На осколках человечности

Дверь тихо приоткрывается после короткого щелчка, что разлетается по пустому холлу. Эрен с предельной аккуратностью, дабы не уронить на пол — что, несомненно, привело бы к крайне неприятным и, возможно, губительным последствиям, — прячет отмычки обратно в чехол и поднимается с колен. — Стоит ли мне насторожиться из-за твоих навыков взлома? — с ноткой веселья интересуется Ривай, когда Эрен, придерживая дверь в опасении, как бы сквозняк не хлопнул ей, отсекает даже самый слабый звук из холла. Подсобка вахтёра встречает их странной, почти тревожной тишиной. Всё в комнате кажется застигнутым врасплох. Нетронутым. И от этого она выглядит даже более жуткой, чем разграбленный магазин или давно запущенная кладовка. — Сомневаешься в моём прошлом самого обычного студента? — хмыкает Эрен, проходя мимо шкафа, где на полках стоят потёртые папки с документами, которые и до катастрофы выглядели так, словно еле доживают свои последние дни. — Отчасти, — честно признаётся Ривай, пожав плечами, и обращает заинтересованный взгляд к доске с ключами. Воздух в подсобке пахнет залетевшей в приоткрытое окно дорожной пыли и чем-то чуть сладковатым — остатками выветрившегося парфюма, которым вахтёр как-то хвастался Эрену, когда тот в очередной раз пришёл вместе с извинительным пирогом на следующий день после нарушения комендантского часа. — Внучка выбирала, — с ласковой улыбкой и скрытой в морщинках в уголках глаз радостью делится старый вахтёр. — Ей всего пять, но она уже такая самостоятельная. Вот решила своему деду сделать подарок. — А вам идёт, — посмеиваясь, отмечает Эрен и отправляет в рот кусочек бостонского кремового пирога. — Конечно, идёт. Ещё бы ты сказал по-другому, паршивец, — фыркает вахтёр и поправляет очки на носу, пряча за стеклом взгляд, полный лукавства. — А что мне оставалось? — покорно соглашается, облизнув оставшийся заварной крем и шоколадную глазурь с вилки. — Сказал бы иначе — и в следующий раз ночевал бы под входной дверью на ступеньках. — Ага, так значит ты только ради привилегий похвалил подарок от моей внучки? — строго спрашивает вахтёр, но улыбка выдаёт, что это лишь напускное. — Ну что вы такое говорите, — смеётся Эрен, немного откидываясь назад на стуле и щурясь от солнечного света, пробивающегося сквозь окно. — Конечно, не ради них, мистер Дэвис, просто так совпало. Вахтёр качает головой, но всё же усмехается и возвращается к привычной задумчивости. — Хоть на учёбу исправно ходишь? Не прогуливаешь? — Хожу-хожу, — заверяет старика Эрен. — Но желание отчислиться с каждым днём становится всё сильнее. — Ну отчислишься и куда пойдёшь? — спрашивает мистер Дэвис, вставая из-за стола, дабы долить кипятка в остывший чай. — Ты ведь уже работал перед поступлением и понимаешь, что сейчас сложно найти достойный заработок без какого-то высшего образования. — Но я не хочу учиться в педагогическом, — устало выдыхает и, опустив вилку, на которой остаются разводы от крема, в чашку, принимается размешивать чай. — Что за издевательство, — качает головой старик, смотря на бедный чай, и садится обратно за стол. — Да! — спешит согласиться Эрен невпопад. — Я в принципе не знаю, чем хочу заниматься в этой жизни. А университет только сильнее душит. — И что? Хочешь сдаться? — строго спрашивает мистер Дэвис, взирая на парня из-за поблёскивающих в свете яркой люминесцентной лампы линз очков. — Я не хочу обесценивать твои проблемы. Они, несомненно, важны. Но всё, что сейчас происходит с тобой, всё, что ты делаешь и через что переступаешь — ради тебя же, твоего будущего. Не поднимая взгляда, говорит тихо, но твёрдо, как человек, познавший тяжёлые истины: — Не буду говорить, что жизнь — это счастье. Нет, это то ещё болото. Но с тем, что жизнь — дар, согласен, поэтому не теряй надежды и желания идти дальше. У тебя же есть друзья. Они учатся с тобой и делают ведь твоё пребывание в университете лучше, — утверждает, не спрашивает. — Да, может, университетские годы для тебя омрачены проблемами с поиском себя, но это ведь только один из многих этапов твоей долгой жизни. Да и сейчас разве он занимает всё твоё время? Движения вилки замедляются, и