Per aspera ad astra/Через тернии к звёздам

      Слёз уже не было. Саске выплакал всё за время от новости до отпевания. Ему не было дела до тех людей, которые подходили к ним с братом, произносили избитые слова соболезнования, что повторял каждый второй. Ему было плевать, кто они — большую часть из этих людей он даже не знал. Он видел несколько родственников со стороны матери, троюродную тётю со стороны отца. Вот их он знал, но брюнет искренне хотел, чтобы все они убрались вон. Да, возможно, эти люди и не являлись сплошь лицемерами, но мальчик не желал видеть никого. Ему было плохо. Плохо одному, плохо с братом. А со всеми этими безликими знакомцами — тем более. . . .       Когда они приехали домой и уложили родителей на их кровать Итачи не проронил ни слова. Старший Учиха собрал всё необходимое, принёс это в родительскую спальню и закрыл дверь, так и не позволив брату войти, пока не закончит.       Юноша сам совершил мацуго-но-мицу. Затем он установил небольшой столик, декорированный цветами, благовониями и свечами, рядом с кроватью. Традиционной частью последнего пункта этого скорбного списка в их семье было то, что уложить нож на грудь умершего, — будто бы защищая от злых духов — при наличии в семье двух сыновей, они с братом должны были по очереди. И раз уж вышло, что сейчас на матрасе лежало два трупа, очерёдность выяснять не было необходимости.       Итачи открыл дверь. В коридоре, у соседней стены, на полу сидел Саске, обхватив руками колени.       — Как они?       Это был странный вопрос. Как будто родители могли проснуться и снова улыбнуться им. Но длиноволосый никак не обозначил этого, понимая, что сейчас братишка немного не в себе.       Парень подошёл к младшему, опустился перед ним на одно колено и положил на его голову свою ладонь.       — Пойдём, — тихо произнёс Итачи. Теперь о них некому было заботиться, и они обязаны были сделать всё правильно.       Даже если им было очень больно. . . .       Затем нужно было известить более дальних родственников и начальство отца. Муниципалитет выдал сертификаты о смерти. Ответственность за следующий этап — организацию похорон — по обычаю, всегда брал на себя старший сын. Но Итачи было шестнадцать, и если некоторую часть обязанностей он мог выполнить, также существовали моменты, которые могли решить только совершеннолетние. Тут на помощь пришла тётя Аи — родная сестра их матери. Ранее живя в Аомори, она временно переехала к ним и взяла мальчишек под своё крыло. Существовала опасность, что братьев могли отправить в детский дом. У них больше не было родителей, и им нужен был опекун. Эту роль до совершеннолетия Итачи на себя взяла молодая Аи Хори. У неё не было семьи и детей, потому ей было легко бросить всё ради племянников, которых она искренне любила.       Итачи и Аи вместе организовали отпевание и кремацию. Юноша связался с храмом, чтобы определить дату церемонии. К счастью, работники храма сообщили, что смогут всё устроить в ближайшую неделю.       — Хорошо, что томобики уже прошёл, — потянулась Аи, хрустнув позвонками. Она жутко устала из-за того, что весь день бегала по встречам: то в храм, то в агентство погребальных услуг, то ещё куда-то.       Саске ковырял давно остывшее карри. Он был согласен с тётей, но никак не мог сказать, что это хорошо. Ужасным было уже то, что им пришлось узнавать, когда же был томобики в этом месяце. Но сделать уже ничего нельзя было. Оставалось только жить дальше. . . .       Красивые строгие кимоно, расшитые золотой нитью, опоясывали мужчину и женщину. По традиции, покойникам наненесли макияж. Их тела уложили в цельновырезанные гробы, прямо на сухой лёд. Туда же поместили белые кимоно, сандалии и шесть монет, для того, чтобы пересечь реку Сандзу. В одном из челноков лежали ещё и палочки данго, любовь к которым передалась от матери к сыну. В другом — свисток, символизирующий любовь к спорту, которой отметился мужчина.       Затем гробы устанавлили на алтарь. На нём стояли портреты. Красивая женщина с тонкими плавными чертами лица и статный мужчина с более грубыми чертами и волевым подбородком. Вокруг них были разложены богатые цветочные венки.       Саске тяжело вздохнул и почувствовал, что на его плечах появились руки. По обе стороны от него стояли тётя и брат. Таким жестом они показывали, что он не один, что они всегда будут рядом.       — Пойдём, — шепнул ему Итачи. . . .       Посетители всегда приходят на похороны одетыми в чёрное. Мужчины надевают чёрный костюм с белой рубашкой и чёрным галстуком или чёрное кимоно с хакама и хаори, а женщины — либо чёрное платье, либо чёрное кимоно. Одинаковые чёрные фигуры — кто побольше, кто поменьше — сливались в одно грузное пятно. Перед глазами плыло, словно вода застилала их, но Саске не плакал: не было чем.       Гости в знак соболезнования принести деньги в специальных конвертах. Один такой младший Учиха вертел в руках, страясь унять дрожь. Он был декорирован серебряным и чёрным цветами, как любой другой похоронный конверт.       Тётя Аи подала племянникам сигнал, чтобы они подошли к ней. Как только мальчики встали по обе стороны от женщины, она попросила всех занять места. Просто гости вместе с родственниками сели рядом с телами, а буддийский священник начал читать отрывок из сутры.       Каждый член семьи трижды воскурил ладан перед покойными, как того требовали традиции. Гости в это время выполняли этот ритуал поодаль. Как только священник закончил чтение, отпевание завершилось.       — Саске, — обратился к брату Итачи, — близкие родственники могут остаться и отслужить в течение ночи вигилию. Или ты хочешь домой? — спросил он. — Всё-таки завтра рано вставать.       Правильно, подумал мальчик.       Завтра должен был наступить день похорон.

