Хроники Иномирья

      Городские окна вспыхнули незримой войной, в одних неуклюже плясали скелеты, тревожа угодивших в фальшивую пыль летучих мышей, в других мерцали неказистые тыквенные рожицы, вырезанные детской неумелой рукой. Всё реже на пути вечерних гуляний встречались окна, лучащиеся тёплым светом старой лампы и непогашенной свечой на подоконнике. Одинокие квартиры, привыкшие к семейным ужинам под ненавязчивое бормотание телевизора, всё чаще скучали в ожидании своих хозяев.       Припозднившиеся торговки собирали по корзинам нераспроданные хризантемы, с укором поглядывая на выплеснувшийся из ниоткуда поток туристов, студентов и молодых родителей с их верещащими от восторга чадами. В парках разгорался неоновый праздник, заманивая прохожих ароматом креплёного вина, горячего портвейна и позвякиванием дешёвых безделушек на редких прилавках. Дети всё яростнее затягивали уставших родителей к пёстрым витринам кукольных театров. На пару с зазывалами тянули их вглубь к россыпи небольших шатров, рукописные вывески на которых обещали предсказать будущее, угадать прошлое и приворожить любимого.       Из далёких и спокойных зарослей пробивались тихие музыки скрипки и трубы, тщетно отстаивая свою аутентичность перед нагрянувшим праздником. Уже завтра местные кладбища загорятся нежным и тёплым отблеском свечей, расцветут хризантемами и долгими рассказами о былой жизни. Завтра лиц согбенных старушек коснётся тёплая грусть и томительная тоска, церкви наполнятся кроткими молитвами и пением органа, сохраняя самобытность португальской культуры. А пока Порту беззаботно резвился вместе с детьми в причудливых костюмах, купленных впопыхах и не по размеру.       — Где Сидди? — гнусаво озадачился здоровяк, выкручивая шею, оглядывая собравшуюся у кукольной сцены толпу. Обилие нераспроданных хризантем болезненно щипало покрасневший нос и слезящиеся глаза.       — Полной грудью вдыхает архивную пыль, полагаю. Сегодня только ты и я, — мечтательно вздохнула Шень Юань, отправляя в рот очередной кусок тыквы в корке из битого сахарного стекла. — С таким-то рвением тебе бы чертят отлавливать, кого потерял?       — Виви с девочками должны быть здесь, — наклонился он, откусывая протянутое угощение.       — О, — злорадно протянула она, тоже выискивая среди праздного скопища знакомые смолистые кудри. — Тебе знатно влетит, если она увидит нас вместе, — хохотнула Старая Лиса, сунув руку в бумажную корзинку с тыквенными сладостями.       — Она в последнее время шипит на меня по поводу и без. Вчера не успел шаг за порог сделать, а меня уже встречали со сковородкой в руках, — прошептал он обречённым шёпотом, с трудом наклоняясь к вертлявой белоснежной макушке. — Обнюхала меня!       Шень Юань расхохоталась, сгибаясь пополам и распугивая снующих под ногами детей. Пока взрослые осыпали наспех сколоченные прилавки недешёвых пластиковых безделиц и сувениров, лишь бы унять вспыхивающие то тут, то там на площади истерики своих чад, двое тихонько вышагивали, распугивая толпу.       — Никак решила, что ты ей изменяешь, — гоготала она, заливаясь румянцем, прерываясь лишь ради очередного лакомства.       — А то мне жизнь не мила, — небрежно отмахнулся Фабио Сильва, поглаживая кольцо на безымянном пальце, опасливо поглядывая в сторону призрачно-знакомого детского смеха. — И как ей такие глупости в голову лезут…       — Радуйся, тыквенная голова, — Шень Юань пребольно ткнула в жилистый бок острой шпажкой, чуть склонила голову к плечу и, заговорчески прищурившись, прошептала: — Плохо будет, когда глупости ей в голову лезть устанут, когда встречать тебя будет лишь безразличная тишина. Радуйся, пока женщина любит, она думает, говорит и делает глупости.       Он удивлённо покосился на Старую Лису, отличать бездумный вздор от дельных советов с каждым годом их дружбы становилось только сложнее. Хмурая досада тихонько сходила с загоревшего лица, уступая место мечтательной улыбке. В бурлящую гомоном и детским криком толпу он больше не смотрел, только на белую макушку, норовящую улизнуть в неведомый проулок или спрятаться за очередным деревом в ближайшем парке.       — И то верно, слишком мало нам времени на двоих остаётся. То малютки по очереди подхватят какую пакость, то в школе у них неприятности. Совсем недавно в классе у Софи девочка пропала, они дружили, кажется. До сих пор сама не своя, Виви говорит, кошмары её замучили… — горько выдохнул он, наблюдая за резвящимися вокруг призраками старых простыней и феями с пластиковыми крыльями. — А я словно и не отец им вовсе, успеть поужинать со мной уже для них за праздник…       — Слушай, — резко остановившись и потеряв всякий интерес к лакомству, перебила Шень Юань. Он тотчас замер, оглядываясь по сторонам, слеповато щурясь сквозь промокшие ресницы и вслушиваясь в рокот толпы. — Нет же, голова ты тыквенная, меня послушай. Тебе здесь не место.       — Снова за старое? — сурово схмурив брови и шмыгнув раздражённым носом, огорчённо переспросил он, выправляя спину и смущённо отворачиваясь от редких прохожих, надолго задержавших на нём взгляд. — Где же мне на этот раз самое место?       — С семьёй…       — Заладила! — недовольно всплеснул он руками, обрубая на корню их бесконечный спор. — Вы с Сидди тоже моя семья. Столько лет вместе, едим за одним столом, даже пьём из одной бутылки. Maria, Mãe do céu! Шень Юань, ты ведь крёстная моей Софи! Ты и Сидди в моём доме желанные гости. Разве можно гнать меня взашей всякий раз, как приключается какая-нибудь пакость.       — Ты не понимаешь, — не унималась она, вынуждая его ускорить шаг и поглубже вжать голову в плечи, прячась от любопытных соглядатаев. — Вам лучше уехать.       — Довольно, Шень Юань! — почти крикнул он, доводя неприметного, но очень уж крикливого отпрыска молодых родителей до сопливого испуганного воя. С тем и сник, переходя уже на рокочущий шёпот: — Здесь безопасно, и дело вовсе не в Порту! Я способен позаботиться о своей семье, а будь иначе, то ноги моей не было бы среди Стражей. Я знаю, что случись со мной хоть что-то, ты меня вытащишь, как всегда. Я знаю, мне прикроют спину. Знаю, что какой бы тёмной ни была ночь, утром я вернусь домой. Не потому что Порту спокойное место, а потому что ты и Сидди меня не бросите. Хватит с меня этих бессмысленных перебранок. Когда родилась Лили, ты без устали твердила мне уезжать, скрываться и прятаться, а погляди теперь, за эти двадцать лет ничего страшнее ревнивой жены мне не угрожало!       