теперь она, подталкиваемая колыханием чая, звонко стучит о стенки чашки. — Нет… — стыдливо отвечает Эрен, чувствуя, как слёзы начинают пощипывать уголки глаз. — Пробуй новое, выбирайся с друзьями развеяться, кое-где и пару пропусти, — озорно подмигивает старик. Однако тут же добавляет стальную нотку в голос: — Но не увлекайся с этим. Образование, которое ты получаешь — для тебя одного. Жизнь, которую живёшь — тоже для тебя одного. Не стой на месте, удерживаемый трясиной, а переходи болото, как бы сильно тебя ни тянуло на дно. На другом берегу точно найдёшь то, что ищешь, как награду за все твои старания. И главное — не дай себе увязнуть там с головой. Эрен тогда молча кивнул, не зная, что может сказать в ответ, и уже через минуту их разговор вновь перешёл на что-то простое и незначительное: о погоде, о пирогах, о рисунках его внучки. Но эти слова, сказанные в тесной подсобке, остались в памяти ярким эхом — простым советом человека, который успел увидеть многое. Теперь, стоя в той самой комнате, где время будто застыло, Эрен не может отделаться от ощущения, что всё ещё слышит его голос. — Больше ловить тут нечего, — заключает Ривай, закрывая стеклянную дверцу доски с ключами. — Берём радио и уходим. Эрен кивает и переводит взгляд на край стола, где рядом друг с другом стоят старое радио и чашка с запёкшимися остатками кофе, который вязкой, тёмной массой застыл на стенках и впитался в трещины вокруг кромки. Чашка выглядит так, словно её владелец оставил её всего минуту назад, планируя вернуться. Только не вернулся, оставшись бродить мертвецом по коридорам, отчего горло сжимается в болезненном спазме, словно песок дерёт его нежные стенки, забиваясь в образовавшиеся кровавые царапины. — Не тормози, — подгоняет Ривай, сгружая радио на дно полупустого рюкзака между парой любезно оставленных полотенец. — Ага, — рассеянно отзывается Эрен и уже собирается подойти, дабы помочь с тяжёлым приёмником, как… Щелчок двери звучит слишком отчётливо. Они тут же замирают, рывком обернувшись — в проёме возникает Марко. Его глаза расширяются от удивления, дыхание сбивается. — Что вы… Слова обрываются — Эрен, успев метнуться к нему, одной рукой зажимает ему рот, а другой закрывает дверь. — Тихо, — шипит он сдавленно, толкнув Марко в стену. Воздух в комнате сгущается, став тяжёлым, как свинец. Каждый звук — будь то нетвёрдые шаги заражённых за стенами общежития или шелест ветра в оконной щели — ощущается как громовой удар. Эрен чувствует, как его сердце гулко отдаётся в ушах, но он не отпускает Марко, сжав его рот, хоть руки уже начинают подрагивать от напряжения, охватывающего каждый кусочек его тела. — Что вы делаете? — еле слышно вырывается из-под пальцев. Голос Марко дрожит, как тонкая струна, вот-вот готовая порваться. Ривай быстро застёгивает рюкзак и одним ловким движением закидывает его себе на плечи. Его движения быстрые, точные, почти хищные. Взгляд холодный, безжалостный, но Эрен замечает, как в глубине мелькает надежда. Надежда на то, что не придётся убивать, обагрять свои руки горячей кровью живого, ни в чём не повинного человека. — Спасаем свои жизни. Если хочешь сделать то же, то закрой рот, — отрезает Ривай, ни на секунду не замедляя своих действий. Эрен, застывший рядом с Марко, хмурится, напряжение в его голосе начинает переливаться в резкость от страха услышать ответ на вопрос, который собирается задать. — Что с ним делать? — Возьмём с собой, — коротко отвечает Ривай, пристально глядя на Марко, словно прикидывая, сколько хлопот тот принесёт. — Мы что? — недоверчиво переспрашивает Эрен сорвавшимся до грани шёпота голосом. Ривай слегка поворачивает голову, взглянув на него через плечо. — Только до третьего этажа. — А… А дальше что? — спрашивает напряжённо, почти просяще, умоляюще не озвучивать самое страшное, то, что навсегда убьёт в них людей. — Как что? Оставим на лестнице, — беспристрастно отвечает Ривай, подойдя к двери. Слова, точно острый нож, разрезают тишину. Марко, до этого лишь испуганно следивший за ними, внезапно начинает трепыхаться, почти вырываясь из рук Эрена, не ожидавшего столь яростного сопротивления. Глаза цвета