Non, je ne regrette rien* — «Ни о чем не жалею»

      — Тебя как зовут? — не с первой попытки попал ключом в замок Пьер. — А то ты моё имя знаешь, а я твоё — нет… Нечестно!       —Меня? — невпопад переспросил Карл и почему-то брякнул: — Ролан…       —Ух ты, — непритворно удивился Пьер. — Надеюсь, неистовый?       Карл напрягся, но в голосе парня не было насмешки, была лишь подначка, добрая, тёплая, и он выдохнул, в который раз уже за те несколько минут, пока они шли, срезая улочки дворами, а потом поднимались по лестнице в простом доме без излишеств и украшений. Кажется, на третий этаж, но, может, и на четвёртый, потому что Карла безостановочно качало на качелях паники и возбуждения: то ему мерещились в Пьере самые дурные намерения, то приходили мысли о том, что за руку его ведёт, а не тащит, публичная, хорошо известная в Париже как минимум персона. В общем, Роланом он назвался именно в момент паники, и теперь изнемогал от неловкости — зачем соврал? Впрочем, есть ещё Бернар… Зачем Пьеру его настоящее имя?..       Пьер наконец отворил дверь, нырнул в темноту квартиры и зашоркал рукой по стене в поисках выключателя. Это выглядело так, будто он бывает тут настолько редко, что даже не помнит, где зажигается свет… Карла снова затрясло, но тут вспыхнул мягким светом бра на стене и Пьер выглянул на лестницу:       —Давай, проходи… Ролан…       Карл шагнул через порог. Такой бра у себя в доме маньяк точно не повесит.       — У меня есть граппа, и ром, кажется, был где-то…       Нет, выпивки с него явно достаточно!       —А кофе есть?       —Кофе? Ночью? — хмыкнул Пьер. — Сварю… Но ром был бы проще.       Он скинул куртку, пристроил её на рожок стоячей вешалки, кивком предложил последовать его примеру и пошёл на кухню, откуда немедленно донёсся звук льющейся воды и возглас:        —Проходи… Не стой в коридоре-то! — как будто бы знал, что он до сих пор там стоит.       Карл пошёл вглубь квартиры, чувствуя неловкость от того, что в ботинках. Дома его всегда ждали мягкие шлёпанцы, и мама быстро отучала нанятых работниц ходить по квартире в уличной обуви. Немецкая аккуратность, да… А у Пьера чисто, кстати. Наверное, уборщица приходит иногда.       Свет из коридора позволил увидеть в комнате торшер, и Карл включил его, потому что в темноте становилось совсем невозможно… А торшер внезапно оказался ярким, и довольно большая комната явила себя во всей красе. Мебели практически не было, лишь несколько узких книжных полок, но зато высоких, в потолок. И почти сплошь на стенах картины Бюффе: пейзажи, натюрморты, портреты… Это было целое состояние, если они принадлежали Пьеру… Ещё в комнате были пара небольших столиков — журнальный и кофейный, и на них тоже были книги, стопками. На подоконнике книги стояли в ряд, вверх корешками, некоторые стопки стояли прямо на полу, завязанные верёвочками. У стены располагался диван, по виду — довоенных времён, на нём валялись газеты и несколько книг с закладками. Ещё в комнате было кресло с высокой спинкой, подлокотниками, пухлым подголовником, уютное даже на вид, и на одном из подлокотников тоже лежала книга — раскрытая, ожидающая… Карл подошёл, прищурился: Флобер… Пьер любит книги? Это уже хорошо.       За диваном виднелась ещё дверь. Карл подумал, что там должна быть спальня, и на всякий случай плотно уселся в кресло. Тем более, что рядом был торшер, а перед глазами на стене висела небольшая картина с совой — глазастой, ушастой, когтистой, но какой-то длинной, узкой и до ужаса несчастной. Карл уставился на сову и подумал, что это очень хорошо сделано. Очень…       —Сова нравится? — Пьер появился в гостиной. В одной руке стакан, в другой чашка без блюдца.       —Очень талантливая вещь, — с трудом справился с голосом Карл. Ещё не хватало, чтобы Берже решил, будто он мямля.       —Пойдём на диван, — без перехода сказал Пьер, протянув ему кофе.       — Там книги, — возразил Карл, весь покрывшись мурашками. Машинально отхлебнул, обжёгся, но кофе был хороший, он втянул аромат и вдруг захотел на диван.       — Да? — Пьер сделал глоток из своего стакана и оглянулся. — Ну да. Как кофе?       — Отличный, — кивнул Карл и отпил ещё. — Спасибо.       — Ага. — Пьер вдруг подкатил поближе маленький стол, поставил на него стакан и уселся верхом прямо на колени Карла. — Меня научил один старый грек в Ницце года три назад…       — Чему? — спросил Карл автоматически, потому что перестал воспринимать смысл слов.       Пьер хмыкнул и вдруг потянул рукой вниз узел его галстука, аккуратно, но ловко расстегнул верхнюю пуговку воротничка. Карл сглотнул…       — Кофе варить, конечно, — улыбаясь какой-то смутно-лукавой улыбкой, ответил Пьер. — Для всего остального он уже несколько устарел…       До Карла дошла вся глупость собственного вопроса, и он почувствовал, что краснеет. Вместо мозгов что, сахарная вата? Торопливо он сделал ещё пару глотков кофе, и это чуть помогло, по крайней мере, вновь смогло пошевелиться тело, окаменевшее от нахального манёвра Берже. Тот всё так же сидел на нём, даже не очень крепко сжимая коленями, — размеры кресла позволяли, — и настойчиво продолжал ослаблять галстук, с явным намерением расстегнуть ещё пуговку, и ещё… Карл вцепился в кофейную чашку, не зная, как дальше быть, а Пьер достал со столика свой стакан, допил, потом забрал чашку из рук оцепеневшего Карла и наклонился к лицу.       