На осколках человечности

Свисающие с краёв крыши в полиэтиленовые плёнки, натягиваясь, громко хлопают о бетонный фасад здания под порывами ветра. Серые облака, с каждой новой минутой всё сильнее растягивающиеся по небу, окрашивают всё вокруг в угнетающий монохром. Где-то вдали слышится гулкий скрип: может, дерево внизу качнулось, может, какой-то накренившийся из-за удара в результате автомобильной аварии фонарный столб, не выдержав, поддался собственной тяжести. — Тот твой план с походом на восьмой этаж и последующим воровством собственной же еды совсем не в твоём стиле, знаешь же? — голос Эрена ровный, но в нём всё же есть намёк на едва уловимый сарказм. Одинокий ключ от крыши замирает между пальцами Ривая, когда тот едва поворачивает голову. Его лицо на мгновение застывает, а потом, как будто спохватившись, он коротко кивает. — Да. Но а что оставалось? — он делает паузу, продолжив медленно крутить в руках ключик, а потом резко поднимает глаза. — Сам-то откуда знаешь про четвёртый… О, — нижняя губа попадает в недолгий плен острых кончиков зубов. — Я понял, прости. Можешь не отвечать. Эрен лишь пожимает плечами, откидывая голову назад — затылок встречается с шероховатой бетонной стеной. Руки скрещиваются на груди, а его взгляд смотрит куда-то вдаль, за горизонт, где замершие каменные джунгли сливаются с нависшими над ними бесцветными тучами. — Всё в порядке, — говорит он, будто пробуя каждое слово на вкус — непривычно. — Я на самом деле не знал. Просто догадывался, и нам в итоге повезло. Ривай, кажется, собирается что-то сказать, но Эрен сам продолжает: — А ты тоже догадывался о длине инкубационного периода? — Нет. Это передавали в первый день по новостям. Брови Эрена стремительно ползут вверх. — А откуда они вообще?.. — Знают? — Ривай выпрямляется, шумно втягивая воздух через нос. — Остаётся только гадать, но, скорее всего, они знают, с чего всё началось. Настолько хорошо знают, что успели всё изучить. — Думаешь, это как в фильмах? — спрашивает с совсем несесёлой усмешкой на губах, задумчиво постукивает пальцем по своему предплечью. — Вырвалось из какой-то лаборатории? — Кто их знает. Да и не важно это уже, — коротко пожимает плечами Ривай с натянутым, словно струна, готовая лопнуть, спокойствием. Пауза заполняет пространство. Лишь разноцветные плёнки во власти озорного ветра продолжают своё беспокойное трепыхание. — Пойду проверю знаки, — внезапно говорит Ривай, поднимаясь с пола. — А ты достань пока обед. Железный край одной из немногих оставшихся банок цепляется за зубья застёжки-молнии открытого внутреннего кармашка, из которого выглядывает помятый край фотографии, загнутый в месте, где гнетущий серый фон соседствует с деловым костюмом его отца. Эрен долго смотрит на фото, силясь понять, что испытывает, но, кажется, ничего? Он беспокоится за отца: всё же это его родитель; но нет того царапающего, рвущего тело острыми когтями чувства тревоги и вины, когда он вспоминает маму. Заслышав тихие близкие шаги, Эрен запихивает фото глубже в карман и достаёт следом за консервой одну из последних упаковок печенья. — Знал бы, закупал больше, — вздыхает, стоит Риваю сесть рядом. — Ну или хотя бы бил Жана по рукам, чтобы не трогал запасы. — Вы устроили из своей комнаты такой склад, чтобы… — …не выходить лишний раз в магазин, — заканчивает Эрен, активно кивнув. — Не осуждай ленивых и к тому же постоянно уставших студентов. — Да, незавидная комбинация, — фыркает Ривай. — Хотя если вспомнить, с каким мастерством ты взламывал замок, то это перестаёт казаться таким