Лента скользнула с её пальцев, цепляясь за плечо, круто разворачивая Фабио Сильва лицом к хозяйке, обвила шею, вынуждая его склониться ближе. Старую Лису, казалось, и вовсе не волновало столпотворение вокруг.       — Не забывай, я не только твой друг, — сурово рокотала она тихим шёпотом. Старая Лиса глядела на него строго, золотой блеск в мягком янтаре её глаз топил всякий ропот в душе. — Я ещё и твой начальник. Я допускаю панибратство, но не во время службы. Тебе не место здесь. Это приказ, а не повод для спора.       — А теперь и ты послушай, — расправляя плечи и нависнув над её фигуркой, чеканил Фабио Сильва, выгоняя из мыслей щекочущую свербь в носу. Тяжёлая рука упала на обмотанное шёлком плечо, мозолистые пальцы вцепились в тугое плетение. Он легко поднял Старую Лису, точно шкодливую кошку, и продолжил, легко снося горящее золото в её глазах. — Если я пожелаю уехать, ты меня не остановишь. Пожелаю остаться, ты меня не прогонишь. Вот что я скажу на твой каприз, Шень Юань: я останусь. Доживу свой век здесь. Понянчу внуков, заболею маразмом и умру вперёд жены. Умру от старости и среди близких.       Заметив тотчас вспыхнувший в её глазах протест, он пророкотал чуть громче, надеясь наконец унять их бесконечный спор:       — Легко тебе судить и отдавать приказы, а? Тебе не приходится ломать голову о том, чтобы семья твоя ни в чем не нуждалась, имела крышу над головой и ужин на столе, но для меня же не проходит и дня без мыслей об этом. Я не сбегу, потому что ничему другому не обучен, потому что мои дочери достойны жить там, где им привычно, где им комфортно, а не в глуши, обвесившись амулетами в кругу из соли, серебра и могильной пыли.       — Если не уедешь…       — То что? — рыкнул он чуть громче, чем сам того хотел, и тотчас огляделся, но теперь людской поток, казалось, и вовсе их не замечал, только обтекал, точно быстрая река скалу. — Меня убьёт бумажный порез? Умру от скуки?       — Ты не понимаешь…       — Задохнусь от пыли в офисе? — перебил он снова, тараторил, совсем не замечая, как грустнеет взгляд Старой Лисы. — В последний раз мне доводилось драться лет двадцать назад. Коль ты так уверена в том, что моим девочкам опасно здесь, то мы исправим это. Защищать людей — наш долг, так что займись делом вместо чтения нотаций!       Она молчала, уронив голову на грудь. Потускневший шёлк волос, точно набрякшие тучи, скрыл измождённое отчаяние на её лице. Гудящая смехом толпа обтекала выросшую посреди празднества драму, спешила насладиться прохладным вечером, тёплыми беседами и горячими десертами.       Так и не услышав возражений, Фабио Сильва стушевался, опустил её поникшую тушку на горбатую брусчатку. Он виновато ворковал себе под нос утешения на пару с заверениями о том, что всё у них будет в порядке, всё будет как раньше и как всегда. Неловкой осторожностью мозолистые пальцы выглаживали потревоженный шёлк на её плечах, а Старая Лиса так и зависла, не замечая ничего вокруг. Он запрокинул голову к небу и шумно выдохнул, не сдерживая усталый стон.       — Ну что же ты? Совсем я тебя расстроил… — понурил плечи Фабио Сильва, не зная, с какой стороны подступиться. Вертелся вокруг неё, подталкивал, легонько трепал макушку, в отчаянии сунулся в заметно опустевшую корзинку, выуживая неспасительное лакомство. — Надулась, как ребенок…       — Как смеешь ты сравнивать шутки о том, что Лили могут утащить парочка фей, с прямым приказом брать свою семью в охапку и бежать прочь? — чеканила она холодно, едва слышно для окружающих, но громогласно для Фабио Сильва, глядящего в её плещущиеся яростью глаза. То, что для случайных ушей вокруг показалось лишь шальным сквозняком, на него обрушилось смертоносным штормом. — Ступай к семье, подари им последний праздник, а утром пакуйте чемоданы.       Заводился Фабио Сильва поразительно быстро, едва виноватая мина успела схлынуть с его лица, как на смену ей, точно нежданные тучи на ясном небе, нагрянули хмурые брови и побелевшие в напряжении губы.       — Так ты всё решила? Меня спровадить, себя на растерзание, а мальчишку… А что же с Сидди? — тараторил он, послушно не замечая, как ведут его подальше от людской толпы, подбадривая недовольным фырканьем и едва слышными пререканиями. — Оставишь его на довольствие у Ноа? Или его спасать тебе не нужно? Останешься одна на всё побережье, таков твой грандиозный план? Силёнок-то хватит? Когда ты в последний раз спала, Шень Юань? А то мне кажется, что твой план — одна сплошная дырка!       — Я прошу тебя бежать не от тварей, я прошу бежать от Стражей, — выпалила она не удержав дрожи в голосе. Опустевшая корзинка полетела к неприметной мусорке и, собравшись с духом, Старая Лиса наконец призналась. — Буря надвигается, и она никому не простит ошибок. Когда всё кончится, вскроется многое из того, что я хотела бы оставить в тайне. К сожалению, это больше не в моих силах, но мне по силам отослать тебя как можно дальше. Мне по силам стереть твоё имя из отчетов, уходящих в Токио. По силам скрыть от них твою семью и сам факт того, что ты когда-то был знаком со мной.       — Во что ты впуталась? — прерывисто выдохнул он, впервые испугавшись её слов.       Та лишь устало пожала плечами и, пошатываясь, поплелась к ближайшей стене, поглубже во тьму и тишину. Старая Лиса не замечала, как пачкается шёлк на её пальцах в грязный цитрус осыпающейся краски. Не замечала, с какой тревогой на неё глядел теперь очнувшийся Фабио Сильва. Такой простой вопрос выбил из головы все мысли, спутал выверенные паутинки плана. Когда же она впуталась во всё это и зачем? Немой вопрос срывался с её едва движимых губ.       — Прошлое меня настигло, — горько прошептала Шень Юань, поднимая на него виноватый взгляд. — Как ни беги от него, а всё напрасно. Словно прицепилось оно ко мне резинкой, чем дальше сбежишь, тем больнее оно вернётся. На этот раз я убежала очень далеко, так далеко, что забыла о своём прошлом. Так что беги, Фабио. На этот раз прошлое вернётся ко мне тысячекратной болью за каждый день, прожитый мной в праздности и безрассудстве.       — Ну что же ты, — попытался было он подбодрить окончательно сникшую Шень Юань, натянув на беспокойное лицо улыбку. — Мы справимся вместе, как всегда. Ты только скажи, что с тобой приключилось?..       Не успел Фабио Сильва и руки поднять, привычным жестом потрепать макушку, как Старая Лиса ускользнула прочь из переулка, теряясь в редеющей толпе.       — Иди к ним, Здоровяк, — врезалось в его слух далёким эхом и смешливым шёпотом прямо над ухом. Никто больше не слышал её слов, только он, вжимая голову в плечи и едва стерпев противные мурашки по спине, вырвался из переулка, силясь разыскать потерявшуюся среди людей белоснежную макушку. — Виви с девочками на набережной, едят жареные каштаны и готовятся запустить бумажный фонарик. Сегодня ты отец, не Страж, а я справлюсь тут сама.       Порту в дремотном ожидании тёплых ветров, летних деньков и новых туристов рассыпал по улицам фей, чертей и прочих бестий из широкого ассортимента карнавальных магазинов. Дети, облачённые в ни капельки не пугающие наряды, носились по улицам и забытым дворам в поисках неприятностей и конфет. На площадях, торговых улочках и излюбленных местечках для туристов вспыхивали тлеющие огни уличной кухни.       Студенты, школьники и совсем ещё крохи-детишки не очень стройной, но сплочённой волной планомерно опустошали праздничные прилавки. Для любителей изысков и глубины тут тоже нашлось местечко: неведомо какими путями в город заехали циркачи и плутоватые фокусники.       Качающийся из стороны в сторону Леви Дакоста весьма грациозно пачкал свой костюм о вдруг выросшие стены переулков. Изредка оглядываясь на шорохи из мусорных контейнеров и ещё более тёмных закутков, он только несмело вздрагивал и ускорял шаг. Замёрзшие пальцы крепко сжимали очередную зеленобокую бутылку портвейна за горлышко.       Пока прочие, такие же пьяные, но многим более весёлые студенты факультета изящных искусств плелись где-то впереди на пути к очередному бару, щеголяя перед детьми пёстрыми нарядами, он грозился растерять весь шарм своего костюма неудачника, которому продырявили голову дешёвым ободком стрелы, и обратиться уже неудачником, одиноко уснувшим в подворотне.       Грохот редких фейерверков и тихий перестук лампочных гирлянд по стенам и крышам временами отрезвлял его страхом, но очередной глоток терпкой сладости, прогревающей уставшие кости, вновь замыливал взгляд и успокаивал сердце.       Стоило ненадолго задуматься, засмотреться на разыгравшиеся перед глазами головокружительные огоньки, как под ноги бросился рыжий кот. Недовольно рыча, шерстяной комок выгнул спину, заглушая окрики товарищей. Короткий обрубок хвоста вздыбился метёлкой, вынуждая Леви Дакоста испуганно замереть. Горящие ядовитой зеленью во тьме глаза смотрели точнёхонько в один из тёмных проулков, заставленных забытым хламом старых квартир. Успев как следует испугаться, Леви Дакоста только отшатнулся к стене, поглядывая то на кота, то в дыру между грубо сколоченных досок, из которой тот выпрыгнул.       Заслышав шорох и грохот обвалившихся где-то во тьме коробок, оба, не сговариваясь, ринулись в разные стороны. Лузитанец поспешил догнать раззадоренных студентов. Кот вспрыгнул на щербатую стену и, неистово пыхтя от натуги и ужаса, карабкался к ближайшему балкону.       — Держи гадёныша! — воинственный вопль девичьего голоска тотчас разуверил Леви Дакоста в необходимости спасать свою шкуру.       Он лихо развернулся, врезавшись плечом в нагромождение звонкого стеклянно-металлического хлама, и замер, словно бы так и было задумано, скрестив руки на груди и расплывшись в слащавой улыбке. Из темноты, точно призрак, вылетела белая тень. С головы до пят обмотанная шёлковыми лентами Шень Юань застыла, внимательно вглядываясь в пустые окна и обваливающиеся на глазах балконы в поисках рыжего беглеца.       — Ну что же ты, мог ведь и успеть, — досадливо буркнула она, обратив внимание на теряющего равновесие лузитанца. Не сразу распознав в пьяном мальчишке прилипчивого художника, но угадав в нём задатки ловеласа, она вдруг расхохоталась и жестом приманила к себе.       — Давай, живенько, раз уж упустил, так хоть подсоби, мой милый деятель искусства.       Стоило словам этим ворваться в его слух, как прочий мир, затаив дыхание, стих. Слащавая и чуть скабрёзная улыбка тотчас уплыла с лица, а горящие пьяным огоньком глаза оторвались от разглядывания миниатюрных форм, укутанных в белый шёлк.       — Ты? — удивлённо протянул он, чеканя пьяный шаг. — Та записка! Цветы! Это всё ты! И чего ради так издеваться над незнакомцами, позволь спросить?!       — Подсобишь, тогда и скажу, — улыбнулась Шень Юань, оттягивая пальцем ленту с лица. — Нагнись-ка, помоги забраться, пока этот паршивец не удрал.       Не успел лузитанец опомниться, как твёрдая и на удивление сильная рука склонила его к земле, а через пару неуклюжих секунд Старая Лиса уже уселась на его плече. Нетерпеливо постукивая пяткой по груди и нашептывая ругательства, она вдруг ухватила его за ухо и просипела:       — Давай же, разгибайся, лет всего ничего, а силёнок меньше, чем у старика с клюкой. Подсади меня, сбежит ведь, а мне потом носиться по всему городу, искать! Давай, живенько! — выпалила она капризно вереща, напоследок наградив лузитанца звонким подзатыльником.       Выпрямив спину на исключительной силе злости, уже через мгновение он почувствовал облегчение и прощальный пинок по макушке, от которого и поспешил приложиться об отсыревшую стену лбом.       После недолгого громыхания вперемешку с кошачьими воплями, шипением и удивительно грязной руганью Старой Лисы, её голова всё же показалась над крышей.       — Ну и чего же вы, мил-сдарь, там застыли? — удивилась она искренне, словно не раз предлагала забраться ему следом. Не расслышав тишины в ответ, Шень Юань махнула рукой, и со скрежетом старых перемычек в плешивый асфальт врезалась лестница. Ему оставалось только отшатнуться, потирая ушибленную голову.       — Не полезу, — недовольно буркнул Леви Дакоста, шаря по карманам в поисках сигарет.       — Не спущусь, — насмешливо передразнила она и, вытянув руку, показала ему кота. — У меня взбесившийся чертёнок, а у тебя какое оправдание?       — Высоты боюсь.       Стылая тишина в ответ снова напомнила ему о том, что представительницам всего прекрасного на земле не приходится по вкусу мужская слабость, как бы громко они ни кричали об обратном. Пока лузитанец охотно корил себя за провал, Старая Лиса, не уследив за временем, любовалась россыпью рыжих огоньков в небе. Мягкая улыбка растеклась по губам, а глаза привычно обратились тонкими дужками белоснежных лун. Один бумажный фонарик мерцал особенно ярко, в надежде, что его заметят и поймут.       — А зря, вид тут открывается отличный, с Клеригуш он, конечно, не сравнится, а всё ж неплох. Дело твоё, но я спускаться не стану, учти, — улыбнулась она так и не показавшись за гребнем крыши. — Хочешь чего спросить или узнать, так забирайся. Всего-то второй этаж, даже если свалишься, ничего страшнее пары шишек не набьёшь, — лепетала она, лёжа на спине, настырно тыкаясь носом в ощерившуюся мордочку кота, мурлыкая ему ласково самые грязные проклятия.       