der schlechteste

      Почти осязаемая пустота вокруг создавала внутри столь редкое ранее ощущение тянущего спокойствия. Еще не наполненное светом и звуком пространство действовало вполне себе положительно, и Йост, лежа прямо на полу пустой сцены, словил внезапный приступ приятной меланхолии.        Танту без перерыва говорил что-то о технических деталях, акустике и аппаратуре, но его слова почти не касались Йоста, пролетали куда-то мимо, звучали будто сквозь вату. Теун, обернувшись на друга, резко замолчал, но решил увиденное не комментировать — как будто в первый раз. Чему тут уже удивляться, это же Йост. Пора бы привыкнуть.       Цикличность мыслей, что в голове крутились по кругу периодами, не сильно напрягала. Йост решил просто пустить все на самотек, отдавшись моменту и стараясь хотя бы раз не идти против своих же мыслей, позволить им завладеть разумом, дать им право на существование. И стало легче. Даже удивительно и как-то абсурдно.       Он думал обо всем и ни о чем. Всплывали фрагменты: встреча с Августом, пара лиц из толпы на последнем концерте, неоконченные строчки в черновиках. Эхо слов, невысказанных, но почему-то ощущавшихся. Будто бы все роящиеся в голове мысли обрели вес и форму, заполняя царящую вокруг пустоту.        В голове снова, совершенно незначительно, буквально на несколько мгновений мелькнул образ Августа — неясный, но цепляющий, осязаемый. Йосту стало слегка не по себе от осознания, что чужой человек, который скорее напрягал, чем притягивал, продолжал оставаться в его мыслях.        Может, это было что-то посредственное — привычка разглядывать людей и невольно запоминать детали. А, может, в Аггу действительно было нечто странное, то, что Йост все еще не мог осмыслить. Голову заполнили противоречивые ощущения: раздражение от того, что Август все еще держится в мыслях, и странное любопытство — желание понять, что именно Йоста зацепило.       Он попытался выкинуть Августа из головы, но это только заставило воспоминания стать ярче: короткие фразы, немного наигранная улыбка, безукоризненно ровный голос.       Из круговорота мыслей Йоста неожиданно вырвал негромкий голос Танту. Чужой образ в подсознании тут же развеился в пыль, оставляя за собой лишь странное послевкусие.       — Все нормально?       Йост открыл глаза, увидев перед собой сидящего на корточках Теуна.        — Вполне. Пол удобный.       — Работать ты, как я понимаю, не собираешься?       — Я работаю. Это часть процесса.       — Ты в курсе, что проверка сцены — это не про лежать?       — А что мне тут делать? Ходить туда-сюда? Я уже все проверил, — беззаботно пожал плечами Йост.       — Может, звук?       — Звук — твоя работа. Я тут для вдохновения.       — Зачем я вообще спросил? — пробормотал Танту, поднимаясь на ноги. — Даже если тебе предоставят какой-нибудь барак, ты все равно скажешь, что тебе все нравится.        — Я им еще сверху доплачу.       — Я в этом не сомневаюсь.       Йост, продолжая лежать на полу, позволил себе на мгновение закрыть глаза снова. Он слегка подергал уголком губ, вроде как пытался посмеяться, но улыбка не выдалась. Пальцы чуть дрогнули, как если бы он хотел что-то набросать на телефоне, но в конце концов откинул эту мысль подальше.       Йост решил, наконец, вернуться в реальность, пересилив себя. Он открыл глаза как раз в момент, когда Танту протянул ему руку, чтобы помочь встать. Йост благодарно улыбнулся, слегка, ненадолго, коротко, но искренне, и ухватился за руку друга.       Он поднялся, стряхнув с себя остатки меланхолии вместе с пылью сцены, но ощущение чужого присутствия — почти фантомного — продолжало навеивать где-то внутри странные чувства.