удручающим. Эрен задумывается на мгновение перед тем, как снова залезть в рюкзак и нащупать во внутреннем кармашке среди многих памятных фотографий ту самую, что пихнул на дно минутой ранее. Пальцы хватают хлипкий уголок семейного фото, что раньше стояло в рамке на письменном столе только из уважения и любви к маме. Отца бы Эрен, если быть честным хотя бы с самим собой, закрыл чем-нибудь, но останавливает строгий, с нотками печали взгляд Карлы, что представлялся в голове, стоило только появиться подобным мыслям. — Вот он, амбассадор моих умений из набора начинающего вора и сомнений в собственном предназначении, — нарочито бодрым тоном заявляет Эрен, тыкая пальцем в мужчину на фотографии, что и не не нужно совсем — Ривай помнит сказанные им в комнате слова: «Только вот отец из него дерьмовый». Гриша Йегер в своём привычном строгом, идеально выглаженном коричневом костюме и обыденным скучающим взглядом, каким он смотрит в объектив камеры сквозь линзы очков в прямоугольной оправе, каким он всегда смотрел на собственного сына, только если тот не делал что-то, что попадало под категорию неприемлемого в собственном понимании мужчины. А туда входило многое, слишком многое. Особенно для маленького ребёнка, который только познаёт мир, в который его принесли родители. — Он забирал мои вещи за любую провинность и запирал на ключ в своём кабинете. Собственно, кабинет тоже запирал. Если с игрушками, пока я был совсем ребёнком, это ещё работало, то когда немного подрос, то стал влазить в его кабинет. — И тебя ни разу не ловили за этим делом? — усмехается Ривай со скрытым интересом в уголках губ. — Неа, — беспечно пожимает плечами. — Отец был то на работе, то на деловых встречах с какими-то ну очень важными людьми, — Эрен закатывает глаза и недовольно цокает языком. — Поэтому не нужно было подгадывать время, когда его не будет дома. Ривай смотрит на него своими невероятными серыми глазами, и в них плескается, кажется, жалость? Эрен ёжится, немного втягивая голову в плечи, и спешит обратить внимание на будущий завтрак. — «Когда немного подрос» — это когда? — неожиданно интересуется без толики горечи. — Наверное, лет в десять или одиннадцать. Не помню точно, — задумывается Эрен под тихий смешок со стороны. — Планировал и раньше, когда отец впервые забрал сборник сказок, а так точкой невозврата, так сказать, стала игровая консоль. — Так фаза бунтарства началась в тебе достаточно рано, — весело фыркает Аккарман, загибая железную крышку открывашкой, дабы никто из них не поранился об её острые края. Губы Эрена расплываются в улыбке. Ошибся. Не жалость — сочувствие. — Можно сказать, её начали во мне насильно. Ривай в ответ только толкает его в плечо, подсовывая под нос прихваченную из комнаты вилку. — А ты? — Что «я»? — Никогда не пробовал нарушать правила? Ривай чуть склоняет голову, задумчиво хмыкает и, будто бы нехотя, начинает говорить: — У меня не было времени на детские выходки. Сначала школа, потом кадетское училище и Академия Национальной гвардии, а после и работа в том же направлении. — Ой, — скривившись, тянет Эрен. — Прям всё с армией связал. — И в армии, как сам понимаешь, нет места для бунтарства, — Ривай делает паузу, словно обдумывая, стоит ли продолжать. — Да и дома тайн не было. Обычная жизнь вне роскоши. — Школа, кадетка, академия, ещё и служба после всего этого, — восхищённо перечисляет. — Ну ничего себе набор собрал. Это ж сколько тебе лет-то? — А важно? — Не то чтобы. Просто интересно, насколько ты старше. — Мне двадцать шесть, — сдаётся Ривай, подхватывая