Вспомни, капитан

Гектор распахнул глаза в осенне-зимней полутьме и впялился ими в потолок, искренне надеясь, что квартира была его. Легкий сквозняк скользнул по обнаженной груди, и он слегка дернулся, окончательно просыпаясь (не сказать, что ему этого хотелось). Он прошел все стадии пробуждения: перевернулся на бок, оперся на руку, опустил ноги с кровати и наконец сел. Да, квартира была его. Равно как и бутылка вина возле кровати. Протянув ладонь, он обхватил её горлышко и допил остатки — специфичный, но довольно действенный метод улучшения своего характера и отношений с людьми. В голове привычно кольнуло похмельем. Как и каждое утро. Почувствовав привычную, почти что естественную виноградную горечь на языке, он продолжил осмотр комнаты. Уткнувшись взглядом в стол, он вспомнил про письмо. Надо было написать ответ. Надо было… Послышалось шевеление с другой половины кровати, хотя сказать «другой половины» для одноместной кровати было явным преувеличением. — Гектор? — голос с легкой утренней хрипотцой, где буква «р» на конце не определилось, быть ей твердо-голландской или картаво-французской. Ни та, ни другая не была похожа на полупроглоченную шотландскую. — Ты уже проснулся? Он кивнул головой и, развернувшись, нежно провел рукой по рассыпанным по подушке пшеничным волосам. Она была милой девушкой, Карлотта. Ее типичная германская красота была очаровательна, и это было бесполезно отрицать. И вот, она лежала рядом с ним, как живое воплощение его стремления приблизиться к невесомому человеческому идеалу. Риах наклонился и легко прижался к чужим губам и, не встречая сопротивления — скорее поддержку, — приобнял чужие гладкие, округлые плечи. Отстранившись, он наклонился к чужому уху, прошептав что-то нелепое, на что получил вполне приятный ответ. Он вернулся за стол и опять встретился глазами с письмом только вечером, но и тогда оно не получило должной реакции. Практически всю его реакцию получали учебники, зачетные работы по латыни и попытки вместе с другими первогодками подсмотреть операции в анатомического театра. Они не добивались успеха в большинстве случаев, за исключением тех ситуаций, когда на них решали закрыть глаза и они наслаждались зрелищем чьих-то мучений вкупе с приятным осознанием того, что в этом году им подобное проводить ещё не предстоит. Он должен был вложиться на полную, чтоб продолжить бездельничать. Это утверждение содержало противоречие в самой своей сути, но было правдой в том, что именно Гектор в него закладывал. От того, насколько он сейчас будет прикладываться, зависит то, вернётся он теперь домой или нет. А домой он не хотел. Ни в коем случае. Письма в начале тоже получали должную реакцию. Они всегда были простыми и лаконичными, с неизменной подписью в конце заглавными буквами, которые визуально перекрывали все ранее написано, выделяясь черным бельмом. Чернильные пятнышки рассыпались звездным небом по листу — неужели у него настолько мало времени, что он не может переписать начисто? В любом случае, это время тратилось на Риаха, поэтому грех было жаловаться. Ему нравилось смотреть на эти письма. Нравилось вспоминать человека, который стоял за ними, нравилось вспоминать их две короткие встречи. Нравилось представлять какие-то обрывки их диалогов, будущее. Непривычное тепло разливалось по его груди от этих мыслей. Тепло чужого плеча, теснящее собственное на узком подоконнике в попытках объяснить свою науку, шероховатость чужой ладони, аккуратно обнимающей и ведущей за собой. Ему не хватало этого тепла. И еще какого-то другого, которого между ними не было, но которое он не мог перестать подсознательно представлять. Рука, придерживающая его затылок, пока их губы соприкасались… На этом моменте он останавливался. В панике. Это уже было неправильным. И поэтому остатки тлеющих огоньков его внимания доставались Лотте. Милая, кроткая девушка, она вбирала в себя лучи короткого голландского лета и отпускала их суровой зимой, грея, как печь. Иногда она казалась глуповатой, но её глупость граничила с наивностью и легко прощалась. А ещё ей повезло, что её матери приходилось так часто уезжать в Амстердам. Иначе пришлось бы несладко, полагал Гектор. Она поставила его на коньки. Она рассказала ему, где можно достать цветы в холодное время и как их выращивать. А ещё она ему верила. И зря. — Ты правда женишься на мне? — Конечно, Лотти, — Риах пил с горла, не признавая стаканы ввиду их бесмысленности — в конце концов, зачем ставить лишние преграды между ним и алкоголем. — Когда закончу университет. Она светло улыбнулась. — Как славно, — он так и не привык к ее речи — непривычной смеси одного языка с интонацией другого. Ей совсем не шёл французский, равно как и ему, но иного способо общения у них не было. — Матушка будет рада, если мой муж будет врачом. Любая была бы рада, наверное. Любая, кроме его, добавил он про себя. Эйлин Риах не выдержит в своей семье ещё одного. Он перелистнул страницу и продолжил конспект. Вправление вывиха. «Согнуть руку больного в локте и начать медленно проворачивать…» — Ты не ответил на письмо, Гекки. Там что-то плохое? — легко добавила Карлотта, продевая иглу через канву, протаскивая цветную нитку. «… до характерного