Вспомни, капитан

Итак, всё это было довольно давно, а теперь за окном было намного теплее, светлее и зеленее. К концу подходил последний летний месяц. За окном стоял шум — привычное для Глазго дело, — а в доме царила неуютная, напряжённая тишина. Ему казалось, что вздохни он лишний раз, и этот вздох подхватится, разойдётся по всему дому эхом, вдарит ему в уши, пока звон не оглушит его. Он сложил бритву и провёл чуть влажной рукой по гладким щекам. Из зеркала на него устало взглянула пара темно-зелёных глаз, проследила за тем, как он, поправив рукой рыжеватые волосы, собрал их в свободный хвост. Но ей пришлось разочарованно отвести свой взор, когда он развернулся и пошел прочь от зеркала. Он потянулся к столу за стопкой листов, которую ему предстояло взять собой, но его взгляд невольно скосился к клочку бумаги в углу стола, и тут Риах со стоном упал на стул. Нет, он не будет ему писать. Человеку, с которым он провёл чуть меньше половины дня в каких-то нелепо пустых разговорах, человеку, с которым они со смехом судорожно искали замену сломаному перу, чтоб записать адрес (только один, потому что: «Мой отец будет не сильно рад неожиданным письмам»); он помнит, как с удивлением сказал: «Дайзерт?», как получил такое же удивлённое: «А что именно в этом необычного?». И вот, теперь этот клочок бумаги лежит у него на столе уже полгода, а он каждый раз останавливает себя, силой одёргивает руку. Это не то, знакомство, которое одобряет его… — Гектор! — Уже иду! — Риах схватил пачку бумаги, саквояж, поднялся со стула, положил ладонь на ручку двери, но… Он развернулся, схватил клочок бумаги и судорожно пихнул его в карман, и только потом открыл дверь и сбежал вниз по лестнице. О, его уже ждали. Мать, Кэтлин, Одри… отец. Представать перед суровым взглядом главы семейства (зелёным, зелёным, тем самым тёмно-зелёным из зеркала, единственным таким во всей этой четвёрке) было не самым любимым его занятием, но это было его прямой необходимостью. Единственный сын. Единственный наследник. Второй человек с зелёными глазами. — Гектор Риах, — начал он спокойным, мерным, чуть убакивающим голосом. — Сегодня ты уезжаешь в Лейден, чтобы поступить на… — он показательно скривил рот, — врача. Три пары карих глаз — одна встревоженная, две сочуствующие — отразились в зеркале его глазного яблока непривычным спектром эмоций. — Я надеюсь, что это будет не как в прошлые разы. А что было в прошлые разы? А в прошлые разы были два отказавшихся гувернёра, отказ в университете в Глазго и Абердине, когда он еще пытался стать стряпчим, пара десятков ссор с отцом и прочие вещи, перечислять которые было просто тошно, а вспоминать не было необходимости. — Нет, отец, не будет. Тишина. Звонкая, глухая тишина, в которой каждый его вздох падал каплей в омут эха, расплывалась в комнате. Она кричала: «Уходи. Уходи и не возвращайся. Не возвращайся сюда, если опять провалишься». — Вот и славно. Он встал, медленно прошёл к сыну и обнял его. Мать легко чмокнула его в щеку, сёстры — такие нежные, тёплые девушки — пожелали удачного пути, и Риах с светлой улыбкой подхватил вещи, проследовав к выходу. *** Эдинбург дохнул на Гектора воздухом свободы, и на периферии носа появился далёкий запах солёной воды. Он не чувствовал этот запах так давно, что уже успел забыть это ощущение уверенности, спокойствия и комфорта, которое будто жило на Королевской Миле. Теперь дело оставалось за малым — найти пристань, сесть на корабль и отчалить куда-то далеко, туда, где он ни разу не был. Романтично, сильно, независимо — все в духе того, о чём может мечтать юноша в нежном возрасте, если он, конечно, любит этим заниматься. Однако была одна небольшая проблемка, которая не сильно портила общую картину, но явно была не самым лучшим исходом событий. До отплытия корабля оставалось добрых три с половиной часа. В целом, не так уж и много, но одной из вещей, которые Гектор терпеть не мог, было ожидание. — Ну нет, не опять, — Риах с досадой хлопнул крышкой часов. Осознание того, что он переборщил с выездом, накрыло его ещё на почтовых, но там оно было намного слабее. Теперь же, когда Эдинбург уже окутывал его по бокам невесомыми волнами, от