***

      Непрекращающаяся усталость в конце концов превратилась в хроническую. Йост уже не удивлялся, поздно ночью возвращаясь домой и чувствуя себя мертвым. Это стало образом жизни. Он навряд ли сможет теперь от него отказаться — слишком привык.        Слишком чужим теперь казалось что-то иное.        Бросить на полку ключи (и необязательно попасть: они могут до утра проваляться на полу, пока снова не придется куда-то уезжать), раздеться, принять душ, все действия воспроизводя неосознанно, на автомате, иногда даже радуясь отсутствию мыслей и звенящей пустоте в голове; потом упасть на кровать и полночи как минимум просто пролежать с закрытыми глазами (ведь мысли соизволили вернуться тогда, когда их вовсе не ждут), анализировать, думать, много думать, чтобы потом заснуть на пару часов, а затем — все заново. Сон действительно стал ощущаться не как жизненно важная человеческая потребность, а как хобби, которым занимаешься время от времени, от скуки.       Но Йост абсолютно точно не назвал бы свою нынешнюю жизнь скучной рутиной. Он чувствовал, что наконец-то живет, а не существует. Вот только жизнь тоже выматывает.        Уставать — нормально, чувствовать себя плохо даже тогда, когда все, казалось бы, хорошо — нормально, быть одиноким в толпе людей — тоже нормально. Йост просто надеялся, что это скоро пройдет.        Думать, что все это временно — удобная стратегия. Она держит на плаву, позволяет не задавать себе лишних вопросов.       Йост знал, что усталость стала его постоянным спутником. Это уже не та временная тяжесть, которую можно сбросить, отоспавшись или устроив себе пару дней покоя. Это был фон, постоянный, неизменный, будто серый шум, с которым живешь так долго, что перестаешь замечать его присутствие.       Йост ловил себя на мысли, что в этом странном круговороте ему даже нравится находиться. Что-то в этой усталости, в этой перегруженности днями и ночами, давало ему ощущение значимости, будто так он доказывал, что его жизнь — это что-то большее, чем просто череда пустых, бессмысленный дней. Он не бездельничает, он трудится, живет на пределе своих возможностей, достигая все больше и больше желаемых результатов. Это ли не успех?       Но иногда, в те моменты, когда пустота в голове вдруг заполнялась мыслями, Йост понимал, что врет сам себе. Эти мысли накатывали волной, заставляя останавливаться и задавать себе опасные вопросы, на которые не находилось ответов — вместо этого, словно насекомых, роилось лишь еще больше этих самых вопросов. Йост по ночам ворочался в постели, борясь с желанием включить телефон, чтобы хоть как-то отвлечься. Но он прекрасно знал, что это бесполезно. Экран лишь усилит раздражение, а усталость останется.       Иногда ему казалось, что он попал в странную игру, где правила понятны всем, кроме него. Как будто он все делал неправильно, противоположно заявленному, слишком нестандартно. Он двигался по инерции, все быстрее и быстрее, боясь остановиться, будто это было запрещено.       И все-таки, даже в такие моменты Йост убеждал себя, что все идет так, как должно быть. Он ведь живет. Не существует, а именно живет. Трудно, выматывающе, иногда до боли в груди и тумана в голове — но живет.       И, наверное, этого достаточно.       Сон всегда оставлял наедине с ощущением, что утро не принесет никакого облегчения. Не то чтобы это сильно тяготило — нужно было просто перетерпеть, ведь днем всегда удавалось быстро развеяться и хотя бы на время избавить себя от навязчивых мыслей. Это и было отдушиной. Творчество, собственные усилия и старания, которые в конце концов окупались, бесконечное множество людей, среди которых были личности действительно приятные, способные вызвать искренний смех или сделать обстановку по-настоящему теплой. Йост держался за такие моменты, как за спасательный круг, даже если они казались незначительными или быстро проходили. Они помогали, возвращали ему ощущение, что он не застрял в этой жизни без движения.       Иногда Йост ловил себя на мысли, что не понимает, ради чего все это. Ради денег? У него их уже достаточно, чтобы не переживать за завтрашний день. Ради славы? Она больше напрягала, чем приносила удовольствие. Ради признания? Но разве оно не обесценивалось, когда каждый твой шаг оценивают по чужим меркам, совершенно забывая о понятии «индивидуальность» и загоняя в выстроенные сомнительными авторитетами рамки?       Собственно, все было намного проще. Для Йоста это был способ существовать, чтобы не задохнуться, не утонуть в собственных мыслях. Чтобы ощущать собственную ценность, чтобы в моменте, оставаясь наедине с удушающей ненавистью к себе, увидеть, что тебя любят, что ты нужен и важен. По-настоящему. Ведь если множество людей говорит тебе о том, что ты хороший, то, может, это действительно так? Разве имеешь ли ты право в этом сомневаться, оскорбляя тем самым их мнение?       Еще более удивительно было вселять в кого-то надежду, когда у самого ее почти не осталось, когда собственная вера в лучшее расходилась по швам на глазах. Это было странно и как-то нелогично. Даже, казалось бы, неправильно. Потому что Йост никогда не хотел быть сильным. Ему просто пришлось. Чтобы выжить. И собственная боль стала силой, что помогала не сломаться окончательно. Будто суперспособность.       Йост даже этим гордился.       Если отбросить излишнюю меланхолию, то все было не так уж и плохо. Лучше, чем раньше. Йост даже был почти доволен своей жизнью.       «Почти» — потому что утерянное навсегда уже не вернуть. Потому что все шрамы без следа не залечить, потому что разбитую тарелку не склеить так, чтобы она стала такой же, как раньше, потому что скомканный лист бумаги уже не выпрямить больше.        А так, впрочем, жить можно. И даже пытаться делать это счастливо.       Звук уведомления, что постоянно был включен только в чатах с самыми близкими, заставил Йоста открыть глаза. Видимо, все-таки придется сегодня еще повтыкать в телефон, прежде чем постараться заснуть.       Даже на минимальной яркости свет от экрана все равно резанул по глазам, и Йост в темноте комнаты сразу же зажмурился. По Face ID разблокировать телефон не получилось, поэтому пришлось вводить пароль почти вслепую.       Увидеть сообщение от Танту посреди ночи перестало быть чем-то удивительным еще несколько лет назад. И каждый раз, как назло, диалог начинался с уже знатно заебавшего: tantu спишь?       Палец инстинктивно потянулся искать кнопку «заблокировать», но Йост сдержался.

