Север

— Что ты сделал? — Закончил начатое, — бессовестно холодно выдыхает отец, как будто удовлетворенный собственным планом. Кей его не может понять, видит лишь краем глаза, а внимание концентрирует полностью на Тецуро. Он уже не смотрит в его сторону, свернулся на холодных плитах в попытке вдохнуть хоть немного воздуха, а пятно под ним расползается с каждой секундой. По капле, по каждому сантиметру нитей одежд, по каждому отблеску витражей, что так некстати освещают тронный зал. — Мне нужна их земля любым путем, и если война не удалась, ничего не мешает использовать- — Ты использовал меня! Ладонь сжимается резко, как и все внутренности от простого осознания собственной… нет, уже не своей, а чужой уязвимости. Он сам привез его сюда, сам оставил в одиночестве, сам не верил предчувствиям и аллергии на жар на чужой коже, сам разрушил едва устаканившийся мир, в котором наконец появился покой. Цукишима полон злости, сожаления и страха. Что будет, если Тецуро не станет сейчас? Сколько жизней это заберет следом? Сможет ли он сам вернуться к жизни? Он хочет ударить отцовскую фигуру, разбить как будто вырезанный с картин нос, выбить зубы, чтобы они все, будто жемчужины с разорванного ожерелья, рассыпались по полу, разбить об пол лицо того, кто никак не может оставить его жизнь в покое, и желание, кажется, легко исполнить. Внутри поселяется долгожданная решимость ответить, спастись и спасти Куроо, к которому наверняка не пропустят без битвы, вернуть справедливость, которая давно потеряна на юге, и Кей наконец делает выпад, сжимая кулак покрепче. Принцев редко учат рукопашному, скорее битве на мечах или стрельбе, чтобы выжить на абсурдных дуэлях, и в этот раз это играет злую шутку — кулак уже почти достиг чужой щеки с просматриваемой щетиной, направлен уверенно, с силой, способной сдвинуть кости и вывести из равновесия на драгоценные секунды, но… Удар в живот прилетает быстрее и четче, как тот же прокол мечом или стрелой, совсем не случайной. Место выбрано, как и всегда, с точностью — так, чтобы сложило вдвое, а вдохнуть казалось так же тяжело, как и с пробитым легким. Кей валится на колени следом, отец же остается стоять. Как и всегда. Как и с предыдущим сыном. — Твои жалкие попытки победить меня только смешат, ни на что не годный мальчишка, — все так же холодно, морознее любых северных метелей и тяжело, как все цепи гор, что опоясывают границы. — Я оставляю тебя в живых лишь потому, что ты мой ключ к Северу, но если продолжишь сопротивляться, отправишься вслед за этим демоном. На языке тает «Сам дьявол только стоит передо мной», сил разомкнуть на такую большую мысль просто нет. — Зачем? — единственное, на что хватает хриплого выдоха, едва слышного даже в почти полной тишине зала. — Мне нужны камни и шкуры, нужны люди, нужен народ, нужна земля, а иноверцев и недовольных принято уничтожать. Ты ведь помнишь, с чего начался наш Юг? Да, это знают все: Цукишима со своими людьми решил, что заслуживает власти и истребил всю предыдущую правящую семью. Не жалели никого, до сих пор упоминать с вопросами эту часть истории боятся, как будто король тут же направит армию на и без того хлипкие домишки. — У тебя есть пара минут до того, как яд остановит сердце, — отец перешагивает его вытянутые ноги, следуя к двери и напоследок бросает, — считай мое добродушие подарком на свадьбу. Грохот двери кажется самым громким приговором за всю его жизнь. Никакая борьба здесь, в этом дворце, в этой стране, с этим королем, не будет иметь смысла, лишь испортит еще больше жизней. Тецуро затих, взглядом едва удается зацепиться за движения ребер, и это кажется последним моментом, когда они успеют сделать хоть что-то вместе. Ни долгой жизни рука об руку, ни новых высот, ни наследников, ни памяти о том, что Север и Юг теперь навеки вместе. Метку безбожно печет, и Кей собирает остатки сил и подползает к ослабшему телу. Остается только поднять голову мужа на руки и… — Прости меня, — слова испаряются во всхлипе, лицо ощутимо вмиг краснеет, не в сравнение бледному, почти белому, Куроо, а пальцы снова и снова гладят почти замеревшие щеки. — За то, что не случится. Я должен был догадаться обо всем. И в момент, когда на совсем ослабшем теле появляется одна чертова улыбка, Кей готов здесь и сейчас отдать себя, все, что собралось руками Севера, собственную жизнь, только чтобы это солнце, часто несдержанное и обезоруживающе преданное, вернулось домой. Он не складывает рук в молитве, но мыслями обращается ко всем, кто только может его услышать: и к Новому Богу, и к Старым Богам, и к Святому отцу, что живет на Востоке, и