него бежать было некуда. Значит, что дорога вела к пристани, где ему и предстояло провести остаток времени. — Эй, паренёк, есть лишняя минутка? Он повысил голос и поднял в локте руку. Подросток лет тринадцати ловко протиснулся к нему в толпе. — Куда идёте, сэр? — До пристани доведёшь? — С радостью, сэр! — малец расплылся в улыбке, широкой как устье Форта. Гектор запустил руку в сумку, достал кошелёк и сунул провожатому пару монет. Тот легонько прикусил одну (Боже, как же нелепо это выглядело в его исполнении) и, махнув рукой, направился дальше по улице. Что ж, путь действительно был короток — через двадцать минут Риах уже смаковал морской воздух и крик чаек, самая наглая из которых ухитрилась украсть рыбу из торговой тележки. Распрощавшись с провожатым, он на всякий перепроверил деньги (никогда лишним не бывает, рассудил он) и начал вспоминать, какое именно название было у корабля и имя у капитана. Он осмотрел пристань беглым взглядом. Корабли. Они возвышались над водой, как непреступные скалы, огромные, невоображаемые, но при этом такие реальные. В очередной раз ему пришло в голову, насколько же странным был сам факт того, что они держались на плаву. А они держались. И ему нужно было найти из этого множества свой, и найти капитана… Гектор повертел головой. Всё-таки идея искать нужный корабль за три часа была отвратительной, и он начал просто праздно рассматривать всё, что его окружало, помимо кораблей. Два матроса, с громким матом тащившие, чуть приподняв над землей, ящик, непонятная старушка, гадавшая кому-то по руке, битва уличных котов. И подозрительно знакомое лицо, опять с кем-то разговарившее. Хозисон совсем не менялся, что бы Риах ни думал: тот же грудной, глубокий голос, те же короткие волосы, тот же деловой, культурный вид. Единственное, что изменилось, было в глазах: теперь, при ярком солнечном свете в их карей радужке мерцал живой, лучезарный, но слегка уставший огонёк, которого не было там в прошлый раз. Хорошо, ещё поменялась одежда, и вместо тёплого зимнего кафтана на нём красовался летний синий, расстёгнутый на пару верхних пуговиц, оголяя лёгкую свободную рубашку. Элиас скосил глаза, видимо ощутив на себе пристальный взгляд. Гектор почти почувствовал, как они резанули по нему сначала и как смягчились в конце, и, невероятно, увидел, как поднимаются уголки чужих губ в легкой полуулыбке. Выражение его лица должно было означать радость, даже несмотря на то, что трактовать её так было довольно тяжело. А откуда радость? От того, что он встретился с ним? Гектор был ниже его на голову, его светло-рыжие волосы пушились из хвоста и подсвечивались солнцем (когда ему было шестнадцать, маленькая Одри сказала, что он выглядит как соломенное пугало), а при малейших лучах солнца его лицо озарялось полчищем веснушек. Он чувствовал себя нелепо-некомфортно, как мальчишка на его фоне, хотя было очевидно, что разница в их возрасте никак не могла быть настолько критичной. Припомнив их последний разговор, он вспомнил, что тот старше его на пять лет, и задумался, что здесь уместнее — целых или всего лишь. Риах всё ещё продолжал неловко стоять, не до конца понимая, что делать дальше, когда Хозисон, пожав руки с человеком, стремительно направился к нему, заставив инстинктивно отшатнуться. — Мистер Риах! — Гектор мог поклясться, что в этом рукопожатии ему точно сломают ладонь. — Ты не изменился, — он легко улыбнулся. — А должен был? — Элиас вскинул бровь. — В любом случае, я очень рад тебя видеть. — Взаимно. Повисла неловкая пауза, к которым Риах за свою жизнь успел привыкнуть как человек, не любивший много открывать рот попусту. Хозисон слегка отвёл взгляд в сторону, почти сразу же возвращая обратно, но уже с неким вопросом. — А что ты здесь делаешь? — Я уплываю сегодня. — Ты уплываешь сегодня?! — он удивлённо приоткрыл рот. — Да, — Гектор достал часы, — через три часа, если быть точнее. — Господи! — рука судорожно легла на темные волосы. — Почему ты ничего написал? «Он правда рад меня видеть,» — мысль разлилась теплом по груди, быстро перекрываясь необходимостью ответа на последний вопрос. — Я… — Три часа, да? — темные глаза суетливо поднялись к небу, прикидывая