Я, ты и он

      — Привет. Это Рафаэль. Я сейчас немного занят, поэтому оставьте сообщение…       Пип.       Азирафель посмотрел на каменное надгробие и тяжело вздохнул в телефонную трубку.       Впервые за полгода он решился прийти на кладбище и поговорить с бездушным камнем, веря, что Рафаэль его слышит. Телефон был некой точкой опоры, за которую Азирафель держался, вслушиваясь в любимый голос, навсегда оставшийся лишь на автоответчике.       — Мой мальчик, без тебя всё не то… Я полностью раздавлен… был. Но сейчас… сейчас я кажется смирился с тем, что тебя не вернуть.       Это уже стало его привычкой — звонить на номер Рафаэля и изливать душу в трубку. Сначала, после его ухода, а затем и ухода Энтони, жизнь казалась бессмысленной. В ней больше не было радости, не было света, не было никого. Если бы Энтони тогда остался и позволил разделить между собой их общую боль, Азирафель уверен, они бы рано или поздно были в порядке. Но сейчас… даже спустя полгода он не был в порядке.       Его жизнь превратилась в существование. Каждое утро Азирафель собирал себя по кускам и заставлял тело двигаться. Он ел, не чувствуя вкуса еды. Прогуливался вечерами, не замечая огней, людей и городской красоты, от которой раньше дух захватывало. Работал на износ, до самого предела. И все ради того, чтобы ночью, лежа в широкой и одинокой постели, не подпустить к себе мысли о близнецах.       Выходило паршиво. Они все равно настигали его во снах. Такие… живые. Родные. Недосягаемые.       — Я… — Азирафель зажмурился и опустил голову. — Знаю, что ты будешь осуждать, но только послушай. Это я виноват. Если бы я не купил книжный, ты был бы жив.       Голос вдруг охрип и сорвался. Азирафель кожей почувствовал чей-то укоризненный взгляд на себе. Это Рафаэль смотрел на него с небес.       — Если бы я не позвонил тогда, в первый раз… ничего бы не случилось… Моё эгоистичное желание быть с вами — убило тебя.       Горькая слеза покатилась по щеке. Сколько их было за последние шесть месяцев — не счесть. Когда сил плакать уже не оставалось, Азирафель без сил падал на кровать и смотрел пустым взглядом в стену. Минута за минутой. Час за часом. В надежде, что время залечит раны на сердце. Но время, к сожалению, оказалось не самым лучшим лекарем.       Умом Азирафель понимал, что должен посетить психотерапевта. Должен взять себя в руки, внести какие-то изменения, чтобы улучшить качество жизни. Просто он не хотел. Больше ему не для кого было стараться. А чувство вины и убитое горем состояние ему уже стало родным.       Каждый день оно напоминало о том, что Азирафель любил и был любимым. Без мальчиков, без их постоянного присутствия, он начинал об этом забывать.       — Прости! Прошу прости! Или приди и забери меня. Я так больше не могу…       Азирафель сбросил звонок и поспешно вытер щеки. Пустой взгляд остановился на лютиках, что уже расцвели у основания надгробного камня. Красивые. Нежные.       «Как ты, Рафаэль».       Пальцы снова потянулись к кнопке звонка. Где-то вдалеке ему даже послышалась приглушенная вибрация телефона. Игры разума сводили его с ума, как и желание повернуть время вспять.       — Привет. Это Рафаэль. Я сейчас немного занят, поэтому оставьте сообщение…       Пип.       — Не могу прекратить звонить тебе. — На лице появилась грустная улыбка, от которой заболели губы, которые уже забыли, как нужно улыбаться. — Не могу отпустить… Не хочу. Это единственный способ услышать тебя. Мне кажется, Энтони тоже так делает… иначе зачем ему постоянно заряжать твой телефон?       Впервые позвонив Рафаэлю в канун Рождества, Азирафель удивился тому, что не услышал холодный голос оператора, оповещающий о том, что данный абонент больше недоступен. На какой-то миг внутри стало тепло — передышка среди потока грустных мыслей ощущалась глотком свежего воздуха. Но длилась она недолго. До тех пор, пока он не решил позвонить Энтони.       Юноша просто взял и отклонил звонок.       В канун Рождества…       Азирафель тогда даже пересилил себя и поставил ёлку в книжном на потеху маленьким покупателям. Ну, и чтобы отвлечь себя хоть как-то от того, что с ним произошло в последнее время. Сидя под ней, уже после закрытия, он пил вино, не выпуская телефон из рук. Огоньки красиво переливались, добавляя уюта и тепла книжному пространству, но внутри Азирафеля было мрачно и холодно.       Он сделался тусклой версией себя. Блеск в глазах пропал. Даже его некогда пышные и блестящие локоны поникли, безжизненно падая на лоб.       