спелого каштана расширяются, он в отчаянии хватает воздух. — Пожалуйста… не надо. Возьмите меня с собой, только не бросайте на лестнице, — голос ломается, трескается и впивается острыми осколками прямо в мягкую кожу ладони Эрена. — Я буду молчать, правда, буду делать всё, как вы скажете! Только не бросайте! Ривай вскидывает бровь, его лицо остаётся непроницаемым. — Ты обуза, — отсекает жестоко, словно знающий своё дело мясник отделяет острым тесаком плоть от кости. — А сейчас ещё и потенциально опасная обуза. А я не собираюсь из-за тебя помирать, поэтому если не устраивает первый вариант, могу прирезать на лестнице. Последние слова Ривай произносит с пугающим спокойствием, словно они — ничто, просто констатация факта, который ничего не значит. Будто это и не звучит вовсе как приговор. Марко замолкает, и тишина снова заполняет комнату, становясь невыносимой. Он в страхе, точно выброшенная на сушу рыба, открывает и закрывает рот, старается глотнуть те крупицы воздуха, что просачиваются между его губами и чужой ладонью. Жуткий холод сковывает руку, обжигаемую чужим сбитым дыханием. Эрен ослабляет хватку, но не в силах пошевелиться, взглянуть в глаза Ривая, спросить, правда ли он готов на это. А в голове эхом отдаются те слова, впиваясь в сознание, словно холодные иглы: «Могу прирезать на лестнице». «Прирезать». Прирезать, а не убить. Словно животное, взрощенное на убой. Рука дрожит — холод распространяется дальше, змеей ползёт по плечу, обвивает позвоночник, добирается до затылка. Эрен чувствует, как что-то внутри него начинает шевелиться — зверь просыпается, одобрительно урчит в ответ. Осознание вспыхивает перед глазами красными, ломанными линиями, впиваясь в мысли, пока внутри не остаётся ничего, кроме липкого ужаса и противной пустоты. Как Ривай может так спокойно, отрешённо говорить об убийстве другого человека? Как он сам может радоваться этому? Неужели?.. Неужели он настолько жалок? Эрен не раз замечал в себе эти тревожные знаки, но успокаивал себя тем, что так складывались обстоятельства. Но сейчас какие ещё оправдания он может придумать? А если и придумает, правда сможет их принять и жить дальше, словно и не было ничего? Он боится. Боится до дрожи в ногах, до пустоты в голове, до охладевшей кожи и застывшего сердца, что потеряет в себе человека. Это ведь не просто принадлежать к определённому биологическому виду, не просто быть живым. Но что же тогда значит быть человеком? В отчаянии смотрит на Ривая, который стоит неподалёку с естественно спокойным выражением лица. Его руки, ловкие и уверенные, привычно скользят по фурнитуре ременных лент рюкзака. Аккерман словно и не замечает ни отчаяния Марко, ни внутренней борьбы, развернувшейся в душе Эрена. Опускает взгляд на Марко. В его глазах ужас: чистый, животный, неприкрытый. Это тот страх, который заставляет человека цепляться за чужие руки, за остатки надежды, даже зная, что её почти не осталось. Эрен отводит взгляд, пытаясь собраться. Слова комом с твёрдыми, грубыми краями застревают в горле, перекрывая воздух, но он всё же хрипит: — Не обязательно так. Ривай, прислонившись ухом к двери, дабы проверить обстановку снаружи, замирает. — Что? — голос звучит тихо, но в нём угадывается угроза. — Не обязательно ведь бросать его. Мы можем… что-то придумать. Аккерман хмурится и смотрит прямо в глаза холодно, немигающе. Эрен сглатывает, заставляя себя выдержать этот взгляд. — Разговор окончен, — вместо ответа заявляет Ривай, берясь за дверную ручку. Эрен чувствует, как в его груди поднимается волна протеста, смешанная с беспомощностью. Слова Ривая звучат не просто как приказ — это рубеж, через который он не сможет переступить. Он снова смотрит на Марко: бледное лицо, пересохшие губы, глаза, в которых отчаяние затмевает всё остальное. Эрен не может понять, что сковывает его сильнее: страх перед таким Риваем или бессилие перед тем, что они действительно оставят Марко там, на лестнице. — Закрой ему рот, — протягивая платок из плотной ткани, холодно бросает Ривай, словно мало тех кровавых борозд, что уже безжалостно впились в тело Эрена. — Это правда необходимо? — пытается возразить, машинально