От него пахло табачным дымом, прокуренным баром, ромом и немного миндальным мылом. Карл видел близко-близко тёмную щетину над губой, блеск зубов, распахнутый ворот светлой рубашки в тонкую полоску… Сердце уже не билось в груди, а гудело, как исполинский шмель. «Что дальше, — мелькнуло в голове, — я ничего не могу же…»       Пьер действительно расстегнул ещё одну пуговицу и медленно дотронулся губами до его шеи где-то возле уха. Карла словно током ударило, так это было страшно и приятно. Пьер выдохнул — и от этого снова брызнули мурашки, даже там, где Карл не подозревал их возможность. В поле зрения вдруг возникла рука — небольшая, изящная, но совсем не женственная — и осторожно сняла с него очки. Комната немедленно размылась, а волнистые волосы и шея наоборот стали видны очень подробно, как в лупу. Пьер снова выдохнул и уже всерьёз принялся целовать его шею, подхватив под затылок одной рукой и пробравшись под рубашку другой. То, что оба уже возбуждены, Карл безошибочно ощущал, тут не скроешь…       — Слушай, ты…— полустоном пробормотал он, делая жалкую попытку отстраниться, — ты… что ты…       — Тссс, — шёпотом куда-то в ключицу перебил тот. — Я и ты… и всё…       — А как же твой парень? — Карл и сам не знал, зачем спрашивает, но Пьер чуть отодвинулся:       — С чего ты взял, что он есть?       — А разве его нет? — вдруг захотелось обязательно услышать ответ.       — Здесь его нет…или ты с ним хотел встретиться?       Это прозвучало так странно, что Карл подумал про сову на стене… Но в следующую секунду Пьер поцеловал его в губы, и уже совсем не так, как у Мемфиса. Он уже не звал — он требовал, не манил — присваивал, губы его были странно твёрдыми, но и нежными, это было для Карла острым блаженством и дерзким удовольствием, при том, что он не до конца был уверен, что всё наяву… Разве могло на самом деле произойти такое с ним — домашним стеснительным мальчиком, «синим чулком» и, по сути, как некоторые говорили, «маминым сынком»? Разве мог он заинтересовать кого-то, подобного Пьеру, смелого, уверенного, раскованного? И чем? Ведь он совсем не красив, а в их кругу… Голова кружилась, хотя хмель прошёл. Теперь мир качался и летел вокруг, потому что его целовал парень, о котором он думал почти целый год, и это было невероятно.       Пьер целовал его в губы долго, терпеливо, и Карл наконец начал отвечать, инстинктивно поняв, как оно там должно, собственно… Он обнял его за шею, рискнул погладить спину и затылок, ощутив, что волнистые волосы действительно мягкие на ощупь, но непослушные, каждая прядь упорно завивалась лишь туда, куда хотела. Спина, как и шея, оказалась худой, все позвонки можно было посчитать. Почему-то это растрогало. Странная нежность возникла… И от этого вдруг усилилось желание, нестерпимо повело, даже крупная дрожь началась. Пьер начал откровенно возбуждать, расстегнул жилет, совсем развязал галстук. Карл закрыл глаза, сосредоточиваясь на переживании, но не разжал рук, прижимаясь щекой к его виску. Он надеялся и не верил…       Почему-то не хватало воздуха, хотя Пьер не был тяжёлым и не наваливался, а даже наоборот, выгибал спину, чтобы достать губами грудь под распахнутой рубашкой, где, по ощущениям Карла, стоял дыбом каждый волосок. Руки, кажется, вообще жили своей жизнью, так отличаясь нахальным напором от ласковых губ. Собственно, и жилет, и рубашку с плеч эти руки уже почти стянули… А Карла никогда ещё не раздевали чужие руки… Может, малышом, но он не помнил… Восхитительное смущение и томление нарастали и распирали изнутри, возбуждали, заставляли нетерпеливо вздыхать, но воздуха всё равно не хватало…       Вдруг Пьер чуть приподнялся и мягко, но уверенно скользнул ладонью ему между ног, чуть сдавил и, наклонившись к лицу, набрал воздуха, чтобы что-то сказать, но не сказал, закрыл глаза, потянулся губами к губам… И Карла словно окатили ледяной водой: он не хотел ТАК! Он хотел Пьера себе! Но Пьер сейчас был мысленно с другим, почти имя назвал, и ему безразлично, кто с ним, если этот другой, не Бернар! Гордость и стыд потушили желание мигом, как Пьер тогда — горящий галстук, Карл сжался и замер. Затаился, снова не зная, как быть.       Пьер, разумеется, ощутил перемену, открыл глаза:       — Что? Я больно сделал? — плывущий хмельной взгляд, голос чуть хрипит… Но заботливый.       — Нет, — почти прошептал Карл, — прости… Извини, я… мне надо идти.       —Идти? Сейчас? — недоумение в голосе.       —Да. Я, наверное… не совсем… ты не понял… я не за этим пришёл… — пробормотал он, осознавая всю глупость сказанных слов.       Не за этим? А за чем же? — наверняка последует логичный вопрос. Но не последовал. Пьер неожиданно без всякого сопротивления отстранился. Чуть неуклюже выбрался из кресла, поправил свою одежду, тоже пришедшую в беспорядок, и предупредительно подал очки, про которые сам Карл уже и забыл. Деликатно отвернулся, забрал со столика стакан и чашку и вышел в коридор.       В очках мир обрёл чёткость, и в голове тоже прояснилось. Карл поспешно застегнулся, затолкал под ремень подол рубахи и долго попадал в рукава пиджака, шипя сквозь зубы полузабытые немецкие ругательства. В прихожую он вышел одновременно с Пьером, который держал в руках стакан и бутылку, рома в ней было ещё полно. Стараясь не встречаться взглядом, Карл набросил на шею кашне, надел пальто, достал из кармана перчатки. Надо было как-то попрощаться, наверное, но ничего путного на ум ему не приходило. Пьер заговорил сам:       — Ролан, ты меня тоже извини. Я бываю такой… быстрый, что ли. Слушай, может, глотнёшь на дорожку? Там холодно!       И налил в стакан на палец рому.       Карл замотал головой:       — Нет-нет, не надо… Благодарю…       — Тогда, — Берже поставил стакан на полочку у зеркала и, не выпуская бутылки, на этой же полочке нацарапал карандашом в блокноте, вырвал листок и просто засунул в тот карман, где только что были перчатки. — Это мой телефон. Если захочешь — потом позвони.       — Спасибо, — повторил Карл, пятясь к дверям, — мне пора, рад знакомству… — штампы, штампы, затверженные формулы вежливости…       Пьер свободной рукой открыл замок, как-то дёргано кивнул, и, оглянувшись с лестницы, Карл увидел, что он пьёт ром. Из горлышка. Залпом.       По лестнице вниз Карл бежал бегом, да и по скользким улицам почти бежал, пока не повезло с пустым такси. Дома он сразу прошёл к себе, впервые в жизни игнорируя материнский орднунг. Разве что шлёпанцы надел.       