой виски. Франсуазе даже почудилось, что она слегка улыбалась.       — В жизни каждого человека наступает момент, когда он достигает пика… всего! — Бернар торжественно поднял неизвестно какой по счету бокал. — К сожалению, человек, которому я так многим обязан, в честь которого я хотел поднять этот бокал, куда-то ушёл. Но вы-то все здесь, друзья мои, знаете, как я люблю Пьера. Однако… талант также в том, чтобы знать, когда нужно уйти. Нужно знать, когда придёт твоё время — исчезнуть. Моё время пришло… Ив… — он посмотрел на Сен-Лорана. — Я желаю тебе большого успеха. Вам с Пьером.       Возможно он хотел сказать что-то ещё, но его прервал уже появившийся в гостиной Клод. Совершенно лишённый от природы любых сантиментов, решительный, волевой, к тому же старше Бернара, после смерти их отца он относился к младшему брату, как к сыну. А ещё у него было качество, которое так сильно отличало его в том числе и от Пьера. Ему было безразлично мнение окружающих и то, что называют «приличием».       Он просто схватил Бернара под руку и со словами «ну всё уже, всем достаточно!» потащил вон из комнаты. Марсель очень вовремя успел подхватить Бернара с другой стороны, потому что тот впал в ярость, сопротивлялся. Ценой опрокинутого кофейного столика, под грохот и ругательства они вдвоём выволокли его из гостиной.       —Ну всё уже! Хватит! — рявкнул Клод, затолкав брата в одну из комнат и захлопнув за ними дверь. — Что ты устроил?       —Я устроил? Конечно же… всегда только я! Всегда Бернар виноват… а Пьер у нас хороший! — зло бросил тот. Его лицо, теперь уже какое-то полубезумное, было мокрым от пота. —Ты всегда на его стороне!       —Я не на его стороне, Бернар! Но ты ведёшь себя, как кретин! Разберитесь между собой… и на трезвую голову!       —Хорошо. Только дай мне пройти. Мне надо выйти. Я здесь задыхаюсь!       Бернар как будто бы успокоившись, обошёл Клода и вышел из комнаты. Туда заглянул моментально Марсель.       —Где Пьер, позови его! Ну что за дети!       Тем временем в гостиной потрясённые этой сценой гости один за другим возбуждённо высказывали предположения о том, что случилось. Кто-то решил даже, что всё это часть представления, всё запланировано. Франсуаза заметила, что из комнаты пропала куда-то Аннабель, а Ив, наоборот, сидел, как будто приклеенный к стулу. Его взгляд, направленный перед собой, отражал какое-то слепое упорство. Он будто бы ждал чего-то… В этот момент кто-то крикнул, что видел Бернара, который взял топор.                                     Паника… суматоха. Франсуаза подошла к Иву и тронула его за плечо.       — Тебе лучше сейчас не быть здесь.       — Думаешь, Бернар решит зарубить меня посреди гостиной? — Ив улыбнулся с какой-то грустью. — Я не боюсь.       Неожиданный шум на улице и звук двигателя автомобиля заставил Саган и ещё несколько человек рвануться к окну. Кто-то испуганно ахнул. На подъездной дорожке, на заднем дворе была дикая сцена. Клод и Пьер выбежали на дорогу, преграждая выезд автомобилю, за рулём которого сидел Бернар.       — Кошмар! Он убьёт их!       — Он разобьётся! Пьяный за руль!       — Что за безумие? Бюффе что, рехнулся?       — Он сказал, что хочет исчезнуть! Он покончит с собой!       Часть народу выбежала наружу. Франсуаза видела как в замедленной съёмке, как вышел из машины Бернар и, прокричав что-то, бросился прочь. Пьер побежал за ним следом. Девушка медленно отошла от окна. В комнате, кроме неё и Ива, осталась только Симона, которая, вытирая слезы, нервно пила у стола.       Франсуаза вновь подошла и мягко коснулась плеча Ива.       — Я уезжаю. Давай я подвезу тебя в город.       — Где Пьер? — его взгляд был растерянным, как у ребенка, который терпеливо ждал, когда за ним вернётся родитель. Хотелось провести рукой и погладить его по волосам. И уж точно девушке не хотелось произносить то, что произносить предполагалось.       — Он побежал за Бернаром.       