принимая платок, почти не понимая, что именно делает. Ривай бросает на него взгляд: острый, тяжелый, пробивающий насквозь. — Да, чтобы он не наделал глупостей. Быстрее. Эрен сглатывает и поворачивает голову к Марко, стараясь не смотреть в глаза. Тот замирает, понимая, что сейчас произойдет, и беспомощно пытается вжаться в стену, молясь, чтобы та сжалилась и полностью голодно поглотила его. Эрен пальцами стискивает ткань, словно она может дать ему хоть каплю уверенности. Эрен смотрит на Марко, стараясь встретить взгляд, но не может. В горле застревает ком. — Прости, — шепчет тихо, что почти не слышит сам себя. И непонятно, то ли правда с губ не срывается звука, то ли поселившийся звон в ушах всё заглушает. Марко тут же дёргается в сторону в отчаянной попытке избежать неминуемого. Его дыхание совсем сбивается, а глаза мечутся, полные паники. — Нет, пожалуйста… Не надо! — глухо срывается с дрожащих губ. Эрен медлит. Руки трясутся в такт бешено колотящемуся в груди сердцу. — Марко… Это нужно, — сквозь сжатые зубы просит Эрен, сильнее прижимая Марко к стене. — Пожалуйста, не сопротивляйся. Но он не слышит, не хочет слышать тех, кто так легкомысленно говорит о его смерти. Ладони Марко взлетают вверх, отталкивают удерживающую его руку, а тело извивается, пытаясь вырваться. — Нет! — Марко пойманным в тесную банку мотыльком трепыхается, ударяясь о стеклянные стенки, хватает Эрена за запястье и тянет, пытаясь освободиться. — Пусти меня! Не делайте этого! Ривай кидает на дверь обеспокоенный взгляд и, отстранившись от неё, бросается вперёд — руки Марко сковывает стальная хватка, что, кажется, ещё немного и сбитое дыхание с шумом возни заглушит громкий треск костей. — Давай, — торопит. — Ну же. Эрен чувствует, как к горлу подкатывает тошнота, а отчаяние разрывает изнутри. Он не может. Просто не может. Какими бы ни были обстоятельства, как вообще можно так обходиться с людьми? Это… В их ситуации это же просто-напросто первый шаг к убийству. Движения Марко становятся всё более хаотичными, но как бы он ни пытался отбиваться, с двумя ему не справиться. Скрипя зубами и дрожа всем телом, Эрен запихивает платок в чужой рот — звуки тонут в ткани, с чужих ресниц срывается несколько солёных капель, что оставляют за собой влажные, чистые дорожки на испачканной коже. Марко сдавленно всхлипывает, его взгляд — вымученная беспомощность, покорёженная покорность. Эрен отходит назад, чувствуя, как его пальцы сводит судорогой, а в горле стоит стойкий металлический привкус. — Пошли. И чтобы ни звука, — выдыхает Ривай, кивая в сторону двери, и только сильнее сжимает пальцы на предплечьях Марко. — Эрен, ты идёшь первый. Следи за обстановкой и не оборачивайся назад. Эрен кивает, и от зародившегося чувства радости, что не придётся своими руками вести Марко на возможную смерть, становится тошно. Они выходят в холл, наполненный удушающим воздухом и приглушёнными тенями. Полумрак словно сжимает со всех сторон, и каждое движение отдаётся в тишине, будто хруст стекла под ногами. Вдруг с конца коридора раздаётся спор. Глухие голоса долетают до них, сперва обрывочно, но когда говорящие переходят на повышенные тона слышится отчётливее. — Я не могу, тебе же сказали: мне плохо! — раздражённо возражает один из мужчин. — И что теперь? Всем насрать, если честно. Да и орёшь ты чересчур громко для больного, — фыркает второй голос, готовый гневно сорваться. Эрен бросает быстрый взгляд на Ривая, но тот остаётся невозмутимым, как всегда. «Следи за обстановкой и не оборачивайся», — вовремя вспоминается и, не ожидая дальнейших указаний, Йегер добирается до двери на лестницу. Пальцы плавно, осторожно снимают цепочку с крючка — металл едва слышно звенит, после чего слабо ударяется о дверь. — Да меня тошнит, чёрт возьми! Пусть кто-нибудь другой пойдёт, — голос становится громче, тяжелее. Дверь тихо приоткрывается, впуская затхлый запах лестничного пролёта: старая пыль, которую не успели убрать, отдалённая сладковато-гнилостная вонь и пропитавшее воздух зловоние крови. Эрен ступает за порог, его сердце колотится где-то посередине горла, пока он прислушивается. На лестнице всё тихо, только