Последняя миссия

      «День, когда госпожа Мирай появилась в Штабе, навсегда останется в моей памяти. Солнце клонилось к горизонту, а мы, изнуренные долгой тренировкой, провожали его усталыми взглядами. Господин Ёриичи часто уходил на несколько недель, но никогда не отсутствовал так долго. И каждый день, смотря на Солнце, мы гнали от себя тяжелые мысли: ведь если найдется ночная тварь, способная сломить сэнсэя, наша миссия обречена.       Обычно господин возвращался бесшумно и неуловимо, но в этот раз незамеченным не остался, ведь следом за ним ступала она: шаг в шаг, легко, словно не шла, а парила над землей. И все вопросы, что я задавал себе эти месяцы, нашли ответ. Господин Ёриичи спокойно и тихо представлял свою новую ученицу, но я не слышал его голос. Я смотрел на ту, что носила имя Мирай, и не мог отвести взгляд.       Наутро, набравшись смелости, я спросил, какой техникой владеет юная госпожа. Признаться, я просто вытащил проигрышную кость: интересно было всем, каждый втайне опасался, что столь нежное создание могло постичь технику, казавшуюся невозможной. Но я заметил не только хрупкость. Я видел грубые мозоли на изящных пальцах; сталь мышц под легким хаори; огонь под длинными дрожащими ресницами. Госпожа Мирай долго смотрела, прежде чем ответить на мой вопрос, а после произнесла лишь одно слово. Я никогда не забуду вечер, когда в Штабе впервые появилась госпожа Сайто. И всегда буду помнить утро, когда впервые услышал о Пламени»       — Какого хрена тут творится, Ренгоку?       Кеджуро давно привык к Шинадзугаве — всегда недоверчивому, немного бешеному, но сейчас не узнавал товарища. Впервые на его памяти Столп Ветра выглядел удивленным.       — Демоны, Санеми-сан, — Ренгоку развел руками: — Что еще может твориться по ночам?       — Не многовато на одну? — Шинадзугава прищурился, быстро пересчитывая распадающиеся прахом туши.       — Похоже, умнеют, — вздохнул Кеджуро, стряхивая кровь с катаны. — Несколько недель таились и готовили ловушку. Окажись здесь рядовой истребитель…       — Жрут плоть, становятся сильнее… Теперь еще и умнеют. — Скривился Санеми: Шинадзугаву не обмануть и не отвлечь — он тоже все прекрасно понимал. — Рядовой истребитель, говоришь? Как же…       Ренгоку действительно лукавил: даже целый отряд мечников не ушел бы отсюда живым. Да что там — он, Столп Пламени, едва не потерял руку в месиве искривленных лап и острых клыков.       Хмурый Санеми немного пожевал губами и наконец заметил Мирай. Сайто сидела на широком стволе рухнувшего дерева и полировала клинок — спокойно, методично. Кеджуро невольно вспомнил их неудачные медитации. Тогда он все время отвлекался, ища потайной смысл в абсолютной тишине, прерываемой лишь ровным дыханием. Хотел бы он уметь так же — резать, жечь и сразу отрешаться от мира. Его самого еще била мелкая дрожь — кровь кипела, а взгляд лихорадочно метался среди теней.       — А это еще кто?       Ренгоку приготовился надевать самую искреннюю улыбку: о том, как представлять Мирай другим истребителям при случае, он почти не думал — было не до того. Мысли занимало другое: яркие глаза, растрепанные на ветру длинные волосы, тонкие пальцы, сжимающие цуки. И теперь перед Столпом Пламени вставал крайне непростой вопрос.       — С каких пор истребители не носят форму? — продолжил недоверчиво щуриться Санеми. — Еще и сидит… Будто ничего не случилось.       — Мирай… Недавно в наших рядах, — Ренгоку незаметно сжал кулаки, подбирая слова: открывать правду неразумно, лгать — подло. — Форму для нее пока не сшили.       — Неужели? — фыркнул Шинадзугава, очевидно неудовлетворенный ответом товарища, и быстро направился к поваленному дереву, на котором все так же спокойно сидела Сайто. — Бедолага, ничего не скажешь: ни формы, ни языка.       Только начавший успокаиваться Ренгоку вновь напрягся. Сам он, как и остальные Столпы, давно свыкся с характером товарища, но Мирай подобное не примет.       — Эй, ты! — подтверждая худшие опасения, Шинадзугава стремительно приближался к краю развороченной поляны. — Отвечай, когда к тебе обращаются!       Хриплые выкрики не остались незамеченными, да что там: Кеджуро был уверен, что голос Санеми был слышен и на краю леса. Ренгоку осталось готовиться к худшему — драке. Воспитанная в иную эпоху Сайто навряд ли оценит грубость, а резкий Шинадзугава, по обыкновению, усмотрит в холодной реакции вызов. И если добавить к таким вводным нелюбовь Мирай к боккэнам, демоническая атака покажется пустяком. Быстрый ход мыслей исказил время: медленно, как плывут спящие ночные облака, Сайто поднялась — смерила взглядом массивную фигуру Шинадзугавы, едва задержавшись на лице… А потом низко поклонилась.       — Простите за грубость, господин. Я опасалась прервать вашу беседу с уважаемым Столпом Пламени.       Настала очередь Ренгоку недоверчиво хмуриться. Мирай повела себя совсем не так, как он представлял. Реакция была самой подходящей случаю из всех возможных, но вопреки всему Ренгоку не радовался — покорность и смирение вызывали необъяснимое, неправильное раздражение. Мирай Сайто могла уложить буйного Столпа Ветра на лопатки, но вместо этого опускала голову и извинялась. Мирай Сайто не должна была кланяться: никому.       — Не страшно, — Санеми по обыкновению прищурился, но в голосе уже не было прежней резкости: еще одна удивительная реакция, которой Ренгоку ожидал меньше всего. — Ты кто?       — Мирай Сайто, господин, — все также не поднимая головы, тихо ответила она.       — Я — Санеми Шинадзугава, — с этими словами неизменно грубый, презирающий правила приличия во всем, если это не касалось Главы, Столп Ветра коротко поклонился и, махнув рукой, скрылся в зарослях, бросив напоследок: — Еще увидимся.       Ренгоку осталось только переводить изумленный взгляд с Мирай на чащу, в которой исчез Шинадзугава.       — Кажется, я совершенно перестал понимать этот мир, — выдохнул он и опустился на землю. — Или мир перевернулся, пока я спал.       — Что тебя смутило? — Мирай острожно села рядом, отложив катану.       — Шинадзугава… — пробормотал Кеджуро. — Он… Обычно он ведет себя иначе.       — Шинадзугава-сан проницательный человек, — Сайто наметила слабую улыбку. — А еще весьма неглупый и очень сильный. Подобные люди часто кажутся окружающим… необычными.       — Что, сильнее меня? — Ренгоку сразу осознал, какую глупость ляпнул, и теперь мечтал спрятать покрасневшее лицо в ладонях.       — У него особая сила, — немного подумав, Мирай взяла в руку катану: тонкие пальцы бережно заскользили по темной сае, наигрывая беззвучную мелодию. — Та, что дается в обмен на жертву. Поверь, Кеджуро, такая сила тебе не нужна.       В этом была вся Сайто: могла отвечать, не отвечая. Подводила к нужной двери, но никогда не распахивала — лишь указывала, оставляя выбор. И Ренгоку стоял перед очередной дверью, но отчего-то совсем не хотел внутрь, ведь чутье подсказывало — к тому, что скрывается за створкой, он еще не готов.       — Мечники могут сражаться друг с другом лишь затем, чтобы стать лучше, — тихо продолжила Мирай. — Но никак не для того, чтобы утверждаться. Нам нечего друг другу доказывать. Нам нет нужды мериться… Моя, твоя… Сила Санеми-сана — вся она служит одной цели.       — Я и не хотел, чтобы вы сражались, — Ренгоку невольно опустил глаза: Мирай вновь прочитала его, как открытую книгу. — Мне просто было странно. И…       — Я бы его одолела, Кеджуро, — улыбка исчезла с лица Сайто, а только что теплый взгляд потемнел и ожесточился. — Если тебе было любопытно. И это бы стало самым недостойным зрелищем из тех, что ты наблюдал.       Мирай бесшумно поднялась и, как недавно Санеми, скрылась в чаще, оставив Ренгоку в одиночестве перед невидимой дверью, за которой ждало зеркало. И Кеджуро чувствовал — отражение ему совсем не понравится. В голосе Сайто впервые звучало разочарование, и в мире не было звука хуже.

