Нет цены великому

Честер нервничал. Не надо было быть вампиром, чтобы понимать это. Бывшая церковь, что бы её работники ни делали с интерьером, была темной и величественной. Старой. Нет, древней. В углах прятались густые тени, которые не могли до конца разогнать редкие лампы в железных светильниках. Светло-серые камни стен, резные капители мощных колонн и мягко обточенные временем полы вызывали у Девина какое-то смутное чувство, близкое к ностальгии. К дому. Охотнику же было неуютно. Свежий запах отдавал дразнящими пряными нотками мокрой земли, сердце в шорохе чужих постукивало быстрее обычного. Парень то и дело бросал по сторонам короткие взгляды и даже спрятал руки в карманах теплого кремового пальто, хотя до того, как они прошли через высокие кованые ворота, он боялся даже дотронуться до плотной ткани. Хотя конец сентября выдался весьма ветреным… Девин чуть усмехнулся: стоило затеять всё это хотя бы для того, чтобы увидеть ужас в глазах Фэйрклиффа, когда машина остановилась рядом с ателье. Девин честно не понимал, что не так. Они собрались на серьезное мероприятие, и конечно он хотел видеть своего спутника… м-м-м… одетым соответствующе моменту. К тому же, с Охотника всего лишь сняли мерки, подогнали заранее подготовленную одежду: белую рубашку и пальто, — и подобрали аксессуары. Что в этом страшного? Неужели это было хуже очередной пробежки по заброшенному зданию или посиделок на кладбище? Да, пришлось ненадолго раздеться, но портные были тактичными, молчаливыми и быстрыми, ткани — натуральными, а фасоны — классическими. Девин даже оставил Честеру его джинсы и потасканные черные кеды. Господи, самое рискованное из всего посещения ателье — оттенок кашемира, потому что Девин для разнообразия заказал что-то теплое и светлое! Не розовый же, в конце концов. Но у Охотника, когда тот перед зеркалом — и под взглядом Девина — заплетал косу, пряча пирсинги в хрящах под волосами, подрагивали пальцы. Даже сейчас, когда они по неширокой, чуть скользкой каменной лестнице поднимались на балкон, сердце парня колотилось. Хотя они давно отделились от ручейка посетителей, и так неполноводного — и сделали это абсолютно непримечательно для других, в этом Девин удостоверился, — и шли наверх в одиночестве. Торнтон чуть наклонил голову. — Если хочешь, я могу частично снять твоё напряжение… — Честер бросил на него взгляд — слегка недоверчивый, — и Девин не сдержал усмешки. — Не так, как ты подумал, маленький испорченный Охотник. Просто приглушу эмоции. Ненадолго. Это безопасно. У Честера хватило совести покраснеть. Тем не менее, он отрицательно мотнул головой. Охотничья угловатая серьга в ухе качнулась туда-сюда. Девин улыбнулся чуть шире — упрямый. Очаровательно. Балкон был темным — светильников здесь, кажется, и вовсе не было, а света из главного нефа хватало только на первые ряды тяжелых деревянных скамей. У стен же разливался полумрак. Внизу приглушенно гудели люди, раздавались шаги, разговоры, восклицания и редкий, но звучный скрип деревянных ножек по каменному полу. Широкие выглаженные колонны, расставленные близко друг к другу, загораживали свет и вид ещё сильнее. Неудивительно, что весь второй этаж пустовал. Девин привычно осмотрелся, подключая все чувства: нет, абсолютно никого. Живая кровь на расстоянии руки, копошащиеся люди впереди внизу, пара птиц где-то далеко наверху — неужели свили гнездо на церковной крыше? — и всё. Даже ни единой крысы. Что за век. — Устраивайся, — Девин широким жестом указал на ряды темных деревянных скамей. — Где угодно. Здесь нет нумерации мест. Честер кивнул и очень осторожно начал снимать с шеи мягкий шарф в крупную сине-черную клетку. Его тщательность тоже была очаровательной. Девин проверил, что дверь заперта — он постарался сделать это тихо, не афишируя, что простенькие замки мог открывать и закрывать без ключей, — и обернулся к спутнику. Тот стоял, держа шарф и сложенное пальто в руках, и осматривался чуть… Потерянно? А Охотнику всё-таки шло: приталенная белая рубашка, выгодно очерчивающая тренированное тело, небрежно расстегнутая пуговица на воротнике, сдержанная тугая коса, перекинутая через плечо. Разом выглядел