Кот хоть и явно хотел полоснуть по довольному лицу перед собой, дыбил шерсть и старался шипеть как можно громче и внушительнее, да только вот когти распускать не спешил. Ворчал проклятия в ответ на своём кошачьем да только успевал выставлять мягкие пачканные лапы в попытках защититься от чужой настырности.       — И откуда вы только лезете, чертята, — лепетала она, почёсывая ему щёки и белоснежный галстук на шее. — Всё лезете да лезете, так бы и передушила всех…       За тем их и застал Леви Дакоста, едва вскарабкавшись по куда более прочной, чем прежде, лестнице, но и эта всё же была до крайности неустойчивой, то и дело норовя провалиться металлической ножкой в какую-нибудь трещинку, обещая ему костоломное падение в мусор.       — Ты погляди-ка, — рассмеялась Шень Юань, насильно поворачивая кошачью морду к лузитанцу. — Каков врунишка, и пяти минут не прошло, а он уже забрался. Не так уж и велик страх, а?       — Спускаться страшно. Пока не видно, что там внизу, то и ладно, — протараторил лузитанец, отползая подальше от края.       — Твоя удача, — успокоила его Старая Лиса, усаживая кота на колени и настырно выглаживая дыбящуюся на загривке шерсть, продолжила: — Я город знаю лучше, чем свои пять пальцев, а тут и нормальный спуск есть, прямиком с лестничной клетки.       Хлопая по замшелой черепице, уже высохшей от непрерывных ливней, она поманила его к себе ближе.       — Как же тебя зовут, мой славный нарушитель спокойствия? — ворковала она, едва касаясь длиннющих кошачьих усов, спрашивая не то рыжего чертёнка, не то всё же лузитанца.       Последний, впрочем, этим вопросом не задавался, только испуганно глянул вниз и поспешил плюхнуться рядом, примечая растекающееся по телу тепло.       — Леви, Леви Дакоста, — привычно и не задумываясь представился он, раскуривая сигарету и искоса поглядывая на недовольного кота. — А тебя?       — Юань, Шень Юань, — передразнила она не столько для издёвки, сколько желая избежать опостылевших вопросов о том, что же в этом причудливом наборе слов её имя, а что — фамилия. Сложив пальцы пистолетом и сдув с кончиков воображаемый дымок, улыбнулась она самой миловидной улыбкой, от которой у всех без исключения краснели хотя бы уши.       — Так и зачем же ты, Юань, оставила мне ту дурацкую записку? — стирая с лица нагрянувшую некстати смешинку, поинтересовался он самым серьёзным тоном, на какой был способен его пьяный язык. — Твоя подсказка мне только всё испортила! — продолжил он, уже исполненный негодованием, пока не стух, упав на спину. — Впрочем, что за дело мне теперь до этого болвана…       — Испортила? — расхохоталась Старая Лиса, едва не выпустив из рук так и норовящего сбежать кота. — Мне вот думалось, купишь ты ему букет, получишь им по лицу, я полюбуюсь. Глядишь, и сдружились бы, он ведь такой… Сначала делает, потом думает. Отхлестал бы тебя за такое неслыханное нахальство, а потом сам бы и явился с извинениями. А ты… — взорвалась она заливистым гоготом, замечая, как неприступный лузитанец всё же покраснел. — Учудил так учудил… Мне за всю жизнь столько цветов не дарили, сколько ты за пару недель ему прислал.       — Оно и не удивительно, что не дарили, — буркнул он едва слышно, отправив горстку пепла в недолгий полёт до поблёскивающей от воды ливнёвки. Ершась под рокотом незатихающего смеха, он настырно отвернулся, избегая двух пар любопытных глаз.       Казалось, даже рыжий кот, до того вырывавшийся из её хватки, поутих, пожирая его любопытным взглядом. Подёргивал искусанным ухом и осуждающе вертел мордой, словно силясь предупредить, что с такими бестиями, как Старая Лиса, шутить не стоит.       — В жизни так не хохотала, — выдохнула она и, заметив поникшую мину на загорелом лице, подсела чуть ближе, тормоша лузитанца локтем. — Чего же ты так невесел?       — Вот ещё, — бросив на неё обиженный взгляд, он только чуть отстранился, спеша заткнуть рот очередным поцелуем с сигаретой. — Стану я жалиться какой-то девчонке, размечталась.       — О, — протянула она, распробовав всю горечь его обиды на вкус. — Вот оно как, и тебя настиг его противнейший характер? Хотя, как ты там сказал, для антагониста-то самое оно. Сиди себе, запоминай издёвки да колкости, обрисовывай хамоватый взгляд… Не справился ты, стало быть, с его паршивостью?       — Справился бы… — обиженно воскликнул лузитанец, врезавшись в неё дерзким взглядом. Без спроса сунул руку под кошачью морду, выглаживая короткий белый галстук на шее. Последний, не только к собственному удивлению, только раскрыл пасть и замурлыкал, довольно причмокивая языком.       — Если б не я? — не подавая виду, насмешливо предложила она, стискивая пальцы на рыжем загривке.       — Если бы смысл был, а так только воздух сотрясать. Столько сил и денег вбухал в этот никчёмный комикс, а мне только… — разгорячился лузитанец, едва успев прикусить язык и поджать губы.       К сожалению или к счастью, Старой Лисе не требовалось и этого, чтобы сообразить: затея пылкого художника провалилась, и он поспешил перегореть. Порывшись в складках своего карнавального костюма мумии, она выудила аккуратно сложенный листок. Чернила, не то от строгости её почерка, не то от бесконечных ливней, от которых та не успевала просыхать, отпечатались на каждом уголке картинки. Маркерные линии не остались в стороне и чуть расплылись, утратив форму и яркий цвет. Протягивая удивлённому лузитанцу его же наспех зарисованный комикс в одну страничку, она привычно вкрадчиво произнесла:       — Полно, мой славный деятель искусства, жизни порой любится делать лихие повороты и смотреть, как мы с накатанной дороги летим в неизвестность. Все её боятся, но разве так она плоха? Может, там новый путь и новый пилигрим, готовый разжечь огонь в твоей душе.       — Тебе бы проповеди читать, — улыбнулся он тепло и горько, запрятав корень своего позора в кармане джинс. — Да, только вот мне они ни к чему. Знай я раньше, что он… — пробормотал Леви Дакоста, почёсывая ногтем кошачий подбородок, но продолжить не спешил. Как ни глянь, а хрупкая, хоть и бойкая девчушка с улыбкой, не сходящей с миловидного лица, никак не вписывалась в компанию любителей запрещённых удовольствий. Потому, трезво рассудив на пьяную голову, он поспешил сменить тему: — Мне вот только одно покоя не даёт. Взгляд его с первой встречи не выходит у меня из головы. Ты ведь понимаешь, о чём я? Словно бы он не человека видит, а уже труп или вовсе вещь. От этого взгляда дурно и накатывает чувство, будто у меня дыра во лбу, а ему любопытно, как далеко мозги разлетелись. Пугает до мурашек.       