Клуб игры на укулеле

Олег — Помнишь, ты сказала, что вы с батей проморгали взросление Танюхи, потому что не хотели её принимать такой, какая есть? Мы ужинаем в нашей маленькой кухне. В последнее время мама стала чаще вылезать из своей рабочей берлоги, чтобы побыть со мной. Бланшировать помидоры меня научила. Похоже, кое-кто пытается делать работу над ошибками. Я не могу не ответить тем же. — Так и было, — кивает мама, глядя на меня с подозрением. — А что? — А моё взросление ты проморгать не боишься? — Шутить изволите, Олег Семёныч? — усмехается она в ответ. — Ты как открытая книга. Вы с Танюшей друг от друга просто как небо и земля отличаетесь. Мне кажется, что свою суть ты бы не смог спрятать, даже если бы очень захотел. — Ты так уверена? В ее красивых глазах сверкает любопытство: — Ты собираешься второй раз сделать каминг-аут? Не получится, уже не только я знаю, уже весь город в курсе. — Мам, меня травят. На практике произносить это оказывается сложнее, чем во время репетиций диалога с самим собой. Я никогда не жалуюсь, и ощущается это, как дебют. Она не меняется в лице, но я слышу, как дыхание стало тише от внутреннего напряжения. — Мне казалось, что тебя это не волнует. — Когда кажется — креститься надо. Некоторое время мы молчим. Я спокойно расправляюсь со своей порцией лапши с тушёнкой, пока мама что-то разглядывает на моём лице. — А кто хвастался, что любого дурака заткнуть может, если тебе будут предъявлять? Уже не вывозишь? — Ты на чьей стороне, женщина? — Всегда на твоей, но это не значит, что у меня нет вопросов. — Просто… это реально замкнутый круг, — вздыхаю я, невольно вспоминая наши с директрисой диалоги. — Они зовут меня пидором, я выдаю им порцию пизды, они злятся и снова зовут меня пидором, но чуть злее. Или вот это вообще. На телефоне открываю чат “клуба игры на укулеле” и показываю фотографии, что сделал Никита в классе. Брови матери лезут на лоб. — Ого… и часто такое происходит? — Сегодня впервые, — признаюсь. — Раньше мне максимум начищали ебало или портили сумки. — Ты правда думаешь, что надпись на доске — это страшнее, чем насквозь пробитая булавкой рука? — Слушай, когда это публичное попускание — мне крыть нечем, а когда бьют — я могу просто в ответ ударить. Могу и в этот раз, конечно. Только… — Только что? — Только я подумал, — следующие слова застревают в горле, не желая видеть свет божий, но я их всё равно наружу выпихиваю: — а что, если будет, как с Танюхой? Мама складывает руки на столе, наклоняясь ко мне чуть ближе. — Не совсем понимаю ход твоих мыслей. — Ну смотри, — пытаюсь объяснить. — Ты ведь сама мне рассказала, что батя её пиздил за то, что она с мальчиками общалась. И что из-за этого она и делала всё наперекор. Типа… видела в бате злодея, что ли. Так? — Я не могу утверждать, что это единственная причина, — осторожно сглаживает мама. — Но если бы не твой отец, то отношения у нас с ней сейчас точно были бы не такие напряжённые. — Ну вот, да. И я, короче, подумал… Даже не так — загнался. Типа, а что, если этот еблан Евген во мне чмыря видит? Злодея-гомика, прям как в каком-нибудь российском пропагандонском фильме. И это ещё больше убеждает его, что все геи — пидорасы. Как-то так. Мне на его мнение, конечно, похуй кристаллически, но он ведь дальше в народ эту поебень тащит, и так по цепочке. Сегодня весь класс над его выходкой ржал, хотя до геев большинству из них дела нет нихуя. — Иногда я задаюсь вопросом, кто тебя русскому