Назавтра Карл долго лежал, не вставая, почти до полудня, благо у матери сегодня на утро был запланирован визит к врачу и никого не волновало его время подъёма. Чем дольше он оставался в постели, тем больше всё происходящее казалось ему просто сном. Теперь, когда яркие лучи утреннего солнца освещали спальню, делая привычным и знакомым каждый предмет, Карл и сам снова стал как будто собой. Он не мог до конца осознать… что же вчера произошло с ним такое?       Пойти с незнакомым парнем к нему на квартиру, без разговоров, знакомства, без минимального набора того, что делало бы его сумасбродный поступок хоть сколько-нибудь оправданным!       А что если бы он был какой-то… маньяк?       Карл закрывал глаза, и в памяти его всплывал взгляд Пьера —выразительный и одновременно тяжёлый, лишающий воли, как будто бы вводящий в гипноз. Неужели и правда, он вчера был… под гипнозом?       Молодой человек поспешил отогнать от себя эту нелепую мысль, что выставляла его самого в глупом виде. Ну, конечно, гипноз! А сам он настолько внушаемый, что, стоило Пьеру на него глянуть и позвать с собой, и он безропотно пошёл за ним!       По телу пробежали мурашки. Карл чувствовал стыд. А если бы он не нашёл силы уйти… чем бы в итоге это всё оказалось и куда могло бы зайти?       Он долго стоял под душем, как будто желая смыть с себя всё, что могло иметь ко вчерашней ночи хоть какое-то отношение. Его никогда не касался мужчина. Не касался… вот так. Он толком даже и не целовался ни с кем. И сейчас Карлу казалось, что это… это, по по большому счету, просто мерзко и грязно. Это пошло. Вульгарно. И просто… нехорошо.       Он пытался вспомнить, как реагировал на всё это прошлой ночью, потому что если отбросить гипноз… В конце концов он пришёл к выводу, что всё дело в виски. Господи, он больше НИКОГДА не будет пить! Вот прямое доказательство того, что делает алкоголь с телом и мозгом. Превращает в животных…       Он позавтракал без аппетита и до самого вечера просидел в своей комнате, обложившись журналами и альбомами. Пытаясь что-нибудь рисовать…       Мама вернулась к обеду, и Карл с напряжением ожидал, что она, поняв что-то, задаст ему какой-то вопрос. Когда они сидели вдвоём за столом, он смотрел только на её идеально покрытые светло-сиреневым маникюром руки, держащие столовые приборы. Господи, что бы она подумала, узнай, что он делал вчера и где был!       — Я отдала твоё пальто в мастерскую. Так что не ищи его в гардеробной. Там порвалась подкладка.       Карл едва не вскочил, поражённый. Пальто… карман… Пьер положил ему туда номер своего телефона. Что если мама нашла эту бумажку?       «Спокойно. Там нет ведь ничего такого. Только имя и номер. Мало ли кто может носить имя… Пьер!»       Словно прочитав его мысли, Элизабет добавила:       — Весь твой мусор из кармана я положила на трюмо в коридоре.       Карл едва нашёл в себе силы, чтобы продолжить сидеть, а не броситься сразу в коридор.       Спустя двадцать минут он разглядывал у себя в комнате смятый клочок бумаги. Он обратил внимание, что все буквы имени были заглавными. Случайность, или он всегда так подписывается? Без фамилии, просто большими буквами — «ПЬЕР».       Он должен всё это выбросить. Это и правда ведь мусор. Он не будет звонить ему.       Подумав немного, Карл аккуратно сложил бумажку и сунул в карман.       Он носил бумажку с собой всю неделю, чувствуя себя сумасшедшим. Разум отчетливо говорил, что это глупо. Он не станет звонить. Но избавиться от этой единственной ниточки, напоминании, связанном с Пьером, почему-то не мог. Как не мог ни съесть, ни вернуть украденную в детстве с кухни коробку сахарного печенья. Он чувствовал, что если его съест, то совершит преступление, но отдать, вернуть это сокровище уже был не в силах.       Телефон Пьера определенно не был сокровищем (Карл и так знал теперь, где он жил), но знание, что если захочет, он сможет по нему позвонить, придавало какую-то странную уверенность и силу.       Не привыкший испытывать подобные чувства и проносив их с собой, как бумажку в кармане, до пятницы, Карл смог всё же их определить. Ему… любопытно! Да. Этот парень вызывает чувство опасности. Адреналин. То, чего ему не хватает.       Свобода… свобода… свобода…       Пьер был похож на тех мальчишек из школы святого Бисмарка, которых Карл одновременно и презирал, и которым завидовал, потому что они всегда получали то, что хотели. Да, он сам мог, к примеру, носить твидовые пиджаки и длинные волосы, но только так выражать свой протест. Но те мальчики из таких же, как он благополучных семей, олицетворяли мужское начало. Даже если они прилично учились и не дрались, то всегда и везде становились лидерами, героями, вожаками. Карл, который с самого детства подчёркивал свою непохожесть через отчуждение, отличался от них тем, что всегда был один. Эти же ребята, наглые и уверенные, умудрялись быть популярными. Он тоже хотел так, но не умел.       «А почему, собственно, я не должен звонить ему? Я позвоню», — внезапно он легко принял это решение.       Это должен быть его «бунт». Он должен и может сделать сейчас что-то иррациональное, безумное… и это даст ему силы и вдохновение. Если этот парень так его зацепил, правильным будет использовать это, даже пусть и негативное, впечатление. В конце концов, тогда на квартире ничего такого страшного не было. У них может быть дружеское общение… К тому же, Пьер близок к Бюффе, и Ив с ума сойдёт, когда узнает, с кем он познакомился.       Укрепившись в этой мысли, Карл довольно легко, добравшись домой, набрал номер Пьера. Слушая гудки, он подумал, что сейчас вечер пятницы, и Пьера наверняка нет дома, поэтому когда трубку неожиданно сняли, он вдруг вновь, как и тогда в баре, растерялся.       — Пьер? — ладони моментально вспотели.       — Да…       — Это… Ролан.       — Э…кто? — в голосе, сухом и равнодушном сквозило недоумение.       К такому Карл точно не был готов и едва не бросил трубку.       —Ты оставил мне свой телефон. Мы познакомились неделю назад… в Мемфисе. — Он почувствовал, что краснеет. — Я был у тебя. Ты оставил мне свой телефон.       На том конце провода повисла слишком длинная пауза. Конечно, прошла почти неделя, но неужели он мог забыть?       — А… Да… — Пьер кашлянул. — Извини, не сразу вспомнил.       Господи… что сказать? Карла охватила паника. Он не был уверен, что тот его вспомнил, и спрашивал сам себя, ЗАЧЕМ он ему позвонил?       — Просто ты оставил свой телефон…       «Может, он вообще всем подряд его оставляет…»       —Да, слушай… мне сейчас надо идти… —голос в трубке звучал теперь как будто смущённо. — Извини, если честно, я тогда, кажется, не очень был трезвый. Как, говоришь, тебя зовут?       — Ролан. — У него разом стали ватными ноги и свело мышцы челюсти.       — Да, такое имя я бы точно должен запомнить… — раздался смешок.       — Извини, что побеспокоил. Не знаю, зачем я позвонил… — Последняя фраза была полной правдой.       —Подожди. Я вспомнил… да, точно, Ролан… — в трубке зашуршали. — Правильно, что позвонил. Я же оставил не просто так тебе номер своего телефона… наверное.       «Вот говнюк… — подумал он, разозлившись. — Он что, издевается?»       — Я сейчас должен идти. Если хочешь, встретимся завтра.       — Завтра? — Карл даже мотнул головой, пытаясь понять…       — Да. Вечером. Около семи.       — Хорошо…— Карл не верил сам, что он это всё говорит. — Куда… в смысле, где?       — У меня будут друзья. Так что… и ты заходи. В семь где-то… — он начал диктовать знакомый адрес, и Карл машинально записал его, чтобы занять хоть чем-нибудь руки.       Они попрощались, и он повесил трубку, пытаясь осмыслить: что это сейчас было? Пьер позвал его в гости? Как-то дико, но с другой стороны, это лучше, чем если бы тот попытался ему назначить свидание. Там, на квартире, по крайней мере будут ещё люди. Карл решил, что этот вариант самый лучший. В конце концов, если что, он легко сможет оттуда уйти.       «Он думает, что меня зовут Ролан. И как теперь быть, если он будет знакомить меня со своими друзьями? Вдруг, кто-то знает меня? — размышлял Карл, уже сидя в машине по дороге к Пьеру, на следующий день. — Кто-то знает… Господи, да кто знает ассистента Бальмана? Хорошо, если Пьер Берже вообще знает, кто такой модельер Пьер Бальман!»       Ему было неловко сознаваться, что он соврал о своём имени. Впрочем, можно сказать, что его зовут Ролан Карл. Или Карл Ролан. Проверять тут кто-то вряд ли будет.       Имя Роланд (Карл убрал одну букву на современный манер) он выбрал давно в качестве возможного псевдонима. На случай, если однажды, когда он станет известным, ему понадобится псевдоним. Ему нравились псевдонимы. И нравился герой знаменитого французского эпоса о Карле Великом. Рыцарь и лучший из воинов, благородный и доблестный, он вполне воплощал романтические представления Карла об идеальном средневековом герое.       Вот только Пьер, пошутив про Роланда Неистового, сделал отсылку к итальянской интерпретации и поэме, которую Карл не особо любил. В оригинале рыцарь Роланд был целомудрен, и в этом была его прелесть. Итальянцы позднее опошлили этот образ, сделав из него банального героя-любовника, страдающего от безответной любви к катайской царевне Анжелике, которая в итоге сводит его с ума. Прекрасный итог, ничего не сказать. Нет уж, Карла вдохновлял, определенно, классический образ.       Однако, классика классикой, но являться в гости в богемно-бунтарскую компанию одетым как в контору, было явно неуместно, и Карл потратил прилично времени, чтобы подобрать соответствующий моменту образ. Потому что, хоть мама и не одобряла, он имел в своём шкафу довольно неформальные вещички. К умеренно узким чёрным брюкам он надел водолазку цвета экрю, зная, что белоснежный звучит элитарно-возвышенно, натянул крупновязаную безрукавку стального оттенка и отказался от пальто в пользу кожаной куртки-пилота, потому что собирался ехать на машине. Наскоро попрощавшись с матерью, которая, окинув его взглядом, лишь поджала губы, Карл не стал ждать лифта, припустив по лестнице вниз. Опасливое нетерпение и азарт охватили его, как всегда перед встречей с новыми людьми. Он не считал себя открытым и общительным, но ведь новые люди — это интересно. И там будет Пьер…       На улице уже совсем стемнело. Не с первой попытки найдя нужную улицу и припарковав автомобиль во дворе, Карл вышел и посмотрел на часы: они показывали без пяти минут семь. Неожиданно вся уверенность с него слетела. Вот поднимется он, и что скажет? О чём будет с ними со всеми там говорить? И вообще, неизвестно, что из себя представляют друзья Пьера. А вдруг там будет Бюффе? А вдруг они все будут пьяные? А вдруг они просто ему не понравятся? Или он не понравится им?       Присев на лавочку рядом с домом, молодой человек испытал сильнейшее желание закурить. Как и с номером телефона, он никак не мог решить сейчас: подниматься ему или уходить? Если уехать, то это ведь трусость и бегство. А он не трус, нет.       Он просидел так в нерешительности минут десять, когда к дому подъехала знакомая машина — тот самый голубой кадиллак. Карл с замиранием сердца наблюдал, как из неё вышел Бернар Бюффе и решительно направился в сторону подъезда.       Значит, его опасения были верны… Нет, если там будет Бюффе, ему идти явно не стоит.       Молодой человек встал и направился обратно к машине. Сел, включил зажигание, готовый уехать. Неожиданно дверь подъезда открылась, и он снова увидел Бернара.       «Странно, — подумал Карл. — Почему он не зашёл? Неужели Пьера нет дома?»       Он наблюдал, как Бюффе садится на то самое место, где сам он сидел минуту назад и закуривает. Курил он, впрочем, недолго. Выбросив сигарету, Бернар встал под окнами, где летом, должно быть, был палисадник, и неожиданно заорал так, что Карл вздрогнул.       —Пьер!!! Я знаю, что ты там!!! Впусти меня!!!       У Карла сердце в пятки ушло. Бернар издал этот вопль дважды, прежде чем в окне вспыхнул свет, на одном из балконов дверь распахнулась и раздался крик Пьера:       —Хватит орать!       —Открой дверь!       —Убирайся!       Бернар ещё с Мемфиса показался Карлу субъектом весьма своеобразным, но когда тот, подойдя к дому, подпрыгнув, стал взбираться, опираясь на выступы, по водосточной трубе, Карл подумал:       «Нет, всё же он ненормальный… третий этаж — это, конечно, не так высоко, но…»       Где-то ещё хлопнули окна, очевидно выглянули любопытствующие жильцы. Кто-то даже крикнул что-то, то ли в поддержку, то ли в осуждение. Из машины в темноте было плохо видно, но Пьер, очевидно, наблюдал это действо до определенной черты, потому что высоко Бюффе не поднялся.       —Ты с ума сошёл?! Слезай… и поднимайся… — услышал Карл уже не такой громкий крик.       Бернар быстро спустился и через мгновение зашёл обратно в подъезд. Карл ждал, не сводя взгляда с окна, где горел свет. Он ждал пять, десять минут… Бюффе не возвращался. Значит, дверь ему всё же открыли…       «Глупый Ролан! — мысленно передразнил себя Карл. — Да не было никакой вечеринки с друзьями! Не похоже, чтобы в квартире был кто-то ещё. Пьер мог позвать тебя специально, чтобы заставить ревновать Бернара… Вот был бы номер, если бы ты на пять минут раньше поднялся в квартиру и туда бы вломился Бюффе! И что, Пьер бы тогда тебя уже спускал по карнизу?»       Карла буквально затошнило при мысли, что он едва не оказался в такой стыдной и глупой ситуации. Что мог быть так использован. Хорошо остаться свидетелем разборки двух любовников со стороны… но вот если бы он был в квартире…       Молодой человек резко повернул ключ в замке зажигания.       Он был разочарован, раздосадован, зол.       Вспомнились слова Элизы о Пьере:       «Он хищник. С ним нужно быть осторожным…»       Не просто хищник, а ещё и мудак.       Что ж, теперь он в этом вполне убедился на личном опыте.       Достав из нагрудного кармана рубашки бумажку с номером телефона, он порвал ее и выбросил обрывки в окно. Шато д’Арк, Прованс, октябрь 1957       — Бернар, это что? — Пьер появился в дверях гостиной, с недоумением держа в руке крупную картофелину.       Сидевшая на подоконнике светловолосая девочка лет одиннадцати-десяти с выражением предвкушения посмотрела на дядю. Дядя, то есть Бернар, лениво ворошил кочергой угли в горящем камине, то и дело стряхивая туда заодно пепел от сигареты. На вопрос Пьера он пожал плечами.       —Картошка. Ты же просил купить.       —Одну?!       —Знаешь, ты не сказал, сколько тебе надо…       Девчушка захихикала. По её выражению лица — восторженному, весёлому, было заметно, — происходит что-то ужасно привычное, и этот диалог её приводит в восторг.       —Я не представлял даже, что её продают поштучно! — Пьер упёр руки в бок. Его язвительный тон не выдавал, впрочем, удивления, скорее говорил: ну естественно, всё это только с тобой и возможно!       —А кто сказал, что я её покупал? — хмыкнул Бернар, в ту же секунду поймав одной рукой, брошенный в него овощ.       Девочка взвизгнула от смеха, а Пьер скрылся в коридоре, ведущем на кухню. Бернар подбросил картофелину и подмигнул племяннице.       —Ну что, Муха, можем запечь её прямо в камине, если Пьеру она не нужна.       В этот момент в гостиную вошёл Клод Бюффе — очень похожий на самого Бернара, высокий мужчина, только старше на вид. Бернар, жонглировавший картошкой, как будто бы прикидывая, что всё же с ней делать, от неожиданности уронил ту в камин.       —Клод!       —Привет. Я за Бланш.       — Как ты вошёл?       — У вас дверь входная открыта. Я освободился раньше, чем думал…решил заехать за ней и забрать.       —Это я, наверное, забыл закрыть…— Бернар почесал другим концом кочерги затылок. — Пьер вернулся. У нас война за картошку. Или из-за картошки…в общем, ты прямо к обеду.       —Я так и подумал, что вы помирились. Во дворе убрана куча мусора, которая лежала там с прошлой недели… — улыбнулся Клод и повернулся к вновь появившемуся в дверях Пьеру. — Привет!       —Пап, а можно я ещё посижу с Бернаром и Пьером! — девчушка бросилась к отцу и обняла, придав выражению хорошенького лица умоляющее выражение. — Там Пьер что-то готовит…       —Готовил. Но так как картошки у нас нет…       —Почему нет? Есть! — Бернар продемонстрировал покрытую чёрной сажей картофелину, которую как раз выгреб из камина кочергой вместе с целой горой углей.       —Ты серьёзно?!       —А ты не можешь её чем-нибудь заменить?       —Мне тебя заменить проще!       Клод и Бланш с улыбками наблюдали этот похожий на игру диалог, где за притворным возмущением сквозила весёлая нежность двух любящих друг друга людей.       Они поссорились, но уже помирились. Впрочем, примирение это тоже процесс…       —Пьеру нужна была картошка. Я принёс, но ему не понравилось. Точнее, понравилось недостаточно… её не хватило. — Бернар изобразил на лице возмущение.       —Мне иногда кажется, что он просто надо мной издевается! — Пьер закатил глаза. — Он принёс одну! Одну штуку! Наверное, она просто где-то валялась…       —Пьер, серьёзно? Ты что, поручил Бернару что-то купить? И где вообще Запеканка? — Клод включился в эту псевдобаталию, по обыкновению принимая сторону Пьера. В их семье всем известно, что в бытовом плане слепоглухонемой будет менее беспомощным, чем Бернар. Брат не обижался, неся эту роль с гордостью: пусть у него руки растут из задницы, зато он ими рисует такие картины!       —Уехал в Нанси на свадьбу сестры на неделю… — вздохнул Пьер. — Так что тут всё снова на мне.       «Запеканкой» звали Бернара — ещё три года назад нанятого Пьером им в помощь повара и слугу. Прозвище пристало к мужчине одноимённо самому вкусному и любимому всеми его коронному блюду. Эти два таких разных Бернара в одном доме вместе представляли собой удивительный колорит.       — Господи, ты что, жил тут один? — в притворном ужасе посмотрел Клод на брата. — Пьер, тебя не было сколько? Дней восемь?       Да, они с Бернаром поссорились. Пьер ушёл к себе на квартиру на неделю. Через неделю Бернар пришёл за ним, по его словам потому что соскучился, но как шутил теперь Пьер, потому что проголодался.       — Не знаю, что ты готовил… но, судя по запаху, оно сильно горит… — Бернар потянул носом, и Пьер, чертыхнувшись, бросился в кухню. Бланш, подпрыгивая, побежала за ним. С Пьером на кухне было намного интереснее и веселее, чем с мамой — он всегда разрешал помогать ему готовить и, что самое замечательное, в процессе всё это есть.       — Бернар, ты нарываешься… вот что ты будешь делать, если Пьер однажды возьмёт и больше к тебе не придёт? Ты же умрёшь с голоду… Гляди… ты даже картошку приготовить не можешь, не уделавшись весь и не устроив тут срач…       Клод произнёс это в шутку, но она выражала скрытую тревогу. Что-то часто мальчики стали ссориться. Да ещё так, чтобы именно Пьер уходил… Клод, впрочем, его не осуждал. Бернар «уходил» в себя постоянно. Перемены настроения, осенняя хандра, пустые капризы… Пьеру же нужно внимание. И чувствовать себя нужным. Что ж, лучший способ напомнить Бернару о себе — самому взять и уйти. В привязанности Пьера к своему брату Клод не сомневался, но всё же ему казалось, что их конфликты как будто бы участились. Он смотрел, как Бернар пытается сгрести разбросанные угли и пепел обратно в камин, но, частично потерпев неудачу, загоняет их ногой под ковёр.       — Клод, а у нас тут растут грибы.       — В смысле?       — Да здесь прямо… в доме… — Бернар понизил голос и подошёл к нему. — На втором этаже. Я обнаружил в углу в одной из комнат… только Пьеру не говори… — он хихикнул.       — Бернар, ты дурак? — мужчина обречённо вздохнул. — Какие грибы? Тебе только грибов не хватало. Сейчас Пьер увидит, что ты сделал с ковром, и…       — Ладно, если что, передай ему, что я пошёл за картошкой… — Бернар схватил свою куртку, которая валялась на кресле и, перекинув её через плечо, направился к двери.       — Ты хоть знаешь, где она растёт? — со смехом донеслось ему вслед.       Шато д’Арк — последнее крупное приобретение «пары». Шале, которое Бернар гордо называл «замок», расположилось в одном из самых уединённых и живописных районов Прованса, возле реки. На самом деле, никто до этой покупки не представлял, как много у Бернара теперь действительно денег. Парадоксально, но Клод замечал, что чем больше растёт благосостояние брата, тем больше уныния и задумчивости читается у него не лице. А ведь Бернар Бюффе не просто известный и популярный художник. Он один из немногих, кто смог заработать при жизни себе и славу, и состояние.       В семье Бюффе и среди их родных и друзей никогда не говорили между собой вслух об этом, но в воздухе все эти восемь лет висит одно слово — Пьер.       В чём же заслуга Пьера Берже? Да, Бернар уже был известен до их встречи в 1950 году. Но картины не приносили ему ни славы, ни денег. И по правде сказать, Бернар с самого начала не верил, что могли принести. Как говорил о них он сам: на выставках они впечатляют, но никто особенно не стремится такое приобрести.       Он говорил так до встречи с Пьером.       «У меня три отца — папа, дядя Бернар и Пьер!» — однажды заявила тогда ещё семилетняя дочь Клода, Бланш.       Когда же в ответ на это загадочное детское заявление последовал логичный вопрос одной из знакомым родителей: а кто такой Пьер? — девочка невозмутимо ответила: Пьер — это фея.       Почему фея? Ответ был так же очевиден и прост: «Потому что Пьер чинит всё, что дядя Бернар поломает».       Клод хохотал каждый раз, рассказывая эту историю. Для Бланш Бернар был тем, кого называют партнёром по преступлению — скорее старшим братом, потому что ни на дядю, ни на отца не тянул. Легкомысленный, вечно витающий в облаках, добродушно-весёлый, он запросто, не уставая, мог играть с племянниками хоть целый день.       «Как грустно… — украдкой вздыхая, говорила Симона. — Твой брат ведь детей обожает… я люблю Пьера, конечно… но как подумаю, что из-за этого у Бернара не будет детей…»       Клод ничего не отвечал. Он понимал, чем они все, вся семья обязаны этому человеку. После неудачного брака Бернар впал в депрессию, пристрастился к наркотикам и алкоголю. Иногда он целыми днями мог оставаться в постели, не пить и не есть. Пьер очень вовремя увёз его Нанс, где они два года жили на арендованной ферме вдвоём, неподалеку от семьи Жионо. Это уединение и спокойная жизнь на лоне природы оказали на Бернара благотворное влияние. Или его оказала… любовь?       Пьер ворвался в его жизнь, как сумасшедший луч яркого солнца в тёмную комнату.       Вера в успех, упорство, энергия и безусловное восхищение — вот составляющие сернистого коктейля, поданного Бернару Бюффе Пьером Берже. Он снял с возлюбленного сначала все бытовые заботы, а потом и необходимость думать, где и как ему себя «продавать».       Они странная, но гармоничная пара. Пьер эмоциональный и легко может вспылить, но, на удивление, в ситуациях критических способен проявлять удивительное спокойствие и хладнокровие. Именно он в конце концов решает все их проблемы. Бернар напротив — редко демонстрирует сильные чувства и много держит в себе. Однако если что-то выбивает его из колеи, он становится совершенно беспомощным, безучастным. Уходит в себя. А иногда и уходит физически от того, что ему неприятно.       Бланш говорит, что дядя Бернар как улитка. Он прячется в свою раковину, а Пьер научился как-то оттуда его доставать. Он не выносит, когда его игнорируют.       Первый год отношений у них была эта притирка.       — Ты знаешь, какой у Пьера тяжёлый характер? — жаловался Клоду Бернар.       