Старая Лиса слушала, разглядывала ручейки чёрных дорог и рассыпавшихся под ногами людей. Взгляд её становился всё тяжелее, а руки посильнее стискивали уже уставшего сопротивляться кота.       — Чуешь запах? Гроза на подходе, час-другой и нагрянет. Пойду-ка я домой, и ты, Леви Дакоста, поторопись. — Поднимаясь и стряхивая пыль, она шагнула к старой деревянной дверце под гребнем крыши. Замерла ненадолго, глянув на одинокого лузитанца. — До мурашек, говоришь… Ответ очень прост, он тебя и не видит, не тебя, конечно, а лица твоего, как бишь её?.. — цыкнула она, поглядывая на кота, словно ожидая от него подсказки. — Ну и бес с ним, не помню! Он как слепой котёнок, буквы едва в слова складывает, всё на китайский переводит и лиц не различает, даже блокнот у него есть. Я подглядела, тебя он считает болваном с грязными руками и дурацкой улыбкой. Со мной он знаком с малых ногтей и молочных зубов, но и я в том блокноте есть. Белые волосы жёлтые глаза и язвительный тон, представляешь? Какие же они белые, если седые, и глаза у меня янтарные, а не жёлтые…       С тем и поспешила удалиться, не прощаясь и виляя эфемерным хвостом. Лузитанцу оставалось лишь беспомощно смотреть ей вслед и верить, что на этот раз слова её были правдой. Стоило Шень Юань покинуть крышу, как зябким ветром принесло холод.       Сбегая по крутой винтовой лестнице, она словно рассыпала собранное на крыше добродушие, всё сильнее стискивая кота в руках. И тот, почуяв скорую смерть, наконец выпустил когти, отчаянно щерясь и шипя, извиваясь в бесноватой пляске в надежде не то вырваться, не то оставить побольше рваных полос на шёлке. Лента не осталась равнодушной к таким нападкам от несчастного фамильяра, наверняка провалившегося за завесу по чистой случайности, и поспешила сложиться тугим плетением в змеиную пасть прямиком на её запястьях.       — Не вздумай его сожрать, — шёпотом прикрикнула Старая Лиса, коротким рывком переламывая хребет извивающейся бестии.       Лента недовольно взвилась и даже дёрнулась вслед за бездыханной тушкой в мусорный бак, но тот захлопнулся раньше, вынуждая её только щекотливо ершиться по коже и шелестеть лишь им двоим ведомые слова.       — Угомонись, пока я тебя не распустила на нитки, — цыкнула Шень Юань, оттягивая удушливый бинт на шее пальцем.       Брошенный в одиночестве лузитанец лишь кромкой зрения уловил её силуэт, растворившийся среди редких прохожих. Поглядывая на свои и впрямь перепачканные в ржавчине и мху руки, он устало выдохнул:       — Дурацкая улыбка?       Опустевший офис глядел на него витражными окнами, с тоскливой грустью отражая одинокие всполохи далёких фейерверков. Тихий скрип половиц тревожил забытую по углам пыль, его быстрый шаг будоражил оставленные бесхозными пирамидками папки и пожелтевшие листы.       В кабинете за широкими дверьми, облюбованном Старой Лисой, не гуляло и тех редких сквозняков, шаг за порог отозвался трясиной замершего времени. Даже припозднившиеся баржи и катера в порту не тревожили беспробудного сна собранных на полках безделиц. Пилигрим резво накручивал бессмысленные круги вокруг скособоченных книжных шкафов и стеллажей в поисках нужных трав. Знакомый с детства запах он приметил, когда впервые ступил за порог дряхлого офиса с рыжими стенами. Сквозь тошнотворную вонь старых вин, сладковатых ароматов спирта и сахара и сырость разгулявшейся по стенам плесени пробивались знакомые нотки пахучих трав.       Распахнув очередную коробку, уже изрядно перепачканный в пыли и лёгкой копоти, он наконец облегчённо выдохнул, обнаружив в ней ровный строй закупоренных высоких пробирок. Вычурные цветы в них совсем не утратили своего первозданного вида, продолжая поблёскивать инфернальной росой и отсвечивать переливчатыми лепестками во тьме.       Перепачканные пальцы с лёгким перезвоном прочного стекла перебирались от одной колбы к другой в поисках нужных трав. Попутно вспоминая давние уроки, пилигрим нашёптывал под нос точный рецепт пилюль. В том, что заклинатели и монахи называли внешней алхимией, он был хорош. Потому и способ избавить Волчонка от губительной зависимости Ноа избрал себе по силам.       Отыскав последний цветок, переливающийся мелкой крапинкой ядовито-красных лепестков, он сложил отобранные пробирки в расшитый серебром кисет. Тот был смехотворно мал и легко умещался на ладони, однако не менее легко вместил в себя добрую дюжину длинных колб, не растянувшись и, казалось бы, даже не изменившись в форме. Покончив с этим нехитрым делом и затолкав диковинную вещицу в карман, пилигрим присмотрелся к разграбленной полке, прикидывая, заметит ли Старая Лиса случившиеся перемены в этом хламнике. Закрыв коробку и толкнув её поглубже за прочие нагромождения книг, ритуальных кубков и использованных свечей, он вскинул бровь, приглядываясь к плешивой серости.       Плавный взмах руки поднял пыльный вихрь, тот гулял меж полок, сметая рыжий сор и сажу с полов, потолков и забытых шкафов. Плавно поигрывая тонкими пальцами по незримым струнам, натянутым в воздухе, пилигрим укрывал своё преступление свежим слоем пыли.       Чуть склонив голову набок, сощурив глаза, он удовлетворённо кивнул. Брезгливо стирая с пальцев налипший слой пыли, пилигрим шагнул к столу подле высокого витражного окна и, усевшись на стул, скучающе подцепил оставленную среди свежих бумаг и сладкой крошки книгу.       Чем вдумчивее он вчитывался в бегающие кругами строки, тем глубже пролегала морщинка меж бровей.       — Магия крови? — с нескрываемым отвращением удивился пилигрим, от волнения переходя на шёпот.       Липкие страницы оставляли на пальцах тонкий слой воска и жира на пару с желанием помыться в кипятке. Витиеватые и запутанные слова, значение которых даже ему открывалось с трудом, вызывали только зябкую дрожь в теле и желание поскорее отбросить книгу прочь. Вопрос о том, почему такой древний инструмент запретной магии бездельно пылится у всех на виду, отпал сам собой — предыдущий чтец не справился с отвращением. Ноа захлопнул фолиант с противным шмяком просаленных страниц, взгляд сам собой зацепился за выгравированное на металлическом ободке название.       Пару недолгих мгновений буквы танцевали перед глазами, настырно не желая сложиться в читаемые слова, но стоило пилигриму собрать воедино расплывающиеся символы, как тяжеловесная вещица полетела прочь из рук. Перепуганный взгляд мазнул по полкам и трухлявому полу, заметил стоящую вдалеке фигуру и тотчас озлобился.       