Север

Он умер? Мир все так же наполовину исчез, руки подрагивают, наверное, от мозолей, что оставила жесткая рукоять нового меча, но никакой крови или разрывающей на части боли. Только тишина и белая-белая равнина, что не прячет в себе ни воспоминаний, ни надежд на будущее. Простая вечная пустота, что тянется к самому краю земли и цепляется за солнце, заходящее за горизонт. Это не море, на снегу не увидеть Зеленый луч, но Цукишима все равно пристально смотрит вдаль, идет шаг за шагом в сторону сбегающего куда-то на ту сторону жизни солнечного света. Пальцы уже не тонут в сугробах, ледяная корочка на них отчего-то выдерживает вес человеческого тела и позволяет скользить неторопливо, словно сани по полозьям. Странное чувство — доверять себе и своим обессиленным стопам, раз за разом отталкиваясь от льда, но он быстро понимает, как именно стоит двигаться, а потому страх медленно отходит на второй план. Кей набирает скорость, катится все быстрее в сторону почти исчезнувшего солнца, но все еще чувствует, насколько же оно далекое и, удивительно, холодное. Такое и правда есть только на Севере, дома, рядом с тем, чье тепло в разы ценнее солнечного. И стоит только подумать о Тецуро, как все вокруг гаснет, ноги перестают двигаться вперед, а внутри оседает чувство предвкушения. Вряд ли все так просто, ничего не случается без причины, особенно в его жизни, и Цукишима позволяет себе закрыть глаза, как будто позволяя всему миру вокруг как следует подготовить сюрприз. Заставляет открыть их пение со стороны неба, а не дают закрыться волны фиолетового, зеленого, синего, ползущие, кажется, в большом пути от одного конца света до другого. Они двигаются, сплетаются и заново расходятся, сияют здесь и сейчас только для него. Их Северное Сияние все еще самое красивое событие, какое только можно было увидеть. Цукишима застывает, смотря наверх, расслабляется так, что тело хочет улечься прямо на лед, но держится на одном лишь убеждении, что подобная вольность закончится простудой или погружением куда-то вниз, вглубь белого снега, и вряд ли где-то там внизу все особо доброжелательны. Не сразу до сознания доходит мысль о том, что плечи прячет знакомая шуба, а пальцев касается темная шерсть рукавов. Кей чувствует наслаждение от одного лишь момента, чудесного миража, в котором есть возможность обернуться и без лишних слов упасть в чужое плечо, скрытое за все такой же плотной и отнюдь не белой рубахой. Он жадно вдыхает чужой запах, пропускает смолистый аромат вглубь в надежде, что он останется там навсегда, слушает немного хриплый голос, и хочется, чтобы этот момент длился вечно. — Это все сон, да? Наравне с успевшими иссохнуть в разлуке вдохновением и влюбленностью внутри так же разворачивается и совсем недавняя боль от утраты. Собственные руки без лишних слов тянутся до чужого живота, но не чувствуют ничего, кроме выделяющихся мышц. Ни шрама, ни повязок, ни боли на чужом лице и сжатых кулаков… И правда, невозможный исход, слишком хороший, чтобы быть правдивым. — Сны посылают с небес для того, чтобы увидеть то, что наяву невозможно, — шепчет Тецуро, и от одолевающего все больше отчаяния хочется завыть. Цукишима цепляется сильнее за грубую ткань, царапает ее ногтями, тянет на себя по-звериному и едва находит силы не зарыдать по-детски. «Старые Боги, я не имею просить большего, это мое последнее желание. Если это сон, умоляю, дайте нам остаться вместе» — Не волнуйся, Душа моя, — но муж по-привычному целует в висок, гладит по спине, но тут же отстраняется, отходя на пару шагов, — у нас еще будет время, а пока- — Ты врешь мне. Никакого времени у них не осталось, единственная возможность пересечься в реальности — понадеяться, что Королева не устроила похороны так скоро и даст возможность проститься лицом к лицу с Куроо. Но любимые черты выражают усмешку и, необоснованно, уверенность. — На северном никогда не лгут, Кей И тут же сияющее небо гаснет, тело наполняется легкостью, а щеку едва ощутимо жжет от слезы здорового глаза. Он не предпринимает попыток нащупать чужое тело в темноте, даже проскользить дальше по льду до самого края допустимого, чтобы упасть и хотя бы на секунду поверить, что возвращаться в реальность не придется, но будит от затянувшегося сна жгучая боль прямо на второй, раненной наверняка сильно, половине лица. Цукишима открывает глаз нехотя, желая отсрочить встречу с наверняка все таким же сияющим дворцом и такими же пустыми покоями. Лучше было бы, чтобы он умер, не пришлось бы желать большего и жалеть о случившемся. — Я вижу, что вы уже очнулись, не хмурьтесь, — чеканит знакомый голос, и это вынуждает поскорее посмотреть вокруг. Даже по запаху ясно, что вокруг точно не покои, пропитаеные