Non, je ne regrette rien* — «Ни о чем не жалею»

***

      —Хорошо, что ты здесь! Я уже не могу с ним разговаривать! — Виктория стремительно спускалась по лестнице навстречу Карлу.— Можешь его успокоить?       Успокоить? Ива?       Итак, сегодня день, когда всё летит к черту. Утром Карл проснулся от шума в коридоре — мать ругалась с Софи. Домработницы в их доме менялись с такой скоростью, что иной раз он путал имена девушек, которые были похожи одна на другую и все как одна на каком-то этапе переставали устраивать Элизабет Лагерфельд. Каждый раз причины были разные — то неподобающая манера общения, то не выполненное в срок поручение, то излишняя пассивность и медлительность, то наоборот — болтливость и суетливость. Каждый раз мать возлагала большие надежды на новую домработницу и спустя примерно месяца три оказывалась «жестоко разочарована». Она то и дело вспоминала Аделину — их экономку и домоправительницу в Гамбурге, совершенно устрашающего вида полную даму с каменным лицом, которую матушка называла образцом исполнительности. Она говорила, что Аделина их семейное сокровище и с радостью взяла бы женщину с собой в Париж, если бы та не скончалась скоропостижно от сердечного приступа.       Карл никогда не вмешивался в разборки матери с прислугой, но сегодня, когда та выставила Софи за дверь, он подумал, что придётся опять привыкать к новому человеку в доме, к новой манере складывать его одежду, подавать и готовить еду, убираться в квартире, и испытал раздражение.       За завтраком, который матушка, естественно, вынуждена была приготовить сама, он выслушал целую жёсткую лекцию о том, как «никто не хочет нормально работать и совершенно не знает границ».       «Что не так было с Софи?»       «А ты не заметил? От неё несколько раз пахло спиртным. Впрочем, не удивлена, что ТЫ не заметил».       В том, как она произнесла «ты», несомненно, скрывался особый намёк. С момента той ночи в Мемфисе прошёл почти месяц, но Карл не сомневался, что мама ничего не забыла, хотя они больше не обсуждали эту тему.       На работе тоже не ладилось. Как бывает всегда перед выпуском новой коллекции, в мастерских и ателье царило нервное напряжение и суматоха. Карлу казалось, что им все недовольны, начиная от месье Бальмана, который был крайне немногословен с ним в последнее время, и заканчивая уборщицей, которая умудрилась выбросить пару его рабочих эскизов, забытых им на столе. А сегодня утром во время примерки Элиза, одна из моделей, любимица господина Бальмана заметила с ироничной улыбкой, что Карл выбирает одежду как будто «для манекенов и кукол».       Что это значит?       Конечно, Бальмана называют модельером для королев, а он, Карл далеко не король. В его идеях, эскизах нет ничего своего, уникального. Это выглядит претенциозно и эстетично. Иногда очень мило. Но по-настоящему ему не удаётся никого впечатлить. Он много рисует, но мало показывает свои эскизы Бальману, потому что в последний раз, когда он это сделал, месье Пьер долго просматривал рисунки, отложил в сторону те, что больше всего нравились Карлу, и выбрав один, сказав, что «пожалуй, это подходит» для одной важной клиентки, которую Карл сам в глаза не видел. Он чувствовал себя бесполезным. А самое главное, ему было скучно. Должность ассистента не предполагала особой свободы в самовыражении.       «Карл, ты хочешь получить столько, — показывала матушка двумя пальцами расстояние. — Когда знаешь… столько. Ты должен учиться».       Учиться. Он учился и думал, что у Ива и Диора всё совсем по-другому. Они на самом деле редко при встречах обсуждали работу, но Карл был уверен, что у друга намного больше влияния на маэстро, больше свободы.       Ровно до этого момента, когда, придя на авеню Монтень в конце рабочего дня, не узнал у Виктории, что месье Диор остался недоволен последними идеями Ива, и теперь, после их разговора, тот уже полчаса бьётся в истерике в своем кабинете. Карл, который, кстати, вынужден был делить кабинет с главной закройщицей, испытал если не радость, то нечто похожее на удовлетворение. У Ива не всё идеально… прекрасно, ему немного от этого легче.       Едва он зашёл в кабинет к Сен-Лорану, как в него со словами «Виктория, уходи!!!» был кинут скомканный лист бумаги.       —Эй, это я… — Карл нагнулся и, подняв листок, развернул.       Рисунок вечернего платья с почти полностью открытой спиной и длинным, струящимся, напоминающим крылья бабочки, лёгким подолом. Карл сразу представил возможные варианты тканей и драпировок. А если сюда меховую накидку…       — Похоже на Скиапарелли… Привет, — он подошёл к Иву, который нервно расхаживал по кабинету туда-сюда, и сунул ему рисунок под нос. — Это, по-твоему, плохо?       — Это — старьё! Прошлый век… — Тот недовольно отбросил листок и добавил ехидно. — О, прости… ты же любишь такое… чем старше, тем лучше. Дядюшка Карлито!       Карл усмехнулся. Рассерженный Ив его особенно не волновал, и это саркастическое замечание едва могло бы расстроить.       —Знаешь, в прошлом можно найти много идей для вдохновения, — спокойно произнёс он.       — Вот это… — Ив вырвал у него лист, снова скомкал и швырнул в мусор. — Ревущие 20-е. Из гардероба Зельды Фицджеральд.       — Если тебе это не нравится, зачем рисовал?       Ив посмотрел на него убийственным взглядом и снова забегал по комнате, то и дело хватая со стола чистые листы, разрывая их на две части и разбрасывая вокруг себя. Как будто во всём была виновата бумага. Иногда Карлу казалось, что тот сознательно драматизировал, чтобы привлечь внимание, но сейчас Ив был не то что расстроен: он был рассержен и очень искренне зол. В такие моменты он не казался ни хрупким, ни застенчивым или ранимым. Один его ледяной взгляд и саркастический тон мог бы одёрнуть того, кому бы пришло в голову встать у него на пути. Карлу не верили, когда он говорил, что Ив из той редкой породы людей, которые всегда будут получать то, что хотят. И ничто не сможет их остановить, никакие видимые или невидимые преграды.       — Я… я задыхаюсь! Мне надоело… это… это… не то.       