joost

танту, ты не мой бывший, чтобы по ночам писать мне ебучее «спишь?»

tantu допустим, я этого не видел. нам надо кое-что обсудить

joost

сейчас?

tantu нет, завтра       Йосту даже глаза закатить захотелось.

joost

тогда зачем писать сейчас?

tantu чтобы ты был готов к разговору

joost

и ты решил меня заранее заинтриговать?

tantu а что, не получилось?

joost

нет, мне все равно. тебе не кажется, что после этого я просто не приду?

tantu нет, не кажется. ведь ты все равно придешь

joost

это почему?

tantu потому что ты такой же любопытный, как и ленивый 

joost

1:0 в твою пользу👍

      Даже не потрудившись прочитать последнее пришедшее сообщение, Йост вернул телефон на тумбочку и уставился в потолок. В его голове снова зашевелилась странная тягучая энергия, мешавшая уснуть. Он не думал о предстоящем разговоре. Это же Танту, с ним всегда так — немного странного напряжения, много бесполезной интриги, но ничего по-настоящему неожиданного. Завтра — так завтра. Йост и так думает слишком много, поэтому искать новый повод для надоевших раздумий не особо хотелось.       Но сон все равно не шел. Йост уже начал мысленно проклинать Танту за то, что он отвлек его от попытки уснуть. Хотя, навряд ли это получилось бы сделать быстро.       В конце концов, накинув сверху какую-то кофту из шкафа, Йост вышел на кухню. Звук открывающегося холодильника разрезал ночную тишину, заставив слегка съежиться. Он, не глядя, достал оттуда бутылку воды, захлопнул дверцу и, сделав пару глотков, прильнул лбом к прохладной поверхности. За окном привычно лил дождь, который навевал приятное чувство спокойствия, и Йост невольно прислушался к тому, как он барабанил по стеклу.        В конце концов решив, что пора бы уже прекратить изображать драму, выглядя при этом, как герой какого-то сопливого фильма, Йост вернул бутылку обратно в холодильник и последовал обратно в комнату. Навряд ли уже получилось бы заснуть, но стоило хотя бы попытаться.

***

ровные линии стремятся ввысь, но твоя — штрих-пунктирное блядство.

