Вспомни, капитан

— Повернуть грот-гаф-трисель! «Ковенант» шёл правым галсом, наконец-то ложась в крутой бакштаг, не доходя румба полтора до полного. Команда подцепила шкоты, пытаясь совладать с парусиной. Десять дюжих молодцов, к которым в определённый момент присоединился и Хозисон, двигали косой парус по ветру. Ещё немного, совсем немного и вот, почувствовав лёгкий, практически невесомый толчок его ускорившегося судна, он оторвал красные руки от каната, отдавая обратный приказ. Элиас полагал, что все его проблемы начались с того самого момента, как был отжат шпиль, однако не отдавал себе отчёт в том, что злополучный момент наступил намного раньше. Он стоял под парусами, и ветер, которые они ловили в плотную ткань, влетал в него со спины, подкидывая чёрные, слипшиеся пряди волос к щекам. Элиас устал. Очень сильно. Отрывки двухчасового сна выматывали его, и, хоть он и пытался скрыть как минимум от самого себя привычные тёмные пятна под глазами, удавалось ему это из рук вон плохо. Палуба была скользкой от брызг солёной морской воды, в лужицах которой блестело рассветное солнце, но он привычным шагом пошёл по ней, проверяя фиксацию вант (как будто что-то могло пойти не так!). Сколько сейчас? Как только он задался этим вопросом, то сразу же услышал первую восьмую склянку. День только начинался, а Хозисону уже хотелось, чтоб он побыстрее закончился. — Вам бы поспать, капитан. Элиас резко обернулся. Матрос — марсовый, можно было и посчитаться — стоял перед ним со спокойным видом. Он был явно старше, и, как Хозисон хорошо знал — в конце концов, он собственоручно набирал команду, — уже имел приличнейший морской опыт. Но этот опыт не имел ничего общего в тем, что он хотел сказать. — Вам знакомо понятие субординации? — отчеканил он. — Мне знакомо понятие первого плавания, — пожал плечами матрос. — Я догадываюсь, что вы нервничаете и готовы порваться на куски, лишь бы быть одновременно на каждом клочке корабля… — А что мне надо ещё делать? — …но никому ещё ничего доброго не сделал измотанный капитан. Хозисон не находил, чем возразить. Это было правдой — все его попытки проконтролировать каждый процесс на судне, которые обычно кончались тем, как он склонялся над картой на столе в капитанской каюте и прочерченной сверху линией маршрута. Синус заменялся на косинус слишком произвольно, чтоб быть замеченным. Волны разбивались о корпус чуть выше ватерлинии, и корабль привычно покачивался под ногами. — Мне не нужен сон, — наконец выдохнул он, однако сразу сталкиваясь с лёгким осуждением в чужих глазах, — и капитан в состоянии сам для себя решать, когда ему спать. — Ваше дело, — ответил матрос, отворачиваясь пряча зевок в ладонь — вахта подошла к концу. — Как по мне, лишний час-два сна никому не повредит. Он скрылся в кубрике, пропуская новую смену. Элиас тупо взглянул ему в след, не до конца осознавая всё сказанное. Он чувствовал какое-то лёгкое осуждение команды, прячущееся под кончиком языка невысказанной некомпетентностью капитана. Удивительно, что по земным меркам он был уже не молод, а в море никто с ним не считался. Он вздохнул. Ладно, всего пару часов… В момент, когда его голова коснулась кровати, любые сомнения, которые у него до этого имелись, были отброшены в сторону, потому что ничего не могло теперь оторвать его с этой плоскости кроме его силы воли. Качка убаюкивала слишком хорошо, и он наконец-то прикрыл глаза. И снова вспомнил его. Пушистая, вечно взъерошенная копна светлых волос, на которые всегда идеально ровно ложился любой свет: лунный, солнечный, свечной; тёмно-зелёные, одновременно лёгкие, но глубокие глаза на худощавом, бледном лице, спокойное, слегка угрюмое его выражение и краска румянца на щеках, двумя пятнами обособляюбщая их от острых скул. Он мог представить себе этот образ даже с закрытыми глазами; он видел его в коротких и