▪︎▪︎▪︎

      — Вот так, да?       Кеджуро услышал голос Мирай еще у ворот. С той злополучной ночи прошло два дня. Он планировал прийти сразу, но его отвлек Шинадзугава: каким-то непостижимым образом нашел в издакая, бесцеремонно подсел за стол, заказал бутылку саке и, не тратя время на расшаркивания, прямо спросил о Мирай.       — Странная она, — опрокинув чашку, безапелляционно заявил Столп Ветра. — Не могу понять, что с ней не так.       — С чего ты взял? — Ренгоку ответил резче, чем планировал, и теперь наблюдал удивленный взгляд Шинадзугавы: из них двоих отсутствием манер отличался только один, и это был не Кеджуро.       — Говорю же, не могу понять, — процедил Санеми, разливая выпивку. — А вот ты все знаешь. Знаешь же, да?       — Знаю. Но не могу рассказать, — Ренгоку вздохнул, понимая, что свести разговор на нет не выйдет: Шинадзугава был слишком заинтересован. — Я дал слово.       — Неужели? — губы Санеми дернулись, кривясь нехорошей улыбкой. — Кому же ты его дал, раз отказываешься говорить с товарищем?       Страшная физиономия могла пронять кого угодно, только не Ренгоку: слишком привык. Сложив руки на груди, для убедительности смерив Санеми тяжелым взглядом, он выдержал необходимую паузу и весомо заявил:       — Оякате-саме. Если хочешь получить ответ, ступай к Главе.       — Вот как? Я тебя понял. — Санеми неожиданно развеселился: опрокинул в себя остатки саке, усмехнулся и, зубасто улыбнувшись, был таков.       Кеджуро вновь остался один: в животе плескалась выпивка, а в голове роились тяжелые мысли — таким заявиться к Мирай он точно не мог. Визит пришлось отложить, но боги, очевидно, решив, что сложностей Столпу Пламени мало, добавили дел.       На следующий день вновь пришлось посещать идзакая, но уже не ради себя — Шинджуро Ренгоку напился и едва не устроил драку. Кеджуро долго извинялся перед хозяином, оценивал ущерб, расплачивался за сломанные столы и разбитую посуду, а после тащил отца на себе через всю деревню. Уважаемый Шинджуро Ренгоку плевался ругательствами, требовал еще саке и свою катану.       — Где этот Урокодаки? Думает, раз двух Лун за раз одолел, так я теперь ему буду в ноги кланяться? Да я его… Одной катой! — рыкнул Шиндужро, завалившись на футон. — Одной катой, слышишь?       — Слышу, отец, — вздохнул Кеджуро, на горьком опыте зная, что спорить с таким — буйным, злым и пьяным — Шинджуро бесполезно. — Господин Урокодаки... Далеко. Уверен, когда он вернется, вы сможете все обсудить.       — И я проиграю… — Ренгоку-старший неожиданно перешел на шепот и уронил косматую голову. — Как всегда проиграю. Ничего не смог. Никого не спас.       Шинджуро отвернулся к седзи и прикрыл лицо рукой. Сбивчивая речь превратилась в невнятное бормотание — теперь Кеджуро мог уловить только обрывки фраз. Но и того, что он разобрал, было достаточно:       — Все ложь… Великий клан, что хранит священное Пламя… Самозванцы. Я самозванец, который даже жену не уберег… И ты… Ты тоже все потеряешь. Все сгорит.       Отец прошептал что-то еще, а после окончательно отключился, прижимая к себе пустой горшок из-под саке. А Кеджуро так и остался стоять: сторожить беспокойный сон человека, которого уже давно перестал узнавать, и ждать рассвет, что не принесет ничего, кроме новых вопросов.       Солнце не успело подняться, а Пламенный Столп уже стоял у ворот, за которыми слышался легкий смех Мирай. Ренгоку невольно вспомнил единственный раз, когда Сайто смеялась вместе с ним: из-за каких-то дурацких моти. Сейчас он был готов отдать многое, чтобы вновь попробовать ту ужасную стряпню: съел бы все до последней крошки, и даже не скривился — только бы вновь услышать смех, адресованный одному ему.       — Этого даже ты не сможешь исправить, Хитоши… — прозвучало издалека, и Ренгоку не выдержал: сжал кулаки и, едва не переходя на бег, направился к дому.       Мирай Сайто нашлась на кухне: самозабвенно лепила онигири, а какуши прятал лицо в ладонях, сдерживая то ли хохот, то ли плач. На подоконнике нетерпеливо прыгал ворон, хриплым голосом указывая на ошибки.       — Госпожа положила слишком много начинки! Развалится! Развалится!       Ренгоку стоял в проеме, не решаясь сделать шаг: в этой идиллической картине для него просто не осталось места. Ночью Шинджуро пообещал, что самое дорогое сгорит. Отец ошибся — все уже горело, и Кеджуро не мог остановить пламя. Мог только наблюдать, как женщина, занявшая мысли и сердце, смеялась, смотря на кого-то другого, того, в ком признала друга.       