где-то далеко сверху доносятся глухие звуки. — И кто же? Все остальные тоже заняты, не видишь что ли? Я вообще вчера полночи там сидел! Ривай первым заходит на лестницу, толкая вперёд Марко, который едва может переставлять ноги. Эрен на секунду задерживается, пальцы всё ещё касаются ручки, прежде чем он тихо выдыхает и отпускает её, позволяя двери плотно прижаться к косяку — цепочка без отобранного группой мужчин набора отмычек так и остаётся висеть, покачиваясь с еле слышным скрежетом металла о металл. Шаг за шагом они медленно поднимаются по лестнице. Марко сопротивляется с каждой новой ступенькой, заставляя Ривая с силой тянуть его вперёд, а Эрена — натягиваться струной ещё больше, боясь, что любой звук выдаст их, приведёт к непоправимому. Лестничная площадка между вторым и третьим этажами вдруг кажется странно тесной, наполненной тяжёлым, до остающихся на коже липких следов густым воздухом. Всё вспыхивает разом: движение — резкое, дёрганое. Шаг назад, слишком широкий, слишком быстрый. Попытка Ривая схватить — кончики пальцев мажут по ткани, хватая лишь пустоту. Тело Марко летит вниз — глухой удар о бетон. В ушах звенит, со всех сторон нарастает шум — топот, дикий и неумолимый. Ноги, множество ног, ударяются о бетон ступеней и коридоров на разных этажах, разрывая воздух вокруг. Всё превращается в один оглушительный хаос. Мгновение — резкий рывок, обжигающий незажившее запястье: Ривай тащит Эрена вверх. Холодный бетон врезается в спину — чужое тело накрывает его собой, вжимает в стену. Взгляд вниз через плечо, и глаза сами находят свой кошмар, что будет преследовать до вырвавшегося из ослабевшей груди последнего слабого вздоха. Марко. Заражённые налетают на его кажущееся переломанным тело с разных сторон, мгновенно, без жалости. Сдавленный крик разрезает гул. Глухой, тонущий в ткани платка, он пронзает всё тело, отзываясь в горле, в сердце, будто это не Марко, а сам Эрен кричит. Всё происходит слишком быстро, слишком ярко. Рывок вверх, снова лестница. Заражённые внизу — яростный шум, приглушённый грохот. Глаза Эрена горят от невозможности закрыть их, от невозможности не видеть, как зубы и когти впиваются в ещё живое тело. Мир дёргается, идёт рывками — ступени, кусок мандаринового неба в окне. Всё скачет, смешивается в одну неразборчивую мазню. Слишком яркую, чтобы забыть, чтобы не прокручивать перед глазами. Ривай не останавливается, тащит выше, сильнее вжимая пальцы в запястье. Длинный коридор, поворачивающийся в замке ключ, щелчок и хлопок двери за спиной. Ноги больше не держат: они наливаются свинцом, сковывая каждую мышцу, и держаться становится невыносимо. Эрен падает на пол, громко, с пронизывающей тело болью, но он едва может ощущать хоть что-то. Мир размытый, мутный, словно проглядывается обрывками сквозь пелену слёз, которые помогли бы выплеснуть эмоции, задышать чуточку легче, однако глаза сухие, только лишь покраснели. Ладонь Ривая ложится на его плечо тяжёлой и твёрдой хваткой — якорь, способный подарить, может, и шаткую, но почву под ногами среди бушующего виной океана. Эрен вздрагивает, но не отстраняется. Не может, не хочет. Ещё мгновение — и чужие пальцы мягко ложатся на его затылок, зарываются в слипшиеся от приставшей грязи пряди волос и бережно тянут к себе, пока лоб Эрена не касается плеча. Тепло. Непривычное, странно обжигающее тепло, которое не способна скрыть тонкая ткань гольфа, и холод на затылке от пальцев — контраст, от которого покалывания под кожей. — Ты ни в чём не виноват, — голос Ривая низкий, тихий, нежный. — Это всё я. Слышишь? Я заставил тебя сделать это, поэтому вини меня. Эрен дёргается в желании что-то ответить, быть может, даже возразить, но слова застревают в горле. Глубокий вдох — воздух прерывается на середине, превращается в короткий хрип. — Прости, — снова раздаётся шёпотом над головой. Голова падает Риваю на грудь, и Эрен до скрипа стискивает зубы, утыкаясь носом в ткань, что даже вздохнуть нечем. Хочет что-то сказать, но по прежнему не может выдавить и слова. Пустота внутри — болезненная, мучительная рваная рана, которую зажимай — не зажимай, всё равно алая кровь просочится сквозь пальцы.