В какой-то момент Карл не выдержал этого нервного мельтешения, подошёл к Иву и захватил в крепкие объятья, сжав так, чтобы он не мог двигаться. Ив вскрикнул, а рискнувшая заглянуть в этот момент Виктория, закатила глаза и хихикнула.       — Ммм… я вам помешала?       — Карл, отпусти!       — Что? Моя гувернантка в детстве всегда так делала, когда я начинал вдруг орать. Просто подходила ко мне и крепко сжимала в объятьях, пока я не успокаивался… — пожал тот плечами.       — Это, по-твоему, похоже на объятья? — Ив недовольно высвободился из его рук. — Ты мне чуть рёбра не сломал. Ужасное у тебя было детство…       Он перестал ходить, сел за стол и хмуро уставился в окно. Рука нервным жестом поправила очки, а потом и вовсе сдёрнула их и положила на стол. Без очков его лицо выглядело странно «голым» и сильно менялось, становясь неживым. Карл подумал про картины Бюффе, на выставку которого они сегодня как раз собирались.       — Свобода. То, что мы должны дать. То, что носится в воздухе… — Ив посмотрел на Карла. — Ты её чувствуешь?       — Где угодно, но только не на работе.       Свобода? Ив прав. Они, молодые дизайнеры, должны чувствовать своё время и дарить свободу. Мужчинам и женщинам… но трудно дать то, чего не чувствуешь сам. Никакой свободы Карл не чувствовал. И это касалось далеко не только работы.       — Похоже, вам придётся идти на выставку без меня. — Ив снова надел очки и стал раскладывать тот бардак, который сам устроил у себя на столе. — Мне надо работать.       — Как жаль… но я обязательно расскажу тебе, если там будет что-то интересное…— Виктория крутилась перед напольным зеркалом, прилаживая шляпку с вуалью.       Ив улыбнулся, но улыбка получилась кривоватая, как будто с обидой. Карл ободряюще похлопал друга по спине и посмотрел на мусорную корзину, где валялись смятые комочки бумаги. Хорошо, что у него прекрасная память, и он в деталях запомнил то платье, а значит, легко сможет его воспроизвести. Но, Ив прав… 20-е — это не то. Нужна новая вариация.       — Он страшно злится, что мы решили пойти без него, — заявила Карлу Виктория, когда они ехали в машине. — Надеялся, что хотя бы я с ним останусь. Посижу у него на коленях… а я вот взяла и ушла с тобой.       Она всё время поворачивала зеркальце заднего вида, чтобы подкрасить губы помадой, и это сводило Карла с ума. Он подумал, что было бы неплохо, останься Виктория с Ивом. Он прекрасно сходил бы один. Обычно они везде ходили втроём. Время от времени к ним мог присоединиться Фернандо Санчес, друг Ива, но в любом случае времяпрепровождение вдвоём с Викторией особых приятностей не сулило. Когда был Ив, этим двоим нравилось изображать парочку, и было забавно наблюдать за ними. Теперь же ему весь вечер слушать её энергичную трескотню, сплетни и терпеть заигрывания с ним. За этим не было чего-то такого… просто Виктория флиртовала со всеми мужчинами, которые попадали в её поле зрения. Это был её способ общения, который очень нравился Иву.       Поэтому когда девушка неожиданно спросила «Карл, а почему вы не вместе?», от неожиданности он едва не пролетел на светофор.       —Я серьёзно. Вы с Ивом. Почему вы не вместе? Это было бы так… естественно… — лукаво улыбнулась она.       — Потому что мы оба занимаемся модой? — попытался он отшутиться.       — Потому что вы два молодых симпатичных парня… которые любят парней.       В её голосе так явно прозвучала снисходительная издёвка, что ему стало неприятно. Карл никогда не обсуждал с друзьями свою личную жизнь (или её отсутствие). И его задела даже не столько уверенность Виктории в том, что два знакомых друг с другом гея могут образовать пару просто по факту, сколько вот это скрытая презрительность к подобным предпочтениям, которая была у Виктории.       Гомосексуалисты — недомужчины.       Вот что она на самом деле хочет сказать.       А уж чего Карл точно не хотел, так этого того, чтобы за него кто-то определял его ориентацию.       — Мммм… думаю, что моя мама была бы счастлива! Ей нравится Ив… — ответил он таким тоном, что продолжать этот разговор серьёзно уже возможности не было.       Виктория рассмеялась, и остаток дороги они проделали, обсуждая незавидную судьбу домработниц мадам Лагерфельд.       Они приехали к Токийскому дворцу, где проходила выставка работ Бюффе, примерно за час до закрытия. Карл давно отметил, что музеи в Париже лучше всего посещать в первый и последний час их работы — так можно избежать утомительной толпы туристов, групп школьников и прочих посетителей, которые создают много шума из ничего.                  Здание, с галереи которого открывался великолепный вид на Сену и Эйфелеву башню, состояло из двух частей — в восточном крыле был Музей современного искусства Парижа с обстоятельной коллекцией искусства ХХ века с акцентом на приезжавших сюда работать художников так называемой парижской школы и местных мастеров, а в западном — Токийском дворце — пространство для бесконечных экспериментов в области современного искусства и проведения авангардных выставок.       Когда они вошли в зал, где были выставлены работы Бюффе, Карл невольно вздрогнул. Развешанные по стенам полотна, некоторые из которых были просто огромные, завораживали и погружали в какой-то параллельный мир, одновременно реалистичный в своем уродстве и фантастический в том меланхолически-мрачном настроении, которое ощущалось в каждой линии, каждом штрихе на картине. Определённо, Бернара Бюффе невозможно было ни с кем спутать и невозможно забыть.       «Иву бы точно понравилось здесь…» — подумал Карл.       Виктория сняла свою шляпку и ходила от картины к картине, читая подписи вслух и сверяясь с небольшой программкой, которую они купили при входе. Краткая биография, награды, основные работы. Бюффе уже назвавали одним из десяти самых талантливых художников этого столетия, но Карл не мог отделаться от того неприятного чувства, который Бернар вызвал у него в Мемфисе. Возможно, если бы их встреча произошла при других обстоятельствах, он бы восторгался сейчас, как Виктория, которая заявила, что недавно прочитала в газете, что Бюффе купил себе замок.       — Он ведь не женат, насколько я знаю…       В этот момент до них донёсся довольно громкий звук мужского голоса. Молодые люди обернулись, и Виктория удивлённо воскликнула:       — Смотри, Карл, это же тот парень, что был с Бернаром и Саган в баре…       Карл почувствовал, как сердце странно сильно застучало в груди. Тот самый невысокий темноволосый молодой человек, на этот раз одетый в довольно плохо скроенный чёрный костюм, разговаривал с каким-то бородатым мужчиной. Всего в большом зале было около семи человек посетителей, и почти все они теперь смотрели в их сторону.       До Карла, хотя он стоял шагах в десяти, долетали обрывки ведущегося почти на повышенных тонах разговора. Парень покачивался с носка на пятку, активно жестикулировал, то убирая, то вынимая из карманов руки. Его голос, резкий, высоковатый, был несколько театрально-надменным и даже местами манерным. Карлу подумалось, что ему, затеявшему спор, кажется, нравится, что те, кто пришёл смотреть картины Бюффе, глазеют невольно сейчас на него.       «Прожектёр… ну и ну. Стало быть, он всегда такой, а не только когда выпивает…»       — Нет, месье Дюпон, мы так не договаривались! Что за цена?       — Пьер, изначально речь шла о другом количестве картин и другом помещении…       — Слушайте, так не пойдёт. Я тогда их забираю!       С этими словами парень подошёл к одной из картин и… Карл не мог поверить, как и ошалевший и подбежавший сотрудник художественной галереи — взялся за раму и стал снимать одну из картин.       Это маленькое представление окончилось быстро.       Картину друг Бернара не снял и был отведён в сторону явно сдавшимся собеседником. Карл отвернулся, не желая, чтобы могло показаться, что он наблюдает за ними, и сосредоточил свой взгляд на полотне, которое, согласно названию, изображало автопортрет художника. Угловатая печальная фигура на чёрном фоне приложила руку к груди, глядя куда-то в приоткрытую дверь, словно увидев за ней что-то неизбежное и плохое.       Он подумал, что Бюффе, должно быть, пребывает в постоянной депрессии, если от всех его картин веет такой безнадёжностью. Даже обычный натюрморт с изображением яичницы, бокала и бутылки вина как будто бы выражал полную бессмысленность и безысходность человеческого бытия — где еда и предметы так же условны, как люди. Вот, стало быть, как выглядит экзистенциализм в искусстве…       Неужели все истинные художники обязаны погружаться в страдание? Иногда Карл думал о том, что лишён этой способности — испытывать душевную боль, такую абстрактную и глубокую, которой пропитана жизнь людей творческих, истинных гениев. Почему он не мучается, как Ив, создавая женские платья? Дело в том, что мода — это не искусство, или дело в нём самом?       — Теперь он не выпустит его, пока тот не купит картину…       Карл повернул голову. Сотрудник галереи стоял в двух шагах от него и сочувственным взглядом смотрел в сторону одного из посетителей, рядом с которым остановился теперь друг Бернара. Судя по жестам их разговора, парень что-то увлечённо рассказывал. Карла поразило выражение лица его в этот момент — необычайно воодушевлённое, вдохновлённое, такое живое. Он явно знал о чем говорил, и Карлу даже захотелось подойти ближе и самому об этом послушать.       Поддавшись совершенно несвойственному ему порыву, он вместо этого подошёл к бородатому и тихо спросил, указав на парня в костюме:       — Простите… А кто этот молодой человек? Кажется, он очень хорошо знает работы Бюффе…       Мужчина подозрительно посмотрел на него, но ему явно хотелось с кем-то поделиться и выговориться. Он усмехнулся.       — Пьер Берже. Разумеется, он знает Бернара. Он… как бы это сказать… Близкий друг и агент его. Он его продвигает, — и добавил с сарказмом. — Хотя продвигает — неверное слово. Лучше сказать — Пьер протаранивает! Видите? Сейчас он как раз пытается продать тому господину… я знаю его… очередную картину. Не лучшую здесь, говоря между нами. Эта выставка намного слабее той, что была в прошлом году.       Агент… теперь всё стало понятно.       — Хм. Да, он выглядит очень настойчивым… — Карл улыбнулся, внезапно заочно уже встав на сторону Пьера в их споре.       — Чёрт возьми… если бы у меня была толика его наглости, я бы делал выставки в Лувре! — в голос мужчины было одновременно и возмущение, и восхищение. — Пьер просто дьявол!       —Так значит… эти работы выставлены на продажу? — уточнил Карл.— Их можно приобрести?       Сотрудник галереи окинул его странным, сомнительным взглядом, который не понравился Карлу, потому что как будто бы говорил: мальчик, у тебя не хватит денег, чтобы купить здесь что-либо!       Или Карлу так показалось?       — Да, все работы здесь продаются.       — И если я захочу… хм… купить что-то, мне надо обращаться к вам… или к нему? — Карл указал зонтом, который держал, в сторону Пьера. Непонятно зачем, ему захотелось как можно дольше продолжать этот разговор и немного даже поиздеваться.       А что, может быть, он какой-то богатый коллекционер?       Взгляд бородатого переменился. В нём мелькнуло недоверие, которое быстро сменилось удивлением, а после смущением. Он явно пожалел о сделанных только что неосторожных комментариях и предложил пройти к нему «в офис», чтобы он мог показать ему весь каталог, и так же заверил, что да, по вопросам продажи лучше обращаться к нему.       Карл с иронией поблагодарил и подумал, что вздумай он что-то покупать из полотен Бюффе, он бы точно не стал этого делать через этого парня. Непонятно, чем тот занимается, но галерея явно имеет какой-то процент с продаж, которые происходят на выставках, а он только что сделал художнику антирекламу.       Карл машинально отвечал что-то, краем глаза наблюдая за главным «хозяином» выставки. Да, у Лагерфельда было такое ощущение, что Пьер Берже хоть и не рисовал лично все эти картины, как будто бы считал себя если не соавтором, то соучастником фантазий художника. Он знал эти полотна. Он их… понимал. То, как горели глаза его, как он прохаживался туда-сюда с гордым видом, наблюдая за посетителями, одновременно сливаясь и выделяясь среди них, придавало всей обстановке выставки особое настроение. Этот парень словно открывал перед ними какой-то страшный секрет, говоря: вы понимаете, что вы сейчас видите? Вы осознаете, насколько это всё гениально? Вы счастливчики, что сегодня вы здесь.       «Когда есть хотя бы один человек, который ТАК в тебя верит, ты обречён на успех… Вот у него я бы скорее купил картину Бернара…»       В какой-то момент он потерял его из виду и почувствовал, как будто бы само помещение опустело. Полотна сливались в один удручающий, местами пугающий фон. К Карлу вновь подошла Виктория и, взяв его под руку, заметила с сожалением, в котором, тем не менее, ощущалась доля злорадства:       — Ох, как расстроится Ив, когда я расскажу ему, что он пропустил! Бернар его любимый художник! Карл, ты что, потерял кого-то?       Он понял, что по-прежнему ищет глазами этого Пьера, почти неосознанно, словно в чёрной комнате яркий предмет. В голове появилась странная мысль: по-настоящему можно писать темноту, только видя солнечный свет и живя на свету.       Рядом с тем, кто темноту тебе освещает.       Подбросив Вики, Карл и сам поехал к дому. Зимний холодный Париж готовился к рождественским праздникам, развешивались цветные фонарики, переоформлялись витрины магазинов и кафе, то и дело приходилось менять маршрут из-за перегородивших улицу автоподъёмников или раздвижных лестниц муниципальных рабочих. В другой раз, он, может, злился бы на проволочки, но сегодня мысли то и дело возвращались к воспоминаниям о Пьере. Имя запомнилось так, словно он его всю жизнь знал…       Тот совершенно выбивался не только из привычных типажей людей, с которыми Карл с юных лет привык иметь дело, но даже из того пёстрого круга, в котором Лагерфельд его впервые увидел. Он не был похож ни на художника, ни на поэта или писателя, музыкантом тоже явно не был… Он был похож на персонажа Ремарка: то ли моряк, то ли машинист с железной дороги, революционно настроенный, но романтичный. Короче, он явно малый «из народа», но не простой, совсем не простой… Куртка из толстой кожи и твидовые брюки сидят на нём лучше, чем костюм и галстук, но он старается, и, кстати, не смущается и не тушуется среди богемы и толстосумов… Он не отличается ни ростом, ни атлетической фигурой, но двигается уверенно и независимо… У него обыкновенное, заурядное даже лицо с крупноватым носом, вовсе не густые волосы, лоб такой высокий и круглый, что понятно — через десять лет облысеет, но он улыбается — и всё это становится просто неважно, потому что… Потому что хочется улыбнуться ему в ответ… Кстати, интересно, чем же он занимался до того, как принялся «таранить» картины Бюффе?       Добравшись, наконец, домой и машинально совершив все положенные матушкой ритуалы, Карл надел мягкую пижаму и забрался под одеяло. В доме было прохладно, фрау Лагерфельд считала, что это полезно для здоровья. Интересно, а Пьер любит холод или тепло? Наружность у него скорее южная… Хотя, вот сам Карл, к примеру, тоже на первый взгляд итальянец … И любит, когда тепло, между прочим! Подтянув с изножья покрывало, он свил подобие гнезда, подоткнув края, в пику матери, и погасил торшер.       На их улице уже вовсю царила атмосфера праздника, висели гирлянды, перемигивались лампочки, разноцветные отсветы всю ночь скользили по потолку и занавескам. Сказочное время… Ожидание чудес… В детстве было не до того, так может, не поздно ещё? Хотя… А что же он будет загадывать в рождество? Что-то про этого… Пьера Берже? Да нет, нет, конечно… Он же ему даже не нравится! Ноги короткие, шея тонкая… пиджак топорщится… зад круглый, стандартные лекала не годятся… Мысли свернули в профессиональном направлении, и вот портновские хитрости уже превращают молодого «пролетария» в элегантного денди, а потом он вдруг становится Джеймсом Дином верхом на мотоцикле, а потом оборачивается и протягивает ему горящий узорчатый галстук, и это снова он и его яркая улыбка… Да я уже сплю, думает Карл…       А всё же, как бы узнать, кто же он такой, этот Пьер?

***

      Первые недели после нового года прошли в привычной суете — это было время выхода новых коллекций и для Карла, как личного ассистента Бальмана означало, что ему придется почти ночевать на работе. На самом деле он любил эти периоды. Можно было погрузиться в работу настолько, чтобы забывать обо всём, в том числе о досадных и раздражающих неприятностях, на которые он не мог повлиять. Например, на конфликты между родителями, которые участились в последнее время. Отношения отца с матерью никогда не были особенно нежными, скорее прохладными и сдержанными. Господин Лагерфельд без возражений отпустил жену с сыном в Париж, и мама тоже как будто бы не сильно скучала по мужу. Однако после Нового года отец неожиданно стал урезать финансовые расходы, в которых никогда не ограничивал членов семьи. Карла это не особенно волновало, в отличие от своих сверстников он мало тратил на развлечения, однако, однажды он случайно услышал разговор родителей по телефону. Прежде он никогда не слышал, чтобы мама так говорила с отцом — с негодованием, взволнованно. Не замечая его, притаившегося за дверью кухни, она произнесла фразу, от которой Карла обдало холодком.       —Ты можешь тратить на неё денег сколько угодно, но это не должно касаться твоего сына!       Карл задавать вопросов не стал. Он не хотел думать, что могут означать эти слова, хотя всё было, в общем-то, вполне ясно. Осуждал ли он отца? Он и сам не мог разобраться. Тот всегда был добр к нему, хотя они не были особенно близки друг с другом. В детстве, да и позже, Карл редко видел его, тогда как с матерью проводил много времени.       «В случае их развода мне пришлось бы быть на её стороне…» — эта странная мысль неприятно его удивила. Впрочем, он был уверен — до развода тут никогда не дойдёт. Стараясь, как обычно он делал, не думать о неприятном и тревожном, Карл невольно всё последнее время старался быть предупредительнее по отношению к матери. Ведь она в каком-то смысле, живя здесь, с ним, пожертвовала супружескими отношениями. И даже то, что он об этом никогда её не просил, заставляло чувствовать себя ей как будто обязанным.       По этой причине в начале весны он решил исполнить её давнее пожелание — сходить вместе в парижскую Оперу. Матушка со свойственной ей старомодностью полагала, что женщине не пристало выходить в свет одной, а кроме сына у неё не было спутника.       