Ив опустил глаза на секунду, потом кивнул и встал.       Опустевшая комната, как поле битвы — груда посуды, бутылок, опрокинутый стол. По полу рассыпаны конфетти и почему-то ощущается неестественный холод. Как будто в середине июля вдруг пошёл снег и наступила зима.       Ближе к утру погода испортилась и зарядил дождь. Оставленные хозяевами, почти все гости разъехались, несомненно готовые обсуждать между собой вечернее происшествие за пределами шато Д’Арк.       Симона сидела в шезлонге и смотрела на капли дождя, барабанившие по воде в бассейне, где одиноко плавали конфетти. Вечеринка окончена. Теперь казалось, что вчера здесь произошло и окончание любви.       Дверь во внутренний двор открылась и она увидела Клода — у мужа был усталый и измученный вид. Он ушёл вместе с Пьером искать Бернара, но по выражению его лица она поняла, что новости не обнадеживающие.       — Мы всё здесь облазили. Ходили даже на станцию. Денег у него с собой не было. Добраться до города он не мог.       — Может, позвонить уже в полицию?       — Пьер тоже так говорит.       — Где он?       — Сидит и плачет на лестнице у главного входа. Он боится, что Бернар сбросился здесь где-нибудь со скалы. Или с крыши. — Клод произнёс это сухо, без капли сочувствия. Несомненно, он был сильно зол на Пьера.       Женщина встала, зашла в дом и через веранду прошла к главному входу.       Пьер сидел на ступеньках, закрыв руками лицо. Он выглядел ещё более измученным, чем Клод, хотя уже и не плакал. Симона подумала, что никогда не видела его таким подавленным и несчастным. Она пыталась сердиться на него, потому что считала его виноватым, но не могла, особенно когда он был таким. Присев рядом с ним на ступеньки, погладила его по плечу. Он как будто удивился этому нежному жесту.       — Ты не презираешь меня?       — Нет. Но я расстроена. Очень. Как вы до такого дошли?       — Я не знаю. — Он достал сигареты и закурил. Очевидно, что ничего объяснять он не собирался.       — Я думаю, с ним всё в порядке и он просто прячется где-то… — добавила Симона.       — Тогда мне лучше уехать. Ведь прячется он наверняка от меня.       — Уедешь к Иву? — она не могла сдержать резкости в своём тоне, но Пьер покачал головой.       — Поеду к себе на квартиру.       Неожиданно она впервые подумала, что это с самого начала было так странно, что у Пьера была эта квартира, куда он уходил. Понятно, что он не хотел зависеть полностью от Бернара и должен был подстраховать себя. Но теперь Симоне подумалось, что, возможно, Ив даже не первый… может быть, у Пьера были и другие мужчины, которых он туда приводил. Может быть, их отношения с Бернаром были совсем не такими прекрасными, как ей казалось. Как хотелось надеяться… В любом случае, Пьер не пропадёт. А вот что будет с Бернаром?       — Не могу поверить, что ты его больше не любишь… — тихо сказала она.       Пьер посмотрел на неё и произнёс очень взволнованно и серьёзно:       — В том всё и дело, что я люблю его… Думаешь, можно после восьми лет просто так взять и разлюбить? Но это не просто. Он всё время уходит… я знаю, что он не бросает меня, но понимаешь… я часто с ним себя ощущал, что я как будто один. Что я ему не очень и нужен.       — И вы расстанетесь теперь? Из-за Ива?       — Знаешь, Симона… дело не в Иве. По крайней мере… не только в нём. Это только между мной и Бернаром. И я не знаю. В расставании участвуют двое. Если ты спросишь меня, хочу ли я бросить Бернара, чтобы уйти к другому? Нет, этого я не хочу.       Они ещё посидели и помолчали немного, потом Пьер встал и ушёл в дом.       Бернар не объявлялся два дня. Они обзвонили всех родственников и друзей, но никто не видел его и не говорил с ним с того злополучного вечера, и по настоянию Пьера Клод всё-таки обратился в полицию. Прибывшие полицейские долго отказывались принимать заявление, хотя Пьер сказал им, что у Бернара с собой не было никаких документов и денег.       — Откуда вам это известно? — равнодушно спросил один из них. — Вы разве у него проверяли карманы?       Этот вопрос поставил всех в тупик. А через несколько часов после того Бернар сам позвонил. Клод взял трубку и, услышав знакомый голос, не выдержал и почти сразу начал орать, что тот безответственный псих и что они тут все с ума посходили.       — Я с Аннабель. Не ищи меня. Можешь передать Пьеру… пусть развлекается… и идёт на х.й… и я развлекаюсь…— судя по голосу он был если не пьяный, то сильно выпивший.       — Он говорит, что он с Аннабель… я не понимаю. Как это возможно? Он же… — обескураженно произнёс Клод, держа пищащую трубку. — Это та девушка, что разрезала с ним торт…       — Он всё это подстроил. Заранее. Это его месть мне, — грустно заметил Пьер. — Он хочет реванша. Хочет, чтобы я опять побежал за ним. Но я больше бегать не буду. Мне надоело.       Разрыв?       Всё слишком сложно и слишком просто.       Пьер собрал вещи — всё необходимое уместилось в два чемодана. Зашёл в спальню Бернара, снял с запястья и положил на прикроватную тумбочку золотые часы.       — Ты не обязан уезжать. Это и твой дом. — сказала Симона. — Никто тебя не прогоняет.       — Он не вернётся, если я буду здесь.       Она заплакала, а потом обняла его и поцеловала.       У выхода, на лестнице, навстречу им вышла Бланш с заплаканным злым лицом в красных пятнах. Она пряталась за большим платяным шкафом. Никто и не подумал ничего объяснить ей, и погружённые в переживания взрослые про Бланш во все эти дни как будто забыли. Пьер вздрогнул, увидев её, и поставил на пол чемоданы. Он ведь с ней даже не попрощался! Но как… что сказать?       — Так это правда? — она сверкнула глазами и сжала в кулаки руки. — Ты нас бросаешь?       — Муха, нет… я не бросаю, я… мне просто надо уйти… — Он запнулся и хотел подойти, чтобы обнять её, но Бланш, разрыдавшись, его оттолкнула и убежала наверх.       Пьер хотел было броситься следом за ней, но, поймав взгляд Симоны, передумал. Нет, Бланш не поймёт. Он бы на её месте не понял. Да и разве обязан кто-нибудь это всё понимать? Сегодня утром он разговаривал по телефону с мамой. Она всё равно бы узнала, но лучше уж от него. Пьер не ждал понимания. Кристина любила Бернара. А она не из тех, кто меняет привязанности так легко. И всё же его сильно ранило то, что после долгого молчания в трубке она ему сказала:       «Я чувствовала, что однажды с тобой это произойдет. Тебе всегда всё легко давалось. И ты никогда не ценил того, что имеешь. Но знай, сейчас ты разрушил семью. Я не уверена, что ты понимаешь, что делаешь. И я думаю, что ты пожалеешь.»       Нет, если бы она действительно его знала, то так не сказала бы.       Сожалеть — это не про Пьера Берже. Может быть… может быть, ему будет очень больно. Возможно, он будет страдать.       Но жалеть о том, что прошло, он точно не станет. Октябрь 1960       С достопамятной авантюры «тёмная для Пьера Берже» прошла уже пара недель, и Карл отвлёкся на работу, отшивая и шлифуя сразу две новые коллекции, и почти перестал думать об этой истории. Да и все знакомые, будто втихомолку сговорившись, не упоминали ни дом Диора, ни Ива, ни тем более Пьера. Даже Виктория, у которой обычно Сен-Лоран не сходил с языка (а в последнее время через слово и Берже), помалкивала, разве что изредка многозначительно вздыхая… Любопытная как кошка, она, конечно, выпытала у него, чем тогда закончилась попытка нападения, и Карл рассказал, не преминув предостеречь девушку от участия в подобном безобразии впредь. Та ахнула: «Зачем Бернар? Кто его позвал? Ужас какой!» В сущности, она не была злой, разве что капельку стервой, и Карл не умел долго на неё сердиться. Вики — это Вики!       