Его родители, конечно же, пытались оказать поддержку и помощь. Заманивали на рождественский ужин любимым пирогом. Однако Азирафель отказался, предпочтя семейному застолью одинокий и пьяный вечер.       За одной бутылкой вина последовала вторая, затем третья, а потом и четвертая… А после, он обнаружил себя в кресле 1 января. Новый год, как и Рождество, прошёл мимо не подарив Азирафелю чуда. Не вернув ни Рафаэля, ни Энтони. И потому следующие несколько дней до открытия магазина мужчина пытался взять себя в руки, и в итоге у него это получилось.       Для своих покупателей он был учтивым и вежливым продавцом книг. Для случайных прохожих — тем, кто всегда готов помочь советом и подсказать дорогу. Но стоило солнцу скрыться за горизонтом, Азирафель позволял себе дать слабину. Но лишь так, чтобы проявление слабости оставалось между ним и вещами близнецов, которые он обнимал и прижимал к себе, прежде чем спрятать то под подушку, то в тумбочку.       Лишь в феврале мужчина позволил родителям посетить его. До этого он не хотел видеть ужас в глазах матери при виде его впалых щек и сочувствие со стороны отца. Ему достаточно было собственной жалости. Он не вынес бы её со стороны единственных оставшихся родных людей.       Вивьен и Джейсон проявили тактичность при встрече после долгой разлуки. Азирафель, чтобы отвлечь их, сунул отцу конверт с деньгами и настойчиво просил принять его. Меньше всего он любил быть в долгу перед кем-то. А тот переломный момент, с оплатой его счетов, все же заставил его встать на ноги. Конверт был ещё и благодарностью.       — Сын, — прошептал тогда отец и приобнял Азирафеля. — Нашел бы ты себе помощника, а сам бы отдохнул. Скоро на мертвеца будешь походить.       Азирафель при этих словах побледнел, а Вивьен тихо вскрикнула и ударила мужа кулаком по плечу.       — Что ты такое говоришь! Господи… Иди чайник поставь!       Отправив мужа наверх, Вивьен увела сына под локоть к дивану.       — Азирафель, он не всегда думает перед тем как что-то сказать, ты же знаешь. Он не хотел… — они сели, и тут же женщина полезла в сумочку. — Я вот о чем хочу поговорить… Прошу тебя, запишись на прием. — Вивьен протянула визитку, на которой была информация о помощи психотерапевта. — Нельзя одному справляться с горем. Подумай о том, что у тебя впереди ещё долгая, и, я надеюсь, счастливая жизнь.       Азирафель кивнул тогда, принял визитку, спрятал её в ящик рабочего стола, да так и оставил там.       Шесть месяцев он справлялся со своей болью. Шесть месяцев держался как мог. Но именно сегодня он почувствовал непреодолимое желание выговориться. Но не психологу. Рафаэлю.       — Знаешь, о чем я жалею больше всего? — Азирафель устремил задумчивый взгляд в небо и ещё сильнее сжал пальцами телефон. — О том, что не узнал тебя лучше. Я не знаю, какой десерт был твоим любимым. Не знаю, какие тебе нравились фильмы. Я бы пересмотрел их все! А ещё я жалею о том, что, возможно, не уделял должного внимания Энтони. Будь это не так, он бы меня не оставил…       Сзади послышалось цоканье. Азирафель вздрогнул и обернулся. За его спиной, в нескольких метрах от него, стоял Кроули…       Азирафель не поверил собственным глазам. Может быть, на почве постоянных сожалений, грусти и самокопания он начал сходить с ума? Так странно было сейчас видеть перед собой юношу… Тот был словно призрак из прошлого. Желанное видение, о котором Азирафель умолял небеса.       — Тони, — мужчина медленно моргнул, уверенный в том, что когда откроет глаза, перед ним никого не окажется. — Ты правда здесь…       Раньше Азирафелю нравилось проводить аналогию между событиями и всё романтизировать. Он верил в то, что судьба просто так людей не сводит. Каждая встреча, каждое действие и решение нужно для чего-то. Вот и сейчас, глядя как развеваются на ветру рыжие волосы, он был уверен — эта встреча была предопределена кем-то заранее.       Может… может, если обращаться к этой теории, то всё произошедшее с ними нужно было для чего-то? Чтобы стать сильнее… Чтобы встретиться вновь?..       — Привет. — Сказал юноша и, преодолев разделявшие их метры, сел рядом. — Я правда здесь. Как и ты.       — Как и я…       Тони вынул из куртки телефон Рафаэля и сказал:       — Ты был прав. Я тоже звоню ему. Чтобы просто послушать.       Азирафель кивнул. Ему было сложно говорить. Все внутри переворачивалось от неожиданного появления юноши и радости. Да, он был очень рад видеть Энтони. Он ужасно скучал.       — Ты…       — Нормально.       