Каково же было его изумление, когда там, на «Мадам Баттерфляй», в антракте, в вестибюле, он вновь встретил Пьера!       Тот был без Бюффе, но под руку с Франсуазой Саган и ещё, очевидно, со своими друзьями. Их компания сидела в партере. На этот раз напарник Бернара был одет в вечерний смокинг, но, хотя этот наряд украшал его, придавая известную импозантность, чувствовалась некоторая фальшь в том, как тот носит его. Он вёл себя не так вызывающе, как в галерее, но всё равно в манерах его, как и тогда, ощущалась какая-то театральность. Он был одновременно и очень уверен, и напряжён. Разве бывает такое?       Карл снова подумал, что про этого парня нельзя сказать, что он хорош собой, но не понимал, почему ему самому постоянно хотелось смотреть в его сторону и о нем думать? В итоге он просидел всё второе отделение, изучая глазами партер и как будто бы потеряв интерес к тому, что происходит на сцене.       Через пару недель месье Бальман вручил ему и ещё нескольким сотрудникам приглашения на закрытый показ нового фильма Висконти «Белые ночи», где была музыка Нино Рота и снимался Жан Марэ. И кого Карл увидел в фойе перед торжественной частью в компании Марэ и Кокто? Да, именно Пьера Берже! Он снова выглядел молодым героем Ремарка, лишь чуточку приглаженным ради респектабельных друзей. Лицо его было вдохновенно-вдумчивым, и он не сводил глаз с Жана Кокто, который что-то доброжелательно, но непрерывно вещал. Карл поспешил присоединиться к коллегам…       Ещё как-то раз знакомый его отца, автомобильный делец, прислал приглашение на премьеру новой модели Пежо, которую готовили, чтобы выставить осенью на парижском автосалоне. Карлу это было не слишком интересно, но отказать отцовскому другу — обидеть отца, и он пошёл. Всеблагой Боже, и там появился Берже! Вновь в компании Саган и каких-то светских хлыщей. Они были шумные, смешливые и непринуждённо совали всюду свои носы. Карл даже издали расслышал слова Франсуазы: «Я, видимо, недостаточно патриотка, чтобы ездить на этом авто!» Общий хохот… Карл снова сбежал, торопливо извинившись перед пригласившим.       Однажды, в конце лета, когда в Париже стало не так душно, неожиданно приехал Лагерфельд-старший, и мать намекнула, что следует устроить семейный ужин в приличном месте с хорошей кухней. Карл заказал столик в Tour d’Argent («Дорогой, ты ведь знаешь, что именно здесь впервые стали подавать к столу вилки? В шестнадцатом веке, только подумай!») и что же? Через проход по диагонали за столом уже сидели Бернар Бюффе и Пьер Берже, чокались бокалами с красным вином, а перед ними официант ловко разделывал знаменитую «номерную утку»… Карл почти не запомнил, о чём говорил с родителями.       «Это совпадение, что я снова и снова встречаю его?» — думал он, не верящий в совпадения.       Он не желал признаваться себе, что с той ночи в Мемфисе, когда этот парень «погасил» его галстук голой рукой он вообще до неприличия часто думал о Пьере. И самое непонятное, что едва ли он думал о нём хорошо! Агент Бернара скорее рождал в нём возмущение. Мысли о нём прицепились, как к ботинку мазут. Они раздражали, мешали, портили о самом себе впечатление. Карл не относил себя к тем, кто заглядывался на мужчин, тем более что Пьер Берже уж точно не отвечал его эстетическим представлениям. Тем не менее он всё чаще ловил себя на мысли, что было бы забавно как-нибудь познакомиться с ним. Просто так, из интереса. Словно потрогать рукой диковинное растение, спрятанное в ботаническом саду за стеклом.       Сам это не всегда замечая, Карл в разговорах со своими знакомыми стал чаще вспоминать про Бюффе, как будто бы надеясь таким образом затронуть тему о Пьере. В модной среде Бернар, как выяснилось скоро, вызывал скорее не восторги, а зависть и недоумение. Для своих тридцати лет он был неприлично богат и успешен, но многим это казалось результатом вовсе не его таланта, а грамотного пиара.       Очередной такой разговор неожиданно привёл Карла к желаемой теме и одновременно потряс его.       Они сидели с Элизой, одной из моделей, в кафе и обедали. Её старший брат был тоже художник и был вхож в творческий парижский бомонд. Карл вспоминал выставку, на которой единожды был вместе с Викторией, и как бы совсем между делом заметил, что дела у Бернара Бюффе, должно быть, идут хорошо, потому что ему действительно повезло с его агентом.       — Я видел этого Пьера Берже. Продавать он точно умеет. Это большая удача иметь такого ушлого компаньона. Обычно творческие личности далеки от всех коммерческих и мирских дел…       Элиза, которая слушала его как будто вполуха, довольно небрежно заметила:       — Мой брат Пьера немного знает. В художественных кругах все знают Пьера Берже. Хах… компаньон! Да он любовник Бернара…       Карл едва не подавился супом, который ел. Что-то в груди замерло на мгновение и отпустило.       — Даже так… — протянул он. — Все знают? Я вот не знал…       — Ну да. Они давно живут вместе. Говорят, что Бернар из-за Пьера бросил жену. Знаешь, как их между собой за глаза называют? Шведский стол и комод… — она хихикнула. — Бернар такой длинный, а Пьер маленький, но занимает всегда неприлично много места.       Карл засмеялся в ответ. Сравнение было забавным и точным. И всё-таки от этой подробности в нём как будто бы что-то внутренне перекосило. Пьер любовник Бернара? Перед глазами невольно вставала та странная сцена в Мемфисе и Бюффе, опустивший голову своему приятелю на плечо. Любовники… пара?       — Бюффе не похож на голубого. Он флиртовал, между прочим, с Викторией… — зачем-то заметил он.       — Похож ли Бюффе на гомосексуалиста, не знаю, но Пьер точно похож на комод… — рассмеялась Элиза. — И то, что они спят вместе, они не скрывают. Мой брат знаком с некоторыми из их друзей. Говорят, что в Шато д’Арк они такие вечеринки закатывают и такое там вытворяют…       — Ну, в это я верю вполне… — Карл вновь вспомнил Мемфис.       — Мой брат про Пьера сказал, что тот хищник. С ним всегда нужно быть начеку.       Эти слова, звучащие довольно нелицеприятно сейчас в сторону Пьера, Карла почему-то задели. И это было странно, учитывая, что он про себя постоянно давал этому парню куда худшую характеристику.       — Знаешь, я видел, как он рассказывает про картины Бернара… и если они и правда любовники, то это многое теперь объясняет. Мне показалось, что ТАК говорить можно лишь о человеке, которого любишь.       Элиза в ответ пожала плечами.       — Ну, когда одно другому мешало? Может, он и любит Бернара, но и своего не упустит. Так говорят, а уж как там на самом деле… кто знает.       На этом месте Карл решил, что пришло время сменить тему, чтобы Элиза вдруг не подумала, что его на самом деле сколько-нибудь волнуют отношения Пьера с Бернаром.       Но сменить тему разговора оказалось недостаточно…       Наоборот, оказалось, что отношения Пьера с Бернаром вдруг стали занимать практически все мысли! Что бы ни делал Карл, чем бы ни занимался, какие бы вопросы ни решал — теперь в любую секунду перед глазами могла вспыхнуть неподобающая и возмутительная картина «отношений», о которых, оказывается, «все знают»!       Хуже всего и тяжелее было по вечерам, когда волей-неволей надо было ложиться в постель, потому что само понятие постели приобрело двусмысленность. Вот он накрылся одеялом, а у «них» одно одеяло или у каждого своё? Или у них разные спальни, а «постель» происходит в каких-нибудь особых местах? Или один приходит к другому в его кровать для «постели»? И, разумеется, приходит Пьер, по-деловому, решительно, как он умеет, ложится с Бернаром и целует его. Целует, конечно, тоже Пьер, потому что целующего Бернара Карл воображать отказывался. Бррррр… Потом… потом… Карл зажмуривался и ругательски себя ругал! Зачем он это всё крутит в голове! Один рисует, второй делает всё, чтобы художник мог жить своим талантом и не бедствовать! А кто из них кого… Да Пьер, конечно, тут и думать нечего! С его-то напористостью и азартом!.. О, господи, опять!       Надо стащить у матери снотворное, или он снова не сможет завтра сосредоточиться на работе.       А ведь уже скоро выпускать новую коллекцию… Весна-лето 1958…

***

      Так как было еще довольно рано, около восьми часов, в Мемфисе было немного народу. Дневная публика уже рассосалась, а вечерние посетители собирались обычно после девяти вечера. Карл зашёл как раз в тот момент, когда возле барной стойки можно было спокойно присесть и заказать обычный стакан кока колы. Пододвигая к нему открытую стеклянную бутылочку и стакан, бармен слегка усмехнулся — обычно посетители разбавляли колой ром или виски. Взгляд парня явственно говорил: а ты, трезвенник, что тут забыл?       Мог ли Карл сам ответить себе на этот вопрос? Ему не особенно нравился Мемфис. Неужели он и правда пришёл сюда в надежде встретить здесь…       «Я идиот», — мрачно подумал он.       Середина рабочей недели. Уборщик, молодой чернокожий парень, подметает танцпол. На пустой сцене одиноко стоит микрофон. Несколько не имеющих значения посетителей в зале… Запах полироля для мебели, сигарет и ещё, кажется, от бармена слишком навязчиво пахнет одеколоном. Карл подумал, что должно быть он, одиноко сидящий за стойкой, одетый в классического покроя костюм и жилет, пьющий сейчас кока-колу, выглядит чудаком. Есть куча мест, где можно пить газировку…       Карл вновь взглянул на бармена, который протирал и расставлял пустые бокалы. Он должен заговорить с ним… Надо же хоть как-то оправдать свой приход сюда, на который он так долго решался?       В конце концов, ответов он и так скорее всего не получит.       — Сегодня немного народу… — пробормотал он, болтая соломинкой в стакане со льдом.       — Среда. — Бармен с дежурной улыбкой пожал плечами.       Ещё несколько ничего не значащих фраз о погоде и трудной рабочей неделе… Карл чувствовал, как, по мере приближения главных вопросов, сердцебиение всё больше усиливалось и, наконец, сдавшись, он заказал себе порцию виски. Кажется, так обычные люди поддерживают с незнакомцами разговор?       — Да, можно позволить себе расслабиться вечером. — Бармен посмотрел на него с большей симпатией и налил порцию спиртного, которую Карл с мрачной решительностью опрокинул в себя. Действительно, спазм в горле прошёл.       — У вас здесь часто, кажется, бывает художник Бюффе? — произнёс он и зачем-то стащил очки, как будто бы желая хотя бы поменьше видеть, что происходит кругом.       — Бернар? Не слишком часто. Вы что, с ним знакомы?       — Да, — соврал Карл, хотя, пожалуй, это и не было ложью. — У нас здесь сегодня назначена встреча.       — Понятно. — Равнодушный взгляд и только лёгкий скрип полотенца по чистой посуде.       Карл наблюдал, как подошёл один из посетителей и заказал себе пива. И ему вдруг тоже захотелось взять себе пива и просто сидеть спокойно где-нибудь здесь за столом, а не быть таким идиотом, который отчаянно ищет повод повернуть в нужное русло изначально бессмысленный разговор.       — Повторить?       Карл взглянул на свой пустой стакан и кивнул. После второй порции сердцебиение неожиданно успокоилось, а в мыслях появилась приятная лёгкость. Молодой человек покрутил стакан и с улыбкой заметил бармену:       — Надеюсь, Бюффе придет один… без своего компаньона.       — Компаньона? — взгляд парня как будто бы стал более осмысленным и заинтересованным, и Карл продолжил:       — Да. Тот парень, Пьер, кажется… который везде ходит с ним. Надеюсь, его не будет. Хотелось бы поговорить лично с Бернаром.       Он как будто не сказал ничего такого, но бармен уже совсем иначе смотрел на него — пристально, но как будто с усмешкой. Как будто он то ли не верил… то ли его забавлял их разговор. Он отложил стаканы и слегка наклонился к Карлу.       — Говоришь, Бернар тебе назначил здесь встречу?       — Да… — Карл слегка стушевался, так странно тот смотрел на него. Нужно было что-то добавить. — Моя мама его большая поклонница… она… хочет заказать ему картину… в общем… портрет свой… мы с ним говорили по телефону.       — Мда… знаешь, такими вопросами как раз обычно занимается Пьер. Ты точно не с ним разговаривал?       — Ну… кажется… точно.       Карл ощущал — он говорит явно что-то не то. Почему этот парень так смотрит? У него что, на лице написано, что он это всё сейчас сочинил? Он решил на всякий случай не продолжать разговор и отвернулся, благо бармена как раз окликнули.       