языку обучал, — вздыхает мать, опираясь щекой о ладонь. — Зерно здравого смысла в твоих словах есть. Ненависть порождает ненависть. Но я всё ещё не понимаю, зачем выставлять напоказ свою ориентацию. Сидел бы тихо — никто бы тебя не трогал. — То есть я теперь в этом сам же и виноват? — И да, и нет. Я смирилась с тем, что ты такой, честно, — пожимает она плечами, — да и о внуках мне переживать уже не не нужно. Только о сыне-дураке. Зачем специально бешеную псину дразнить, ты мне скажи? Не надоело позориться? — У тебя риторика почти как у Никиты, — бурчу я, утыкаясь носом в чашку кофе с молоком. — Какого Никиты? — Друг мой, я ведь говорил о нём, — отвечаю. — Тот, для которого был свитер. — Вот как… Друг у тебя умный, даже удивительно, что с тобой общается. — Ой, идите вы оба… — И что, ты решил того парня не бить на сей раз? — продолжает мама тему, с которой мы съехали. — Сегодня дождь пойдёт, видимо? — Ты будешь смеяться. — Возможно. — Хочу, чтобы ты с ним поговорила. И мама действительно заливается звонким смехом. Я был к этому готов, но невольно и сам улыбаюсь. Дожили, конечно… — Как ты к этому вообще пришёл, лоб? — утирая слёзы, спрашивает она. — Подумал: а вдруг ты захочешь доказать, что не считаешь меня посмешищем семьи. — Считаю. — Спасибо, твоя поддержка меня безумно вдохновляет, — вкладываю в голос весь сарказм, на какой способен. — Тебе восемнадцать, неужели ты не можешь сам решить свою проблему? Вроде бы и умнеть начал… — Не могу, — отвечаю, с неудовольствием замечая, насколько слабо звучит собственный голос. — Не могу я. Если б мог — никогда бы не стал с тобой это обсуждать. Не хочу больше бить первым, — поднимаю на маму взгляд и свожу брови. — Я хочу быть хорошим парнем, понимаешь? Мне есть для кого стараться. Уголок губ сам собой приподнимается. Да, есть для кого. — А стыдно перед одноклассниками не будет, что мать твои проблемы решает? — Ты не решаешь мои проблемы, ты оказываешь содействие, — складываю руки в замок. — И даёшь идиоту понять, что за моей радужной спиной есть человек, на которого я могу положиться. — О, так ты можешь на меня положиться? — Я тут для кого распинаюсь полчаса, женщина? — Шучу, малыш, шучу, — мама весело щурит глаза. — Ладно, давай попробуем провести с этим твоим… — Женей. —…Женей разъяснительную беседу. Но при одном условии. — Ты мне ещё условия ставить будешь? — Конечно, а ты что думал, это бесплатно? — Что за условие? — Познакомишь меня со своими друзьями. С Никитой, в частности, — ухмыляется мать. — Хочу получше узнать людей, которые тебя терпят. *** С утра мне эта мысль уже не кажется столь гениальной. Ощущение, что я мощно навалил кринжа и ща буду расхлёбывать. А ещё меня, наверное, Никита засмеёт. Не факт, конечно, учитывая, как он за меня вступался прежде, но… Просто я слишком хочу ему нравиться. Но мать не даёт мне погрузиться в пучину саморефлексии: появляется в коридоре с лёгкой укладкой, макияжем и в рубашке с ромашками. — Ты мужика кадрить идёшь или со мной на пару позориться? — хмыкаю тихонько, а сам любуюсь ей, как холстом в Третьяковке. Красивая, пиздец. Ей идёт наряжаться, но ещё больше идёт хорошее настроение и ехидная улыбка. — Позориться будешь только ты, — небрежно отвечает она, надевая сапожки. — Если бы ты знал, сынок, как долго я мечтала, чтобы этот день настал… — Чего? — тейка я не выкупаю. — Да ничего. Эти бабы в родительском чате… — Ты есть в родительском чате?! — Что тебя так удивляет? — Да ну