что-то в голове и избавляя Риаха от неприятного диалога. — Есть пара лишних пенсов? — Конечно, — недоуменно ответил Гектор. — Отлично, пойдём! Элиас схватил его за руку и слегка дёрнул, зовя за собой. Жест был более чем вульгарным, но Риаху даже в голову не пришло противиться, и он плавно направился следом. Тогда же его руку отпустили, видимо поняв, что больше нужды в этом нет. И вот они шли по эдинбургским улицам, сначала один за другим, а потом бок о бок, вжимаясь на узких проулках. Солнце все еще палило с неба, давая августу возможность забрать свои последние летние привилегии. На задворках сознания Гектор подумал о том, что сейчас его точно обсыпет веснушками, и всё лето, когда он шугался солнца, пойдёт насмарку. Лента в хвосте слегка потряхивала, грозя своему ленивому создателю распуститься. Резко подняв голову, чтоб хотя бы примерно соориентироваться, он с шипением зажмурился, получив в глаза саднящим лучом. — Всё в порядке? — через пару секунд зрение вернулось к нему, и он по очереди поднял веки. — Мы на месте. В этот раз задрав взгляд более аккуратно, Риах встретился с какой-то непримечательной вывеской и последующим словом «кофейня». «Точно, кофейня,» — пришло к нему наконец осознание. Первый (и последний) раз ему доводилось в них быть, когда он ещё пытался отучиться в Глазго. Собственно, это имело прямое отношение к тому, почему он оттуда вылетел… Хозисон учтиво-вежливо стоял рядом в немом ожидании. Когда Гектор перевёл взор на него, на чужое лицо уже искоса легло солнце, залезая в радужку карих глах, подсвечивая их изнутри как тёмно-янтарную крошку. Красиво. Интересно, почему с кем-то солнце делает это, а с кем-то — веснушки. — Она же не якобитская, да? — увидев немой вопрос, Риах слегка потупился. — Нет, не то, чтоб меня очень волновало с политической точки зрения, просто были прецеденты… — Все хорошо. Ты идёшь? Друг за другом они заступили на лестницу. Что ж, в помещении было спокойно (в сравнении, конечно), слегка накурено и вполне уютно. Он неловко отпил кофе и попытался просмаковать горечь на языке вместо того, чтобы сплевывать её, как обычно. Элиас спокойно заглотнул полчашки и с лёгким звоном вернул её на стол. Сглотнув, он окинул его взглядом и вытянул за угол торчащую из-под газеты бумажку. — Который из них твой? — Риах взял лист и пробежался по списку кораблей, времени и городов. Прикинув, он ткнул в один из. — Это единственный с остановкой в Голландии. — А, да, точно, — Хозисон вернул листок на место и что-то прикинул в голове, посмотрев на расписание ещё раз. — Голландцы славный народ, знаешь. — Ты был в Голландии? — Я жил с голландцами, — Элиас хмыкнул и отпил ещё кофе. При более тусклом, фокусированном свечном свете в глаза бросились очерченные тёмные полукруги под веками, над которыми устало проявлялись прищуренные зрачки с радужкой. Он выглядел слишком бодро для бессонного человека. — Трудолюбивые, сдержанные, прямолинейные и богопослушные. — И высокие? — И высокие, — он кивнул. Гектор выдержал паузу, ожидая, пока его поймут, если поймут вообще. Судя по чужому виду, понять шутку-вопрос не спешили. — И сколько у тебя в роду было голландцев? — Ну, мать по отцу была, а отец чистый шотландец, поэтому получается, что… а! — он удивленно приподнял брови. Дошло. — Я не такой уж и высокий, раз на то пошло. В чужом взгляде сквозила легкая насмешка, и Элиас решил сменить тему чуть более чем кардинально. — А в чем проблема якобитских кофеен? — Ну, — это была явно не самая лучшая тема, но Гектор чувствовал, что продолжать уходить от всех неприятных тем и дальше он просто не может. — За посещение одной из таких меня выкинули из Абердинского университета, — о том, что в карте его проступков значалось ещё много чего весёлого он предпочел умолчать. — Что ты вообще делал в Абердинском, если ты из Глазго? — Элиас окончательно опустошил кружку и, взяв кофейник, налил ещё одну. Риах немного напрягся — факт того, что это горькое коричневое жидкое нечто может кому-то нравиться, его пугал. — У вас же свой университет есть, если я ничего не путаю. — Из него меня тоже исключили, — Гектор скосил глаза в стол, встречаясь с потертым, тёмным деревом. — Ну, ни