Последняя миссия

      Мирай сосредоточенно смотрела перед собой — поворачивать голову было опасно. Мир вокруг казался слишком зыбким — одно неосторожное движение, и все рассыплется. Сайто даже боялась моргать: думала, тут же проснется. Но высокие молодые травы холодили росой, утренний ветер путался в волосах, а Ёриичи продолжал крепко держать ее руку.       Мирай оставалось только представлять — его плотно сжатые тонкие губы, длинные пушистые ресницы, точеные скулы, яркую метку на виске. Еще недавно этот удивительный человек осторожно и мягко просил повернуть назад в попытке защитить от ночных кошмаров, а сейчас бережно сжимал ее пальцы. Сайто пыталась понять, чем заслужила подобную благосклонность богов, но раз за разом заходила в тупик. Проще было поверить, что она все еще лежит в доме лекаря Тагаши, и все это — не более чем сон, рожденный угасающим сознанием.       — Завтра нужно заняться заготовкой дров, госпожа Мирай, — Ёриичи прервал беспокойный ход ее мыслей. — Ваше обучение окончено, пришло время уходить.       — Простите, сэнсэй, — Сайто виновато опустила голову, но пальцы из его ладони не выпустила. — Вы собирались уйти намного раньше, мое появление нарушило планы.       Ёриичи резко остановился, и сердце пропустило несколько ударов: если все это было сном, то слишком реальным и слишком волнующим.       — Госпожа подарила мне счастье, которого я не заслуживаю, — едва слышно прошептал он, проводя свободной рукой по ее спутавшимся на ветру волосам, касаясь щек, спускаясь к подбородку — мягко, но настойчиво прося поднять взгляд.       Мирай едва не испустила дух. Они стояли на краю леса, и солнце касалось их первыми, еще робкими лучами. Сайто завороженно разглядывала всегда спокойное лицо, и не могла узнать своего наставника. Бледные скулы обретали цвет, а глаза сверкали алыми камнями. Таким Мирай еще видела Ёриичи, таким он еще не показывался. Его образ сливался с утренним светом, и ей вновь казалось, что стоит моргнуть, как все исчезнет. Одно неосторожное слово и движение, и ее личное солнце скроется в темноте и больше никогда не поднимется над горизонтом.       — Вы заслуживаете большего… — прошептала она, чувствуя как в уголках глаз начинает щипать. Мирай пыталась понять причину, но не могла, ведь сейчас ей не было больно. Нечеловеческим усилием затолкав странное и откровенно пугающее чувство вглубь, судорожно выдохнула.       — Позвольте мне судить об этом, Мирай-сан… — выдохнул Ёриичи и, не давая шанса ответить, притянул к себе, увлекая в объятья.       Оставшийся путь к хижине прошел в тишине. Но Мирай больше не смотрела вдаль: не сводя глаз со своего господина, крепко сжимала широкую горячую ладонь и глубоко дышала: это был не сон — они стали реальностью.