пальцами упаковку печенья. — На пять лет всего, — Эрен кивает сам себе, прокручивая между пальцев вилку, как делал в школе с шариковой ручкой, только вот в отличие от неё, вилка всё время грозится с громким звоном упасть на грязный пол. — А отчитываешь иногда как старый дед. — Что-то имеешь против? — интересуется Ривай, поднимая взгляд к затянутому тучами небу. — Ну что ты, как я могу? — Тогда поможешь принести одну из плёнок, — Ривай кивает в сторону края крыши, где тяжёлая бочка не даёт улететь жёлтому полиэтилену. — И снять крышки с бочек. — Думаешь, дождь всё же пойдёт? — воткнув вилку в содержимое открытой консервной банки, Эрен тоже поднимает голову к небу. — Не знаю, но лучше перестраховаться. Не успевают они вернуться обратно к «нагретому» месту под стенкой технического помещения, как первые тяжёлые капли срываются с неба. Они с глухим стуком разбиваются о нагретый прямыми солнечным лучами пыльный бетон, оставляя на короткий миг тёмное пятнышко, а после бесследно испаряясь, отчего воздух тяжелеет, наполняясь пропитавшейся влагой пылью и грязью. Стоит Эрену с Риваем укрыться под плёнкой, затянув под неё рюкзаки с радио, как капли, сперва редкие и шепчущие, теперь падают всё чаще, объединяясь в уверенное бормотание, которое быстро перерастает в оглушительный барабанный бой по натянутой плёнке. Дождь набирает силу стремительно, будто разозлённый зверь, вырвавшийся из-за горизонта в желании смести всех кровожадных тварей, заполонивших улицы. Небо, ещё недавно только тронутое серыми мазками облаков, с каждой минутой всё больше погружается в мрачную тяжесть. Затянутые чернью тучи набухают, расползаются, давят, словно спускаются всё ниже. Ослепительный проблеск молнии на миг разрезает эту тьму, высвечивая контуры замерших зданий, выхватывая ломаные силуэты, вскрывая болючий гнойный нарыв. Воздух спускается, словно живой, пропитанный насыщенным запахом мокрых бетона с пылью, врывается в лёгкие свежестью, которая, вместо облегчения, давит изнутри, накрывая тяжёлой, почти осязаемой пеленой. Откуда-то издалека доносится низкое рычание грома. Эрен крупно вздрагивает всем телом, жмётся ближе к Риваю, касаясь плеча. Плёнка над их головами дрожит под натиском тяжёлых капель, будто готова вот-вот лопнуть. — Всё в порядке, — голос Ривая низкий и ровный, успокаивающий. Глубоко вдохнув, Эрен внимает его голосу, пропитывая им раздирающую на части дрожь внутри себя; хватается, как за ниточку, как за единственное, что удерживает рвущийся судорожный всхлип в груди. Он поднимает взгляд, короткий и осторожный, почти робкий. Но внезапно чувствует, что нужно говорить. Сейчас. Пока ещё есть силы. — Я… рад, что встретил тебя, — голос чуть хрипит, но звучит уверенно. — Не уверен, был бы вообще жив, если бы не ты. Ривай едва заметно кивает, его лицо остаётся спокойным. — Это у нас взаимно. Без твоей еды я бы не протянул долго. Эрен натянуто улыбается, отчего улыбка походит больше на болезненную гримасу. — Я не это имел в виду, — говорит тише, опуская затянутый густой тенью взгляд. Слова льются быстро, словно боится, что испугается не то очередной яркой вспышки, сопровождаемой раскатом грома, не то реакции Ривая, и не сможет закончить. — Мне нравится быть рядом с тобой… как с человеком. Ты помог мне пережить всё это. Если бы не ты: твои разговоры, твоя поддержка… я бы просто сломался. Ривай замирает, его лицо остаётся таким же непроницаемым, и только сведённые к переносице брови свидетельствуют о том, что сказанное Эреном не потонуло в шуме бьющихся о плёнку капель. — Я хочу тебе