Север

«Думаю, раз ты долистал до этого письма, значит появилось то, что заставило тебя искать защиты. Значит меня рядом уже нет. Прости за это.

Кей, единственное, что я могу сделать для тебя — оставить все то, что знаю, на страницах. В этих книгах то, что вряд ли догадается искать отец, и это может тебе помочь. Учись усердно, держи меч крепче, когда решишь выйти на поединок, но не смей сожалеть о том, что произойдет после. Мы все боремся за то, во что верим, и смерть будет существовать столько же, сколько правят разные короли. Отец убежден, что Юга стало мало, и он не остановится. Он не отдаст корону никому, кто будет против его идей.

Я знаю, что он убьет меня, и следующим станешь ты. Будь готов принять свою судьбу.

Люблю тебя, младший брат.

Акитеру»

Внутри все сворачивается в узел от отчаяния, страха и волнения. Что чувствовал брат, когда писал это, зная, что не сможет сказать все то же самое вживую? Что будет с его домом и страной его рода, если все не свершится так, как задумано? Что если в самый последний момент у него дрогнет рука, и эта ошибка станет роковой? Кею впервые хочется спрятаться по-детски под кровать и забыть все, что случилось за последние дни, месяцы, годы. Он снова маленький художник, который всегда проводит время снаружи на закате, срывает красные-красные ягоды клубники размером с собственные кулачки, а семья все еще кажется Раем, который никогда не разрушится. Ему снова всего лишь пять, но где-то внутри и совсем ненадолго, а дальше приходится заново возвращаться в свое тело, в свои совсем недетские мысли и мечты о том, чего детям никогда не стоит знать. Письмо закрывается заново в конверт, складывается пополам и прячется, но уже не под обложку книг о военном деле, слишком грубая она для того, что дорого сердцу, а в стол, в старые зарисовки и страницы дневников. Пусть никто не узнает о том, что Акитеру успел оставить, а когда все закончится, Кей выскажет ему все застоявшееся и родившееся только после чужого ухода. Либо ответным письмом, что тоже спрячется совсем рядом, либо лично на том свете. Заново подняться и вернуть мысли на меч удается не сразу, волнение дрожью задерживает все движения, но кажется, что и сознание уже не нужно для того, чтобы двигаться плавно, но крепко, чтобы отражать удары фантомного противника, чтобы нападать и знать куда бить. Все содержание книг перевелось из слов в порядок действий, который, как легенды северян, не выведется даже спустя несколько лет. Это то, что он будет помнить всю свою жизнь. Настала пора настоящей битвы. Кажется, он готов. Цукишима не думает о правильно подобранном моменте, просто заранее просит слуг добавить еды и приборов для ужина и на него тоже, просто просит надеть чистые белые одежды, намеренно такие же, какая шуба ждала встречи с ним несколько лет в доме Акааши, и просто прячет в рукаве совсем маленькое лезвие, выходя из покоев. Оно вряд ли станет оружием, скорее маленькой формальностью. Закатное солнце ласково провожает по коридорам, пускает отблески от золотых нитей на подоле, но не решается быть надоедливо ярким. Это к лучшему, ни к чему добавлять еще большего неудобства, хватает и витражей, что все так же сияют лицами предков и собственного отца. Если дворец останется за Кеем, он снесет их все, на их место вставит новые: без фигур, лиц и излишнего пафоса, что свойственнен был, видимо, всем предкам. Только вид далеких песков, мелких домишек и маленькой повозки, что стоит чуть дальше домов, фрукты и ягоды, как будто повисшие навсегда на тонких-тонких свинцовых ниточках, соединяющих все части стекла воедино, и гор, усыпанных снегами, чтобы обязательно где-то в маленькой точке в самом центре картины поместить лисий огонек, который никто, кроме него самого не заметит и не разгадает. И мечи. Сложенные вместе под одним знаменем, как в память о борьбе не только своей, но и Акитеру. Все же без него и его жертвы вряд ли бы сложилась жизнь именно так. У самого входа в обеденный зал приходится остановиться и выдохнуть посильнее, чтобы привести в порядок мысли. Для начала стоит натянуть маску скорби и слабости, сыграть на желании отца чувствовать собственную власть, чтобы никто не заподозрил неладное. Для всех жителей дворца последние недели Цукишима Кей провел в собственных покоях без лишней связи с остальным дворцом, разбитый потерей и вернувшимся собственным одиночеством, и эту легенду нужно держать как можно дольше. Пальцы едва заметно обходят металл лезвия, ведут по острию, лишь пробуя порезаться, не нажимая достаточно мягкими подушечками, и это внутри, под уставшими глазами и опущенными уголками губ, будит азарт вместе с королевской