Север

Его окутывает необъяснимый жар, руки, поднятые к небу, становятся все тяжелее, а глаза, что все еще множат невиданный янтарный свет, закатываются. Он чувствует, как сходит с ума, как с огромной высоты падает прямо на земляную корку, и тело окончательно перестает слушаться, отпуская душу куда подальше. Цукишима может только наблюдать со стороны, как собственное тело с нечеловеческими криками покрывается линия за линией золотыми узорами, что светятся так же, как и глаза. Все они рисуют, не иначе, фамильные вышивки его семьи, за ними — орнаменты предыдущей династии, а затем еще и еще, будто выжигая на его теле всю историю Юга до самих основателей. Первые люди, обуздавшие бесконечные пески, первые боги, сошедшие на землю и даровавшие своим потомкам сладкие сочные плоды. Вот кто является причиной его бессилия, чьими руками создан народ, который он взял себе на душу, и каждый их них, как Старые Боги, рисуется особенным, встает позади него слепым духом и поднимает все так же руки к небу. Они держат на своих ладонях целую Луну, пока его тело ломается, срастается, крошится заново и уменьшается с каждой секундой все больше, пока наконец не находит ту форму, в которой от человеческого не остается и части. Старые Боги встают духами напротив, прижимая ладони к сердцам и шепчут на северном едва различимые молитвы. За него? За них всех? За тех, кто стоит позади него и держит небеса Юга? Небо освещает на миг вспышка, словно солнце пробежалось по звездному небу и хвостом зацепило горизонт, тут же прячась. Боль прекращается, глаза наконец закрываются в расслаблении, а духи исчезают совсем, оставляя на месте себя только сплетенные вокруг его тела корни. — Душа моя, — испуганный шепот Тецуро жжет спину и Кей тут же поворачивает голову назад, не сдвигаясь с места, всматриваясь в лицо мужа, а затем и во всех людей, что стоят за ним огромной толпой, большими желтыми глазами. — Ты… Не дает закончить шелест крыльев, и Цукишима устремляется вперед, разводит руки в полете и не спускает взгляда с земли, осматривает и пробегающих между песков мышей и ящериц, и чужих воинов, что, видимо, направленные тем юнцом возвращаются ни с чем на свои земли, и кровь, что ощущается пятном на ровной поверхности бумаги, кляксой, которую стоит вымарать, но уже позже, когда придет время расплаты с теми, кто посмел устроить резню в его стране. Он лишь угрожающе кричит каждому человеку вслед. Его цель не мелкие поселения, не города, даже не столица, крылья несут его стремительно прямиком к границе, что видится лишь к рассвету. Столкновение Юга и Востока обозначено лишь узким строем деревьев с невыразительной аркой, а южане, что служат на границе, давно пали под неравной силой, следующей по приказу чужеземного царя. Их немного, но их тела разбросаны по округе, толкаются ногами возвращающихся воинов Востока еще дальше, прочь с дороги сотен, если не тысяч, людей, и Цукишима приземляется ровно на арку, тут же голыми стопами касаясь старого дерева. Насколько же они, южане, были беспечны, раз от другой страны их отделяло лишь это? Воины тут же испуганно наставляют несчастные мечи и луки, группируются, как будто надеются вернуться и снова ринуться в завоевания, но его это лишь смешит. Слишком много берут на себя те, чья жизнь может закончиться в момент по его желанию. Земля дрожит в третий раз по взмаху его руки, сея панику в восточных чужаках еще больше, но они лишь мешают планам Кея. Руки его раскрыты в попытке обнять свой несчастный, едва устоявшийся мир, и от каждого пальца по траве идут трещины, выпускающие наружу песок, несвойственный для здешних мест. Тот, как золотая глина, наслаивается, растет ввысь, как совсем молодое деревце, впервые встретившего листвой солнечный свет, и крепнет, монолитом расходится по обе стороны от ворот и сияет в лучах восходящего солнца. Золотой песок — то, что оставалось только на страницах детских сказок Юга, хранилось внутри лишь для того, чтобы нашелся тот, кто сможет им овладеть, и Боги благословили его на эту силу. — Каждый воин, кто с этих пор взойдет на земли Юга, здесь и погибнет, — все так же холодно и грубо чеканит Цукишима, свысока рассматривая лица тех, кто сбегает к себе домой. — Если вашему Царю дорога его земля, я очертил ее границы. Возвращайтесь в свои дома и не смейте впредь нарушать мой покой. Голос заканчивается, последнее, что слышит граница, — уверенный крик, улетающий обратно, против пути солнца, по нарастающей жаре и сквозь песчаные ветра, оставляя после себя только белые, как снег, перья. Он