признаться кое в чём, — продолжает Йегер, не в силах унять дрожь в голосе. — Только, пожалуйста, не отворачивайся. Даже если тебе будет… противно. Ривай сглатывает и упорно молча смотрит перед собой, давая Эрену продолжить. — Твои глаза… — Эрен запинается, кидает быстрый взгляд вверх и, дойдя до дрогнувшего уголка тонких губ, поспешно отворачивается. — Они цвета грозового неба. Сейчас вот тоже дождь, гром и всё такое, но с тобой мне легче. Тепло. Приятно. И кажется… ты мне нравишься. Ривай моргает, лицо остаётся таким же спокойным, но тень недоумения мелькает в его глазах. — Эффект подвесного моста, — наконец говорит он. Эрен слегка морщится, не понимая. — Какой эффект? — Это когнитивная ошибка, — объясняет Ривай, — когда страх и стрессовая ситуация вызывают путаницу в чувствах. Ты путаешь адреналин с влюблённостью. — Я так не думаю, — тут же возражает Эрен, голос становится твёрже, чем раньше. — Это не какая-то игра разума. Это мои чувства, и я их понимаю. Да и какая разница? Мы даже не знаем, доживём ли до завтра. Если это вдруг взаимно, то почему бы не попробовать? Эрен щекой чувствует, как Ривай отводит плечи назад — выпрямляет спину, стараясь придать себе уверенности. — И с тобой, — горячо добавляет Эрен, опережая возможный отказ, и подаётся вперёд, — мне спокойнее. Ривай, с тобой я чувствую себя живым. Молчание заполняет пространство, но Эрен понятливо отступает, едва слышно вздыхая. — Я не хочу давить, — говорит он мягко. — Просто подумай. Если тебе нужно время, я… спрошу позже. Дождь отступает, оставляя после себя землю, напитанную влагой, и воздух, звенящий свежестью. Они ужинают в неловкой тишине, под дальний шорох мокрых листьев и разносящийся меж домов дикий рёв мертвецов, то и дело переглядываясь, но молчание между ними кажется слишком плотным, чтобы его нарушить. Плёнка, перевёрнутая кверху сухой стороной, становится их подстилкой под полотенца, когда они устраиваются спать. Воздух ночью кажется другим, нежным, почти лёгким после дневного ливня. Эрен лежит на спине, подложив под голову рюкзак. Там, где некогда клубились плотные, тяжёлые тучи, теперь простирается удивительно ясное небо. Без городских огней сияние звёзд кажется таким близким, ярким, почти живым — россыпь сверкающих точек, соединённых невидимыми нитями. — Красиво, — выдыхает восхищённо, чуть повернув голову к Риваю. Тот молчит, сидя неподалёку, задумчиво глядя в сторону, где горизонт сливается с ночным небом. — Хотел бы знать, зачем звёзды светятся, — Эрен растягивает губы в хитрой улыбке. Отвернув голову, Ривай хмыкает. Эрен тихо смеётся, смотря на его затылок. — Ну давай. Ты же знаешь продолжение. Слышится тяжёлый протяжный вздох. — Наверное, затем, чтобы рано или поздно каждый мог снова отыскать свою. Эрен одобрительно хмыкает и снова обращает взгляд на небо, где мерцают яркие точки — переливы граней драгоценных камней, неосторожной рукой обронённых на тёмную бескрайнюю гладь. — Видишь ту звезду? — протягивает руку, указывая в небо. — Это Альтаир. Его ещё называют жертвенником. Ривай не отвечает, но Эрен уверен, что он слушает. Всегда так делает. — Как-то раз на уроке астрономии в старшей школе нас водили на какой-то холм, чтобы мы посмотрели на звёзды не только на картинках в учебнике. Учительница рассказывала о том, что моряки верили, что яркий свет Альтаира предвещает шторм. Наверное, жертвенником его назвали потому, что для них он был предупреждением, что скоро придётся пожертвовать чем-то, чтобы выжить. А может, как всегда бывает, это как-то связано с древнегреческими