Октябрь начался с хорошей погоды, словно извиняясь за дождливый конец лета; по парижским улицам только-только начали порхать редкие золотые листья, и каштаны гулко падали на мостовые, норовя подкатиться под каблук. И воздух стал осенним: прозрачно-грустным и ясным, а не просто мокрым, как в холодном сентябре. Карл теперь жил неподалёку от дома Пату и ходил туда пешком, а если надо было в Бальман, возвращался к дому и садился за руль. Но постепенно и неизбежно баланс его присутствия смещался в Жан Пату, и все относились к этому с пониманием… Месье Лагерфельд три дня из рабочей недели проводил теперь на Сен-Флорентен, порой прихватывая четвёртый.       Дом Пату захватывал его, идеи основателя были так близки и так вдохновляли! Жан Пату первым стал делать одежду для спорта, первым открыл ноги женщин, первым сделал модной такую вещь как свитер! А пляжная мода! А лосьон для загара! А его великолепные ароматы в столь же бесподобных флаконах! И ещё Жан Пату первым придумал то, чем теперь пользовалось всё больше модельеров — авторскую метку как элемент отделки. Карл втайне уже нарисовал массу вариантов своего личного логотипа, но пока ни один ему не нравился, словно чего-то недоставало… В общем, дом Пьера Бальмана как родительский дом — отходил всё дальше, оставаясь тихой гаванью, поддержкой, источником дохода (что скрывать!), но становясь постепенно прошлым. Карл думал об этом с лёгкой грустью, но и с оптимизмом. Ведь фрау Лагерфельд покинула Париж, и ничего страшного не произошло. Значит, и дальше всё образуется…       Вечерело. Одно за другим зажигались окна в домах. Карл неторопливо шёл по направлению к пляс де ла Мадлен, чтобы обогнуть всегда великолепную колоннаду католического храма, а потом по Шово Лагард дойти до поворота на улицу, где теперь он обосновался. Ему нравилось в этих старых улицах. Нравилось в маленьких кафетериях и булочных, нравилось в крошечных лавочках сувениров и книг. Нравилось возвращаться в собственный дом, где всё осталось так, как было, когда он оттуда ушёл. Нравилось приносить с собой пакет с пирогом или цыплёнком, ещё тёплым, чтобы вскипятить чайник и устроиться на кухне, листая журнал или утреннюю газету, которую не успел прочесть… Нравилось, что не нужно раскладывать четыре прибора и ставить две тарелки для одного едока… Нравилось не думать о должном. Это была непривычная и очень приятная свобода… Свободен! В двадцать семь лет он наконец мог сказать о себе так. Хотя он не делал из свободы некой самоцели, получить её было хорошо.       Сегодня его ждала книга: довоенное издание пьес Жана Кокто, которое он случайно углядел в лавке букиниста неподалёку от метро Конкорд. Редкая, чудом уцелевшая в оккупацию, пожелтевшая, бугристая от сырости, видно, хранили в подвале, или на протекающем чердаке… Карл любил воображать судьбы своих книг. Наверняка, если б могли говорить, такого порассказали! Сейчас он заварит чаю и завалится на кровать с Кокто! Звучало двусмысленно, и Карл усмехнулся.       На новоселье Фелиция подарила ему предмет его давних грёз — столик для кофе в постели. Утром Карлу, конечно, никто кофе в постель не подавал, но по вечерам он использовал его с удовольствием: приносил в спальню чайник, маленькие бутерброды или крекеры, устраивал всё это под рукой и наслаждался. Иногда подмывало рассказать Элизабет, но это было бы уж слишком большое ребячество. Наскоро приняв душ и накинув поверх пижамы пушистый махровый халат, Карл обустроил себе уют и расположился со всеми удобствами: прикрыл ноги пледом, сделал глоток ароматного цейлонского чая и открыл книгу на «Царе Эдипе». А через пару минут в дверь постучали.       Карл удивился. Его адрес знал небольшой круг людей, и никто из них, скорее всего, не явился бы на ночь глядя без предварительного звонка. Стук настойчиво повторился. Впрочем, это мог быть кто-то из соседей… Или взбалмошная Виктуар… С сожалением закрыв пьесу, Карл пошёл открывать.       — Привет! Спишь? Войду?       