всех просит одного и того же. Спасти. Сохранить. Дать еще один шанс! — Люблю, — едва складываются чужие губы, но Кей читает смысл сердцем, что сейчас готово разорваться на части. — Спасибо за тебя. Сознание держится из последних сил, тросы, сдерживающие слезы вот-вот лопнут, но нужно хотя бы попробовать все исправить. Что если их еще можно спасти? Сил становится достаточно, открывается второе дыхание, и поднять мужа с пола, руками вцепившись в пропитанную кровью ткань, оказывается просто, как и с силой открыть дверь почти без рук. Цукишима не помнит, как бежал по коридорам до лазарета, не чувствует облегчения, когда уже неподвижное тело забирают подальше, не слышит собственных слов, когда просит после смерти отправить тело на Север первой же возможной каретой. Он держится лишь телом, уже не сознанием. Оно осколок за осколком ссыпается вниз в бездну, из которой он вряд ли сможет выбраться. Осталось только одно: раз самые страшные кошмары уже сбываются, стоит позаботиться о тех, кому не посчастливится стать следующими, — Алиса и Лев. Отец наверняка знает и о них. Садовницы нет на месте, только девчонка с такими же крепкими руками цепляется за ветки деревьев, но ожидания возвращения той, кто действительно знает, что делать, невозможно. Так же бездушно дочери наказывается как можно скорее передать матери послание от принца, а после все внутри заново тянется вниз, в оставленную в порядке мастерскую. Цукишима Кей перестает существовать, когда по спине пробегает отчетливый холод, и дело совсем не в ветре. Он знает, что случилось, неизбежно и предсказуемо, беспомощно и больно. Думать о том, что дальше не выходит, как справятся в замке с еще одной гибелью от рук южан тоже, все кажется таким пустым и бессмысленным, что наружу рвется только несвязный истеричный плач. Брони не осталось, ребра вывернуты наружу, а сердце вырвано без нежности, оставляя только каплю сил для существования. Не жизни. Тело скатывается по двери, щеки и воротник безбожно мокнет от слез, а ногти то и дело проходятся по голове, впиваясь снова и снова, желая вытравить из себя последний час жизни. Уже не до веры в спасение, только пустая боль, вырывающаяся с громкими всхлипами. Картины разлетаются в стороны, подрамники с треском ломаются на части, а поверх холстов льется все больше и больше черной краски, смешивающей все происходящее в огромный водоворот тьмы и пустоты. Солнце уже не спасает, в сторону него с южными ругательствами бросается смятая, пропитанная черным, бумага, правда она лишь оставляет маленький след на окне, что никак не спасает от лучей. От этого отчаяние захватывает еще больше. Удается прийти в себя только к ночи. Кей просыпается на полу, свернувшись под всей грудой разрушенного искусства, и сперва думает, что все произошедшее дурной сон, кошмар, который закончится, стоит только вернуться в покои к Акитеру, но красные пятна на одеждах, тянущиеся по всем рукавам и сползающие у подолу, не дают утонуть в иллюзиях. Внутри все стало слишком пусто. Собрать себя, вернее послать импульсы в конечности, просто, убрать последствия погрома тоже, и спустя всего целую вечность тишины Цукишима выбирается в коридоры. Ноги плетутся сами собой почти бесцельно, пятна на семейных вышивках раздражают до безумия, но идти в купель сейчас равняется самоубийству. Он не захочет всплывать со дна. Остается только смириться с происходящим и- — Ваше Величество, — совсем у дверей уже его собственной комнаты стоит лекарь: беспокойный, веснушчатый и зараженный идеей, что видно по решимому взгляду. Этот парень, должно быть, не старше его самого, значит во дворце поселился совсем недавно, а с королем может и сдружиться за хорошую плату. — Мне нужно поделиться с вами- — Я знаю, что все кончено. — Позвольте войти, — мальчишка настойчив, почти сам хватается за холодную ручку покоев, но все же держится за правила этикета и может только смотреть прямо в глаза. — Я Ямагучи Тадаши, если вам покажется, что я говорю незначащую глупость, можете отправить меня на казнь. Передадите страже мое имя, и судьба будет решена Ямагучи… — Заходи, — равнодушно выдыхает Кей и… едва сдерживает накатывающую волну истерики. В комнате все так же, как и было до отъезда: никаких излишеств или следов жизни, только оставленные альбомы на полупустом столе и вышивки на покрывале кровати. Все пропитано вернувшимся одиночеством, но сдаваться сейчас нельзя, при людях нужно быть крепким. — Что ты хочешь рассказать? — Ваш муж умер. Все рушится снова до самого основания, последний гвоздь в крышку гроба забивается грамотно и- — Но у него есть шанс вернуться.