Север

Подойти к нему резко — вопиющая дерзость, непозволительная для короля и, что важнее, любящего мужа. Дождаться утра — невозможная выдержка, ведь все живое внутри тянется к чужому телу и сходит с ума от одной лишь мысли о том, что касание так близко. Сознание, разрывающееся между двух огней, тормозит, но все же отдает приказ для медленных шагов в сторону, кровати, только таких, чтобы ни единого звука не издалось в пути. Кей ловит себя на мысли, что будить Куроо не решится, тот выглядит слишком умиротворенным и волшебным, когда спит. Когда удается добраться до покрывала, он медленно отгибает край и совсем тихо садится на край, не решаясь даже лечь рядом, чтобы снова почувствовать, каково это, — спать рядом с тем, кого послала сама судьба, кого забрали бездушно, но магия смогла вернуть обратно, кого никогда больше не удастся отпустить и подвергнуть опасности… От нахлынувших чувств по щеке бежит противная слеза, впитывающая в себе все то громкое и обиженное, что никогда не удастся высказать. У него нет права винить, кричать и драть ногтями от ярости, не он оказался заложником другого мира и беспощадно лишен жизни, но в голове настойчиво вертится «Почему ты здесь и так спокойно спишь?» И все же, лечь рядом приходится, укрыться по привычке повыше покрывалом, но одну ладонь оставить снаружи, чтобы протянуть ее навстречу к чужой. Кожа Тецуро все такая же исскушенная здешним теплом, грубая и крепкая, но сейчас ощущающаяся такой же, как ладонь младенца, что только появился на свет. Сумасшествие ли это или знак, думать совсем нет сил, Цукишима тонет в простых касаниях, гладит бездумно большим пальцем костяшки. Не верит. Неужели и правда за подвиги над собой присуживают такую большую награду? — Ты пришел? — хрипят сверху, и Кей несдержанно поднимает глаза, тут же встречаясь взглядом с мужем, таким же пораженным и отчего-то усталым. — Ты- Говорить не нужно, слова в их встрече точно лишние, Цукишима просто сокращает расстояние до минимума, сжимая жадно в объятиях. Покрывало между ними безбожно смялось и не дает приблизиться максимально, но ладони сжимают почти до хруста чужие плечи. — Ты здесь. От такого родного смолистого аромата у шеи все стены рушатся, а мечи разламываются надвое, защита терпит окончательный крах, и слезы бесконтрольно вырываются наружу. Кей чувствует, как дрожат губы, как всхлипывает по-детски, как все ближе ко рту поднимается истерика, а пальцы цепляются ногтями за мужа, но не чувствует нужды больше скрывать это. Как учили Старые Боги, как учил Север, как учил сам Тецуро, когда все только начиналось. И он рыдает так, как никогда не позволял себе быть откровенным, целой щекой трется о темные волосы на висках, царапает, словно загнанная кошка, которой вот-вот предстоит отправиться на тот свет, дрожит от всхлипов и снова рыдает. Все просто сжимается до крохотного комочка оставшихся в живых чувств, что раз за разом выплескивают все успевшее скопиться внутри, и не разобрать, злость ли это, обида или радость. Становится легче, когда и собственных плеч касаются слезы, дает понять, что не он один скучал, ждал и сходит с ума от встречи. Правда Тецуро не делает это так оглушительно громко, лишь тихо бросает их одна за одной. Может весь секрет в том, что у него плачут оба глаза? Как только спадает напряжение и на место истерике приходит оглушающая пустота и снаружи, и внутри, к лицу возвращается шипучая боль, подпитываемая на швах остатками слез, а сердце сковывает страх. Шрам, вырезавший глаз, сделал его совершенно уродливым и жалким слепым, которого снова полюбить сможет только такой же чудак. — Я помчался сюда, как только смог ходить, — хрипит опустошенно Куроо, а Кей готов снова разрыдаться от того, как это звучит самоотверженно и наравне с этим глупо. — Знал, что нужен тебе здесь. Они оба знают, что это правда, поэтому и выпутаться из объятий не выйдет точно до утра. Нужно надышаться, накасаться и, в конце концов, снова принять, что снова родилось уверенное «мы» — Дурак, — но прошипеть