***

      Присутствующие воскурили фимиам и священник читал сутру. Родителям присвоили новые буддийские имена, чтобы теперь их не тревожили заботы мирской жизни.       Церемония была пропитана горечью. Вероятно, как и любые другие похороны. Вот был человек, а сейчас его нет. Жизнь невероятно скоротечна, и, в итоге, закончится сожалениями, что не успел, что не сказал.       Изменится ли что-то в самом Саске после такого? Скорее всего…       Церемония быстро закончилась. Гости и родственники возложили к голове и плечам покойных цветы. Белые лилии — символ сострадания. Эти цветы, такие красивые и изящные, означают конец. Белый — цвет жизни. Но белые лилии — цветы смерти. Как же жизнь странна в своих противоречиях.       — Настало время отправить покойных в последний путь! — одухотворённо произнёс служитель храма. Он перевёл свой взгляд на Итачи и Саске. Последний знал, что произойдёт дальше, оттого ждал этого момента со страхом.       Он не был готов.       — А теперь, дети, подойдите ко мне, — подозвал их мужчина. В некоторых регионах Японии принято, чтобы самый близкий родственник умершего заколотил гроб гвоздями, используя камень вместо молотка. Самыми близкими для Микото и Фугаку были их дети, и сейчас Саске держал в одной руке камень, а во второй — гвоздь. Взгляд его был расфокусированным, и он старался не попасть себе по пальцам или, того лучше, вообще не выронить булыжник.       Младший сын заколотил всего четыре гвоздя, остальные на себя взял старший. Саске было всего десять, но сейчас он закалачивал дверь в прошлую жизнь, наполненную счастьем и любовью.       Гробы поместят в украшенный катафалк и отвезут в крематорий, затем их сожгут. Прах и кости нужно будет переложить в специальные вазы. Часть они заберут себе и установят дома на алтарь.       Саске Учиха сосредоточенно перебирал в голове пункты сегодняшнего дня, вспоминая вчерашний разговор с тётей и братом. Принимая новые детали и расставляя их на места, он, вроде как, себя успокаивал. Но, чёрт, как же сильно его руки начинали трястись, когда он представлял, как возьмёт одну из костей его родителей специальными палочками, чтобы уложить их в вазу.       Мальчик сильно зажмурился, пытаясь хоть немного успокоиться. Но давящее молчание в машине не позволяло ему сделать это. Звенящая тишина говорила лучше слов, лучше слёз и истерик. Потому все молчали. И Итачи, и Аи. И Саске принял эти правила. Он видел, как им было тяжело, и решил проглотить свои чувства, хотя бы до возвращения домой.

***

      Отец всегда говорил:       — Выноси проблемы и преграды стойко. Делиться ими можно лишь с самыми близкими. — Мужчина опускал руку сыну на голову, по-доброму трепал смоляные волосы и продолжал: — Если у тебя плохо на душе, расскажи об этом мне, маме, Итачи. Мы всегда будем рядом…       Обещенного папой всегда не получилось. Страшно было признавать, но теперь в доме было по-странному тихо. Несмотря на то, что его родители никогда не отличались шумностью или излишней активностью, сейчас постоянная тишина била по барабанным перепонкам.       Теперь в доме было холодно. По-настоящему холодно.       Имел ли он право говорить об этом с братом, которому сейчас было намного хуже, чем ему? Ведь на плечах Саске не лежал груз ответственности за младшего брата. Учиха понимал сам для себя — он не сумеет, даже если его будет разрывать изнутри. Он не мог наложить на Итачи ещё больше проблем.       Да, не мог. Потому сейчас, притворившись, что давно спит, он почти беззвучно пускал в подушку слёзы, редко всхлипывая.       Каждый справляется с проблемами так, как позволяет им совесть, и так, как может вынести сердце. Саске хотелось оспорить это утверждение. Мальчик был совсем не уверен, что его сердце справиться со всем этим.       Мы несём лишь ту ношу, что сможем утянуть, — вспомнил он слова матери, проваливаясь в беспокойный сон.