///

Ключ со звуком, больше походящим на хруст, проворачивается в замке, эхом отзываясь в гулком пространстве лестничной клетки, и Ривай приоткрывает дверь на крышу. Держа её приоткрытой, он замирает, прислушивается, и с каждым новым звуком, будь то свистящее завывание ветра или шелест плёнки, пальцы сильнее стискивают нагретый за день под прямыми солнечными лучами металл ручки. Эрен стоит чуть позади, сжимая в руке нож — простой кухонный нож, единственное, что у него есть, ведь старое оружие так и остаётся на первом этаже вместе с набором отмычек, — и смотрит вниз в щель между лестницами, но ни единого движения, ни тени впереди нет. Хоть и пройти нужно было всего два этажа, двигались они с особой осторожностью, однако и в коридоре восьмого этажа, и на лестнице было спокойно: заражённые сбежались вниз на шум, точно падальщики, почувствовавшие лёгкую добычу. На верхних этажах пусто, только холодные стены и собственное тяжёлое дыхание, которое Эрен старается подавить. Лезвие ножа поблёскивает в тусклом свете, ощущаясь совершенно бесполезным против всей той орды мертвецов внизу. Пальцы Эрена побелели от напряжения, а суставы пронизаны болью от излишнего усилия. Он пытается следить за обстановкой, заставляет себя заглядывать в виднеющийся дверной проём в коридор десятого этажа, смотреть на лестничные пролёты и даже мельчайшие трещинки на полу и отблеск тусклого света на металлических перилах. Но мысли снова и снова ускользают вниз, на восемь этажей ниже. Туда, где пустой кусок бетона испрещрён росчерками густой киновари между вторым и третьим этажами. В голове всё ещё звучит крик, вырвавшийся сквозь ткань, и громкий глухой удар. Картина раз за разом вспыхивает перед глазами, проносится мелкими стёклышками калейдоскопа: тело, с глухом ударом рухнувшее на пол, рёв почуявших добычу заражённых, крик, который даже несмотря на плотную ткань платка всё равно оглушительно громкий, и рыжее небо за стеклом. Эрен сжимает зубы, пытаясь избавиться от этих образов, но они слишком сильно въелись в сознание. Всё снова и снова вспыхивает перед глазами, как сломанная плёнка, зацикленная на одном и том же кадре. Ривай распахивает дверь шире, и поток ледяного воздуха ударяет в щёку, кинув отросшие пряди у виска прямо в глаза. Эрен жмурится, стараясь смахнуть с лица грязными пальцами слипшиеся волосы. Это немного приводит в чувство, хотя тяжесть, оттягивающая плечи, никуда не девается. — Всё спокойно. Идём, — зовёт Ривай, не переступая порог в одиночку. Эрен медленно кивает и делает шаг вперёд. Он старается сосредоточиться на кобальтовом небе и разбушевавшемся к ночи ветре, что режет разгорячённую кожу, но тягучая тяжесть мыслей всё ещё тянет его вниз, туда, где кричал Марко. Они устраиваются за выходом на крышу, где под стеной стоят накрытые плёнкой коробки с бочками для сбора воды. Ривай первым делом достаёт из рюкзака уложенное между полотенец, которые доложил в своей комнате, радио. — Знаешь же, как оно работает? — уточняет, пока устраивает устройство на одной из крышек коробок поблизости. — Мн, — неопределённо мычит Эрен и, бросив свой рюкзак под стенку, усаживается перед радио. Сбоку доносится шорох. Ривай достаёт из рюкзака всё те же полотенца и сворачивает их, устраивая на полу, что медленно начинает отдавать вечерней прохладе накопленное за день тепло, импровизированные подушки. Затем, забрав ещё одно и ключ, шагает за угол технического помещения. Оставшись один, Эрен крутит ручку настройки на радио, меняя шипящие и гудящие частоты в поисках общей станции. Пальцы привычно пробегают по регуляторам, проворачивающихся с тихими-тихими щелчками, что тонут в нарастающем свисте ветра и отдалённом рысканье заражённых внизу. — Я иногда слушал это радио в той подсобке, — не поднимая головы, неожиданно признаётся Эрен, когда слышит приближающиеся шаги. — М-м, — неясно мычит Ривай, давая понять, что готов слушать дальше. — Может, ты не знаешь, но нашего вахтёра звали мистер Дэвис. Но я… никогда не пытался узнать его полное имя, хотя и хорошо с ним общался, — Эрен прикусывает губу, продолжая крутить ручку. — Он разрешал мне пользоваться им, дабы не сидели в тишине в подсобке. Иногда по вечерам, когда я приносил пирог в благодарность, что он без лишних вопросов пускал меня в общежитие после комендантского часа. Краем глаза Эрен замечает, как Ривай садится на одну из «подушек» и устало откидывается спиной на грязную стену. — Я встретил его, — замирает, ощущая, как опора размокает под коленями, как он перестаёт твёрдо ощущать своё тело в пространстве, и хватается пальцами за край коробки. — На восьмом этаже, когда мы впервые встретились. Он… он уже был заражён. Плотная плёнка сминается под пальцами, натягивается и цепляется за неровный край коробки, отчего мелкие острые деревянные щепки оставляют маленькие дырочки в полиэтилене. — Я знаю, что моей вины в этом нет, но всё равно сложно видеть его, — дыхание сбивается, воздух застревает в лёгких, давя на мягкие стенки, распирая их изнутри, — таким. Находиться в его подсобке было тяжело, а потом ещё и Марко… — В его смерти нет твоей вины, — жёстко