В Ренгоку можно было найти лишь разочарование: он — живое напоминание об утерянной жизни. Соль на открытые раны. Смех стих: Мирай обернулась и прямо посмотрела на незваного гостя.       — Проходи, Кеджуро, — в голосе едва ли можно было уловить то тепло, что звучало, когда она обращалась к Хитоши или Тору. — Мы готовим онигири.       — Портим, — поправил Тору, перелетая с подоконника на хозяйское плечо. — Мы портим онигири.       — Уверен, в этот раз вышло… — пожевал губами Хитоши. — Вкусно.       — Вот как? — хитро прищурилась Мирай. — Готов попробовать?       — Готов, — обреченно прошептал какуши. — Я все съем.       — Ну нет. Здесь все ясно и по одному виду, — вновь рассмеялась Мирай. — Мы с уважаемым Столпом Пламени прогуляемся, а ты пока сделаешь нам настоящие. Очень-очень вкусные. Что скажешь?       — Для меня честь. — с готовностью отозвался Хитоши и, поклонившись, приступил к готовке.       Мирай бросила на Ренгоку быстрый взгляд и направилась к выходу. Внутри у Кеджуро все сжалось: глаза Сайто не искрили — потухшие, они напоминали пару темных колодцев, из которых нельзя напиться, в таких можно было только сгинуть. Дойдя до оружейной, Мирай остановилась перед отцовскими доспехами, и Ренгоку был готов отдать многое, чтобы узнать, что она видит, глядя на пластинки и заклепки. Был готов отдать все, чтобы вернуться во времени и все изменить, чтобы не слышать разочарования в голосе, чтобы построенный с таким трудом мостик между ними выстоял и укрепился. Но он все разрушил — одной неосторожной фразой.       — Прости меня.       Он планировал начать этот разговор не так. По дороге к дому Мирай готовил совсем другие слова, но все они исчезли из памяти, стоило только оказаться в этой комнате.       Тишину между ними можно было резать клинком: Сайто не сводила взгляда с доспехов и, кажется, не дышала. И Кеджуро был бы счастлив расстаться со всем, что имело смысл, только бы узнать, какие мысли бродят в ее голове. Это было сильнее: любого Столпа или демона, сильнее надвигающейся бури или снежного обвала в горах. Пора признать правду — он пропал. Все, что ему осталось — надеяться на прощение, ведь в противном случае не останется ничего.       — Я повел себя недостойно. Это больше не повторится.       — Странно, — пробормотала Сайто. — Ведь это я должна была приносить тебе извинения.       Ренгоку опешил. Вновь. Подобное начало входить в привычку, и не сказать, чтобы ему это нравилось. Видимо, простой и понятный мир остался в том темном лесу, где он нашел Мирай.       — Все это… — Мирай опустилась на пол и слабо провела вокруг рукой: — Оказалось куда сложнее, чем я думала. Признаюсь, я надеялась, что шутка богов не затянется, и я вернусь домой. Но, как и сказал ваш Убуяшики… Никто не знает, почему я здесь. А я продолжаю упираться. И ранить тех, кто этого не заслуживает.       Сайто тяжело вздохнула и запустила пальцы в волосы. Ренгоку вновь сжал кулаки и опустился на пол рядом с ней: рука тянулась обнять, уложить усталую голову на свое плечо и прошептать «все будет хорошо». Но он слишком хорошо помнил испуганный взгляд и спешное прощание после той, самой странной и удивительной тренировки.       — Я должна принять волю небес, Кеджуро, — Мирай с тоской посмотрела на отцовские доспехи и поджала губы. — Я научу тебя видеть больше. А потом мы отправимся к кузнецам за новыми клинками.       — Я остаюсь твоим учеником? — Ренгоку замер: больше всего он боялся, что Сайто откажется его тренировать, и их связь оборвется окончательно. Но Мирай оставалась собой — не переставала удивлять. — Ты не отказываешься меня тренировать?       — Конечно нет, — покачала головой она. — Я дала слово, что ты освоишь Дыхание Пламени. И я его сдержу. Но и ты дашь мне слово, Кеджуро.       — Что угодно, — не задумываясь, выпалил Ренгоку. — Я согласен на любые условия.       Мирай встала и протянула руку. Как завороженный, Кеджуро коснулся тонких горячих пальцев и поднялся следом. Доспехи и мечи, стены и потолок — мир растворялся и исчезал. Остались только горящие глаза напротив.       — Пока я хожу под этим небом, я буду твоим наставником. Столько, сколько потребуется, — едва слышно произнесла Мирай, но каждое слово било колоколом. — Я буду клинком в твоей руке, и он никогда не сломается. Я буду плечом, на которое ты сможешь опереться, и оно никогда не дрогнет. И я буду твоим другом — столько, сколько ты захочешь.       Тяжелый молот ударил последний раз. Сбилось дыхание. Подкосились ноги. Мирай видела его насквозь и теперь четко давала это понять.       — Ты согласен, Кеджуро?