там, ни там больше пары месяцев я не успел продержаться, так что… Он не закончил фразу, и Хозисон решил ничего не отвечачать. Разговор не клеился. Риаху казалось, что он получил уже в каждое из своих слабых мест, и ему это очень не нравилось. А ещё ему казалось, что человек напротив него считает его идиотом. Их диалог казался полнейшей нелепицей, и он решил разбавить её пожалуй самым содержательным вопросом. — Почему «Ковенант»? Элиас встрепенулся. Гектор вспомнил, как ему говорили о том, насколько капитану важно его судно. О том, что капитан и его собственное судно всегда похожи. Он попытался представить, как выглядит пресловутый «Ковенант» вне рамок чертежей, основываясь только на том немногом, что он знал о Хозисоне и о кораблях. Да, бриг ему вполне подходил — судно уверенное, но достаточно пластичное и со своей степенью изящности. Дубовая палуба с вбитыми в ноль гвоздями, дубовый штурвал. В нем читалась простота. Дисциплина. Точность. Расчет. Ни одного лишнего элемента, никакого даже флага; каждая деталька на своих местах, каждый шпагат не длиннее, чем надо, каждая койка в кубрике на равном расстоянии от борта. В довершении картины он добавил капитана как хрупкого оловянного солдатика на фок-мачту. О том, как именно должен он там находится и за что держатся, ему пришлось задуматься. — А я не говорил? — о, как же он пытался побороть эту сонливость, которая оставалась несмотря даже на весь проявленный интерес к теме. Риаху на сеунду пришло в голову, что он встал на пути между этим несчастным и кроватью. Мысль кольнула самолюбие. — В честь Национального Ковенанта. — В честь Ковенанта? — в свободную руку оловянного капитана добавилась Библия и пачка листов документа сверху. Он слышал разные названия кораблей, от красочных «Роз», «Зорь» и других околопейзажных названий до менее живописных имен животных, но назвать корабль церковно-политическим документом — такое могло разве что присниться. В бреду. — Это… необычное имя… — Я знаю, — лёгкое пренебрежение в голосе. Как будто ему говорили это уже далеко не в первый раз. — Нет, я не в плохом смысле! — Гектор аккуратно поднял руки, развернув ладонями от себя. На его губы плавно легла улыбка. — Это правда необычное название. И оно красивое. Что бы оно ни значило. В конце концов, ковенант был соглашением. Ну, очень условно — даже не очень осведомленный Риах догадывался о том, что соглашение того же Моисея с Богом вряд ли касалось вопросов чужой собственности, — но всё-таки какие-то организованные пункты имелись. И, наверное, если не обращать внимание на факт первопричины названия, то в этом можно было найти собственный, уникальный смысл. И Гектор был готов его найти. Он смотрел в это сонное лицо с выделяющимися скулами, находя в нем даже не друга, а кого-то, кто не торопится дать ему ненужные советы, и не ждёт их от него. И это было важнее. Это было важнее любой социальной одобряемости, любой логики. Он чувствовал его спокойствие, ловил далекие волны тепла чужой уверенности, заворачиваясь в неё, как в одеяло, за неимением своей собственной. Риаху нужно было с ним быть. Он не мог обосновать это, он просто существовал с этим знанием, как люди существуют, не ощущая своих рук и ног, пока их не потеряют. — Должно быть, ты пресвитерианин? — Должно быть, — корка льда на чужом лица треснула. — Я очень долго думал над названием, понимаешь? Мне не хотелось, чтоб у меня был корабль с таким же именем, как у половины страны стоят в порту, и я начал прикидывать, что приходит мне в голову первым… Он выпил ещё чашку. И ещё. Элиас так много говорил, и Риаху оставалось только сидеть и слушать. А потом он посмотрел на часы и с распахнутыми глазами осознал время, и они выскочили из кофейни. Пристань встретила их шумом, и Гектор уже начал нервно метаться глазами в поисках нужного корабля, когда его нагло подхватили под руку и чуть ли не всучили как подарок капитану с приветственными речами, распросами и фамильярно-профессиональными шутками. И вот он стоял на палубе, чувствуя нарастающую тошноту в горле и шатающуюся под ногами палубу, и смотрел на берег, на маленькую точку, машущую ему издалека. Он точно ему напишет. Элиасу Хозисону.