обрывает Ривай, отрывая взгляд от разглядывания бескрайнего чернеющего савана над головой. — Знаю, — шумно выдыхает сквозь плотно стиснутые зубы. — В его — нет, но другие… — Другие? — растерянно спрашивает Ривай, сдвигая брови к переносице, отчего между ними пролегает складка. — Когда всё только началось, в дверь моей комнаты стучал человек. — Отчаянные удары кулаков о толстое дерево набатом отдаётся в ушах, прокатывается волной онемения по затылку. — Он кричал, звал на помощь, а я… Я мог его спасти, но вместо этого слушал, как его разрывают на части. Крепкая рука опускается на его плечо, сжимает совсем не сильно, но Эрену кажется, что даже так он в любой момент может рассыпаться песчаными крупицами. — Никто не может корить тебя за чувство страха. Даже ты сам. — А после я крикнул в окно, чтобы заражённые сдохли, — голос рвётся из горла торопливо и хрипло, словно Эрен пытается выговориться до того, как что-то внутри сломается окончательно. Тело мелко дрожит, каждая мышца напряжена. — Один мужчина высунулся из своего, чтобы сказать мне замолчать, а его… утащили вниз. — Эрен, послушай, — твёрдо заявляет Ривай, прожигая взглядом профиль Эрена. — В этом тоже нет твоей вины. — Но я же… — губы Эрена сжимаются в тонкую линию, слова рвутся, но застревают где-то на середине. — Поступил крайне глупо, не отрицаю, — честно признаёт, коротко передёрнув плечами. — Но вылезти в окно было только его решением и ничьим больше. То, что его утащили, — воля случая, а не твоя прямая ответственность. Ладонь давит на плечо, и этого небольшого усилия хватает, чтобы Эрен, будто сломанный, завалился на бок прямо в объятия Ривая. Тот ловит его, притягивает ближе, крепче. Вот так, прижавшись вплотную, телом к телу, тепло. Приятно, когда лоб лежит в сгибе шеи, чуть касаясь скрытой за плотно облегающим воротом гольфа кожи, а чужое размеренное дыхание застревает в тёмных прядях волос. Спокойно, когда ладонь Ривая скользит по спине, медленно, размеренно, гладит между лопаток. — Понимаю, тебе тяжело. В такой ситуации сложно быть хладнокровным, и я не требую от тебя этого, — тихо говорит Ривай, чуть ниже наклоняя голову. — Я лишь хочу, чтобы ты перестал винить себя в том, что не делал. Ты не убивал их. Понял? Можешь корить себя в том, что помог, если так хочется, но ты — не причина их смерти. Шипение радио перемежается с порывами ветра, гуляющего по крыше. Небо окончательно затянуло тьмой, и лишь неяркий свет от луны отражается на обшитом листами нержавеющей стали краю крыши. Прижавшись щекой к вздымающейся в такт мерному дыханию груди Ривая, Эрен считает каждый его вдох и оттого самому становится дышать намного-намного легче. Так хорошо спустя столько времени, переворачивающих сознание событий и раздирающих душу мыслей, оказаться рядом с жаром тела другого человека, касаться его и получать немую поддержку. Чувствовать себя в безопасности в чужих руках в момент слабости, что вышибает из колеи, заставляя теряться в окружающем пространстве. Спасибо. Слово, которое щекочуще гладит язык в ожидании, когда же оно будет сказано. Спасибо, что не бросил, успокоил, когда затянутое тучами небо озарялось яркими вспышками молний, а воздух сотрясали раскаты грома. Спасибо, что слушал всю болтовню, хоть, может, и с искривлёнными недовольством в жажде тишины губами. Спасибо, что беспокоился и заботился о ранах. Спасибо, что ни раз спасал жизнь, ставя под угрозу собственную безопасность. Спасибо, что ни разу не упрекнул, требуя чего-то взамен. — Ещё не спишь? — тихий шёпот, чтобы не побеспокоить, не разбудить. — Нет, — слабо качает головой, и из-за близости кажется, что Эрен ласково потёрся о плечо Ривая лбом — остывающая на холоде кожа вспыхивает красными пятнами на щеках. — Давай пересядем на полотенца, — предлагает Аккерман и, оглядываясь назад, задевает кончиком подбородка жёсткие от давнего мытья волосы. — Если просидим так целую ночь на бетоне, то, боюсь, последствий не избежать. — Угу, — покорно соглашается. После долго сидения в одной позе копчик отзывается на попытку встать простреливающей спину болью, и Эрен чуть снова не падает в объятия Ривая. Пробормотав что-то похожее на извинения, он неловко отстраняется, усердно отводя взгляд в сторону. На глаза попадается едва виднеющаяся в темноте тень оставшегося на коробке радио. — А Марко? Он мёртв? — спрашивает осторожно. — Не знаю. Скорее всего да, — честно признаёт Ривай, поправляя «подушки» из полотенец. — И повторяю: если хочешь найти виноватого, то он рядом с тобой. Это я не удержал его и не помог, поэтому попробуй освободить голову от лишних мыслей и немного поспать. Эрену ничего не остаётся, как кивнуть и молча принять из рук Ривая кофту, которую тот вытащил из второго рюкзака, где хранятся их съестные припасы. Устроившись по правую руку от мужчины, Йегер подтягивает колени ближе и утыкается в них лбом. Ветер продолжает скользить по крыше, собирая всю пыль в одну кучку под низкими бортами, и смешивается с размеренным шипением радио. Эрен слушает это, закрыв глаза, а рядом его тихо, почти неразличимо, обнимает тишина и ровное дыхание Ривая.