легендами, — Эрен чуть морщится, вспоминая, как множество раз путался в легендах древнего государства, отчего после отец отчитывал сына за низкие баллы. — Она обычно ярко светит именно летом. Забавно, что именно летом я окончательно потерял понимание, чего хочу от жизни, как вернулся из армии. А у тебя что-то такое случилось? Ривай медленно переводит взгляд на Эрена. Темнота ночи окутывает лицо Аккермана, сглаживает исказившиеся болью черты — старая рана, что так и не затянулась. — Летом, чуть больше года назад, я похоронил свою мать, — говорит Ривай, голос его ровный, но каждое слово ощущается брошенным в тело острым камнем. — Она была единственным человеком, ради которого я держался всё то время, когда мы пытались выбраться из долгов, которые нам оставил тот человек. Язык не поворачивается назвать его отцом. Эрен не знает, что ответить. Вместо слов он протягивает руку и мягко касается колена Ривая, не пытаясь утешить, но показывая, что он здесь, рядом. — Я заметил, что она больна, только когда полностью прошёл обучение, даже устроившись на работу в другом городе, и вернулся домой, — хрип тягостный, мучительный. — Лейкемия второй стадии. Денег на лечение не было, да и с уже накопленными долгами новых даже ростовщики не спешили давать. Эрен замирает, слушая. Слова Ривая острыми лезвиями режут тишину, кромсают его собственное наскоро залатанное тело. Ладони Аккермана судорожно сжимаются в кулаки, а плечи чуть вздрагивают от ощущения невыносимой тяжести в груди. — Ты не виноват, — тихо, но твёрдо произносит Эрен, медленно, словно боясь спугнуть — Ривая или момент — непонятно, — поднимаясь с пола. — Уверен, она гордится тобой. Ты вырос замечательным человеком. Такого нельзя не полюбить. И это многое говорит о том, каким человеком она была. Ривай поворачивает голову, его взгляд тяжёлый, но в этой тяжести кроется нечто тёплое, что-то, что прячется за стеной боли. — Ты слишком много говоришь, — хрипло бросает он, но голос звучит чуть мягче, чем обычно. Эрен усмехается уголками губ и, словно в шутку, заваливается набок, сталкиваясь плечом с Риваем. — Может быть. И прежде чем Ривай успевает ответить, Эрен вдруг заводит длинный, увлечённый монолог о звёздах, выдавая за раз, кажется, абсолютно все свои знания об астрономии. Он говорит обо всём: о том, как звёзды рождаются, как погибают, об их расстоянии до Земли, перескакивает на древние мифы, путая имена и события, отчего Ривай тихо фыркает, но поправлять не спешит. Живой, энергичный, чуть взволнованный голос под боком забирает всё внимание, потоком смывая тяжесть мыслей. Эрен чувствует, как Ривай понемногу расслабляется, отпуская себя, и это будто бы даёт ему сигнал продолжать. Его голос становится ещё более оживлённым, а жесты чуть активнее. В один момент Эрен поворачивает голову, чтобы мельком взглянуть на Ривая, проверить, не слишком ли его утомил своей болтовнёй, и… замирает, поймав взгляд, который тот бросил в его сторону. Тени скользят по лицу Ривая, мягко обрисовывая резкие линии скул, прямой нос, чуть приоткрытые губы. Эрен задерживает взгляд, не в силах оторваться, переводя его с одного уголка на другой, пытаясь впитать в себя каждую деталь. Они так близко, что можно рассмотреть каждую едва заметную линию на его лице, тени, что рябят под светом далёких звёзд. Его взгляд задерживается на глазах Ривая, таких тёмных и глубоких в ночи, что кажутся необъятнее неба. И когда его взгляд опускается ниже, к губам, Эрен невольно задерживается. Он замечает, что они слегка приоткрыты, что находятся невыносимо близко, что