Помещение постепенно заполнялось людьми — почти все, на удивление, были мужчинами. От выпитого виски тело уже стало тяжёлым. Казалось, так ловко подготовленные вопросы куда-то выветрились из головы. Карл хотел спросить про Пьера, но спросил про Бернара, да ещё и соврал про картину… и надо же было и тут приплести маму? Он на мгновение и правда задумался, нравится ли ей живопись Бюффе, и стало смешно. Какая разница? Его ведь совсем не интересует этот художник. Зачем же он пришёл сюда? Потому что сошёл с ума и надеется снова встретить здесь Пьера… или по крайней мере узнать что-нибудь про него.       Включили музыку. Она внезапно заиграла из расположенных как раз в стороне Карла колонок — незнакомая, ритмичная, грубая, она будто кричала: эй, вечер теперь начинается!       — Кажется, тебя продинамили… ну не расстраивайся.       Голос бармена вывел Карла из задумчивости. Парень стоял, облокотившись на стойку и подперев щёку рукой. Карлу не понравилось вот это «продинамили». Что тот имеет в виду?       — Если хочешь, поговори сейчас с Пьером. Тебе повезло. Вон он только что зашёл… кстати, один… без Бернара.       Карлу показалось, что он ослышался. Резко обернувшись, молодой человек ощутил, как угомонившееся сердце ухнуло вниз. Он увидел его. Парень в той же самой кожаной куртке (у него что, других нет?) решительно направлялся в сторону бара. У него был мрачный и немного растрёпанный вид. Карл успел отвернуться, и Пьер, не обратив на него никакого внимания, присел через стул от него, совсем рядом. Пожал руку бармену, обратившись сразу по имени «Морис». Первым порывом было вскочить и бежать, но Карл моментально представил, как странно бы это выглядело. И он сделал то единственное, что ещё смог придумать — заказал третью порцию виски. Он мог сколько угодно себе представлять, как встретит его, но сейчас, когда это случилось, он оказался совсем не готов к такому раскладу.       Пьер закурил и, со скучающим видом подперев щеку рукой, заказал себе что-то, название чего Карл не расслышал, уловив только «двойной». Несмотря на довольно громкую музыку до него долетали куски разговора — судя по тону, Пьер был с барменом неплохо знаком. За те несколько раз, что Карл наблюдал его, он сделал вывод: этот парень не против, чтобы окружающие слышали, что он говорил. Он ХОЧЕТ быть видимым, хочет производить впечатление. Внезапно молодого человека охватил ужас. Что если бармен покажет сейчас на него и скажет, что он покупатель Бернара и…       «И тогда он ко мне подойдёт… и потребует объяснения…»       Дальше этой мысли мозг отказывался о чём-либо думать. Карл уткнулся в свой стакан, понимая, что пьёт уже чистый виски, без колы. Резкий ячменный запах остро бил в нос. Карл находил его, как и вкус напитка, неприятным, но надо было признать, что алкоголь делает окружающую действительность, как говорит Ив «чуть менее отвратительной». В случае с Карлом, он делал менее отвратительным для себя и его самого.       — Вы что, поругались с Бернаром?       — Да пошёл он… — Пьер бросил это небрежно, беззлобно, как будто больше для такого «словца». — Кстати, Морис, я тебя приглашаю на свою свадьбу. Раздался звук разбившегося стекла — бармен уронил один из бокалов и чертыхнулся.       — Куда ты меня приглашаешь?       Карл слегка скосил взгляд. Пьер пил что-то из высокого, на вид пивного бокала. Что-то тёмное, но мало похоже на пиво.       — Кажется, я женюсь на Франсуазе.       — Вот это новость… а Бернар в курсе?       — Конечно. Это его идея. Как тебе. А? — он довольно грубо выругался и немного по-детски спрятал подбородок в бокале.       — Слушай, Пьер… ты знаешь, как я люблю Бернара… но мне кажется, не стоит воспринимать всё, что он предлагает, всерьёз. Ну, а если он завтра предложит тебе выйти в окно… ты же не пойдёшь туда прыгать?       — Жениться на Кики — всё равно что прыгать в окно. Я с большим удовольствием однажды Бернара туда вытолкаю…       — Кстати, Пьер…       Внезапно оба как будто замолкли и, повернув голову, Карл увидел, что Морис, подавшись вперёд, что-то говорит Пьеру, кивнув в его сторону. Он отвернулся почти машинально и, сжав нервно салфетку, которая в мокрых ладонях уже превратилась в труху, мысленно приготовился…       Он всем телом чувствовал, что Пьер посмотрел в его сторону, но самого страшного не произошло. Тот не двигался и продолжал пить, уже несколько тише обмениваясь репликами с Морисом.       В голове нарастал глухой гул, а тело стало тяжёлым и вялым. Что-то вокруг изменилось… не сразу, но Карл постепенно считывал — что. Зал всё больше заполнялся посетителями, но какими… Мужчины разного возраста расположились за столиками небольшими группами или парами. Их внешний вид… эти тягучие, вязкие взгляды, их смех… Музыка из колонок замолкла и на сцене появился молодой человек в широкополой шляпе, одетый в белый костюм-тройку, мягко, очень по-женски обхватил рукой в белой перчатке микрофон и манерно запел «Non, je ne regrette rien» — последний хит Пиаф, слова которого лишь добавляли новый смысл окружающей обстановке. Приглушенный свет скрывал лица гостей, которые как будто были частью чего-то общего… чего-то тайного, и будто бы спрятались в сизых, влажных клубах табачного дыма Мемфиса от остального мира. Карл вдруг ощутил себя будто голым. Десятки мужских глаз смотрели на него, а он… он в этом костюме… очках… с этим галстуком, сидящий одиноко за стойкой… Так выделявшийся на их фоне тем, что только что понял, КУДА он пришёл.       Воображение сразу же родило фантазию. Там снаружи сегодня должна быть где-то табличка «Среда — день для голубых». А он прошёл и не заметил…       Молодой человек сунул руку в карман за кошельком, чтобы расплатиться, стараясь, чтобы все движения со стороны выглядели выверенными и небрежными. Положил несколько бумажек на стойку, решив, что не будет ожидать сдачи. Ему предстоит, скрыв охватившую его в один миг панику, встать и пройти несколько десятков метров через весь зал до двери, и подняться по лестнице… Это легко. Если бы можно было хоть на пару минут стать невидимым… если…       — Эй, уже уходишь? — бармен с ухмылкой смотрел на него.       — Да… надо идти… —Карл сполз со стула, стараясь не поворачивать головы в сторону.       — Слушай… — Морис наклонился через стойку к нему, и Карл был вынужден остановиться. — Может, поговоришь всё-таки о своём деле… с Пьером? Он сможет даже отвезти тебя к Бернару… если что…       Отвезти его к Бернару?       — Я могу вас представить…       Представить? Карл смотрел на лицо напротив него. Он только сейчас это заметил… маленькое колечко в правом ухе, татуировку с розой на шее, но главное — взгляд… он и раньше смотрел так на него? Мягко, с томно прикрытыми веками.       Сколько времени? Ещё нет полуночи, но Карлу казалось, что он очутился словно в сказке про Золушку… вот пробили часы, рассеялось волшебство и карета превращается в тыкву, одежда в лохмотья… а здесь, в Мемфисе, все — от бармена до последнего посетителя — в педерастов.       — Представить? — он придал голосу как можно больше стойкой иронии, надеясь, что язык у него не слишком уж заплетался. — А разве мы с ВАМИ знакомы?       Парень ещё некоторое время внимательно смотрел на него, потом пожал плечами, как бы говоря «ну, как хочешь». Карл стал пробираться к выходу, стараясь не встретиться случайно ни с кем взглядом. Лестница… тёмная, грязная… узкая… вот что предстоит ему преодолеть. Лестница, словно созданная специально, чтобы быть застигнутым на ней врасплох… или найти желанное, грязное уединение.       Карлу казалось, что на него все смотрели… все смотрели, как он, словно угодившая в ловушку добыча, пытается выбраться, но его обступают кругом… кругом эти взгляды — в них насмешка, сочувствие… похоть? Внезапная мысль «Ив бы не испугался и не стал так сбегать», заставила остановиться и оглянуться в сторону бара. Пьера там уже не было.       Оказавшись на улице, Карл облегчённо выдохнул. Подъём из полуподвала до двери, ведущей на улицу, кажется, был самым длинным в жизни. Никто, тем не менее, не напал на него на лестнице, чтобы утащить в темноту и подвергнуть насилию.       Теперь, глубоко вдыхая благодатный ночной воздух, Карл удивлялся, что на самом деле настолько боялся. Вот, какой он, оказывается, аромат свободы… мокрый от тающего снега асфальт, бензин и запах стоящих где-то поблизости мусорных баков. Внезапно он понял, что ему страшно хочется в туалет — должно быть, сказался пережитый только что страх и выпитая натощак газировка.       Вариант возвращаться обратно и идти в настоящий сортир Карл сразу отбросил. В другой момент он вероятно бы постеснялся справить нужду в принципе где-то на улице, но сейчас идея забежать в арку на задний двор выглядела совершенно логичной. Главное, убедиться, что там никого нет…       Он дошёл до угла, заглянул в арку и облегчённо выдохнул — впереди было тихо, темно и пустынно.       К тому же, судя по запаху, многие это место за баками использовали в качестве бесплатного общественного туалета, так что никакого стыда Карл не испытал.       Быстро управившись, он, выходя из укрытия, едва не наступил на невесть откуда взявшегося кота, который с воплем пробежал мимо.       Машинально обернувшись вслед животному, молодой человек сделал шаг и едва не врезался в неожиданно выросшего как из-под земли человека. Вскрикнув, он отступил, разглядев его лицо…       На секунду он решил, что ему показалось. Весь онемев, Карл смотрел на вставшего у него на пути Пьера. Откуда он взялся? Он шёл за ним? В голове вновь, как четверть часа назад, был полный сумбур. Хотел ли он двинуться, обойти, оттолкнуть, убежать? Десятки, нет сотни, миллионы идей и сомнений… это не могло быть случайно. Не могло быть… нет.       — Привет. Морис сказал, ты искал Бернара… — парень сунул руку во внутренний карман куртки, достал пачку сигарет, чиркнул спичками и неспеша закурил. Короткий огонёк пламени дал на мгновение больше света, и Карл увидел выступившее из темноты лицо. И его выражение ему не понравилось.       Неужели сейчас он побьёт его из-за того, что он соврал про Бернара?       Карл не помнил… не понимал тогда, что на самом деле сказал. Была ли эта игра слов, которая всё поменяла?       Он хотел сказать «я не искал Бернара», но возможно сказал «я искал… не Бернара».       Пьер выбросил сигарету, шагнул к нему, вынудив отступить и буквально через секунду молодой человек обнаружил себя прижатым к сырой бетонной стене. Он невольно зажмурил глаза, вновь, как и несколько минут назад, ожидая насилия… Он ощущал его запах — кожаной куртки, табака, одеколона и алкоголя. Этот животный, по-мужски чувственный калейдоскоп почти сбивал с ног своим грубым началом. Карл приоткрыл глаза и увидел смотрящее на него снизу вверх, совсем близко лицо. Оно уже не казалось таким агрессивным из-за неожиданно длинных, тёмных ресниц, которые он мог разглядеть теперь. Они придавали этому взгляду, хотя и довольно тяжёлому, немного женскую мягкость и томность. Карл машинально скользнул глазами на чуть приоткрытые губы и задохнулся, когда они вдруг стремительно потянулись, припав к его губам — властно и одновременно страстно и требовательно.       Он мог оттолкнуть его, потому что обнаружил — его никто не держал. Руки Пьера лишь обхватили, чтобы немного пригнуть к себе, его голову. Всё тело, он сам, стало таким мягким и слабым… и он почувствовал, как губы его против воли ответили на поцелуй, как на призыв, на который нельзя не ответить.       Скрипящий стальной звук открывшейся неподалёку двери невольно прервал их. Пьер отстранился, и Карл услышал знакомый уже недовольный голос Мориса:       — Пьер, ну давай только не здесь!       Тот что-то ответил, но Карл не расслышал. Он стоял, словно бы оглушённый охватившими его ощущениями, чувствами, в которых смешались и возбуждение, и страх, и что-то странное, до этой секунды ему незнакомое. Он видел только направленный на него из темноты взгляд… наверное, так смотрела Горгона Медуза на своих жертв, лишая их воли и убивая. Вот только Карл не чувствовал, что превращается в камень. Скорее наоборот. Внутри него как будто бы оживало что-то такое… определение чему невозможно было найти.       Пьер взял его за запястье и потянул за собой.