просто… — озадаченно чешу затылок. — Ты ведь телефон в руки не берёшь почти, да и мы никогда ничё оттуда не обсуждали. — Напомни, а когда мы с тобой вообще что-нибудь обсуждали? Кроме последних недель, конечно. — Туше, женщина. И что там, в чате? Хуесосят кого-нибудь? — Рот с мылом помой, — она швыряет в меня шапкой, я ловлю и с ходу со смехом натягиваю на голову. — В общем, не школа, а помойка. С крысами. Какие родители, такие и дети. Давно хотелось кому-нибудь из них пару ласковых высказать, но мне тебя жалко было: ещё проблем прибавлю, ты и так под давлением… Но раз сам напросился — я, пожалуй, расслаблюсь и получу удовольствие. Никогда её такой весёлой не видел. Добираемся до школы и решаем постоять на крыльце. Погода чудесная: снежок лежит на мёртвых клумбах тонким слоем, солнце в безоблачном небе греет асфальт — последние относительно тёплые дни перед лютыми морозами. Чувствую буквально физически, как сильно мать хочет закурить, но нельзя, да и нечего, бросила ведь. поэтому просто выдувает изо рта тёплый пар, как маленькая девочка. — Тебя же не отстранили в итоге? — Не, Варвара Семёновна разрулила, она ж меня любит. — Вот оно что… А ты куришь, Олеж? — Нет, — отвечаю спокойно. — Не пробовал даже? — Пробовал, конечно. Не понравилось. — Это хорошо, что не понравилось. — Во, топает! — я тяну её за рукав и беззастенчиво тычу пальцем в дебила, уткнувшегося в телефон и вокруг себя ничего не замечающего. — А можно я ему сперва подножку поставлю? — Угомонись. Наблюдаю, как мать преграждает Евгену дорогу и как он практически в неё врезается. — Слышь, смотри куда прё… — несчастная жертва глотает остаток предложения, как только понимает, что перед ним взрослый человек, а не какой-нибудь неаккуратный школяр. — Ой, извините. — Не извиняю, — отвечает мама и отводит его за плечо в сторону от прохода, поближе ко мне. — Мальчик, у меня к тебе разговор есть. Евген шокирован, пытается понять, что происходит, потом сталкивается со мной взглядами и ловит вообще тотальный ахуй. Рот то откроет, то захлопнет, как рыба, не издавая ни звука. — Вот и встретились два одиночества… — запевает мать, после чего пристально глядит в глаза бедняги, наклоняя голову. — Ну здравствуй, Женечка, давай знакомиться. Я мама вот этого беспризорника, Виктория Олеговна зовут. — Здрассте… — бормочет он, а сам на меня глядит, будто думает, что я сейчас эту неловкую ситуацию разрулю. — А я Евгений… — Я знаю. — А, да, вы ведь уже… сказали… Кажется, она этим наслаждается. За её спиной вижу приближающегося к нам Никиту. Сперва он ничего не замечает, затем снимает наушники, видит нашу весёлую троицу и останавливается, как вкопанный. Я ему подмигиваю. Рыжик, кажется, решает понаблюдать за нами на некотором расстоянии. У Евгена руки по швам. Мать достаёт из кармана мобильник, разворачивает на весь экран фотку испорченной школьной доски и тычет ему практически в лицо, заставляя чуть назад отшатнуться. — Ничего сказать не хочешь? — Э-это не я, — бухтит он, вызывая у меня спазмы еле сдерживаемого смеха. — Может, мне ещё русичку позвать? — предлагаю ему ненавязчиво. — Она ведь тоже скажет, что это не ты, да? — Да вы… вы вообще понимаете, что Енотин!