Тот смеялся:       — Ты на себя посмотри!       «Они приехали в Нанс на мотоцикле, а через три года уехали на роскошных авто», — говорил Жан Жионо, с удивлением вспоминая двух тощих мальчишек, которые первые полгода, не имея в кармане ни гроша, жили у него в доме.       «Пьер — великий коммуникатор», — смеясь, говорила жена Клода, Симона.       У Пьера и правда было много знакомых, друзей, тогда как у Бернара их почти никогда не было. Он мог днями не выходить из квартиры, увлечённый работой. Почти до абсурда беспомощный, когда речь шла о быте, Бернар «забывал», как делать элементарные вещи. Клод его часто за это пилил. Мужчина пытался прогнать от себя эту тревогу за брата и всё же иногда не мог удержаться и вопрошал:       «Бернар, как ты будешь без Пьера?»       «А почему я должен быть без Пьера?» — с улыбкой отвечал тот.       Но интуиция Клода, вопреки уверенности младшего брата, твердила: если они с Пьером расстанутся, Бернара будет просто некому поднимать и, как часы, заводить по утрам.       —Бернар пошёл за картошкой. Наверное… — сказал Клод, увидев, что Пьер вернулся в гостиную, на ходу вытирая руки кухонным полотенцем.       — Останешься с нами на ужин? Мне надо поехать встретить маму на вокзал. Я скоро приеду.       Клод вздохнул и только кивнул. Значит Кристина приедет… Не то чтобы они не любили мать Пьера, но каждый раз, когда становилось известно о её приезде, все, включая её сына, невольно напрягались и втайне надеялись: вдруг что-то сорвётся и она не приедет?       Пьер взял с каминной полки ключи от голубого кадиллака.       — Если Бернар вернётся раньше меня, то… — Его взгляд упал на испачканный сажей ковер. — Пусть уберёт это, а то нам всем не избежать большой порции нравоучений. И я возьму с собой Муху.       — Да, пусть она с тобой полетает… — улыбнулся Клод, глядя на подпрыгивающую на одном месте дочь.       Прозвище «Муха» тоже изобретение Пьера, который придумал смешные «домашние» имена всем членам семьи и, как говорил Бернар, когда они жили в Нансе, даже их поросёнку и курам.       «Он придумал имя даже для паука, который живёт в туалете… — смеялся брат, и на вопрос Клода, как же того отныне зовут, ехидно ответил: — Понятия на имею. Пьер мне не говорит. Представь, я захожу в туалет и даже не знаю, как к нему обратиться…неловкость такая».       «А какое прозвище ты дал мне?» — спросил Клод Пьера.       Тот отвёл глаза и засмеялся.       «Ну… никакое».       Но Муха — для Бланш очень хорошо подходило. Такая маленькая и живая, она бегала и «летала», буквально от всего подряд приходя в полный восторг и то и дело к кому-нибудь (а чаще всего именно к Пьеру) с чем-нибудь прилипая.       Ее полюбила даже придирчивая Кристина, говоря, что Бланш напоминает ей в детстве Пьера, как если бы у нее была дочь, а не сын.       Решение взять девчонку с собой встретить мать не лишено, конечно, расчёта. При Бланш Кристина не будет так придираться к нему по дороге.       Меньше чем через час Клод услышал звук мотора машины и хорошо знакомый громкий женский голос с властными интонациями. Мать Пьера никогда не кричала, в отличие от своего сына, который, вспылив, легко повышал голос — она, как выражалась Бланш, «просто так говорила».       Дочь вбежала в гостиную или «каминную», как они её звали, и вытаращила на отца глаза:       — Папа, вы тут что, не убрали?       — Бернар ещё не вернулся.       Клод, тем не менее, взял стоявший рядом с камином в углу железный совок и метлу и, подчинившись будто какой-то неведомой силе, стал быстро сгребать золу.       Кристина и Пьер вошли в комнату вместе, вновь заставив подивиться их сходству, которое выражалось в неуловимой энергии, манере и мимике, свойственной матери и сыну. Пьер, однако, на фоне Кристины всё равно невольно мельчал — делался осторожным, напряжённым и как будто немного запуганным.       Это было невысокая, очень энергичная женщина с живым, довольно открытым лицом, доброжелательное выражение которого, впрочем, было обманчиво. Её голос, уверенность, упрямая, непоколебимая твёрдость не оставляли не малейшего пространства для манёвра. У Кристины на всё всегда находилось своё (разумеется, единственно верное) мнение, готовность его отстаивать и граничащая с безжалостностью прямота. Пьер как-то признался: «Она никогда не была ласковой, никогда. Никаких снисхождений. Я заходил в комнату и чувствовал, что она уже знает, что я теперь должен делать. Мне было разрешено высказывать свое мнение, но оно никогда не считалось».       Их сходство только подчеркивает различие. Клод удивлен: откуда в Пьере при такой матери столько нежности и тепла? Пьер рассказывал, что когда его младший брат в детстве бывал чем-то расстроен, тот шёл к нему, а не к матери, чтобы он его успокоил.       — Бернар ещё не вернулся? — поинтересовался у Клода Пьер. — Он что там, эту картошку сажает?       — Здравствуй, Клод. — Кристина улыбнулась. — Давно не виделись. Тебе надо подстричься.       — Не волнуйся, мне тоже надо… — недовольно парировал Пьер. — И лучше бы сразу налысо. Готов спорить, единственному человеку, которому это стоит сделать, она так не скажет.       Он имел ввиду, конечно, Бернара, которого Кристина находила очень добрым, милым и умным и Пьер ворчал иногда, говоря, что «она любит его больше меня». Вечер идёт своим чередом. Пьер вместе с Бланш накрывают в гостиной стол к обеду. Клод «развлекает» Кристину — правда, человека с которым более невозможно поддерживать небрежный, светский разговор, себе трудно представить. Мать Пьера не тот человек, с которым можно говорить о погоде. Она не любит пустой болтовни и задаёт прямые вопросы, спрашивая его о семье, о работе. Её доброжелательный тон, впрочем, не снимает с собеседника ощущения, что он на допросе.       