///

Ривай аккуратно трогает Эрена за плечо. Тот вздрагивает и, подняв голову, недоумённо оглядывается, пытаясь понять, где находится. Сонливость ещё держит его в плену, и он моргает, прежде чем замечает взгляд Ривая, смягчённый слабой тенью терпения. — Просыпайся, — тихо произносит Ривай. — Нам нужно быстро поесть и после придумать что-то для того, чтобы нас заметили. — По радио что-то говорили, пока я спал? — сонно хрипит Эрен, тупо смотря на плечо мужчины, с которого только что поднялся. — Нет, но лучше заранее подготовиться. Эрен медленно приходит в себя, и осознание, что заснул, опершись на плечо Ривая, настигает, словно высокая волна, накрывающая с головой. Аккерман уже встаёт, без лишних слов принимаясь доставать из рюкзака банки с консервированными фруктами, если судить по пёстрым наклейкам. Резво подскочив на ноги, отчего перед глазами поплыли тёмные пятна и верх ненадолго поменялся с низом местами, Эрен смущённо потирает щёку, на которой остались следы текстуры ткани чужого гольфа и её мятый узор. После быстрого завтрака они принимаются разбирать деревянные коробки. Сухое дерево отзывается глухим треском и тугим скрипом вытаскиваемых гвоздей — доски одна за другой ложатся в ровные стопки. Руки саднят от прикладываемых усилий, а кожа на пальцах, кажется, вот-вот начнёт отшелушиваться от трения по грубой поверхности с торчащими тонкими щепками: одно неосторожное движение — и та вопьётся до самой плоти. Последнюю из немногих вынесенных сюда за ненадобностью коробок Ривай продолжает разбирать самостоятельно, пока Эрен намечает по одной доске в линию костяк для спасительного знака. И по завершении «SOS» вырисовывается на бетоне крыши: громоздкий, чёткий, что невозможно не заметить с высоты. И хотя работа ещё не окончена, в ней есть некое ощущение спасения, которое греет душу, пусть совсем чуть-чуть. Плёнки идут следующими. Красные и оранжевые полотна натягиваются на края крыши и на верхушку технической подсобки, придавленные тяжёлыми бочками для сбора воды и оставленные свисать. Ветер подхватывает их яркие края, и те с шорохом развиваются, подобно флагам. Убедившись, что знак достаточно большой и ровный, а полиэтилену не угрожает быть унесённым за направлением ветра, Эрен тяжело опускается на землю в тени стены. Он вытирает лоб рукой, чувствуя, как жар тела смешивается с прохладой добирающихся из-за угла дуновений. Ривай садится рядом, молча протягивая бутылку воды. Эрен жадно отпивает, стараясь успокоить сбитое дыхание. И тут рядом раздаётся слабое, прерывистое шипение радио. Голос звучит неожиданно чётко, нарушая гнетущую тишину:

«Выжившие Стохеса, ровно через неделю в пять часов утра будет начата спасательная операция. Позаботьтесь о том, чтобы быть заметными для вертолётов. Заберитесь на крышу дома, повесьте что-то яркое на окна, разведите костёр. Повторяем: будьте заметными! Однако просим вас не забывать про осторожность. Выжившие Стохеса…»

Эрен резко поднимает голову. Глаза его встречаются с глазами Ривая. Они молчат, но в этом взгляде больше слов, чем могло бы быть в любой реплике. Всё, что нужно, уже сказано. Они проделали этот путь не зря. Теперь остаётся ждать.