редких снах, в которых он раз за разом стоял с ним там, на берегу Ферт-оф-форта, держась за руки. Слегка уставший от долгой дороги, Риах выдыхал через рот облачка пара, смотря на заснеженный город но, будто заметив пристальный взгляд на себе, поворачивался к нему. — Ты же знаешь, что это неправильно, Элиас, — мягко говорил он. В реальности, конечно, Гектор не разу не называл его по имени. Он был всего лишь сном, порождением больного мозга, но он стоял сейчас здесь, такой реальный и ощутимый, что невозжможным казалось Хозисону не прикоснуться к нему, не приложить ладони к замерзшим щекам. — Это всего лишь мой сон, — он огладил их большими пальцами, ощущая иллюзорное тепло. — Это твой сон. — Это всего лишь сон, — повторял Элиас и целовал этого придуманного Гектора, обводя абрис языком, ощущая мягкость губ и наслаждаясь так, как будто это было всё, о чём он мог мечтать в этой жизни. С закрытыми глазами он переводил одну из рук на чужие прохладные волосы, углубляя поцелуй. Импульсивно, чувственно, горячо — это было то, чего ему так не доставало. Но просыпался он после этого уничтоженный еще больше, чем был до, хотя было удивительно, что это вообще возможно. Он открыл глаза и взглянул на часы. Прошел всего лишь час. Прошел целый час. Хозисон оторвал голову от подушки, немного нервозно приглаживая растрепавшиеся волосы. Это правда было неправильно. Очень неправильно. Он готов был признать, что и до этого дела обстояли не ахти, но по крайней мере до этого никто из мужчин ему не снился, ни по кому из них он не скучал и ничьё лицо не пытался представить, когда… — Гектор Риах, — слегка грубый, непробившийся со сна голос произнёс это имя будто в попытке просмаковать его, оценивая сочетаемость букв. Голос пытался сделать вид, что ему не нравится, однако обманывать у него получалось из связок вон плохо. Элиас упал обратно на кровать, пытаясь пересилить себя и заставить не думать ни о чём, кроме суровой корабельной действительности, но светло-рыжеволосая фигура никак не хотела уходить из его головы. Он пытался молиться. Пытался много и часто, потому что очень ясно и чётко понимал, что это не по-божески. Это грязно. И он должен себя пересилить. Но Риах не шёл из его головы. Будующий врач. Лэрд. Любые взаимоотношения, которые имелись у него с Хозисоном, были личной забавой, которую он мог себе позволить. В конце концов, его звали Гектором. Совершеннейший политический муж Греции. Великолепный правитель, чьё имя после смерти никак не сходило с уст оплакивающих троянцев. Но и у Гектора были места, в которых он мог уступить. К примеру, управление кораблём явно было ему неподвластно. К счастью, наверное. Угол между горизонтом и луной. Горизонтом и солнцем. Ветер планомерно менялся, и паруса приходилось переставлять, а когда он отходил, то Хозисон чуть ли не рвал волосы от какого-то негодования. «Это только первое плавание,» — напоминал себе он. «Ты прекрасно знаешь, что переусердствуешь». Но Элиас не мог просто спокойно пустить корабль вольно бродить по морским просторам; нет, всё должно быть под контролем, даже несчастный запасной рей нужно обязательно проверять на случай его внезапного магического исчезновение с борта. Каждый раз, приходя обратно в рубку, он падал ничком на кровать, и голова отзывалась привычной, но не ставшей легче тяжестью. Он любил корабль, а «Ковенант» действительно требовал его внимания, словно маленький ребёнок, и Элиас, как добросовестный отец, ему это внимание оказывал. Дочка была капризной и не самой стабильной в отношении любого течения — хотя от брига другого не ожидалось, — но служила ему верой, правдой и заботой в обмен на безграничную опеку. Команда успешно справлялась с задачами от смены парусов до мытья палубы, и он ликовал от того, что, хоть и с лёгким пренебрежением, они выполняют приказы. Когда с бочки формарса закричали, что