он чувствует их тепло, настолько отчётливое, что невозможно не задуматься, каково это — ощутить его своими губами. — Ты что творишь? — внезапно спрашивает Ривай, чуть отстраняясь. Эрен улыбается, глядя прямо ему в глаза. — Смотрю на тебя. Ривай хмурится, его взгляд становится ещё более сосредоточенным, но он не двигается: ждёт, что будет дальше. — Послушай, — порывисто выдыхает, и горячий воздух мягко, почти незаметно гладит чужие губы, — ты можешь отстраниться. Я дам тебе пять секунд. Но если ты этого не сделаешь, я тебя поцелую. Его глаза горят вызовом, но за этой дерзостью кроется нечто большее: искренность, смешанная с тихой, трепетной нежностью, которую он уже не в силах сдерживать. Первая секунда растягивается в вечность, повисшей в тягучем, густом воздухе. На второй Ривай шевелится, его губы размыкаются, словно он хочет что-то сказать, но только бессильно выдыхает. На третьей его плечи расслабляются. На четвёртой секунде он сдаётся. Сам подаётся вперёд, ломая молчание, ломая границу, которую так долго выстраивал, ныряя в глубокий омут с головой. Их губы встречаются, и этот поцелуй — первый глоток воды после долгого, мучительного пути через пустынные пески. Он твёрдый и нерешительный одновременно, в нём чувствуется сдерживаемая буря, которая наконец вырывается наружу. Ривай целует так, будто разрывает цепи, будто делает шаг в пространство, где нет ни страха, ни сожалений, только этот момент, только они. Ривай закрывает глаза, позволяя себе полностью отдаться, раствориться в моменте, впервые за долгое время позволяя другому человеку прикоснуться — ворваться — к тому, что всегда так тщательно охранял. Эрен отвечает с тёплым, обжигающим жаром, вкладывая в поцелуй всё, что слова не способны выразить. Его пальцы осторожно скользят к лицу Ривая, касаются прохладной кожи, так нежно, словно всё может в одно мгновение покрыться трещинами, развалиться — и он проснётся сам в комнате, очнувшись от сладостного наваждения. Обветренная кожа губ не выдерживает — лопается под давлением, окрашивая их губы в алый, добавляя чуть сладковатого, похожего на металлический, вкуса, принося толику боли и напоминая, что всё взаправду. — Спасибо, — Эрен горячо выдыхает Риваю в самые губы, — что принял меня. Ривай ненадолго замирает, а после слабо фыркает. — Это не то, за что нужно благодарить. В его тоне скользит привычная сдержанность, но Эрен кожей чувствует скрытую в нём мягкость. — Я принял тебя, потому что иначе просто не мог, — добавляет он тише, невесомо целует уголок губ. — Ты ведь такой упрямый, что иначе бы не отстал. В холодной ночи под тёмным небом, укутанным плотной простынёй туманных облаков, на крыше многоэтажного дома горит маленькая точка тёплого света. Посреди безжизненных просторов города небольшой костёр, распалившийся меж двух сердец — целый мир на двоих, человеческое тепло и мягкие объятия. Искорки огня поднимаются ввысь под тихое потрескивание досок и кружатся в небе, на мгновение заменяя звёзды, пока не растворяются в темноте, погасая, дабы уступить место новым. Рассвет прокладывает свой путь через угольно-чёрное небо, окрашивая посеревший горизонт росчеркамии бледного золота. Холодный воздух наполняется гулким, мерным звуком — шум лопастей вертолёта разрывает тишину мёртвого города, становясь всё ближе, всё реальнее. Эрен и Ривай стоят на краю крыши, с замершими сердцами ожидания спасения. Единственного шанса выбраться отсюда. Свет медленно заливает их лица, смывая тени, оставляя только усталость и трепещущее от неизведанного будущего чувство надежды.