Пьер Берже собственной в хлам пьяной персоной ввалился в коридор и поднял на Карла неожиданно грустное лицо, не вяжущееся с нахальством вторжения. Карл хотел было спросить, как он здесь оказался, но вспомнил, что давал адрес, когда звал на новоселье. Лучше поздно, чем никогда, воистину…       — Пьер, ты… — начал он было, но тот перебил:       — Ив в госпитале, ты знаешь? Ему плохо, плохо… Я ходил, а меня не пускали… Он там один, да! Сволочи! Это Буссак! Я знаю теперь!       Выкрикнув всё это куда-то в потолок, Берже распахнул светло-зелёное пальто и достал из внутреннего кармана бутылку. Снова ром. Карл безнадёжно вздохнул:       — Понятно. Пойдём, расскажешь по порядку.       Пьер покладисто позволил снять с себя пальто, интуитивно угадал направление на кухню и уселся возле обеденного стола, водрузив на него бутылку.       — Стаканы давай, — скомандовал он.       — Я не буду, — отозвался Карл, — да и тебе уже, пожалуй, не надо больше.       — Не будешь? — не услышал вторую часть Пьер. — Как хочешь. — И, ловко откупорив пробку, присосался к горлышку.       — Пьер! — попытался воззвать к разуму Карл. — Ты отключишься так! Давай я чаю тебе налью, а ты пока рассказывай, что там с Ивом.       — А что рассказывать? — Пьер поднял помутневший взгляд. — Говорю же, они всё подстроили… ему нельзя было туда, а они его отправили… Сломали его…       Карл похолодел. Пьер сказал это так просто и так горько…       — Что значит сломали? — повторил он вслух.       — Он не в себе. Я его только сегодня смог увидеть. Я не знаю… но это был не он… не Ив… — глухо, с болью выдавил Пьер. — Он в этом госпитале уже несколько дней, а я только узнал… Что Люсьена может вообще, вот скажи! Какие родственники, ну!       Он опять приложился к горлышку и глотал ром как воду. Карл налил большую кружку чая, положил туда сахару, отрезал толстый ломоть лимона и поставил перед Берже. Тот машинально обхватил ладонями горячий фаянс и на минуту закрыл глаза.       —Я не смогу… Я не знаю, что делать. Я ужасный, подлый человек… но если бы ты видел его… это страшно. Шизофрения? Это ведь на всю жизнь. Разве я с этим справлюсь? Я восемь лет провёл с Бернаром…       —Я не понял, у кого шизофрения? У Бюффе? — Карл нервно хмыкнул. — Ну это по крайней мере кое-что объясняет.       —Нет… о чём ты? Я не понимаю… я говорю про Ива… Ива… Его врач так мне сказал. Что они думают, что это может быть шизофрения… Ты понимаешь, что это такое?       У Карла пропал голос. Он понял это, когда попытался ответить, и пришлось просто покивать. Если всё это так рухнуло на него, то каково Пьеру?       —Не может этого быть. Нет у Ива никакой шизофрении… это ошибка какая-то… — единственное, что смог выдавить он.       Звучало и впрямь как-то дико. Карл знал Ива несколько лет, и… ну, тот странный в чём-то, конечно, но не до такой степени. Наверное, Пьер что-то не так понял.       —Ты его просто не видел… ты не видел то, что видел я… это конец… конец всего…       Между бормотанием Пьер потихоньку выхлебал чай и осоловел до того, что почти падал со стула. Карл понял, что надо его уложить, и почти понёс в гостевую, благо она была напротив кухни, и кровать там была застелена. Кое-как, сердясь и смущаясь, он заставил его снять костюм, на рубашку Пьера не хватило, он упал лицом в подушку, пришлось поворачивать на бок, чтобы не задохнулся, не дай Бог.       Сложив на стуле брюки и повесив на плечики пиджак из странной, невнятной ткани, Карл наклонился укрыть Пьера одеялом и невольно засмотрелся: нахальный, шумный, грубый и неприятный в общем-то человек сейчас выглядел очень молодым, беззащитным и хрупким. И эти длинные ресницы, слипшиеся стрелочками, словно от слёз… На висках и на шее завивались колечками отросшие прядки волос. Возле подушки безвольно лежала тонкая изящная рука — рука музыканта… И весь он под одеялом казался таким маленьким…       У Карла невольно и так странно защипало было в глазах, но здравый смысл не дремал: утром этот «ангелок» проснётся и снова создаст вокруг кучу проблем.       А пока можно тоже поспать. «Царя Эдипа», конечно, придётся отложить. Тут свои трагедии, право…