      Чужая квартира.       Чужой город.       Чужая страна.       Август уже и не помнит, где, когда и с кем в последний раз чувствовал себя дома. Беспорядочная жизнь надоела настолько, что хотелось просто исчезнуть. Ему везде было не так. Бесконечные поиски чего-то родного оставляли внутри лишь чувство, будто кто-то высосал всю душу, не оставив там ничего, кроме съедающей пустоты и разочарования. Во всем, во всех.       В себе.        Август сидел на краю кровати, а в руках снова был телефон — та самая штука, от которой он безуспешно пытался спрятаться. Непрочитанные сообщения, пропущенные звонки, уведомления о дедлайнах, бессмысленные напоминания… Все это казалось настолько оторванным от реальности, в которой он сейчас находился, что выглядело почти абсурдно.       Августу казалось, что он просто завис где-то в пустоте между «надо» и «не могу».       Телефон отправился на стол. Аггу откинулся назад, пока спина не встретилась с мягким матрасом. Наедине с собой было также невыносимо, как и в окружении людей.       Августу хотелось верить, что он отдыхает, но правда была в том, что он бежал. От себя, от обязательств, от людей, которые ждали его возвращения.       Все вокруг него говорило о временности. Эта квартира не была его домом, но также казалась чем-то большим, чем просто укрытием. Здесь было странно легко дышать, хоть он и знал, что эта легкость временная.       В конце концов, Аггу везде был чужим. Что находясь «дома», что вне его — он чувствовал себя одинаково. Одинаково хуево. Ему как будто нигде не было места. Нигде и ни с кем.       Вот только здесь, вне дома, он чувствовал себя более свободным. Здесь на него всем было плевать. Здесь не было так душно, так трудно. Потому что от Августа тут никто и ничего не требовал, ничем его не обязывал. Здесь можно было быть никем. Здесь он мог забыть, что у него есть имя, что на него смотрят, ждут, чего-то от него хотят.       И впервые за долгое время эта мысль показалась ему утешительной.       А «дома» было просто физически невыносимо. Атмосфера, куча невыполненных дел и несдержанных обещаний, люди, друзья, семья — это все тяготило. Настолько приелось, что стало почти отвратительным.       Август не знал, как долго будет оставаться в Амстердаме. Он вообще ничего не знал. В последние дни в голове словно висела плотная завеса, отгораживающая его от логики и ясности. Он точно понимал — в конце концов придется вернуться. Эта мысль крутилась в голове уже третий день. Аггу знал это, чувствовал — дела в Германии не решатся сами собой. Но идея снова оказаться там, снова надеть на себя привычный облик — безупречного, надежного — вызывала что-то вроде тихого ужаса.       Он не мог. Точнее, не хотел. И это истеричное «я не хочу» кричало где-то внутри громче здравого смысла, громче совести, громче собственных мыслей.        Август провел рукой по лицу, разом чувствуя усталость, бессилие и отвращение. К себе, к своему бегству, к своей неспособности просто взять и справиться. Смешно, как легко он когда-то справлялся с ролью — на публике, в окружении друзей, даже перед самим собой. Сложно представить, что тот Ши Аггу, которого знали все, и Август Жан Дидерих, лежащий сейчас на кровати в чужой квартире, были одним человеком.       Дела подождут. Люди подождут. Все всегда ждет. Почему-то мир вокруг готов давать ему еще одну, уже сотую попытку, а вот он сам уже не был уверен, что готов идти дальше.        Дышать было тяжело, но Аггу даже не пытался облегчить себе это состояние. Иногда казалось, что именно эта тяжесть держит его в реальности, не дает раствориться в собственных размышлениях и окончательно исчезнуть.       Рядом с кроватью валялись неразобранные до сих пор вещи — те самые «обязательства», от которых он сбежал: ноутбук с незакрытыми проектами, распечатанные контракты, пара книг, которые он таскал за собой из города в город, думая, что когда-нибудь точно найдет время их прочитать. Какое-то время это все даже напоминало Аггу о том, что он что-то должен, но за эти дни стало всего лишь частью фона — как чужие стены вокруг, как вид из окна на улицу, которая для него ничего не значила.       Август думал о том, что будет дальше. Это было смешно, потому что он задавал себе этот вопрос постоянно, а ответ не изменялся вот уже несколько лет — ничего. Это «ничего» плотно засело у него в груди и обволокло все остальное, оставив только раздражение. Август хотел хотя бы на мгновение почувствовать, что он контролирует свою жизнь, но каждый раз возвращался к тому же: он слишком устал. И вовсе не физически.       Единственным цветным пятном в серых буднях стало лишь случайное знакомство с Теуном на очередной ничего не значащей тусовке. Август с самого начала пожалел, что согласился прийти в это место. Там было душно, шумно, и ему это не нравилось — всегда казалось, что в таких местах даже дышать сложнее. Аггу стоял в углу, где воздух был хоть немного свободнее, и машинально листал телефон, пытаясь занять себя. Но это в любом случае было лучше, чем рефлексировать по поводу того, что ему в очередной раз пришлось убегать.       