Решив не дожидаться Бернара (Пьер злится, что тот опять куда-то пропал, ничего ему не сказав) они сели за стол. Кристина в своей обычной манере, походя, небрежно раскритиковала всё, что её сын приготовил. Пьер не бог весть какой кулинар, но на взгляд Клода, готовит достаточно вкусно, чтобы его похвалить.       Кристина же отмечает, что овощи для салата нарезаны слишком крупно, мясо явно передержали в духовке, а гарнир, которым был рис, он вообще забыл посолить.       — Конечно, потому что у меня уже не было времени! Бернар не купил картошку, и пришлось в последний момент всё варить! — не выдержав, воскликнул молодой человек с раздражением.       Клод знает: если Пьер дойдёт до точки кипения, он может матери и нагрубить.       Бернар рассказывал Клоду, как однажды стал свидетелем такого конфликта. Пьер тогда на мать накричал, а Кристина в ответ сказала ему что-то такое, что, по словам брата, тот, закрывшись у себя в комнате, полчаса потом в голос рыдал.       Странно, при всех этих спорах во взаимной любви членов семьи Берже друг к другу Клод никогда не сомневался. Ну вот так вот люди выражают любовь…       К счастью для всех семейной перепалке не дало перейти в конфликт внезапное появление в разгар обеда Бернара. Тот появился с мешком картошки и со словами «Пьер, это всё для тебя!» высыпал к его ногам, заставив всех, включая Кристину и Пьера, от души засмеяться.       — Видели, Пьер во дворе поставил качали… — произнёс Бернар, когда картошка совместными усилиями была собрана и все снова сели за стол.       — Это для меня! — заявила с гордостью Бланш. — Чтобы я почаще к вам приезжала!       — Муха, не обольщайся, подозреваю, что Пьер установил их для себя… — хмыкнул Бернар. — Он вчера целый час на них катался…       — Не час! Я проверял просто устойчивость! — возмутился Пьер.       — В детстве Пьер мог часами на них кататься… разгонялся, вставая ногами, до бешеной скорости… — вспомнила Кристина, глянув на сына. — Один раз раскачал так Мишеля, а он не удержался и слетел… результат — сотрясение мозга.       Короткая пауза. Пьер помрачнел.       — Я же не специально… он сам просил посильнее.       — Ты старше и должен был понимать, что он маленький и слабее тебя.       Клод встал и напомнил, что время уже позднее, и им с Бланш пора ехать. Девочка покапризничала, но в итоге сдалась. Бернар и Пьер вышли проводить их до машины. На улице уже смеркалось, стал накрапывать дождь. Пахло палой листвой. Расцеловав «запасных» пап, Муха села в машину рядом с отцом. Все простились. Пьер закрыл ворота за выехавшей машиной и подошёл к Бернару, который сидел, слегка покачиваясь, на качелях.       —Подвинься.       Он присел рядом на широкое деревянное сиденье, и Бернар положил голову ему на плечо. В темноте вспыхнула зажжённая сигарета — Пьер закурил. Некоторое время оба молчали, смотря на фонарь возле подъездной дорожки.       —Бернар… а куда ты ходил за картошкой? — неожиданно спросил он. — Без машины пешком два часа до ближайшего рынка. И ты что, её всю дорогу в этом огромном мешке и тащил?       — Я забыл, что Запеканка купил мешок, когда тебя не было… и он валялся в подвале.       — И где ты валялся сам тогда… эти два с половиной часа?       Ни капли сарказма в голосе. Пьер спросил это почти равнодушно.       — Ждал, когда ты перестанешь злиться, гулял и придумывал, как эффектно тебе ее вручить.       — Бернар…я не злюсь…— тот безнадежно вздохнул. — Я же знаю, что с тобой это все равно бесполезно.       — Ну я же не спрашиваю тебя, что ты делал без меня ту неделю. Я вот скучал… без тебя. — Он слегка боднул его в плечо головой.       Пьер потушил сигарету и встал.       — Пошли домой. Холодно.       Холодно? Октябрь в Провансе в этом году был удивительно тёплый.

***

      В воскресенье 24 октября Карл проснулся в прекрасном настроении. Ему снилось что-то совершенно чудесное… Кажется, он был в Версальском дворце и месье Бальман, похожий на Людовика XIV, обращаясь к нему «господин Роланд Карл», сообщил, что дарует ему рыцарский орден и свой модный дом, который будет теперь обшивать армию и французскую королеву.       — Вы нужны нам. Грядёт война, — произнёс Людовик-Бальман. — С Наполеоном. Негодяй стремится захватить нашу страну.       В ту же минуту взору Карла предстал знаменитый портрет, изображающий Бонапарта на перевале Сен-Бернар.       С одним странным нюансом. На картине верхом на лошади изображён был… Пьер Берже.       Карл проснулся, не успев удивиться, когда во Франции возродилась монархия.       Усмехнувшись тому, что Пьер приснился ему в образе Наполеона, он некоторое время валялся в кровати, чувствуя удивительное успокоение. Наполеон, как известно, повержен, а под историей с Пьером, под этим нелепейшим приключением он подвёл черту. Он даже не вспоминал о нем все последние дни…       Около половины одиннадцатого он в халате выполз в столовую и был удивлён, увидев там мать. Должна быть причина отмены обычного воскресного завтрака с подругами…       — Я уже собиралась идти тебя будить.       Тут только Карл заметил в её руках дымящуюся сигарету, а рядом с чашкой кофе массивную пепельницу. На обычно спокойном лице на этот раз проступало волнение. Ему показалось даже, что она была бледна.       — Доброе утро…— он потянулся, садясь за накрытый к завтраку стол.       — Я бы так не сказала, — последовал короткий ответ.       — А что, кто-то умер? — Карл усмехнулся.       — Да.       Остатки сонливости вмиг слетели. По спине пробежал холодок, и в груди, словно кто-то кулаком сжал его сердце, он ощутил напряжение.       Он хотел спросить первое что пришло ему в голову: «Папа»? — но не смог это вслух произнести.       Мать положила перед ним газету, которую он не сразу заметил.       — Скончался Кристиан Диор.       «Король умер. Да здравствует король!» — вспышкой пронеслось в голове Карла.       Они с матерью посмотрели друг на друга, без слов подумав, несомненно, об одном и том же.       «Ив!»