старше. Серьезней. Несмотря на проколотые уши и броскую серьгу в правом. — Можешь просто положить вещи на сидение, — негромко посоветовал Девин. Акустика в церкви была хорошей, правильной, и оттого казалось, что даже шепот разносится на весь неф, но это было только ощущением. Честер нахмурился, глянул на вещи в руках, с сомнением — на лакированные скамейки с резным верхом спинок, жесткие и неудобные на вид. И всё же медленно прошел вглубь балкона. Остановился у крайнего ряда, почти в самом углу, закрытого от тусклого света нефа широкой колонной и оттого совсем темного. Неуверенно замер. Девин, неспешно следовавший за ним, не удержался. — Это просто одежда, Охотник. Расслабься. Она твоя, — улыбнулся он. Из сумрака на него мрачно глянули, блеснув белками, и Девин с трудом удержал смех. «Я знаю, что эта «просто одежда» дороже всего твоего гардероба». Стоило того, абсолютно точно стоило. С различимым вздохом Охотник продвинулся к середине скамейки и уложил пальто на деревянное сидение. Поправил, чтобы ничего не свешивалось с краев, и легший сверху шарф тоже. Присел рядом на самый краешек скамьи — и даром что руки на коленях не сложил. Девин тоже снял темно-серое пальто — оно будет только мешать — и боком протиснулся мимо парня, чтобы сесть на жесткое гладкое дерево рядом. В отличие от Охотника, он бывал здесь не первый раз, поэтому, подчиняясь манящему жесту, из незаметной стойки в углу вылетела пара плоских выцветше-красных подушечек. Одну Девин молча предложил Охотнику, и тот, вздохнув, принял. Шум внизу стихал. Звонкий, уверенный цокот каблуков по каменному полу разнесся на всю залу, обрывая шепотки получше требовательного стука по деревянной кафедре. Девин откинулся на жесткую ровную спинку, сложил руки в замок, прикрыл глаза — воспоминания уже поблекли, практически бесцветные, но слабые, знакомые миги он ещё улавливал. Охотник рядом замер, источая легкий запах озона, почему-то — сладковатого свежего жасмина и первых тяжелых капель, сорвавшихся с темного неба. Женский голос поприветствовал гостей, объявил программу… Девин не вслушивался в то, что женщина говорила, ему было достаточно разносящегося по нефам тона. Небольшая пауза. Первые ноты. Органную музыку было сложно оформить в конкретное ощущение, слишком масштабной она была. Всё в одном, оркестр под управлением одного человека, почти идеально слаженный, и всё же не оркестр — не хватало легкости, гибкости, полутонов. Зато с избытком было духовности и возвышенности, вне зависимости от того, спокойная лиричная симфония это была, часть марша с вариациями или Cortège et Litanie. Девин чуть улыбнулся. Музыка успокаивала, наполняя всё помещение бывшей церкви плотным покровом — почти так же, как свежий запах понемногу забивал собой пыль, ладан и старое дерево. Охотник под боком сидел практически неподвижно, едва касаясь спиной дерева. Его напряжение прорывалось, делая свежий дождевой запах ещё более насыщенным, того и гляди — протянешь руку неудачно, и молния щелкнет по пальцам, лишая чувствительности всю руку. Странно, что парень всё ещё сидел как на иголках. Девин скорее ожидал, что спутник быстро заскучает без смартфона, который по приказу Торнтона остался в машине, но Честер замер как на экзамене. Или как во время исполнения контракта. Девин наклонился к нему, произнес негромко: — Расслабься, маленький Охотник, — Честер перевел на него темный нечитаемый взгляд. — Это просто небольшой выход в свет. Последний внушительный аккорд затих, и помещение наполнили короткие искренние аплодисменты и тихие разговоры. Свежий запах едва заметно изменился, и Девин едва удержался от того, чтобы глубоко втянуть воздух, прерывая собственную речь. Не сейчас. Не так заметно. Сосредоточься, Дьявол тебя дери. — От тебя ничего не требуется, кроме присутствия, — продолжил он ровно. Аплодисменты стихли, и быстрый ритм живого сердца в воцарившейся тишине вводил в состояние, близкое к гипнотическому: горячая кровь пульсировала совсем рядом. Новые нежные ноты наполнили помещение, нефы, балкон, заставили, кажется, сам камень едва слышно загудеть… Честер придвинулся ближе к нему, практически вплотную, пользуясь тем, что подушки