Клуб игры на укулеле

Никита Так закончилось первое полугодие. Во всяком случае у Оли с Наташей уже каникулы во всю, а нам ещё несколько дней доучиться осталось на будущей неделе. “Доучиться” — громко сказано: нужно сдать один только пробник по матеше, поэтому кроме неспешной подготовки к нему мы ничего особо на уроках и не делаем. Олег так вообще спит за партой почти всё время или с Ури записочками перебрасывается. Смотрю на них… И чувствую что-то. Что-то тёплое. Не могу поверить, что теперь мы с этим идиотом и правда встречаемся. В сентябре за такое предположение в лицо бы харкнул, а теперь постоянно сам вылавливаю его по углам, чтобы в тихушник ткнуться в губы. И ничегошеньки с собой поделать не могу. Мне двадцать четыре на семь некуда деть руки, потому что они хотят быть только в мягких русых волосах Олега. Девчонки из культурников что-то замечают. Женская интуиция меня из раза в раз поражает своей идеальной калибровкой. — А Никита влюбился, — вбрасывает Катька, наш президент культсовета, загружая в принтер пачку “снегурочки”. Я роняю на пол карандашницу, душевно матерюсь и лезу под стол собирать маркеры. — Хуйню не неси! — Точно влюбился. Очкастая Алина начинает хихикать. Я выглядываю из-под стола и метаю в неё убийственный взгляд. — То, что ты сидишь со мной за одной партой, не даёт тебе право комментировать нелепые слухи. — Я вообще молчала! — возражает девушка, а сама уже чуть ли не укатывается со смеху. — А как же Марго? — продолжает Катька невозмутимо. — Вы расстались-то когда… Месяц? Полтора назад? Уже забыл её? — Блять, почему я вообще должен обсуждать с вами свою личную жизнь? — я с грохотом ставлю карандашницу, и из неё от удара выпрыгивает ручка. — Вы не знаете, что там было, так что захлопните ваши славные красивые ротики, девочки. — Не любишь нас, — Надувается Алинка и демонстративно отворачивается. — Люблю, но вы границы хоть какие-то поимейте. Я не буду рассказывать вам то, что не рассказываю даже родителям. Катя на меня смотрит с шуточным, но всё же отвращением. — Фу, нормис. — Да с хуя ли?! — Полная семья со здоровой атмосферой, — совершенно тем же тоном говорит Алинка. — Бля, ну поплачьте об этом, я виноват, что ли? Со стороны может казаться, что мы друг друга ненавидим, но это далеко от истины. Такая обстановка — чистый комфорт. И если мы вдруг начинаем сплетничать о молодых учителях, то будьте уверены — здесь не прозвучит ничего святого. А потом я начинаю думать об этом. Думаю на уроках и после, думаю у себя в постели. Я ведь и правда слишком легко отпустил ситуацию с Ритой. Мы были вместе так долго, а в результате за последнюю неделю я практически о ней не вспоминал. И мне больше не больно. Есть ли в этом вина — или заслуга — Енотина? Наверняка. Я ложусь спать каждый вечер абсолютно эмоционально истощённым, потому что ни на минуту не могу выбросить его дурацкую лыбу из своей головы. Не могу перестать прокручивать в голове наши короткие поцелуи, его серо-голубые глаза… И его взгляды в сторону Ури — преданные, как у собаки. И то, как Ури благодарно касается его плечом каждый раз, когда они понимают друг друга с полуслова. К собственному удивлению, я не ощущаю ревности ни на единый процент. Наоборот, каждый раз по плечам разливается щекочущая нежность. И нетерпение. Ловлю себя на мысли, что хочу рассказать о нас Ури… и чтобы Олег признался ему, если правда любит. Это ощущается таким правильным. Но нужно дождаться момента. Я ведь не знаю, как сам Ури отреагирует на это всё. Потерять его совсем не хочется, он и так иногда будто ускользает сквозь пальцы. Какой же я сентиментальный придурок! Дома в меня почти врезается Оля. Смотрит требовательно снизу вверх, будто ей денег должен. Для её возраста у сестрёнки, надо сказать, весьма грозный вид: строгие и острые (явно бабулькины) черты лица, пронзительно-синие лисьи глаза, в домашних условиях стриженное каре, окрашенное в чёрный. И футболка с размашистой самопальной надписью “russophob”. Когда тебе тринадцать, в любом случае испытываешь потребность против чего-нибудь бунтовать. Обычно против семьи, конечно. Но сложно бунтовать против родителей, которые “конечно, доченька, мы примем тебя такой, какая ты есть, только, пожалуйста, прокалывай бровь в хорошем салоне, чтобы не занести инфекцию” и “на день рождения мы хотим подарить тебе большую энциклопедию таксидермиста, раз уж ты этим так заинтересовалась, но вари, пожалуйста, голубей на даче, чтобы в квартире плохо не пахло”. Приходится за неимением других вариантов переть против государства. — Чего такое? — спрашиваю, приподняв левую бровь. Она дублирует моё движение, повторюшка эдакая, и заявляет: — Мама в кино только с тобой разрешила. — В кино? — хмурюсь. — Когда? — В семь. На ужастик. Показательно вздрагиваю всем телом. Ненавижу ужастики. Потому что они, бля, страшные. — А мне за это что будет? — Бить тебя не буду. — Сомнительное вознаграждение. Складываю руки на груди и задумчиво топаю ногой. Идейка есть. — Тогда я позову друга. — Да побоку вообще, хоть десять. — Тогда идёт. Но футболку переодень. — Зануда. План простой: позвать Ури. Может, получится поговорить и рассказать ему, ну… о нас с Олегом? Я, конечно, понимаю, что Ури может и не прийти, если родители дома. Так что план Б на случай, если не выгорит — вызвонить Енотина, потому что вот этот по ощущениям вообще всегда свободен. Или, во всяком случае, готов побросать ради меня все дела. Я, конечно, делаю вид, что мне такое совсем не льстит, но всё это притворство чистой воды. Чувствую себя королевой, и вот вообще не стыдно. На моё предложение Ури отвечает довольно быстро, и оказывается, что мать до ночи задерживается на работе. Когда дома только отец, ему куда проще улизнуть: аргумент “в парк подышать воздухом” на этого мужика действует прекрасно. Так что решено: встретимся за полчаса до сеанса. Вздыхаю, развалившись на кровати, отбрасываю в сторону телефон и гляжу пристально в потолок. Грудь сводит странным предчувствием.