шикана

      Человек — это невероятная машина, во многом совершенно неизведанная. У каждого из нас есть скрытый бак с энергией, которая хлещет, когда нам это нужно.

Алессандро Дзанарди

      Чонгук дёргается, когда Чимин за его спиной вымученно стонет, клацая клавиатурой своего обклеенного со всех сторон ноутбука и поедая принесённую с собой же пиццу.       Он притащился к нему в девять утра, а это на час раньше будильника, который Чонгук завёл вчера. Иногда ему кажется, что Чимин негласно прописался в его квартире. К примеру, на прошлых выходных он принёс сюда свой любимый плед, без которого, по его же словам, попросту не может жить, а неделей ранее — стопку рабочих документов, которые теперь занимали добрую половину кухонного стола, из-за чего Чонгуку абсолютно каждый вечер приходилось складывать те в аккуратные стопки, лишь бы освободить место для тарелки. Чимин, конечно же, потом закатывал глаза и вновь устраивал беспорядок, который называл творческим, но ничего против желания Чонгука хотя бы немного прибраться в своей квартире не говорил.       Хотя, признаться честно, было бы неплохо, разберись он в собственной голове. Там, словно в пережившем несколько природных катаклизмов городе, царил настоящий хаос. И Чонгуку было тяжело с ним справиться — мысли клубились и собирались в нечто склизкое, противное и заполняющее собой всё свободное пространство. От этого было сложно скрыться, потому что заглушить что-то в своей голове куда тяжелее, нежели избавиться от громких внешних раздражителей.       Наверное, ему всё же стоило винить отца. И обида на этого человека грызла изнутри, царапала рёбра и бурлила, захлёбываясь, кровью. Вот так просто, ворвавшись в начавшую налаживаться жизнь, Джонхвану удалось перевернуть её вверх дном.       У отца был талант — выбивать почву из-под ног Чонгука абсолютно каждый раз, когда в его голове появлялся хотя бы намёк на то, что у него начинала налаживаться жизнь.       Так было в детстве, когда счастливый и окрылённый полученной пятёркой Чонгук врывался в кабинет отца, желая, кажется, заметить в тёмных и всегда смотрящих из-под нахмуренных густых бровей глазах хотя бы каплю той гордости, в которой так нуждалось детское сердце. В ответ — просьбы не беспокоить, пока на плечах, поддерживая и словно мечтая забрать всю боль своего ребёнка, лежали руки расстроенной матери. Но со временем мало что менялось, и Чонгук выучил лишь одно — отцовское одобрение можно получить лишь в том случае, если делать то, что желает он.       Выбрать ту команду, которая нравится ему. Сесть за руль машины, от которой он в восторге. Выигрывать гонки, которые он считает превосходными.       Рецепт идеального сына до смешного прост.       Засунь свои желания поглубже в задницу и делай то, что говорит тебе родитель.       — Ты сегодня какой-то загруженный, — вдруг подаёт голос Чимин, когда Чонгук подходит к холодильнику и, открыв тот, достаёт молоко. — Что-то случилось?       — Вчера виделся с отцом, — коротко отвечает он.       Чимин за его спиной чертыхается, отвлекаясь от работы.       — И как прошла ваша встреча?       Разговор с Чонгуком на эту тему порой сравним с хождением по тонкому льду. Чимин, вероятно, это знает гораздо лучше остальных, а потому действует аккуратно, как и подобает тому, кто очутился в самом центре замёрзшего озера. Без лишних движений, лишь бы не оказаться в холодной воде.       — Не знаю, но точно не хорошо, — Чонгук наливает молоко в кружку с чаем, наблюдая за тем, как меняется цвет напитка, а после тихо выдыхает. Хосок называет это издевательством над чаем. — Если честно, то просто дерьмово.       — Хочешь это обсудить?       Он на мгновение тормозит самого себя. Хочет? Да, потому что в ином случае утонет в собственной тревоге. Ему нужно, чтобы его выслушали, чтобы дали совет, чтобы сказали, что его отец не был прав, когда говорил всё то, из-за чего сейчас Чонгуку так тошно.       Чонгук садится за стол и обхватывает кружку ладонями, грея их и желая таким образом отвлечься от клубящихся в черепной коробке мыслей. Чимин, отодвинув в сторону ноутбук и поправив скатившиеся на кончик носа очки, смотрит внимательно.       Порой Чонгуку казалось, что Чимин обладает способностью забираться в чужие головы и читать мысли. Что-то типа Профессора Икс, только шевелюра густая и ходить умеет.       — В общем, он настаивает, чтобы я вернулся в «Driving-F», — начинает Чонгук, замечая в глазах лучшего друга вспыхнувшее негодование. — Сказал, что уже говорил с ним, они не против принять меня обратно вторым пилотом.       — У тебя контракт, Чонгук, разве он не знает? Сокджин не позволит тебе соскочить, когда на носу Нюрбургринг.       — Я не собирался соскакивать, — он рефлекторно закатывает глаза, ногтём скребя по кружке. — Да я и не хочу возвращаться в «Driving-F», я сказал ему об этом, но он… Боже, это даже звучит смешно, но его слова попросту не выходят из моей головы со вчерашнего дня, понимаешь? Он сказал, что Сокджин позвал меня в команду только из-за моего громкого имени и недавней шумихи с аварией.       — Якобы они выставляют себя героями? Спасли брошенного котёнка? Это он подразумевал?       — Промокшего щенка, но в остальном ты прав, — Чонгук подбито улыбается. — А что, если он прав, Чимин? И меня выбрали только из-за того, что благодаря этой ситуации можно выставить себя в лучшем свете?       Чимин, тяжело вздохнув, откидывается назад, скрещивая на груди руки. Его ярко-жёлтая футболка с какой-то дурацкой надписью слишком забавно контрастирует с выражением лица, но Чонгук старается не акцентировать на этом своё внимание. Вместо этого он делает несколько глотков чая и морщится, обжигая язык.       — Они выбрали тебя из-за того, что ты хороший автогонщик, в этом нет абсолютно никаких сомнений, — начинает Чимин. — Гнался ли Сокджин за званием самого сердобольного человека в мире автоспорта? Не знаю, Чонгук, но мне известно кое-что другое — в этом мире каждый выбирает то, что выделяется на фоне остального и представляет большую ценность. Сокджин выбрал тебя из-за твоих достижений, ему нужны были лучшие пилоты, поэтому он и написал тебе. Вовсе не из-за того, что ты вдруг оказался промокшим щенком, которого необходимо забрать с улицы, а потому что ты представляешь особую ценность. И ты можешь привести его команду к победе, — он пожимает плечами, а после зачёсывает рыжие пряди назад одним лёгким движением. — Во всяком случае, твой отец может хоть начать биться головой о все стены, требуя, чтобы ты вернулся обратно к этим мудозвонам, но итог всё равно один и тот же — ты не можешь, твои руки связаны контрактом, прикройся им, как сраным щитом, и пожми плечами. И никакие деньги твоего отца не помогут ему, а знаешь, почему? Потому что Ким Сокджину глубоко плевать, какой чек твой папаша готов ему выписать, он ни за что не признает свой контракт с тобой недействительным.       Чонгук кивает и ставит кружку на стол, подтягивая одно колено к груди.       — Окей, тебя беспокоит что-то ещё.       — С чего ты взял?       — Брось, Чонгук, я знаю тебя лучше всех, — Чимин закатывает глаза, подаваясь ближе и заглядывая Чонгуку точно в глаза. — Давай, выкладывай.       Он было открывает рот, но останавливает себя, хмурясь. На мгновение он всё же ловит себя на знакомых ощущениях — слабая тревога едва ощутимо царапала внутренности, напоминая о себе, и это подтверждало слова сидящего напротив него лучшего друга. Чонгука беспокоило что-то ещё. И как бы он не пытался самого себя убедить в обратном, волновало его сейчас предложение Тэхёна. Он думал о нём в перерывах между терзаниями из-за отцовских слов, но даже в эти минуты находил себя кусающим губы и заламывающим пальцы.       Чонгук просто не знал, как ему лучше поступить, и это незнание доводило его до глупого желания игнорировать Тэхёна до тех пор, пока он не забудет о собственных словах. Возможно, это глупо, но никакого другого плана не было.       И сейчас, когда Чимин поднимает эту тему, Чонгук буквально ощущает, как всё внутри начинает едва ли не полыхать от возмущения, потому что…       — Зачем ты сказал Тэхёну, что я не могу жить в отеле?       Чимин сперва удивлённо хлопает ресницами, но уже следом начинает заливисто смеяться, из-за чего Чонгук моментально закатывает глаза, борясь с желанием огреть его кружкой по голове.       — Да просто между слов проскочило, — оправдывается, поднимая руки в жесте капитуляции. — Что такого-то?       — Тебе бы чем-нибудь между бровей проскочить, — Чонгук, конечно же, супится больше для вида, хмуря густые брови и показательно поджимая губы.       Предложение Тэхёна его почему-то будоражило, из-за чего он ощущал себя юным парнишкой, влюбившимся в кого-то недоступного — возможно, в плохиша из старшего класса, хотя Тэхёна вряд ли тянул на звание местного хулигана. Это было похоже на бурление воды в чайнике — мысли, подобно горячим каплям, ударялись о черепную коробку, вынуждая Чонгука постоянно думать об одном и том же, прокручивая в голове низкий и умиротворённый голос Тэхёна, и мечтательно поджимать губы, словно он, мать вашу, героиня очередного фильма для девочек-подростков про любовь.       