▪︎▪︎▪︎

      — Куда мы отправимся? — Сайто незаметно зевнула и опустилась на крыльцо, откладывая метлу: уборка и подготовка дома заняли все утро. — Как далеко?       — Очень далеко, — улыбнулся Ёриичи, поставив на землю ведро с водой. — Мы отправимся в место, которое другие называют Штабом.       — Вы… — начала было Мирай, но быстро осеклась. Затаив дыхание, посмотрела на него и робко начала заново: — Ты… Ты никогда не рассказывал о других истребителях. Какие они?       — Они благородны и сильны, — Цугикуни сел рядом и осторожно коснулся мизинцем ее руки, подтверждая — теперь все иначе. Теперь можно. Сайто прикрыла глаза, приказывая мурашкам, тут же покрывшим тело, исчезнуть — безрезультатно. — Многие из них, как и госпожа, разработали свою технику владения клинком… Но мне кажется… — Ёриичи опустил голову, пряча лицо под волосами. — Ни одна техника не сравнится по красоте с твоей…       — Сэнсэй, как и всегда, слишком добр ко мне, — Мирай не выдержала и отвернулась: больше всего сейчас хотелось броситься к нему в объятья, обвить руками шею и никогда не отпускать. — К тому же… Нет техники прекрасней, чем Дыхание Солнца.       — Солнца? — Ёриичи выглянул из-под челки. — Я о таком не слышал.       — Помнишь, однажды мы сидели на этом самом месте, и я обещала, что найду имя, достойное твоего Дыхания? — Мирай все-таки не выдержала: протянула руку и невесомо коснулась пальцем его щеки, открывая безупречное лицо. — Мне понадобилось несколько месяцев, но я нашла. Ты… озаряешь мир. Тот, что внутри; тот, что снаружи. Мое Солнце.       Ёриичи поджал губы и тяжело вздохнул, словно набираясь сил:       — Я давно избрал свой Путь и дал клятву никогда с него не сходить…       Догадаться, к чему он клонит, было несложно: неизменно спокойный голос чуть дрожал, а длинные пальцы мяли подол хаори. Сайто лишь осторожно накрыла напряженный кулак ладонью: слова были не нужны, ведь Сайто все понимала.       Когда-то давно маленькая Мирай набралась храбрости, выскользнула на ночную террасу, подкралась к широкой, чуть сутулой спине, и дернула черный истрепанный рукав.       — Смотри, юная госпожа, порвешь мои обноски, будешь сама штопать, — хрипло рассмеялся Миямото, не прекращая строгать боккэн. — Чего не спится?       — Господин посещает нас уже третий раз… Всегда один. Обучает меня… — пробормотала Сайто. — Рассказывает о своих чудесных путешествиях, о своих учениках… О своих поединках… Но никогда не рассказывает о своей семье.       Мусаси прищурился, переводя цепкий темный взгляд на завернутую в пушистое одеяло девочку. Тряхнул головой, почесал спутанный узел на затылке и поджал губы.       — Ответ за ответ, юная госпожа Сайто, — отложив боккэн, Миямото повернулся к Мирай всем корпусом. — Расскажешь, где твоя мать?       — С предками… — сглотнув, Мирай спрятала дрожащие руки в одеяло. — Она ушла к предкам, когда я родилась.       — Я тебя не этому учил, — поморщился наставник. — Я тебя учил говорить правду. Прямо, без этих ваших… Высокородных хитростей.       Сайто зажмурилась, надеясь удержать слезы — она дала себе слово не плакать. Даже если очень тяжело, даже если очень больно. Но любое воспоминание о матери, покинувшей мир так рано и несправедливо, не было болезненным. Это было невыносимо.       — Я ее убила, — поняв, что побороть подступающие рыдания не выйдет, она уронила голову, пряча лицо под волосами. — Моя мама умерла из-за меня.       В горах занимался рассвет, окрашивая густую молочную дымку алым, оранжевым, желтым. Горы словно горели, а вместе с ними и сама Мирай. Одной хлесткой фразой Мусаси поджег слабое детское сердце и вытащил на утренний свет самое темное и болезненное.       Отец ее не винил: ни словом, ни взглядом не показывал, что боги поставили его перед беспощадным выбором — сохранить лишь одну жизнь. Исао Сайто любил дочь, насколько позволял закаленный в боях и политических баталиях, как тати в огне, дух. И Мирай никогда не сомневалась в отце. Лишь в себе — себя она никогда не простит.       