Вспомни, капитан

Каким же осень была отвратительным временем года. Гектор чавкал по грязи ботинками. Погода менялась постоянно — еще пару дней назад стоял минус, сейчас уже досрочно был провозглашен март. Но сейчас еще был мерзотный, промозглый, мрачный ноябрь. Он не казался красивым даже из окна комнаты, с прищуренными глазами и под литром вина. Риах дошёл до места. Опоздал. Но его опоздание прошло незамеченным — его планируемая спутница не пришла. Он устало протёр глаза пальцами. Карлотта. Это было просто невозможно. Просто невозможно целовать нежные, хрупкие губы и вспоминать ту жаркую влажность его рта, ощущать все округлые изгибы тела под уверенной ладонью вместо четко очерченных линий, пытаться с ней как-то разговаривать после всех тех длинных диалогов. Он не видел Элиаса больше полугода и был абсолютно уверен, что просто сожрёт его, как только высокая черноволосая голова попадёт ему в поле зрения. Лотта не была плохой, конечно нет. Она просто не была Элиасом Хозисоном. Гектор ждал. Старый Рейн тихо молчал под ним, скованный в хрупкий поздне-осенний лёд. Он пришёл, чтоб сказать ей. Сказать, что он больше так не мог. Это было бы больно, это было бы низко, это бросать девушку на произвол судьбы, но что ему надо было сделать? «Жениться на ней, Гек». Чёрта с два. Линия пепельных облаков на небе колыхнулась от вспыхнувшего солнца. Рассвет. Значит, уже вполне поздно. Риах распахнул крышку часов. Прошло пятнадцать минут. Лотта никогда не опаздывала. Он медленно развернулся, в последний раз кидая взгляд на Рейн, и направился обратно на квартиру. За изломом реки он так и не увидел треснувший лёд. *** Его ждало письмо, которое он с жаром, слегка скованными от уличного холода пальцами принялся распаковывать. Первое, что выпало на него из конверта, — сушеный табачный лист и пара мелких камушков-ракушек. Они пахли морем. Дорогой Гектор. Риах слышал его. Слышал этот хриповатый, глубокий голос, слышал эти самоуверенные интонации. Чувствовал пальцы, обхватывающие основание пера, торопливо накидывающие короткие, теплые слова на ткань бумаги. Он сжал её в ладонях, вбирая капли чужой нежности через кожу. Хозисон вернулся. Живым. Хозисон, как обычно, держал Гектора на самых кончиках нервных окончаний полгода, прежде чем наконец сойти с палубы «Ковенанта» целым и невредимым. Гектор суетно прижал лист к груди. Какой же он идиот. Раз за разом идти в море. Через Атлантику. Идиот. Идиот, идиот… А он? Сидит тут, смотрит, как солнечные лучи, цепляясь за пол, постепенно пересекают пространство комнаты, приближаясь к его спине, освещая, но ни давая ни капли тепла. Как и он. Такой уныло-бесполезный. Грязный. Блёклый. Осень не добавляла дополнительной романтики вечно устало-стеклянным глазам и похмелью. Но Элиасу же он был нужен? Да? Гектор нервно закинул голову назад. Он не позволял себе задумываться обо всём происходящем между ними. Зная наверняка, что ни к каким утешительным тезисам это не приведёт, он заранее откладывал свои размышления о них на потом, пихая в дальний ящик — куда, собственно, он пихал и письма Хозисона, предварительно восстановив целостность конверта и его содержимого. Слишком хрупкого, чтоб быть хоть капельку повреждённым. В конце концов, Риах не мог игнорировать то, насколько хорошо им было вдвоём — или, по крайне мере, ему самому в чужой компании. Элиас был хлопьями снега, ложащимися ему на плечи, пока он смотрел на зажигающиеся огни Дайзерта, Элиас был липкими каплями вина на губах, раскрасневшихся от пьяных поцелуев на Рождество, Элиас был солнечным светом, который будил после слишком бурной, но важной ночи. Элиас просто был. Большего от него, честно, и не требовалось. Он потянулся. Бесонная ночь за учебниками — всё ради того, чтоб потратить эти часы на разговор с Лоттой — ни к чему не привела, а сон не собирался его покидать. Прикинув все за и против, Гектор решил, что сейчас, когда едва перевалило за полдень, он вполне может отдать свободные числы не учебе (непосильному труду за возможную будущую тарелку супа), а здоровому сну. Уже находу потянувшись, чтоб снять шейный платок, он упал в прохладную кровать поверх одеяла и закрыл глаза. Он проснулся на следующее утро ещё более сонный, чем был накануне, и с ломящей каждой костью в теле. Без спешки он начал восстанавливать картинку всех событий в своей жизни — приятно улыбнувшись на образе своего обожаемого брюнета, услужливо подкинутом воображением, — а затем вспомнил про Лотту. Ситуация и в правду была из ряда вон, но наводить всю шумиху сейчас было бы слишком опрометчиво. Гектор перевернулся на другой бок, к окну, но вместо ожидаемого солнца увидел всю ту же серую картину. Ноябрь. *** «Прошла блядская неделя,» — думал Гектор, и был абсолютно прав. Неделю он не слышал ничего о ней. Неделю она к нему не приходила. Домокловым мечом висело над ним несказанное признание. Было самое время её найти. Дверь цветочного магазина оказалась заперта и, сколько бы он не дергал ручку, надпись «Gesloten» на маленьком окошке почему-то не собиралась меняться. Риах был абсолютно уверен, что сегодня лавка открыта, мало того, он точно помнил, что по субботам всегда выходила работать Карлотта. — Что, приятель, тоже нужны цветы? — его с сильным голландским акцентом окликнул студент, и Гектор резко