не ждет, что праздник удастся сыграть, что люди остались и ждут его возвращения, только тешит надежду, что Тецуро остался там. Его нужно поближе, ему нужно довериться, пускай и последние его слова были пропитаны страхом, и только он может быть посвященным в то, что сотворили с ним Боги. Не Старые. Не Новый. Все, что строили их большую землю, на которой живут одинаковые люди, достойные быть защищенными и любимыми. Но удивление накрывает, стоит только заметить оставшиеся на своих местах шатры и палатки. Он видит ходящих южан и северян, видит детей, что бегают вокруг вчерашнего кострища, чувствует лай Арны с земли и в глубине души, там, под толстым слоем перьев он отдается облегчением. Все осталось на своих местах, даже сплетенные корни, что стремительно растут и выпускают вверх все больше и больше ствол, совмещающий кору и северных сосен, и южных фруктовых деревьев. Видеть это с высоты непривычно, и когти с громким криком наконец касаются земли. — Король вернулся! — расходится по всему поселению, первым подходит ближе Савамура, и лишь с усмешкой всматривается ниже, прямо в его глаза, как будто знал об этом с самого начала, следом — Королева, чьих седых волос, кажется, стало за последние сутки больше, вместе с ней и Арна, что так же оглушительно лает, за ними множатся остальные, встают, плотно, как будто желают увидеть чудо, сравнимое с представлениями фокусников на площади столицы. Ждут, что он станет снова человеком. Он не знает, как это делали другие, племенные обряды все еще остались не изучены на Севере, лишь только может предположить, и Кей изо всех сил старается представить себя снова таким, каким его любят, каким его уважают, какого подпускают ближе не из страха, кого благодарят… И под хоровод мыслей и образов тело с новой болью растет снова, вытягивается, как тесто, рушится и собирается заново сбрасывая с себя все лишнее: и перья, и большие горящие глаза, и острые когти, созданные для охоты. Проходит вечность в его сознании, прежде чем плечи, настоящие, человеческие, ласкает легкая ткань, а пальцы стоп могут почувствовать, какой теплой становится трава от полуденного жара. — Ваше тело… — Больше никаких нападений и войн, — уже своим голосом уверенно обещает Цукишима, глядя в глаза выходящему из-за огромной толпы мужу, но все же концентрируется на простых жителях. — Теперь границы не сможет пробить ни один меч, будьте уверены в этом. Я останусь на защите своих родных земель, и ни одна мышь не проскользнет мимо моего глаза. — Вы не северянин, но филин? Разве это не- — Готовьтесь к празднику, мы собрались здесь ради этого. Наш король вернулся, а значит пора исполнить это и поскорее! — детский вопрос прерывает голос Тецуро, не сулящий ничего хорошего, и людей мигом разметает по разные стороны их поляны, остаются рядом только муж и Арна, все ждущая, когда в ее шерсть впутают тонкие пальцы. Кей впервые то ли стыдливо, то ли устало опускает взгляд на собственную грудь и замечает, как на самом деле сияет: золото уже впиталось под кожу, колесо, очерченное прямо у сердца, в переливах солнца как будто и правда катится, а на руках летописи истории Юга оказывается смешаны с морозными узорами с окон северного замка. — Что ты сделал? — Я не знаю, оно- — Ты обращенный в тех, кого не видели последние сто лет. Южанин, принятый Старыми Богами… Душа моя, скажи, что это благодать, а не проклятие! Он не уверен. Банально не знает, почему теперь не может быть простым человеком, как быть с силой, что дарована ему свыше, но куда-то в небеса тут же клянется, что справится с миром и без всяких сил. Пускай его тело, его кожа, его муж и народы запомнят его как того, кто своими руками завоевывал место, а не полагался лишь на Богов и их власть над миром людей. — Я так… Ты… — мужа перебивают всхлипы, чужие руки огромными тисками сковывают талию и жмутся губами куда-то в основание шеи, в то самое место, где должны остаться образы из легенды о Северной любви. Он видит ее? — Если на это воля Старых Богов… Пускай она осчастливит тебя и сохранит. Не нужно боли, не нужно- — Тецу. Его белые перья с черной шерстью, его солнце с луной Куроо, их общее золото, растянутое и в его узорах, и в чужих глазах — они созданы, чтобы сойтись и перенять друг у друга недостающее, срастись и породниться, взращивая новое, неокрепшее, но определенно хорошее. Пальцы, усыпанные золотыми знаками, путаются в чужих волосах, и Кей чует, как смола заставляет метку на плече пульсировать. — Это награда от Них за то, что уже было сделано. Осталось еще немного.