А потом горечь и вину сменил гнев: Миямото Мусаси был знаком с Исао Сайто уже много лет. Странствующий воин и знатный самурай водили дружбу задолго до появления Мирай.       — Но вы же и так знали, — она подняла голову и с вызовом посмотрела на Мусаси, впервые не стыдясь заплаканных глаз. — Зачем спрашивать?       — Затем, чтобы ты знала, каково это — душу показывать, — Миямото тяжело вздохнул и протянул мозолистую руку, заправляя ей за ухо выбившийся локон. — Затем, чтобы ты понимала, что некоторые вопросы лучше не задавать, а некоторые ответы лучше не слышать.       — Простите, наставник, — виновато шмыгнула носом Мирай. — Не подумала.       — Таков мой Путь. А Путь, юная госпожа, — обычно грубый голос Мусаси звучал по-особенному тихо и мягко, словно он доверял ей свою самую сокровенную тайну: — Путь — это и награда и жертва. От него нельзя отказаться, когда он станет слишком сложен. С него нельзя свернуть, если ты устанешь или решишь, что нашла что-то важнее. Потому что нет ничего важнее Пути. Запомни, моя юная госпожа: Путь — выбор без выбора.       С тех пор прошло больше десяти лет, но Мирай никогда не забывала одну из самых важных бесед в жизни и регулярно отвешивала мысленный поклон Миямото — наставник умудрялся учить ее не только биться, но и жить.       — Я никогда не поставлю тебя перед выбором. Никогда не попрошу свернуть с Пути. Но всегда, когда это будет зависеть от меня, буду напоминать… — прошептала Мирай, указывая Ёриичи на поднимающееся солнце. — Чем ты стал для меня. И буду молиться богам, чтобы, как и сейчас, нам было по Пути.       — Моя госпожа, — Ёриичи глубоко вдохнул и одним неуловимым движением опустился перед ней на колени. — Я даю слово, что никогда не поставлю тебя перед выбором. Никогда не попрошу свернуть с Пути. Но всегда, когда это будет зависеть от меня, буду напоминать, что ты для меня значишь. И буду молиться, чтобы до последнего нам было по Пути.       Мирай знала, что ее слова серьезны — такие не берут обратно, о таких не забывают. Сайто понимала, что дороги назад не будет, но не могла и помыслить, что сказанное станет их общей клятвой. Цугикуни не торопился вставать с коленей — продолжал смотреть своими огромными яркими глазами, а Мирай забывала, как дышать.       — Нам пора, Мирай, — наконец Ёриичи отвел взгляд и кивнул на вещи: всего два небольших короба. Она невольно прыснула, представляя, как бы собиралась в путешествие в той, другой жизни, где ее окружали стены поместья и десятки слуг. Ёриичи непонимающе свел брови. — Что тебя так рассмешило?       — Прошлое, — тепло улыбнулась она. — Раньше я думала, что не смогу вспоминать… и думать о доме без скорби. Но, оказывается, могу. С тобой… — Сайто внимательно посмотрела на Ёриичи: — С тобой я могу все.       Цугикуни прищурился, медленно встал с колен, а потом быстро и без предупреждения подхватил Мирай и ловко усадил себе на спину.       — Ёриичи! — растеряв остатки воспитания, воскликнула Мирай, рефлекторно сжимая крепкие плечи. — Что ты делаешь?!       — Несу свою госпожу, — совершенно серьезно ответил он.       — Ты не можешь нести меня всю дорогу! — она попыталась слезть с широкой спины, но он не позволил.       Он даже не повернул голову:       — С тобой я могу все.       Сайто уткнулась носом между лопаток и прикрыла глаза: совсем скоро она окажется на пороге другого мира. Мирай не наивна: Ёриичи не просто так оберегал ее от этого мира. Но любая дорога рано или поздно заканчивается. Они и так задержались в тишине и покое: их ждал Путь, с которого нельзя свернуть. Боги дали им достаточно счастья — пришло время возвращать долги.       Ёриичи поддался на уговоры и опустил ее землю только к вечеру. Тщательно пряча улыбку, Сайто доставала припасенные онигири, пока Цугикуни возился с костром и устраивал место для ночлега.       — Раз уж всю дорогу я отдыхала, то буду дежурить первой, — твердо сказала Мирай, усаживаясь удобнее. Ёриичи хотел было что-то ответить, но она не позволила. — Когда я окажусь среди твоих учеников… Среди других мечников. Каждое мое слово, каждое действие будет проверкой. Ты потратил на меня несколько месяцев. И мой долг доказать, что не впустую. Не только тебе и остальным… — Мирай задумчиво вгляделась в темноту: неизведанную, опасную, удивительную настолько, насколько и пугающую. — Я должна доказать это себе.       Он опустил голову, едва слышно вздохнул, а потом покорно лег, повернувшись лицом к огню. Мирай смотрела на него сквозь пылающие языки и ей казалось, что пламя берет начало не из хвороста, а из его глаз — больших, глубоких, волнующих.       Ёриичи уже уснул, а она так и не отвела взгляд — все никак не могла налюбоваться: рассматривала необычную метку, считала длинные пушистые ресницы, запоминала изгиб тонких губ. Опомнившись спустя пару мгновений, Мирай неслышно поднялась, сняла хаори и осторожно укрыла мечника.       — Я сделаю это. Я уничтожу… — беззвучно пообещала она, невесомо коснувшись длинных мягких волос. Огненные искры брызнули в темноте, и Сайто невольно улыбнулась, глядя, как они тают в прозрачной ночи. — Я выжгу всех грязных демонов. И тогда мы сможем выбирать… И выберем друг друга.       До середины ночи Мирай не спускала глаз с леса и прислушивалась к каждому шороху, крепко держа пальцы на цуках. Чутье подсказывало — объявись здесь поганое отродье, крепко спящий Ёриичи тут же поднимется на ноги и одним взмахом рассечет любую, даже самую толстую шею. Но рассчитывать только на него отныне Сайто не могла — он больше не сможет прикрывать и страховать. Совсем скоро они низко поклонятся друг другу и разойдутся в разные стороны. Она будет сечь и жечь: столько, сколько потребуется; стольких, скольких найдет. И будет ждать, когда на горизонте вновь появится ее Солнце.       Утром Ёриичи вновь поднял еще сонную Мирай и усадил себе на спину. Все протесты разбивались о суровое молчание до тех пор, пока Сайто не нашла единственную слабость безупречного мечника: выяснилось, что Ёриичи Цугикуни боится простой щекотки.       — И представить не мог, что такое возможно… — пробормотал он, падая на траву в попытке отдышаться. — Моя оплошность.       — Ты хочешь сказать, что тебя никогда не щекотали? — все еще не веря в подобное, округлила глаза Мирай. — Даже когда был маленьким?       Ёриичи только покачал головой, а Сайто вдруг поняла, что совершенно ничего не знает о своем господине: Цугикуни никогда не рассказывал о семье или детстве, а сама она не спрашивала. Давным-давно Миямото доходчиво показал, чем могут кончиться такие разговоры. И сейчас, как и всегда, когда тянуло задать опасный вопрос, Мирай поджала губы.       — Что ж… — неожиданно хитро прищурилась она и хищно расставила руки. — В таком случае, нам предстоит многое наверстать.       На лице Ёриичи отразился искренний испуг и он тут же вскочил, инстинктивно отступая.       — Неужели господин вызывает меня на онигокко? — прыснула Мирай. — Но не боится ли господин быть пойманным, ведь он научил меня очень быстро бегать.       Ёриичи задумался лишь на миг, а в следующий оказался рядом. В глубине глаз сверкнула озорная искра — Мирай невольно подумала, не чудится ли ей, но Цугикуни развеял все сомнения, рассмеявшись.       — А кто сказал, что убегать буду именно я?       — Действительно… — Мирай замерла, не в силах отвести взгляд. Сердце пропустило удар, и она с трудом заставила себя сделать вдох. И тут же сорвалась с места.       Мирай неслась сквозь лес, концентрировалась на дыхании и вкладывала все силы в ноги — он не должен догнать ее слишком быстро. Ведь если Ёриичи схватит ее сейчас, то непременно увидит в глазах слезы, а она не сможет объяснить, откуда они взялись. И тогда его удивительный и легкий смех стихнет, а яркие глаза погаснут. Цугикуни усадит ее себе на спину и остаток пути пройдет в молчании, за которым он наверняка будет прятать вину, хотя ни в чем не виноват.        Ёриичи не был виноват в том, что она любила его так сильно, что не могла не плакать.