Они снова замолчали. Но тишина между ними была комфортной. Она не напрягала и не побуждала никого к тому, чтобы начать искать темы для разговора. Каждый справлялся с эмоциями самостоятельно. И ни один из них не знал, как поступить. В итоге, когда буря внутри поутихла, Азирафель осторожно спросил:       — Что с тобой было всё это время? Я скучал.       — Я тоже.       Кроули ждал, спросит ли Азирафель его о том, что он делал все те шесть месяцев, что его не было рядом. Но Азирафель пока не спрашивал.       Энтони подумал, что расскажет всё, если придется. И как объяснит жестокую, невыносимую потребность быть одному, которая случилась после гибели Рафаэля. Потребность погубить, оставить, затоптать все то, что было между ними тремя.       Брат умер — и погибло все то, что они строили вместе. Нет, не погибло… Было умерщвлено им, Энтони, причем сознательно. Ничего хорошего, по его убеждению, не должно было остаться в этом мире. Счастье сгорело в тот момент, когда Кроули очнулся в больничной палате и под мягким, профессионально-сочувствующим взглядом больничного психолога услышал самую страшную весть в своей жизни.       Видеть Азирафеля после всего этого было невозможно. Оставаться в Лондоне — тоже.       Кроули чувствовал в себе одну потребность — бежать. Как будто внутри него было огромное, тяжелое колесо, которое он должен был крутить своим шагом, иначе — он остановится и начнет чувствовать, а значит — умрет.       И Энтони сбежал. Взял все оставшиеся деньги, пришел на автовокзал и сел на первый попавшийся автобус, с него пересел на другой, потом — на третий.       К концу второго дня он оказался в каком-то крошечном городе в Шотландии — каким образом он бы не рассказал и под дулом пистолета.       Помотался по городку, потом увидел объявление о том, что ищут заправщика — и устроился работать.       Целый месяц он бездумно помогал рассеянным дамам и пожилым джентльменам кормить свои автомобили дорогим топливом. Потом в один день собрался и пошел дальше.       Несколько дней он передвигался пешком, не ища направления. Оказался у моря, где и просидел целые сутки, глядя на набегающие и уходящие волны, пока не понял, что если сейчас не уйдет — то замерзнет насмерть.       Ещё полдня шел до трассы, где поймал попутку на юг. В этот момент ему позвонила Анафема, которая сказала, что на неделю уехала к родителям домой. Кроули кивнул и поехал к ней.       У Анафемы оказался и Ньют, с которым девушка начала встречаться, потому что так ей сказали карты и «мудрость моей прабабушки». Что, к чертям, это могло значить, Энтони уточнять не стал, но принял гостеприимство семьи Гаджет и неделю грелся под тремя одеялами — отчего-то в доме Анафемы ему постоянно было холодно, как будто разом навалилась вся усталость прошедших дней.       Перед самым отъездом Анафема заявила, что не выпустит Кроули на свободу, пока не погадает ему. Юноша вздохнул и сдался.       Карты подсказали, что его будущее связано с машиной — что бы оно ни значило.       Когда Анафема и Ньют вернулись в университет, Кроули решил поехать в Уэльс — он никогда там не был. Купил самоучитель валлийского — чтобы через неделю понять бесперспективность своей бессмысленной затеи. Затем, внезапно поддавшись эмоциям, Энтони понял, что соскучился по цветам, и устроился в Кардиффе на полтора месяца флористом, чтобы в зарождающемся зимнем холоде увидеть яркие краски.       От нового витка простой ручной работы, его выдернул звонок Лигура, который сказал, чтобы Кроули «тащил свою задницу в Лондон». И Энтони понял, что может вернуться.       Часы в дороге, и вот он уже был на обшарпанной, заваленной грязной посудой кухне в университетском общежитии. Перед ним стояла бутылка виски, а Лигур и Хастур, которые делили блок, громко разглагольствовали о том, что новый преподаватель, который пришел взамен Азирафеля, никуда не годится, что приходится терпеть.       Потом Хастур спросил, когда Кроули собирается вернутся на учебу. Тот пожал плечами — он уже знал от Анафемы, что его возьмут обратно в любой момент, если он захочет, а если досдаст предметы, то даже в ту же самую группу, к которой он прикипел.       Потом Лигур, закинув в себя махом бокал с янтарной жидкостью, спросил, что же Энтони нашел «в этом старом пердуне профессоре Фелле». Кроули поперхнулся своим виски.       Его отношения не были теперь секретом от друзей, Азирафель больше не преподавал, скрывать это было невыносимо. Секретом было лишь участие в них еще и Рафаэля.       