уверенностью. Должно быть, долгое нахождение и любовь с лисом отразились куда больше, чем может представить простая человеческая фантазия. Кей делает уверенный шаг в обеденный зал, открывая, о ужас, собственными руками двери, и ловит на себе слишком удивленные взгляды, как будто не при отце и матери на столе добавились приборы и поставленный на отдалении от них же стул. Они тоже играют свои роли, это забывать не стоит. Устроиться за столом удается быстро, слуги мастерски обкладывают едой всю тарелку: и рыба, и сочное мясо, и крупы, что никогда не расскажут, каким трудом достается даже одна их ложка… Изобилие уже перестало быть привычным, внутри все скучает по молоку, каше и едва пряному рагу. — Удивлен, что ты решился почтить нас своим присутствием, — отец даже не отрывает взгляда от крепкого куска говядины, режет безжалостно и резко, а в голосе ни капли интереса. Простая «семейная» формальность. — Набирался сил? — Приятного аппетита. Раз игнорируют самого Кея, значит и все любезности можно отбросить в сторону и демонстративно медленно попробовать то же самое мясо. Сначала ощущается запах, полный специй и жирных нот, затем, стоит только коснуться губ, упругость под чуть твердой зажаренной корочкой, чуть погодя — вкус, который кажется слишком ярким для такого простого вечера, до крайности хорошим… Пусть триумф от победы будет таким же, когда настанет время, — особенным, доводящим до чистой эйфории в моменте и обязательно тянущимся, чтобы просмаковать его как следует. В тишине ужина удобнее всего наблюдать, пряча взгляд то в тарелке фруктов, но в очередном кусочке мяса: на матери нет лица, как будто это у нее не стало очередного близкого, как будто это она снова попадается в ловушку собственных фантазий, которые уже не станут реальностью… но к ней нет никакой жалости и даже уважения. Внутри него вместе с тренировками мечом закалилась уверенность, мысли стали чище и проще, а потому стало так просто сравнить то, как переживает смерть та, кто смиряется с потерей собственных детей, и та, кто хранит верность и силу за двоих в мире живых. Если справиться с отцом, мать перестанет быть чем-то важным и обладающим хотя бы какой-то силой. — Как твое самочувствие? — она все еще смеет открывать рот с наигранным волнением, и на секунду маска готова с грохотом упасть на стол, сломав не только тарелку, но и сам стол, благо Кей не успел расслабиться. — Тебе не стоит возвращаться на Север. Оставайся во дворце. — Я сам приму решение, что мне делать. — Но ты- — Я король, мама. И у меня есть долг перед теми, чью корону я несу. Теперь уже за двоих, но без сожалений. — Кто тебя там будет ждать? Дикарям чужды твои слова, — отец снова прерывает, поднимая тон неторопливо, как это делал всегда, как будто давая возможность сменить упорство на покорность. — И ты останешься здесь до тех пор, пока я не прикажу обратного. — У тебя уже нет прав приказывать мне. — Что ты несешь, слабак! Он чувствует, как закипает воздух на другом конце стола, вдыхает его жадно, в желании потерять рассудок и насладиться последними моментами власти этого вечера сполна. Белые одежды все так же чисты, даже поднявшись из-за стола ни одна капля не упала на полы и рукава, и только собственной рукой Цукишима позволяет нарушить чистоту собственного образа. Парой громких слов в зал подзываются слуги, что по привычке прижимаются к стенам, но когда понимают, что принцам никогда не позволялось подниматься из-за стола раньше короля, а сейчас Кей смотрит на отца сверху вниз, подходят на пару шагов ближе, наполняя беззвучный зал каблучным цокотом предвкушения. — Помнишь, как началась революция? — начинает он издалека, едва слышно, демонстративно неторопливо… Издевается так, чтобы у короля не осталось шансов не согласиться. — Предыдущему правителю наши предки бросили вызов. Вопиющая дерзость — бросать в ноги пропитанный «грязной» кровью платок, а после просить дуэли, но с этого началась новая глава в истории Южного государства. Цукишима наконец вытягивает из кармана лезвие, бесчувственно проводит по ладони вдоль и тут же сжимает собственный рукав. Белая тонкая ткань все темнее и темнеет, впитывая все, что льется из-под кожи, пока наконец не кажется черной. Совсем как шерсть лиса, что обещал во снах молиться Старым Богам за его победу и верить всем, что осталось. — Ты не посмеешь. — И спустя столько лет, прошедших под гербом нашей семьи, пора закончить это. Отец… Рукав тянется с усилием на себя и рвется. Кажется, золото, что жило в нитях, вот-вот выльется наружу, рассыпется драгоценными камнями, но падает кровавая ткань на пол слишком тихо. — Я вызываю тебя на дуэль. Завтра. В полдень.