хруста. Игнорируйте…» Гектор сломал перо. К его счастью, чернил на нём практически не оказалось, так что масштаб испорченной чистой бумаги оказался невелик, так что он вырвал с корнем старые листы и продолжил писать, чуть подуспокоившись. «…жалобы о боли и крики пострадавшего. Всё, что вы можете ему предложить — выпить водки…» — Нет, с письмом все хорошо, просто не до него сейчас, — выдохнул он сквозь зубы. — Но это не очень вежливо, — возвразила Лотта. — Ответь, пожалуйста. — Я… — Хоты бы ради меня. Он нехотя потянулся к конверту на столе и распаковал его. «Дорогой мистер Риах…» На этом можно было закончить. Он старался пробежать письмо краем глаз, чтоб не задумываясь выцепить общий тон. Элиас писал, что постройка «Ковенанта» задерживалась — в конце концов, было им рассужено, работать по такому редкому холоду, который опустился на Дайзерт, действительно тяжело, — но он уверен, что к апрелю его чадо уже покинет верфи, а к маю — рейд. Бесконечные упоминания мелких деталей, которые волей-неволей бросались Риаху в глаза, привносили в письмо невероятную живость, и он почти видел, как Хозисон, выправив спину, с плещущимся в глазах восторгом смотрит на корабль, выдыхая морозный воздух из полуприоткрытых розоватых губ. Далее следовали стандартные вопросы и комментарии, ещё что-то похожее… …То есть, в целом, письмо было вполне обычным. Если бы не маленькая приписка в конце. «Приедете ли вы на Рождество, мистер Риах? Я был бы очень рад вас увидеть.» Судорожно схватив лист бумаги, он принялся за ответ, торопясь дойти до последних предложений. Чёрные чернильные строчки косились и буквы скакали вверх-вниз как дикие козы по изгибам гор. Конечно, Гектор не сможет приехать на Рождество. Даже думать о Глазго было тошно, а про деньги на Эдинбург и говорить было нечего. В общем-то, до лета ступить на шотландские берега ему не грозило. И именно об этом он написал. Он проводил Лотту к себе засветло — мать возвращалась сегодня — и сдал письмо на почту. И всё потекло как обычно. Сон. Лекции. Редкие практики. Конспекты. Похмельный звон в голове. Гектор никогда бы не подумал, что это может быть приятно — отдыхать только после того, как перестаёшь вкалывать. Это было каким-то намного более качественным, полноценным отдыхом, нежели всё, что было у него до этого. Маленькие, блёклые цветочки полевого вьюнка на хрупких стеблях по сравнению с увесистыми, плотными цветками белого шиповника, венчающих упругую ветку. С шипами. Куда без них. Почти что теплым декабрьским утром — точнее, рассветом, потому что утро начиналось чуть позже — он встречал Карлотту у привычного цветочного. Её аккуратная головка приветливо качнула заплетёнными волосами в знак приветствия. — Ты же ответил на письмо, как обещал, да? — Да, конечно, — ответил Гектор, целясь взглядом в пустоту. — Гектор, я чувствую, что что-то не так… — Всё так! — резко рявкнуо он, практически сразу осознавая, что именно сказал. — Прости, я не специально. — Всё в порядке, — она смущённо приподняла уголки губ. Мороз зарумянил её щеки и нос. Лотта была такой красивой. Лотта так ему нравилась. Ровно до той секунды, когда он не увидел письмо у себя в почтовом ящике. Риаха так и подмывало его сжечь, просто подпалить на спичке и медленно смотреть, как чернеет желтоватая бумага, а потом сжать её в кулак, оставляя в ладони след от пепла. Но это было сильнее его. Сильнее того человека, который, засыпая с девушкой, просыпался с мыслью о мужчине. Мерзость. «Возможно, ты не совсем правильно понял…» — возможно, ты, Элиас, не совсем правильно объяснил. Кто же мог знать, что под «приехать на рождество» скрывалось «приехать ко мне на рождество»? Он ощущал, как глаза неумолимо заползают ему на лоб. Гектор начал представлять, что может подразумевать это невероятнейшее предложение. Он помнил (надеялся, что помнил), что отец у Хозисона отошёл в лучший мир, и это его уже радовало. То есть оставался только он сам, его мать и, возможно, братья и сёстры. Наверное, информация должна была быть утешительной, но нервничать он от этого не перестал. — Гекки? — Я уезжаю на рождество, — она удивленно приподняла брови. В ее лице не прослеживалось и тени осуждения, только молчаливый вопрос. — Есть кое-какие дела. Лотта понимающе кивнула. И это было выше его сил. Вся его хлипкая стенка отчуждения, выстроенная из приложенных друг к другу кирпичиков, рухнула в один момент, и все его попытки избежать бури кончились тем, что он прыгнул в самый её центр. Через пару недель он уже целовал её в макушку перед отъездом на почтовых в Амстердам. Характерный её цветочный запах оставался на рукавах его кафтана, впитываясь в мельчайшие ворсинки, а её голос продолжал звенеть в его ушах до того самого момента, пока он не ощутил перед собой хлипкость шатующейся корабельной палубы. Тогда её образ начал заменяться, треская и отваливаясь, как старая штукатурка от стен, обнажая голые, небелёные стены намного более приятного цвета. В голове постепенно проступила темная радужка карих глаз, безупречно ровная спина, тяжело уловимая улыбка на уверенном лице, ладони с грубоватыми руками, чья кожа наверняка страдала от холода… «Жалею ли я? — думал он. — Конечно, жалею. Жалею, что не сделал этого раньше».