Упоминание Азирафеля даже в таком нелестном контекте разлилось внутри щекочущим теплом. Кроули скучал по нему. Старался не думать и не вспоминать. Одной рукой зависал над именем Азирафеля в телефонной книжке, а второй — ударял по первой. Он хотел, так хотел услышать его голос — но знал, что сорвется, что приедет к нему, что не захочет оставить снова, а это пока что было бы ошибкой. Он очень хотел. Но не был готов.       Из мыслей об Азирафеле его вывел гогот Хастура, который сказал, что «Кроули бросился на старичка, потому что не знал, как может любить качественная женщина», после чего Лигур набрал номер секса по телефону.       Ещё через десять минут его друзья-идиоты, стараясь выдерживать один тон голоса, вслух обсуждали с явно возрастной дамой то, в какие отверстия можно пристраивать те или иные части тела.       Энтони вдруг вспомнил брата — как тот, сверкая веселыми глазами, рассказал, что ему предлагали такую подработку. Тот на разные голоса перекладывал потенциальные разговоры с клиентами и смеялся.       Мысли о брате отозвались острым, но, из-за комичности сцены перед ним, мягким горем. Кроули чувствовал, что друзья пытаются быть к нему добры, каждый в силу своих умственных и моральных возможностей.       Энтони понравилось вспоминать о брате. Он представил, что именно Рафаэль бы сделал при такой сцене, потом налил себе еще виски, достал телефон и сказал, что это Хастур и Лигур не знают жизни, потому что «не встретили качественного мужчину». После ещё половины бутылки его друзья присоединились к увлекательному диалогу с бархатноголосым мужчиной, который в какой-то момент стал очень подробно рассказывать Лигуру — тот отказался отдавать трубку — как будет искать его простату.       Когда Рафаэль умер, то Энтони подумал, что никогда больше не сможет не то, чтобы смеяться — даже улыбаться. Но в этот день, впервые за месяцы, прошедшие с аварии, он хохотал, так, что у него заболело лицо.       Ему не стало легче, боль не ушла. Кроули знал, что она будет с ним теперь всегда, до конца его дней. Но он понял, что у него постепенно появляются возможности, желания, новые, другие мысли.       Он распрощался на следующее утро с друзьями и поехал дальше. Ноги и сердце звали его туда, куда он бы ни за что не захотел поехать, пока его близнец был жив.       Вскоре Энтони оказался в их родном городке. Он не видел отца уже столько лет…       …и покосившийся, заброшенный дом подсказал ему, что и не увидит, больше никогда.       Юношу увидел сосед и рассказал, что его отца не стало уже почти год как. Инфаркт, мгновенная смерть — слишком много алкоголя. Ни Энтони, ни Рафаэля так и не смогли найти, отца похоронили за государственный счет.       Кроули кивнул, изображая внимательность, но чувствуя только равнодушие. Теперь ему надо было найти юриста и вступить в наследство.       Энтони перепрыгнул через забор, прошел по заросшему, не ухоженному участку. Вот и гараж — тот даже не был заперт.       Кроули рвано выдохнул, увидев её — поникшую, все еще разбитую, ржавую… когда-то красавицу Бентли. Оказывается, это всё тот же сосед присматривал за оставшимся имуществом, и не позволял хулиганам разбирать её на части.       Странно было ощущать близость с машиной, но тем не менее… Сейчас Кроули был как Бентли: любой лоск и радость скрывались за покореженным фасадом.       Карты Анафемы выпали верно. Работы было много, и Энтони, засучив рукава, взялся за неё и отдался без остатка. Он чинил машину — и латал себя. Иногда он начинал плакать прямо с инструментом в руках, утирая глаза грязным промасленным рукавом рубашки. Под конец ремонта он плакал все больше и чаще, пока вдруг, когда Бентли наконец-то издала уютный, урчащий звук и завелась, внутри не стало очень-очень тихо.       Внутри установился штиль, и Энтони понял, что хочет вернуться. Что хочет увидеть его… Дорогого ангела, которому разбил сердце.       Для чего увидеть — он пока не знал. Уверенности не было, кроме той, что поговорить и объясниться все же стоило.       И вот теперь они были рядом, все вместе. Втроем. Лишь один из них не заговорит с ними больше никак иначе, как гулким отзвуком автоответчика.       За остальные разговоры теперь ответственен Энтони.       — Красивая машина, — тихо сказал Азирафель, кивая на Бентли, которая стояла вдалеке на подъездной дорожке. Сомнений в том, что машина принадлежала именно Энтони, не было. Кладбище пустовало.       — Да, — кивнул юноша.       Он замолчал на пару мгновений, посмотрел в подернутые грустью и далеким горем голубые глаза Азирафеля и добавил:       — Хочешь, прокачу тебя?