… — Евген пытается выскользнуть из ситуации, как вертлявый слизский уж, только не понимает: его уже держат за голову. — Енотин что? — Он же с мужиками трахается, — в конце концов рожает Воронцов. Мама смотрит на меня вопросительно. — Трахаешься? — Я девственный, как персик с веточки, — возражаю. — Ну вот, не трахается. — Да в смысле! — тут возмущение бедолаги берёт верх над ступором. — Виктория О…Олеговна! Значки его эти, разговоры… Он постоянно всем в лицо тычет своими гейскими штуками, всей школе! Это уже всех достало. — Тычешь? — снова вопрошает мать. Я пожимаю плечами: — Каюсь, грешен. — Окей, выяснили, — кивает она и разворачивается к напуганному однокласснику. — Дай угадаю: ты, Женечка, конечно же сперва подошёл к нему, когда такое произошло в первый раз, поговорил цивилизованно, объяснил, как тебе это неприятно, и попросил рядом с тобой особо всем этим не светить. Верно? — Нет… — Нет? А что ты сделал? Молчит, ебанашка. Я решаю нарушить тишину: — Да, что ты сделал? — Он же ненормальный, — Воронцов меня полностью игнорирует. — У нас в стране нельзя таким заниматься, его лечить надо. И от девиаций, и от склонности к насилию — сколько раз он и меня, и других ребят лупил. Неужели вы сами не видите этого? — То есть когда ты ему руку проткнул или когда сумку испортачил — это твоя терапия такая была? А тебя самого лечить не надо после этого всего? — Я защищался!… — Защищался от чего? От разжижающего мозг голубого излучения? — А если он меня изнасиловать решит?! — Евген тычет пальцем мне в лицо, и я, борясь с желанием этот самый палец ему откусить, возражаю: — Ты хлебальник свой видел? Кому ты нужен вообще? — По твоей логике, — мать разводит руки в стороны, — тебя вообще от всех женщин изолировать нужно, если тебя они привлекают. А вдруг ты кого-нибудь изнасилуешь? — Да вы… — он давится возмущением, потом злобно на меня зыркает: — Ты мужик или баба? Раз на раз побазарить не мог? Родителей обязательно привлекать? — Да ты меня на весь класс обхуесосил, — парирую я. — У тебя ещё хватает наглости мои методы критиковать? За “бабу” извинись. Перед ней, — киваю головой на мать. — Извините… но всё равно… — Я выбрал тебя не бить, Воронцов, — делаю шаг вперёд, заставляя его снова отпрянуть. — Хотя мог бы. И могу. Потому что ты слов не понимаешь, очевидно. Но мне не хочется, так что исполнись благодарности захлопни варежку. — Твоё поведение, Женечка, противозаконно, — уже серьёзнее говорит мать. — Начиная с того, что вы с друзьями залезли в мобильник Олега и обнародовали личную информацию, заканчивая оскорблениями и порчей школьного имущества. Понимаю, ты ещё ребёнок, ответственности за свои поступки научиться не успел, но рано или поздно придётся. Ну что, будем разбираться по-взрослому? Или всё-таки обойдёмся базовым “мирись-мирись и больше не дерись” на мизинчиках? Он тупит взгляд. Внутренне вздыхаю: слишком хорошо знаю, что никуда это дело не двинется, даже если мы реально заявление напишем, ведь я тоже делов натворить успел, да и не встанут менты на сторону гея никогда в жизни. Евген тоже не совсем уж тупой, наверняка знает это, но тут вопрос не только в результате: сейчас он видит наглядно, что моя семейка способна потрепать ему нервишки. Мы ж без тормозов и веры в условности. — Олег тоже незаконные вещи делает, — в этот раз он поднимает взгляд уже на меня. — Носить ЛГБТ-символику — это пропаганда. Скриплю зубами, решая внутренний конфликт, и наконец отвечаю: — Великодушно предлагаю компромисс. Я перестану носить радужный значок в школу, а ты вместе со своими кентами забудешь о моём существовании. —…Ладно. — И прекратишь лезть к Ури, — требую я в догонку. — С хера бы?