Когда он подошел к стойке, чтобы заказать пиво, стало еще хуже. Бармен явно был загружен, ждать пришлось дольше, чем хотелось, и это успело выбить его из равновесия. А полетевшая из кармана на пол мелочь, когда Август доставал оттуда телефон, и вовсе почти убила непробиваемое, казалось бы, спокойствие. Аггу уже было наклонился, чтобы поднять ее, но его опередили. Высокий улыбчивый парень протянул ему деньги, без которых Аггу, на самом деле, вовсе не обеднел бы, но в ответ все же коротко поблагодарил.        Разговор продолжился неожиданно легко. Парень оказался не таким уж и скучным, каким казался на первый взгляд. Августу даже стало чуть проще находиться в этом баре. Почти комфортно.       — Если что, можешь как-нибудь заглянуть в студию, — сказал Танту напоследок, протягивая свой номер. — Вдруг надумаешь.       Август взял визитку, но ничего не обещал. Ему казалось, что он больше никогда не вспомнит об этом, а Теун, судя по всему, тоже не ждал. Но когда через пару дней Аггу все-таки набрал этот номер, внутри что-то щелкнуло. Будто он, сам того не зная, в тот вечер сделал что-то правильное.       А потом все по новой: очередная сомнительная компания, попытки вести себя адекватно и не привлекать лишнего внимания, бессмысленные разговоры обо всем и ни о чем…       …и пытливый голубоглазый взгляд, который от Августа не отлипал, кажется, на протяжении всего вечера.       Сначала это раздражало. Потом просто напрягало. А уже под конец Аггу заметно расслабился и, приняв правила «игры», стал пялиться уже сам — к счастью, безнаказанно. Возможно, это было нечестно, ведь Йост ничего не замечал, но самого Августа его «читы» в виде лыжных очков вполне устраивали.       Йост был слишком увлечен болтовней с кем-то из компании, чтобы обратить внимание на то, как его изучают. Он что-то рассказывал, жестикулируя, громко смеялся, а потом, словно для дополнительного эффекта, еще и стукнул по столу ладонью. Легкий бардак из его волос, блеск в голубых глазах и смех, который будто бы заражал всех вокруг — все это работало. Даже на Августа.       Он поймал себя на том, что уже не отводил взгляда. Не то чтобы он хотел этим что-то сказать, просто… наблюдал. Его никогда не привлекали люди вроде Йоста — шумные, яркие, открытые настолько, что это иногда походило на нарочитую показуху. Но в этом случае все выглядело естественно, почти заразительно.       А Йост тогда все смеялся, говорил, смотрел на всех вокруг с каким-то почти детским азартом. Но даже несмотря на весь этот хаос, Аггу чувствовал, что где-то в глубине он тоже заметил эту странную игру взглядов.       Ему не хотелось зацикливаться на этой ситуации, потому что все временно — и его нахождение здесь, и окружающие люди, которые лишь мнимо избавляли от чувства скуки и одиночества.        Но потом Танту позвал Августа на концерт Йоста. Как-то спонтанно, вовсе не настаивая, но Аггу решил, что он от этого ничего не потеряет. Сидеть в четырех стенах и ненавидеть себя — еще более худший вариант, поэтому приходилось соглашаться на все предложения, лишь бы не оставаться наедине с собой и создать внутри хотя бы мнимое ощущение так называемой жизни.        На концерте Аггу присутствовал скорее из чувства долга перед самим собой — чтобы отвлечься, чтобы доказать, что он еще не совсем потерян.       Когда на сцену вышел Йост, все пространство вокруг будто ожило. Август, не признаваясь в этом даже себе, почувствовал странный прилив энергии от того, как легко тот взаимодействовал с людьми. Йост смеялся, что-то говорил между треками, двигался так, словно все происходящее — продолжение его самого.       Август чувствовал, как внутри все сжималось. Этот контраст — между тем, что он видел на сцене, и тем, что происходило у него самого внутри — казался почти болезненным. Йост казался воплощением всего, что было Августу недоступно: легкости, уверенности, свободы от самого себя.        Искренности.       После концерта Танту предложил заглянуть в гримерку, но Аггу только покачал головой. Йост не особо выглядел настроенным дружелюбно, да и изображать подобие вежливости Августу не хотелось самому.        И он вовсе не ожидал, что в конце концов Танту невзначай предложит заехать на студию, «развеяться» (что бы это ни значило) и заодно послушать, как Йост записывает трек. Сказано это было как-то обыденно, без подтекста, без намека на важность. Теун явно не видел в этом ничего особенного. Но для Августа даже такое простое предложение оказалось слишком громким.       Его первое желание — отказаться. Не потому что неинтересно, а потому что неловко. Зачем ему там быть? Йост уже на концерте казался излишне отстраненным, будто из вежливости терпел его присутствие. И хоть тот ничего не сказал, это молчаливое напряжение Август чувствовал слишком ясно.       И все же он задумался. Пустая квартира и безликие улицы за окном не сулили ничего нового. Танту явно делал подобные предложения не просто из вежливости, но и навязываться Август не хотел. Студия, Йост, чужое творчество — все это казалось чем-то чуждым, ему не принадлежащим.       Но несмотря на сомнения, он нехотя согласился, все еще думая, не станет ли лишним в чужом пространстве.       «Думаю, Йост не будет против».       Да, точно. Особенно после их последней встречи, когда у Йоста на лице было написано, что он, определенно, имеет что-то против самого существования Августа. 

***