развернулся, стараясь не выронить из глаз пару-тройку молний по дороге. Точно не из медицинского, скорее юрист. Риах насмотрелся достаточно таких, пока учился в Глазго и Абердине. — Да ладно тебе, сегодня твоя дома сердца может обойтись без цветов. Его внезапный собеседник чуть наклонился вперёд, сунув руки в карманы. — Что тебе от меня нужно? — Не хочешь пропустить пару бокальчиков? — Днём не пью, извини, — солгал не поморщившись, продолжая свои попытки по изучению цветочного и заглядывая внутрь маленького окошка. Длинные тени лежали на несвежих цветах. — Ладно, — пожал он плечами и направился дальше. — Дай мне знать, если передумаешь. «Он что, принял меня за юриста?» — мысль не просто кольнула, а неприятно вдарила по его самолюбию. Врачебная гордость зашкаливала. А вот индекс присутстия Лотты стремительно летел вниз. Он знал, к кому можно обратиться, но хотел оттянуть это до последнего момента, когда никакого иного пути не будет. Потому что это было страшно. Неприятно. Совсем немнрго совестно. Гектор не любил сталкиваться с последствиями своих действий. Ноги сами тянули его ко всем её излюбленным местам. Он пробежался мимо ещё не до конца промёрзшего русла реки в двух улицах от магазина, пущеной стрелой пролетел по парку, пугая оставшихся птах и сбивая с кустов крошечные шапки снега, даже вышел за город на широкую почтовую дорогу, откуда весной было видно мак в цвету на дальнем поле, близком к горизонту, из-за которого оно сливалось с закатной солнечной полосой в одну сплошную линию. Лотта была такой сентиментальной. Такой девушкой. Она любила какие-то мелкие детальки, которые всегда выцепляла в окружающем пейзаже. В людях. В несуразных цветках на женских шляпках в середине зимы. Она ведь как-то заметила Гектора. Риах чувствовал, что натёр правую ногу, и шёл, опираясь на левую и приподнимая другую так, чтоб щиколотка меньше соприкасалась с кожей сапога, обитой изнутри мехом. Он заглушил в себе мысль о том, что она бы это заметила, и шлёпнулся на скамейку возле цветочного магазина. Опять. — Не надумал? Он запять заметил знакомую фигуру возле себя. В этот раз пришлось обратить чуть больше внимания. Средний рост, длинные блондинистые волосы, голубые глаза и высокая шея, уходящая в распахнутый воротник пальто. Да, точно голландец. Гектору потребовалось пять секунд, чтобы дать свой ответ. — Надумал. Ему протянули руку. — Лиам Люк Бернулли. — Гектор Риах, — он не любил называть своего полного имени. Бернулли улыбнулся. *** Гектору пора было привыкнуть просыпаться с похмельем. И переставать заводить себе в друзья только собутыльников. Лиам оказался местным, поступившим на юридический, чтоб слинять в Амстердам. Да, действительно, хотя Лейден полнился студентами, сам город казался той еще стоячей водой на старом Рейне. Хотя Лиам и источал безграничную возможность помочь с поисками Лотты - и вообще был довольно дружелюбен, мил и покладист, - но чувствовался так опасно, что Риах не рискнул. И стоял перед той самой дверью, которую так боялся. Гектор коротко постучал. Услышал тяжелые, медленные шаги. Дверь ему открыла женщина лет сорока, совсем не такая, как он себе представлял. Грузная, с тонкими прядями волос на маленькой голове, она прищурила на него глаза от слепящего за ним солнца. Мать Карлотты совсем не была на неё похожа. — Wie ben jij? — недовольно огрызнулась она на него, будто он уже успел испортить ей весь день. Риах наклонил голову набок. — Ik versta geen Nederlands. Spreek Frans, — оттарабанил он выученно. — Кто вы и что от меня хотите? — повторила женщина с еще большей злобой в голосе. — Ваша дочь. Понимаете, она… — Так вот как ты выглядишь, ублюдок! — она резко подхватила его за грудки и с невероятной для её комплекции силой втащила в дом. — Подонок! Щенок! Ладно бы голландский. — Я не понимаю, о чём вы, я просто хочу узнать, что с Лоттой не так! — Гектор решительно пятился назад. — С Лоттой? Ого, ещё и так! — Что с ней? — Она мертва! Повисла тишина. Женщина тяжело дышала. — Как она… — Утонула неделю назад. Решила сократить дорогу по льду. Он был некрепким. Никто не успел спасти. Вытащили уже труп, — она выплевывала слова на него, впрыскивая яд как чёртов муравей. Жестоко и бесмысленно. — Неделю назад? Это как раз… — Мне всё равно, какой раз! Ты ведь знаешь! Мерзавец! — Я ничего не знаю… — У неё был ребёнок! Изверг… Мать продолжала надрывать глотку, но слова пролетали мимо его ушей. Он не верил. Не хотел верить. У неё был от него ребёнок. И она шла, чтоб ему об этом рассказать. Ему было страшно. Неприятно. Совсем немного совестно. Совсем немного. — Как я должна смотреть людям в глаза! Когда незамужнюю девку достают из-подо льда, а у неё живот круглый! Тебе плевать? Плевать, да? — она опасно потянулась за сковородкой, и Гектор, сорвав оцепенение, выбежал за дверь. — Да будь проклят ты и вся земля, на которую ты ступишь, выблядок! Он не оглянулся. Риах окончательно пришел в себя только пару часов спустя, когда понял, что сжимает в руке бутылку вина и смотрит на письмо Элиаса. Надо было написать ответ. Он достал бумагу, разгладил лист и принялся строчить. Запаковал в конверт. Отнёс на почту. Лёг спать и проснулся с чистейшей совестью. Ему не пришлось ей ничего объяснять. И себе не придётся. Через пару месяцев он увидит Хозисона.