одиночеством и скопившимся за время тренировок ароматом старых страниц книг. Лазарет никогда не будет настолько безжизненным, здесь всегда идет борьба за жизнь, и травы и благовонии заполняют запахом все свободные углы. — Иначе шов будет грубый, и никаких вам красивых черт. Как будто это будет иметь хоть какой-то смысл. Как королю, его внешности не нужна вовсе, как связанному браком, его черты ценить больше некому, но Ямагучи он не говорит ни слова. Как минимум, это будет мешать чужой работе. Медленно к лицу и к телу подступает настоящая боль, руки сжимаются от каждого вдоха, да и едва удается не зашипеть, когда игла уже в последний раз протыкает кожу насквозь. — Глаз спасти не смог, — с едва слышным сожалением, скрываемым под слоем многолетнего мастерства, Тадаши наконец отходит и позволяет неловко приподняться на кровати и наконец осмотреться. Из прохода не бьется солнечный свет, вокруг все так же тихо, пусть и разбавляет тишину сопение с соседних кроватей. Должно быть, он отключился на оставшуюся часть дня. Оно и к лучшему, ни к чему проживать этот ответственный день дольше положенного. Лучше подумать о том, что будет дальше. — Ты дал ему противоядие? — Да, и дело не в вашем приказе, — и Цукишима, наверное, понимает, что тот имеет в виду. Когда знаешь цену человеческой жизни, наверняка не позволяет совесть забирать ее. Разве лекари не дают клятву своим учителям, что будут использовать свои знания только во благо? — Действие яда недолгое, на закате стража уже увела его в темницу. Только вы все продолжали спать. — Спасибо, что не разбудил, — шепчет с улыбкой, не смея даже поднять взгляд. Глаз устремлен на собственные руки, сжимающие ткань одежд — крепкие, с остатками мозолей и стертой кожей, но ни разу не одинокие. Ладони Куроо видятся совсем рядом, цепляющиеся мизинцем за мизинец. — У меня было время с мужем. — Оно будет еще. Повисает тишина, в которую неверяще Кей все же поднимает взгляд и цепляется за лицо Ямагучи, что в тени выглядит особенно уставшим. Для лжи уж точно. Почему это звучит практически слово в слово с тем, как говорил Тецуро совсем недавно? — Чего я не знаю? Почему ты говоришь так? — А вы не догадываетесь? — Если бы знал ответ, не тратил бы время на расспросы. Это уже начинает раздражать, наравне с усиливающимся то ли только в голове, то ли в реальности храпом и отблесками металлических чаш, лезущих прямо в глаза. Вокруг как будто ходит одна большая тайна, заметная для всех, кроме него одного… Осталось только, чтобы апельсины в саду сказали о том, что у них будет время друг на друга! — Мне сказали, что придут к вам уже наутро- — Кто? Тадаши выдерживает паузу, едва сдерживая улыбку, как будто предвещая его реакцию, и от этого в моменте становится страшно. Что может так заинтриговать дворцового лекаря после последних поручений и нового, и старого короля, и заботы об обычных страдающих? — Ваш муж. Он заглядывал перед ужином и- И Цукишиме некогда разбираться с тем, насколько это шутка, смешная ли она вообще или больше издевается на самом искреннем желании, и легкое покрывало отбрасывается в сторону, а тело игнорирует боль, пуская ее в переработку на силы для движения. Подняться выходит не сразу, голова шатает окружение, а единственный глаз, видимо, в остатке усталости норовит закрыться, но внутренний голос просто кричит в попытке собрать все внутри воедино. «Нужно добраться до покоев, нужно проверить, нужно убедиться, что все не зря.» Проходят минуты до тех пор, пока все не успокаивается, а нога не делает скользящий шаг в сторону выхода, а потом другая нога еще один, затем еще и еще, пока не срываются на бег по скользким коридорам, освещаемыми одной лишь луной. Ямагучи даже не пытался останавливать, наверняка понимает, что к чему, и это вызывает еще большее уважение. Стоит отблагодарить его больше, чем простыми словами, за все, но уже завтра. Сейчас приходится наконец остановиться у дверей своих покоев и отдышаться, оперевшись на крепкое дерево. За ней должен быть ответ, правда, надежда и… любовь. Нигде еще в этом дворце не найдется место для Тецуро, слишком непохожая, большая и неуклюжая его душа, чтобы пытаться прятаться, и это определенно подкупает. Ни единой мысли об обмане, он точно в реальности, и это дает сил наконец открыть дверь и зайти внутрь. Кей осматривается вокруг: оставленные на столе исчерченные листы с напоминаниями об ведении дуэли, запертые окна, все такая же пустая стена напротив кровати… А на кровати завернутое все так же неуклюже в исшитое золотыми нитями покрывало тело, мускулистое и покрытое шрамами, хмурящееся и тихо посапывающее, сжимающее ладонь на второй половине кровати и… Такое родное и любимое. Куроо все еще чертовски красивый.