Вымокшая до нитки, пуская глухую капель с озябших и теперь словно седых волос по паркету, она стояла, опустив голову. Словно лениво и нехотя цепляла дрожащими от холода и изнеможения пальцами мятные конфеты из кармана. Он не успел открыть рта, как раздался голос. Голос озябший, надорванный хрипом и застрявшей в глотке болью напополам со слезами. Голос этот ранил так нестерпимо больно, что он невольно покачнулся, вжимаясь в кресло.       — Гадкая, мерзкая, вонючая срань, — прошептала она, шагая неспешно и осторожно, словно выверяя каждое движение, стараясь не потревожить старых половиц. — Я ведь ясно велела тебе не жрать эту плешивую пакость.       Получив в ответ яростное и обиженное шипение, от которого даже у привыкшей Старой Лисы по ушам заплясала нестерпимая свербь, она только фыркнула, растягивая шёлковую удавку на шее.       — Я велела не жрать, а не сожрать, безмозглое ты создание! — рыкнула она, сдирая беснующуюся ленту с лица. — Не ровён час, ты доиграешься! Намотаю тебя на втулку и буду до скончания времён подтирать тобой зад!       Явно обиженная такими обещаниями, лента поспешила стреножить свою хозяйку, пускаясь десятками пляшущих по полу змей. Впрочем, не менее озлобленная Шень Юань уворачивалась от хлёстких ударов с лёгкостью, успевая пришпорить или уцепиться пальцами за пару не слишком проворных концов. Шипение и треск рвущейся ткани разбавляла ругань и пререкания Старой Лисы.       — Да как ты смеешь! — не выдержала она, одним неуловимым рывком собирая в кулак все взбесившиеся оконечности шелковой ленты.       Растянув беснующихся шёлковых змеек в руках, Старая Лиса предупредительно оскалила зубы. Неугомонная бестия, не желая замечать недоброго намерения в глазах своей хозяйки, так и вилась на пальцах, надеясь, видимо, переломить парочку и высвободиться.       — Кляча? — визгливо изумилась она, широко распахнув глаза. — Как смеешь ты, несчастный глист, называть меня, Владыку Весеннего пика, Непревзойдённого Мастера меча, Великого Кузнеца чужих судеб, изобретателя и Достопочтенного Наставника Шень, называть старой клячей?       Разом намотав ленту на кулак, Шень Юань без стеснения и брезгливости вцепилась в неё зубами, истошно рыча и повизгивая от летящих со всех сторон ударов белоснежного шёлка. Уворачиваясь от очередного удара, она прокатилась по полу и, обвалив пару особенно старых и хрупких шкафов, свалилась прямо перед ногами в аккуратно выглаженных брюках и начищенных до блеска туфлях. Старая Лиса в ужасе отпрянула, и лента, почуяв настроение хозяйки, поспешила обмякнуть безжизненной тканью.       Заметив во взгляде пилигрима настороженные искорки, приправленные пытливым прищуром, она замялась, не решаясь подступиться ближе. Переминаясь с ноги на ногу, словно выпрашивая у пилигрима молчаливого согласия, она пустила ленту по стеллажам и полкам прибрать учинённый беспорядок. Та поспешила оплести фолиант, затерявшийся среди рухнувших книг, в тугой кокон и утащить в закрома самых пыльных верхних полок.       — Вот это новость, — прошептала она несмело, прочистив горло и развеяв удушливую тишину. — Уж сколько лет мы играем в эту бессмысленную игру «тяни-толкай», а ты проиграл впервые. Зачем же ты явился сюда, мой Славный Феникс?       — Вы не отвечали, — тотчас отозвался пилигрим, не отрывая взгляда от копошащейся среди пыли ленты.       — Ещё бы, — скрывая в голосе обиду, скрипнула она, припоминая разговор, случившийся лишь для неё средь пышных облаков и леденящих вод. — В отличие от тебя, мне есть чем заняться…       — Зачем вам всё это? — чеканил он, скрывая за холодящим внутренности тоном своё негодование. — Мой перевод в Порту. Дело, с которым справился бы и ребёнок. Отстранение и канги под предлогом выздоровления…       — Говори прямо, мой Славный Феникс, — фыркнула она, усевшись на стол, ленты, до того скрученные взволнованными пружинами на полах и книжных шкафах, продолжили неспешно разгребать завалы. — Сегодня у меня не осталось сил на ложь.       — Почему я здесь, если от меня нет проку? — точно пёс, учуявший кровь своей жертвы, пилигрим поднялся с кресла, беззвучно шагая вдоль заваленных хламом полок. — Снимите канги и позвольте мне вернуться во Францию.       В повисшей тишине таяли далёкие отголоски фейерверков и людских гуляний. Полутьма кабинета обволакивала сухощавую фигуру, делая его ещё тоньше, слабее. Тени забирались под выступившие скулы и надёжно цеплялись за ресницы, оставляя нуарные мазки усталости под глазами.       — Исключено.       — Так объясните, Мастер, почему вы не отослали меня прочь с глаз, как делали всегда, стоило мне провиниться?       — Прочь с глаз? Отослать? — растерянно прошептала Старая Лиса, невольно кривясь в виноватой улыбке. — А ведь верно, в былые времена я бы так и поступила…       — Вы убили бруксу, чтобы привлечь меня к делу?       — Нет, — рассмеялась Старая Лиса и тотчас стихла, — хотя это ведь в моём стиле? Но нет, не я… Отыскать бруксу в Порту даже ради того, чтобы заманить тебя сюда, было бы той ещё задачкой…       — Заманить? — перебил её пилигрим, неотрывным взглядом наблюдая за малейшим движением Старой Лисы. Лента же, призванная защищать свою хозяйку, нарочно не замечала, как пилигримовым гневом заискрился воздух.       — Попалась, — грустно улыбнулась Шень Юань, вскидывая руки в побеждённом жесте. — И как тут спорить, виновна…       — Почему вы не поверили мне? — выпалил он волнующий сердце вопрос. Впервые во взгляде пилигрима явным пламенем вспыхнула обида. Яркая, блеснувшая слезами в прищуре обсидиановых глаз, даже так, во тьме, наполненной клубами пыли, она сияла маяком.       — Что? Какая нелепая глупость, — захлебнулась удивлением Старая Лиса, перебирая тугое плетение шёлка на груди. — Мой Славный Феникс, быть может, и случалось так, что я не верила тебе, но доверяла я тебе всегда. О чём ты говоришь?       — Тварь, за которой я гонялся в Аннеси. Вы не поверили, потому устроили всё это. Не доверяли, потому и следили за мной. Иначе как приказ о переводе поступил так скоро. Вы видели эту тварь и не поверили…       — Мои пташки слепы, — перебила его Шень Юань, вновь обретя строгость в голосе и скрывая облегчение. — Они делают то, чему ты за долгие годы так и не научился — они слушают. А что до приказа, брось об этом думать, мой Злобный Птенчик, даже я бессильна перед бюрократической машиной этих лизоблюдов, чтобы вызволить тебя оттуда мне понадобилось три дня. Повезло, что ты его не убил.       — Это был не человек.       — Человек — не человек, какая, дери твои пятки утопленники, разница? — отмахнулась она, спрыгнув со стола. Облетая его взбешённым вихрем, Старая Лиса распахивала бесчисленные ящики, выискивая что-то, ведомое лишь ей. — Не притворяйся наивным мальчишкой. Кому как не нам с тобой знать, где оказываются головы Великого Совета, когда им велено вынести приговор. Эти головожопые чинуши не допустили бы и слухов о том, что кто-то посмел избежать наказания, убив человека. Немало сил я потратила на то, чтобы отчёты из Аннеси не добрались до архива, но стоило мне заткнуть одну дыру, как появилась другая — ты решил напороться на двух моиши.       Выхватив из кипы бумаг на столе одну неприметную папку, присыпанную жирной крошкой и пылью, она победоносно взмахнула плотной бумагой перед лицом. Не дожидаясь ответа или возражений, Старая Лиса хлёстко ударила ею об стол и, выцепив нужную страницу, принялась читать:       — Послушай только, чего стоит твоя гордость! До моего прибытия Страж по имени Ноа, из числа заклинателей среднего звена, вёл расследование в одиночку, не посвящая меня, Эдрика Торна Блэквуда, в курс дела. Личных встреч избегал, вопросы игнорировал, к уликам не допускал, опрос свидетелей провести не позволил, ссылаясь на то, что они бесполезны, потому как все воспоминания, связанные с подозреваемым (прошу подчеркнуть, подозреваемым), были стёрты. При первом контакте с предполагаемым торговцем запретных техник и зелий у меня не было никакой информации о нём. Однако одного взгляда было достаточно, чтобы распознать в подозреваемом человека. На мои оклики и приказы остановиться Страж по имени Ноа из числа заклинателей среднего звена не реагировал, несмотря на то, что именно я был назначен командующим операцией. Ценой непоправимого ущерба музею «Le Palais de I'Île» мне, Эдрику Торну Блэквуду, удалось остановить Стража Ноа из числа заклинателей среднего звена. После случившегося он посмел уйти, не дожидаясь дальнейших указаний, на мой выговор о нарушении устава не отреагировал. Требую принять меры.       — Эта тварь не была человеком.       — Знаю, это был твой билет к палачу. Как удобно, горстка пепла не расскажет правды. Правдой стали бы два отчёта, в которых чёрным по белому написали, что страж по имени Ноа преследовал и убил человека. Ты с завидной регулярностью просил себе в напарники желторотых юнцов, обученных бегать за собственной тенью и клепать отчёты. Но вот какая досада, дела тебе попадались весьма однозначные: вервольфы, кадавры, банши и утопленники, такую отборную тварь даже они не спутали бы с человеком. Думаешь, я не понимаю? Хотел уронить голову на плаху стражам — не вышло. Убиться об моиши — не вышло. Что ещё взбредёт тебе в голову? Вывести меня? Если так, то и на это надеяться не смей.       — Я выполнял свою работу.       — Не помню, чтобы в обязанности Стража входило столь изощрённое самоубийство! — взвилась она, окончательно ударив кулаком по столу. Старое дерево пошло трещиной, на мгновение пискнув усталым скрипом. — Ты заигрался. Окончательно спятил!       Пилигрим только спрятал руки по карманам и упёрся спиной в скрипнувший от натуги шкаф позади. Не отводя тяжёлого и беспристрастного взгляда от стервенеющей наставницы, он не искал для неё утешительного ответа. Тишина, словно противная капель, падающая ей точно на макушку, только сильнее распаляла яростные искры в янтарных глазах. Пальцы, смявшие неповинную бумагу, подрагивали, тихо отстукивая костяшками по столу.       — Я всё же повторю вопрос, — в одночасье выдохнула Старая Лиса, упав на стул позади. Вальяжно закинув ноги на облупившуюся столешницу, она наблюдала, как лента сползала с пальцев, пожирая ненавистный отчёт. — Вопрос, заданный тебе в тот солнечный день на берегу Дору. Чего бы ты хотел, о чём бы попросил, если бы я сказала тебе, что способна исполнить любое твоё желание? Не лги мне, хотя бы сейчас, когда и я честна с тобой, скажи и ты мне хоть крупицу правды.       — Все мои желания вам и так известны, Мастер… — сказал он, не раздумывая, пробираясь сквозь мрак поближе к проблескам ночного Порту и подальше от испытующего взгляда под белоснежными ресницами.       Глубоко задумавшись, пилигрим не замечал пляшущих на его коже пересветов взрывающихся фейерверков. Ноябрь упал на Порту громогласным взрывом и свистом, улюлюканьем зазывал прибывшего цирка и пьяным распевом мелких группок студентов. По набережной Дору разлетались одинокие фонари, подрагивая от игривых касаний атлантического бриза.       — Я избалованный ребёнок, получивший всё, о чём мечтал, и то, о чём мечтать не смел. Я глупец, потерявший и потерявшийся. Мои грёзы полны недостижимого одиночества. Не того, приходящего с тишиной квартиры после шума города за окном, а того, в котором я не встретил тех, кого потерял. Я мечтаю никогда не знать их, не помнить. Мечтаю обернуть время вспять и прожить свою бессмысленно долгую жизнь иначе.       Тихий скрип развеял тишину, пилигрим обернулся, заглянул в неутратившие надежду глаза наставницы и вдруг потерял в них то, что с самого детства находил с лёгкостью. В янтарном взгляде не отыскалось жалости. Теперь она напоминала ему попрошайку, какие всегда ошивались на торговой площади безымянного городишки на подступах к ордену Шеньсин.       — Я топил их улыбки на дне бутылки, прятался за опиумным дымом от тёплых и влюблённых глаз, забывался в разврате и похоти, но они возвращались. Их высеченные утренним солнцем под веками тени ускользали ненадолго вместе с непролитыми слезами. Они исчезали и возвращались в кошмарах, случившихся наяву, они приходили с порывом ветра, принёсшим тошнотворный аромат фиалок. Они забирались в мысли заливистым детским смехом. Из года в год, из века в век, как бы я ни старался их забыть, они настигали меня. Незримо, но оглушительно. Я всё бежал и бежал, не зная усталости, бежал без конца, передышки, так быстро, как только мог. В бегстве от них я не заметил, как очерствел. Не заметил, как заблудился во мраке потушенных мною же воспоминаний. Не заметил, как моё сердце превратилось в камень, как гнев сожрал прочие чувства.       — Веками я блуждаю в этой тьме и всё равно вижу людей, которые не ломаются. Тех, кто не сдался, и я ненавижу их. Ненавижу вас, Мастер. Вы подарили мне свободу, но не сказали, как с ней быть.       — Кому по силам было объяснить… Кому хватило бы смелости объяснить Молодому Господину Янь, напыщенному и обозлённому на весь мир, обладающему властью большей, чем он заслуживал, то, что свобода — это вовсе не та беззаботная жизнь крестьянина из деревеньки подле Весеннего пика. Знал бы я тогда, что быть свободным не значит смотреть на отца без страха, смотреть в будущее без тревоги и жить настоящим с уверенностью. Если бы я знал тогда, умоляя вас на коленях, в беспамятной истерике, что свобода принадлежит тому, кто всё потерял. Если бы я только знал, я бы кричал о том, чтобы навеки стать рабом.       