вдали видна земля, Хозисон готов был разреветься от счастья. Земля означала бросание якоря, а, значит, долгожданный перерыв для него и матросов, окрашенный слегка унылыми, но по-своему интересными торговыми сделками о табаке, хлопке и целом списке маленьких поручений, которые он получил на родине. А ещё земля означала долгожданный город. Возможность написать. Гектор не особо одобрял идею того, чтоб ему писали, пока он оставался в Глазго, однако спустя тысячу и одно увещевание он, скрепив сердце, все-таки позволил Элиасу отправить письмо, если это так для него важно. А это было важным. К концу подходил июль, и тёплая, постоянная уличная суета Америки обволакивала и гавань, где он, не без труда добившись того, чтоб его поняли, запечатал письмо в конверт. Желая не терять времени даром, он заскочил ещё в пару мест и даже потратил несколько часов на попытку толкового диалога-соглашения, которая провалилась с треском в основном из-за того, что его одновременная попытка сконцентрироваться на процессе и борьба со сном не увенчалась успехом. В любом случае, к ночи — или к позднему вечеру, как посмотреть, — Хозисон уже был на борту, где, к его огромному счастью, не доставало большей части экипажа, решившей предаться сухопутным развлечениям каждый по своему вкусу. Кровать встретила его скрипом, и он уже предвкушал здоровейший и наипрекраснейший сон, однако возникла одна проблема. Он не желал к нему приходить. Элиас встал, уверенно подойдя к карте (обычно один её вид вызывал у него сильнейшую сонливость), и попытался прикинуть, как лучше проплыть кораблю, если через месяц ситуация с ветром останется такой же, что технически, конечно же, было невозможно, но это не мешало ни одному учителю навигвции выдавать такие задания, хотя даже это было лучше, чем загадки с пиратами. Хозисон не терпел ни загадок, ни намёков. Умственная деятельность под конец дня совершаться никак не желала, но сон всё равно никак не приходил. В каюте было слишком тесно, чтоб хотя бы отжаться (он попытался!), и в конечном счете Элиас устало, но всё ещё не сонно вышел на палубу. Над мачтами возвышался тонкая полоска уходящего месяца, окружённая ореолом ярких летних звёзд. На вахте возле склянок — довольно почётно — стоял матрос. Тот же самый. Если память ему не изменяла, то его звали Роберт Белл. Пара-тройка чужих вещей лежала на охране рядом с ним. Он перевёл взгляд к небу. — Хорошая погода, да? — голос у матроса был слегка приглушённым. — Да, — кивнул Хозисон, — ни единого облака. Диалог не продолжился, и они остались молча стоять друг возле друга. Он думал о письме. Думал о его адресате. Ему бы так хотелось, чтоб Гектор сейчас был рядом с ним, чтоб он тоже увидел этот ясный, ровный свет, который бы отразился маленькими звёздочками в его собственных глазах. Но такого не будет. Точно не будет. — Не спиться? — Мне кажется, я слишком много думаю, — тяжело выдохнул Элиас. Матрос сверился с часами и, прежде чем ответить, отбил шестые вечерние склянки. Одиннадцать вечера. — Вы слишком много беспокоитесь, капитан, — осмелел Белл наконец, — доверьтесь команде и тому, что она способна продержаться и без вашего контроля. — Я постараюсь, — признал Хозисон. Пауза. — Ты скучаешь по Шотландии? — Все мы, — пожал он плечами. — У меня там жена. Когда приплывём обратно, уже будет и ребёнок, — уголки чужих губ приподнялись. — Я искренне рад за тебя, — честно сказал капитан. Сон всё ещё не шёл. — А вы?.. — Не женат, — покачал он головой. — Не нашлось подходящей, — добавил он лживо. Не всем нужно знать, что ты даже не искал. — Всё ещё образуется. Элиас очень на это надеялся. Надеялся на то, что на Рождество снова увидит эти зелёные глаза, таявшие от вина как снег от солнца. Надеялся так сильно, что просто не мог думать, как проживёт без них. — Спокойной ночи, капитан. Ему ничего не снилось в ту ночь.