скользили по гладкому дереву сидений. Из-за сумрака чернота зрачка растеклась почти на всю радужку. Свежий мокрый запах ласкал обернувшим кожу нежным кремовым шелком. — Так я и поверил, — шевельнулись тонкие губы, искривляясь в бледной ухмылке. — Купил мне дорогой одежды, обернул, как куклу, привел, — светлая кисть дернулась, очерчивая темный балкон, — сюда. Просто чтобы послушать церковную музыку? Правда? Играли, к слову, совершенно светские энигма-вариации. Кажется, девятую. И то, что Девин предпочитал темные тихие места, подальше от людей, было совпадением. Непрошеная улыбка так и лезла на лицо — это всё же была невероятно тупая идея, Девин и сам не знал, почему решил, что молодой Охотник и старая классика хорошо сочтутся. Заскучал по компании, наверное. По призрачному свежему аромату, туманящему голову крепче мака. Девин склонился ещё, нависая над парнем — и секундный трепет живого был слаще разливавшихся в воздухе мажорных нот. — Если хотел, чтобы тебя трахнули, мог просто попросить, — прошептал Девин с ухмылкой, и Честер с едва слышным горловым клекотанием дернулся ему навстречу. Столкновение больше походило на удар в бою, чем на поцелуй — Девин бы не удивился, сломай Охотник ему нос или повреди губу, но обошлось только краткой болью. Поцелуй вышел настойчивый, жадный — Честер оперся ему на бедро и вцепился в ворот его рубашки, пытаясь не то притянуть, не то с корнем вырвать пуговицы. От его пылкости, от горячей раздраженности и зашкалившего сердца Девин и сам почти почувствовал себя живым… Живым — и таким же кипящим. Секунда — и от боли в стиснутой кисти Честер тихо ахнул ему в губы и рефлекторно отпустил его ворот, ещё одна — Девин обхватил его за пояс и дернул на себя, рывком затаскивая на колени. Приглушенный звук удара о твердое дерево, злобно, почти до крови укушенная в ответ горящая губа, подавленное ругательство, непродолжительная, неравная борьба — и руки Охотника оказались сведенными за спиной и крепко сжатыми. Воздух вокруг заливали оркестровые переливы органа, умиротворяющее крещендо набирало силу — но черта с два музыка работала на необразованных молодых людей. Стреноженный в объятии, парень выгнулся на его коленях, вскинув подбородок и отведя голову в сторону, насколько можно — с напряженными жилами на бледной шее, тяжело втягивающий воздух, словно после долгого забега, покрасневший и злой до чертиков. Отказывающийся сдаваться. Желание от одного вида стрельнуло настолько остро, настолько дико, что не поддаться было невозможно — и Девин неуловимо быстрым движением лизнул словно специально подставленное под его клыки горло. Конечно, он не собирался никого кусать, но спешаший пульс живой крови так близко всё равно дразнил до зуда в деснах. Честер взбрыкнул, Девин прижал его ближе, чтобы не ударился и не сбежал — и они притерлись пах к паху, горячее к горячему, ощутимо, томливо-приятно, и взгляд у Охотника заметно поплыл. И не у него одного в голове перемкнуло, стоило признать. Джинса легко скользила по гладкому сидению, и Честер поерзал на его коленях ещё, сначала осторожно, но всё настойчивей доставляя удовольствие обоим — приятное, давящее трение пускало мурашки по пояснице. И, наконец-то, дал поцеловать себя — хорошо, глубоко, податливо раскрывая губы и позволяя изучать его мокрый рот, гладкие зубы и горячий, гибкий язык. Когда полная сокрушительной надежды энигма-вариация сменилась чем-то игривым, легким, с постоянными переливами, Девин даже не заметил. Долгие возбужденные поцелуи заняли всё внимание. И он хотел больше. И Честер, так увлеченно посасывавший его язык и рвавшийся из его хватки теперь, чтобы оказаться ближе, притереться сильнее, тоже этого хотел. Нехотя оторвавшись, Девин окинул взглядом любовника — кровь под бледной кожей шумела диким морем — и шепнул: — Раздевайся. И отпустил. Честер смотрел на него несколько мгновений, ярко покрасневший, облизываясь, кажется, совершенно неосознанно, а потом беззвучно выругался и соскользнул с колен, разворачиваясь боком в узком проходе. Он действовал быстро: нагнулся, расстегнул один ботинок, дернул болт на поясе, вжикнул ширинкой. Пока он, опершись на скамейку, стягивал штанину