подобное Цукишима просто обязан, наконец впутываясь в волосы на чужом затылке — все такие же мягкие, немного пушистые и, без преувеличений, манящие. — Как ты вообще смог вернуться с того света? — Мама сказала, что Некомата отдал мне свою жизнь. — Так просто? — Он верил, что мы должны быть вместе здесь, умереть успеем, когда вырастет новое поколение северян. Олень, должно быть, и правда жил лишь теми, кому отдавал знания и заботу, но наравне с благодарностью ему душу колет сожаление. Его жизнь была долгой, но закончилась не в покое в окружении выращенными им детей-сирот, а в жертве Куроо, едва выросшему для серьезного правления королю, глупому в своем доверии Югу и слабому в любви. Разве это честно? — Но как будет жить его племя? Что будет с продолжением Старых Богов? Он был последним… Все оборвалось на нас? — собственный голос звучит слабо, расстроено, ничуть не лучше лиры, что играет в руках бродячих музыкантов на главной площади. — С ними будет Укай. Говорят, он приехал на Север вместе со мной и решил остаться, по крайней мере, до тех пор, пока мы не вернемся. Кажется, они спутали планы всех, кого только можно было, а все из-за простой глупости Цукишимы Кея. Корону такому глупцу точно надевать не стоит- — Я скучал по тебе, — выдыхает Тецуро и тут же норовит оторваться, цепляется руками за щеки и… — Что такое? — Не смотри на меня, — шепот обжигает плечо, Кей чувствует, как все больше зреет внутри неуверенность и страх, потому не решается даже повернуть голову и сильнее жмется в ключицы. — Я теперь не такой, каким ты привык меня видеть. — Думаешь, хоть что-то сможет расстроить в тебе? Ладони Куроо настойчивы, поглаживают мягко-мягко по щекам и легко впутываются в отросшие волосы на затылке. Нежат намеренно, чтобы все же суметь отвести от плеча на соседнюю подушку и позволить всмотреться во все то, что случилось в его отсутствие. Кею становится до красных щек стыдно за себя. — Ты… Когда тебя так? — Отец. Сегодня была дуэль. Я победил, но теперь вижу только наполовину. — Думаешь, что это страшно для меня? Честно, не просто думает, а уверен, даже не таит надежды на принятие, потому что то, что осталось, на щеке, выглядит просто ужасно: едва покрывшаяся корочкой рана, темные нитки, что никак не смотрятся на его светлой коже, и шов, что идет прямо по веку… Одного взгляда на себя в зеркале в полутьме лазарета хватило, чтобы понять, почему народ и мать в полдень замолчали после удара. Из мыслей и страхов вырывает поцелуй, упавший совсем рядом с началом шва на щеке, такой же нежный, как и в день свадьбы, полный тепла и все такой же влюбленности, и это сбивает с толку. — Я ужасен. — Ты сам говорил, что шрамы не делают нас такими, к тому же… — рука Куроо отводит в сторону полностью покрывало, и взгляду предстает обмотанное бинтами тело. Ни разу не хрупкое, не ужасное, скорее вызывающее беспокойство о том, как любимый человек сможет прийти обратно в форму, и губы тут же жжет ответным желанием коснуться. Дать понять, что он рядом. — Нам понадобится время, чтобы прийти в себя, но… Мы все еще будем вместе, веришь? Как в клятве. Метку на плече впервые обдает теплом, и Цукишима впервые улыбается. Пусть криво, пусть скрывая боль, что впилась в щеку и наверняка не отпустит еще долгое время, но делает то, что может себе позволить только наедине с Куроо, ведь знает, что сделают то же самое в ответ. — Верю. Я боролся за то, чтобы ты гордился мной, чтобы твоя смерть не была напрасной. — И ты сделал это. Тот лекарь рассказывал мне о том, как ты учился биться на мечах в одиночку, — усмешка Тецуро щекочет где-то внутри, и от этого становится еще спокойнее. — Так как мне теперь называть тебя, если ты король и Севера, и Юга? Ответ не изменится никогда, даже если корона перейдет другим, даже если солнце и луна спутают свои дороги, появляясь на небе вместе, даже если на южные земли выпадет снег, а рядом с северным замком наступит небывалая жара. — Просто Кей. Твой муж. Твоя Душа. Северное шипение наконец безбожно тает в поцелуе.