… — Рассказать, с хера бы? —…Ладно, ладно! Это всё? — Пожалуй. — И ты перестанешь трепаться о своих… гейских штуках в классе! — Перебьёшься. На это ему возразить нечего. Евген ещё секунд пять буравит меня взглядом, после чего, не прощаясь, исчезает в дверях школы. Ух ты. Это что выходит — победа?… — Мощно вы его, — присвистывает подошедший наконец Никита. — Здравствуйте. — Ой, здравствуй, — мать улыбается и глядит сперва на него, затем на меня. — Вика, будем знакомы. А ты Никита, верно? — Ты как это поняла? — мои брови лезут на лоб. — Я тебе его внешность вообще не описывал. — Упоминал, что рыжий, — смеётся она. — Ну, приятно наконец встретиться. — И мне, — отвечает Никита, после чего смотрит на меня насмешливо. — Никогда бы не подумал, что вы родственники. — Это почему же? — переспрашивает мама. — Вы очень красивая. Она заливается смехом, я делаю вид, что собираюсь саркастичного уёбка придушить, а он смотрит на меня таким довольным и хитрющим лисьим взглядом, что злиться на подъеб у меня совершенно не получается. Отсмеявшись, мама складывает руки на груди и, уставившись на Никиту с прищуром, вполне себе угрожающим тоном интересуется: — Ты точно друг Олега? — Думаете, он мне платит за то, что мы тусим вместе? — рыжик расслабленно запускает руки в карманы и с честью выдерживает давление. — То есть ты не его парень? — Мам, — пытаюсь намекнуть я, что такие вопросы неуместны, но Никита наступает мне на ногу и перебивает: — А если и да? Что тогда? У вас с этим проблемы? Я ошеломлённо гляжу на него глазами по пять рублей, но, кажется, парень абсолютно спокоен. Даже плечи расслаблены. Он вообще понимает, что сейчас сказанул? Мама со вздохом осматривается, будто боится, что кто-то подслушает. Но заходящим в школу на нас плевать. — Да ну нет. Только никак в толк не возьму, оно вот вам надо? Одни ж проблемы. Ты такой красивый мальчик, такой харизматичный, легко бы себе хорошую девочку нашёл. — Знаю, — без ложной застенчивости отвечает Никита. — Но уж извините, ваш сын лучше, чем любая хорошая девочка. Пока я ловлю инсульт за инсультом, мать одновременно с насмешкой и гордостью косится на меня. — Ну да. Он у меня такой! *** Я ловлю рыжика за руку по дороге в класс и, не позволяя сбежать от меня, тащу его под лестницу. — Чего тебе? — в глаза он не глядит, что-то внимательно рассматривает за моей спиной. — Ты зачем это сказал? — То, что у тебя мама красивее тебя? — Да не прикидывайся ты дурачком. Почему сказал, что ты мой парень? — Я не говорил, я просто не стал отрицать. — Не юли. — Да потому что все они такие, — вздыхает рыжик. — Ну… многие. Ты им признаешься, что любишь мужчин, они тебя типа примут, но если вдруг реально встречаться с парнем начнёшь — мозгоёбка будет нереальная. — Личный опыт? — Мои не в курсе, что я би, — качает головой Никита. — Но у подруги из прошлой школы такое было. Это бесит ужасно. Так что тебе повезло с мамкой, она у тебя нормальная ещё. Хотя идея привести её на разборки с Евгеном, мягко говоря, сомнительная. — И всё равно ты старательно уходишь от сути вопроса. — Разве? — Да. Ты сказал, что ты мой парень. — Я не… — Не стал отрицать. Что ты. Мой. Парень. — Ага. — И сейчас не будешь? Он прислоняется к стене, наконец глядит на меня из-под опущенных ресниц. — Ага. Планета перестаёт вращаться. Всего на секунду. Затем, конечно, снова берёт разгон, и над нами по лестнице, громко смеясь, проносится стая восьмиклассниц, пока мы двое стоим в закутке, оба красные, как раки, в полуметре друг от друга. И улыбаемся.