Но слов этих она не услышала, лишь заметила, как в обсидиановой бездне его глаз, всегда бесстрастных и холодных, на миг вспыхнул огонёк. Вспыхнул с надеждой и тотчас потух в страхе. Слова, так и не сорвавшиеся с языка в отчаянной попытке верить, провалились комом в горло, растворились с током крови и распалили очерствевший комочек сердца. Оно рвалось прочь из груди, испуганное будущим и израненное прошлым. Она глядела на него, заразившись этой на миг вспыхнувшей надеждой.       — …И все они вам не по вкусу, — сорвалось с его губ всё тем же серым тоном.       Нелепо подкосившиеся ноги вынудили его облокотиться на окно, пилигрим медленно сполз на пол, неотрывно глядя на потерявшуюся в раздумьях Старую Лису, надеясь, что эту его слабость она упустит из виду. Лениво шаря по карманам в поисках хоть капельки уверенности, он отыскал лишь непринуждённый вид.       Шаги её были невесомы и бесшумны, прикосновения вопреки дрожи оставались тёплыми. Пальцы забрались по шее, зацепили резинку и рассыпали смолисто-синие волосы, сбитые в тугой хвост. Раздался облегчённый вздох, и теперь пилигрим не противился чуждой и не подходящей его статусу заботе, ласке и любви. Напротив, он с удовольствием подставлял голову под нежные касания рук. Уткнулся лбом в живот и всем телом тянулся в её объятия, которых, к его несчастью, так и не случилось.       — Разве есть на свете тот, кому бы такое пришлось по вкусу, — скорбно выдохнула она и вжала лицо пилигрима поглубже в промокшие плетения шёлка, едва почуяв желание возразить и доказать, что такой, конечно, нашёлся бы. — Нет, нет-нет, мой Славный Феникс, даже не пытайся мне перечить. Пусть найдутся хоть тысячи тех, кто готов распрощаться с опостылевшей жизнью, но я не о них и не из них. Нет на свете тех, кто позволил бы этому случиться с самым дорогим созданием на земле.       Отступив к столу и точно распахнув нужный ящик, она выудила крохотные, размером с ноготь, хрустальные бутыли. В каждой плескалось звёздное безлунное небо, поймав его удивлённый взгляд, Старая Лиса чуть замялась, перекатывая находку в ладонях. Легко плюхнувшись напротив пилигрима, подняв в воздух клубы застарелой пыли, она прочистила горло и самым торжественным тоном, на какой был способен её дрожащий голос, сообщила:       — Раз уж я не могу подарить тебе будущее, то почему бы не подарить прошлое, — улыбнулась она, осторожно перекладывая один бутылёк за другим в протянутую ладонь.       На последнем она чуть замялась, разглядывая, как плещется о стенки небесное море. Едва ли кто-то кроме Старой Лисы был способен увидеть таящееся в нём воспоминание, и это, казалось, она отдавать не хотела. Легко выдохнув и резво бросив последнюю хрустальную жемчужинку к прочим, она загнула его пальцы, навсегда прощаясь с опостылевшей ей ложью.       — Чьи они?       — Твои, конечно же, — грустно выдохнула она, пожимая плечами. — Мне жаль, что я не стала для тебя достойным учителем.       — Я так не считаю.       — Помнишь ли ты, мой Славный Феникс, как рождается связь учителя и его ученика? — пролепетала она отвлечённо, поскорее уволакивая пилигрима от вопросов о том, как его жизнь оказалась в стеклянном плену.       — Скажете хоть слово о контракте душ, заключённом на небесах, и тогда уже я буду сомневаться в вашем здравомыслии, — не думая ляпнул Ноа и тотчас прикусил язык, удивляясь собственному языку. — Этот ученик просит прощения.       — Ученик никогда не знал хороших манер, — рассмеялась Шень Юань. — Контракт душ, заключённый на небесах, вот уж действительно сказка для крестьян. Конечно нет, мой Гордый Феникс. Люди рождены познать вкус всех пороков, и лишь после смерти им дозволено узнать цену своего греха. Заклинатель же избирает совсем иной путь, вся жизнь его — это борьба с пороками своей природы, нескончаемая война с демонами, таящимися в наших сердцах. Таков путь к просветлению. Как один слепец не способен указать верного пути сквозь пучину болот другому слепцу, так и учитель не может распознать таящихся в сердце ученика демонов, если и сам он ими ослеплён. Ты выбрал не того учителя, мой Славный Феникс. Мы оба были слепы, жаль, что поняла я это слишком поздно.       Наблюдая за тем, как пилигрим с куда большим интересом разглядывает украденные у него воспоминания, Старая Лиса лишь горько улыбнулась.       — Знаю, не самый лучший подарок на юбилей, — хлопотливо выдохнула она, поднимаясь с места. — Но я никогда не была оригинальна, а ты не подкинул мне ни одной идеи.       — Приказ о переводе был бы отличным подарком, — не раздумывая, выпалил Ноа, рассматривая крохотные пузырьки, размером не больше напёрстка.       — И не мечтай, — хохотнула Шень Юань, выудив из очередного ящика тюбик клея.       Недолго поборовшись со скользкой крышкой, никак не желавшей поддаваться дрожащим пальцам в шёлковых бинтах, она только недовольно рыкнула и вцепилась в неё зубами. Выдавливая клей в разверзшуюся по столешнице трещину, она мельком поглядывала на заинтересованного пилигрима. Тот так и крутил в руках полученные безделушки, пытаясь что-то высмотреть сквозь тонкие хрустальные стенки. Вопреки её страхам он не спешил рассыпаться вопросами, а после и молчаливым укором.       — С днём рождения и всё такое, но раз уж ты закончил свой допрос и не хочешь ничего добавить, то проваливай. Я по-прежнему зла на твою глупость и не очень-то горю желанием видеть твою бледную морду у себя в кабинете.       — Боитесь, найду что-то пострашнее той книжонки из личной коллекции Достопочтенного Мастера Шень? — усмехнулся он, поднявшись на ноги, пытливо разглядывая захламлённые полки с книгами.       — Какой достойный муж посмел бы рыться в вещах благородной дамы? — тихо рыкнула она, сдерживая смех и подгоняя пилигрима прочь. — Вон, мерзавец, прочь! Выпороть тебя мало!       Стоило громоздкой двери закрыться с тихим скрипом, как Шень Юань бессильно упала на стул, закрыв лицо руками. Заслышав острым слухом тихий перестук каблуков по лестнице, она облегчённо выдохнула и прошептала:       — И прежде, чем ты по обыденности своей не спросишь, — да, я их украла. Отняла у тебя кусочки прошлого и верила, что так будет правильно. Пусть небеса станут тому свидетелями, я никогда так не ошибалась. Прости меня, мой Славный Феникс.