вместе с бельем, обнажая светлую кожу, Девин нашел во внутреннем кармане пальто оставленный на крайний случай кондом. Расстегнул ремень, брюки… Дыхание спирало в горле, ждать было невозможно, он поймал любовника за пояс и потянул к себе прямо так. Честер с коротким глухим мычанием подчинился. Держась за ребристый верх соседней скамьи, перекинул голую ногу поверх колен Девина, забрался с ногами на скамью, задев подошвой ботинка спинку, оседлал его — и нагнулся вперед, подчиняясь ладони между лопаток. Бледная подтянутая задница замерла прямо над пахом. Девин прихватил дурацкую подушечку, шлепнул по напряженному бедру, просунул её под со второго раза приподнявшееся голое колено, сжал крепкие мышцы чуть выше — Честер прогнулся наверняка до стона, но в разыгравшейся музыке было едва слышно. Девин пробрался ладонью под полу рубашки и чуть надавил на поясницу. Мысль хоть немного подготовить Охотника мелькнула и пропала: кондом был один, Честер на обсуждении говорил, что не против грубости. А это была вполне она, и Девин прижмурился от одной мысли, какой Охотник будет тугой. С трудом он удержал себя от пары быстрых движений по высвобожденному из боксеров члену. Прохладу он едва чувствовал, и не только из-за своего проклятья. Девин вскрыл плотную упаковку, жмурясь, раскатал скрутку — и чудом не разлил на штанину жидкую смазку, оставшуюся в фольге. Бледные ягодицы чуть поджались, темная голова опустилась: Честеру явно становилось не по себе, догоняло осознание того, чем и где они заняты, — и Девин дернул его ближе за бедро. Выдавил остатки лубриканта на сомкнутые мышцы и, не теряя времени, уперся меж горячих ягодиц. Прихватил себя у основания. Потерся, заставляя поежиться обоих. Потянул Охотника на себя. Без растяжки шло туго, вход поддался не сразу, но поддался, разошелся, и Девин прижмурился от плеснувшего по животу удовольствия. Тело стиснуло его, Честер прогнулся напряженно, застыв, музыка возносилась всё выше, и было… почти жарко… Медленно ерзая, Охотник сам опустился чуть ниже. Он весь взмок и подрагивал — капли испарины уже вымочили рубашку на спине прозрачными кляксами — и то и дело зажимался, стискивал его совсем плотно, и Девин едва сдерживался, чтобы не вонзить когти в напряженное бедро. Он подтолкнул любовника вверх, не собираясь загонять внутрь и половины длины, и тот с едва различимым всхлипом подснялся с члена — чтобы опуститься обратно под собственным весом. Они задвигались, пока медленно, больше ерзая, недоснятая одежда мешалась, колени Охотника скользили по гладкому дереву, Девину приходилось прикладывать силу, чтобы удерживать того на месте… Скамьи не скрипели только чудом. Понемногу тело Охотника привыкло к вторжению: он перестал сжиматься так, что у Девина дыхание перехватывало, поймал ритм, помогал приподнимать его и сам опускался резче — и, кажется, даже закусил пальцы, чтобы не стонать. В горячке Девин едва не упустил это — ещё одна живая кровь, приближающаяся снизу, шаги за дверью. За ручку подергали, и только это привело его в чувства. В замке заскрежетал ключ, Девин дернул Охотника вниз, к себе, до резкого мычания, обхватил под грудью и зажал ему рот, сквозь собственное захлестывающее удовольствие сосредоточился: мужчина, немолодой, грузный… какой-то смотритель? И что ему не сиделось? Честер чуть взбрыкнул, хватаясь за его предплечье — сжимался он резко, испуганно, туго, мешая думать, — и Девин крепче сжал ладонь на чужом лице, едва сдерживая рык. Стоило двери приоткрыться, он собрал все силы и дотянулся до чужого разума с сухим приказом. Дверь замерла, не открывшись и наполовину, а потом закрылась обратно. Смертный забыл, зачем поднялся на балкон, и теперь был уверен, что что-то на первом этаже требовало его срочного внимания. О, этот век людей с плохой, ах, концентрацией… Охотник на его бедрах тяжело дышал — Девин чувствовал быстрые выдохи на ладони, — но всё же, с закрывшейся дверью, чуть расслабился, опираясь на него сильнее. Девин охрипше хмыкнул. — Никто, кроме меня, не должен видеть тебя таким, — прошептал он, сдвигая ладонь с пояса на голое бедро — и прижмурился, когда парень снова сжался вокруг него, опуская вперед голову.