Здравая часть его разума говорила о том, что предложение главного инженера основывалось на его желании иметь под боком выспавшегося и готового к гонке пилота, а не бесформенное нечто, как его часто любил называть Чимин. И Чонгук почему-то вовсе не сомневался, что именно так Чимин и охарактеризовал его состояние, когда раскрывал Тэхёну все карты о своём лучшем друге.       — Тэхён предложил мне пожить у него в Германии на время Нюрбургринга.       Чимин удивлённо просвистывает:       — А он не промах. А ты? Согласился?       — Я сказал, что подумаю.       В ответ на его слова сразу же цокают языком и показательно закатывают глаза. Чимин всегда славился лицом с субтитрами, и Чонгуку даже порой казалось, что это знатно мешает его работе.       — Подумаешь? — он звучит разочарованно, когда пальцами постукивает по краю кухонного стола. — Разве это не самое отличное предложение за последнее время? Тишина, никакого отеля, спокойствие и только.       — Под боком у тренера…       — К которому ты, конечно же, неровно дышишь.       Чонгук поднимается из-за стола, окидывая лучшего друга уставшим взглядом, и подходит ближе к окну. Природа его чувств даже для него самого оставалась под некой дымкой тайны. Да, симпатичен, но в этом не было ничего удивительного — Ким Тэхён отличался хорошими внешними данными, а Чонгук никогда не скрывал, что внешность всё же являлась тем, что цепляло его в первую очередь. По крайней мере, он этого вовсе не стыдился.       — Он просто привлекательный, — Чонгук словно оправдывается, увиливая от своих же ощущений.       — Не отрицаю, он похож на модель с обложки журнала, — соглашается Чимин, закидывая ногу на ногу и поворачивая голову в сторону запрыгнувшего на подоконник Чонгука.       — И, возможно, я бы хотел, чтобы он видел во мне не только своего подопечного.       — Это уже хорошо.       — Но ещё он редкостный говнюк, поэтому любое поползновение в его сторону может закончиться полным провалом, — Чонгук тяжело вздыхает и прижимается затылком к оконному стеклу. — А если он вообще не гей?       Чимин выпускает тихий смешок:       — Я готов поставить свою месячную зарплату на то, что его привлекают мужские задницы, — он складывает руки на груди и возвращает взгляд к лицу Чонгука. — Да брось, тебе просто нужно взять быка за рога. Если не получится, то просто извинишься.       — И буду вынужден до конца своих дней купаться в этом позоре.       — А вот твой второй пилот поувереннее будет.       Чонгук выпрямляется, с неверием смотря на улыбающегося Чимина, у которого всё словно на лице написано.       — Юнги? — уточняет, хотя прекрасно знает, кто является его вторым пилотом. Чужой кивок служит ответом, а Чонгук, прощупав почву, задаёт очевидный вопрос: — Ты переспал с Юнги?       Не то чтобы Чонгуку действительно нужно было подтверждение собственных догадок, потому что он слишком хорошо знал своего лучшего друга. Не было ничего удивительного, что он затащил к себе в постель парня, с которым был едва знаком — Чонгука больше бы удивило, если Чимин потащил бы Юнги на свидание. Кажется, Чимин что-то говорил о том, что от жизни нужно брать всё, будь то случайно подвернувшееся путешествие или красивый парень, готовый запрыгнуть в твою кровать без лишних вопросов. Куда сильнее его удивлял Юнги, согласившийся на подобную авантюру. Никакие внешние данные не могли стать гарантом того, что с вами переспит любой человек, стоит только поманить того пальцем.       Чимин с этим утверждением, вероятно, согласен не был.       Чонгук опускает руки с кружкой на свои обтянутые тканью домашних штанов бёдра и заинтересованно вскидывает бровь.       — Я пригласил его к себе, пообещал показать кота.       — У тебя нет кота, — озвучивает очевидное.       — Ну так, — Чимин жмёт плечами и не сдерживает лезущую на его довольное лицо улыбку. — Сегодня я иду к нему, чтобы посмотреть на его кота.       Чонгук сойдёт с ума.       — У Юнги есть кот?       — Без понятия.       — Вы ужасны.       Чимин смеётся, а после возвращается к своему ноутбуку, когда на тот приходит новое электронное письмо. Чонгук поджимает губы, опуская взгляд к своим рукам и думая о том, что, может быть, ему тоже стоит быть чуточку смелее?

***

      В офисе было шумно — практически все были заняты скорым переездом в Германию, а потому количество дел вынуждало людей оставаться на своей работе даже после окончания отведенных на неё часов. Сокджин практически без перерывов висел на телефоне, решая все организационные вопросы, от которых у самого Чонгука, признаться честно, точно бы закружилась голова. Тэхён мягко намекал своим подопечным на то, что им нужно усерднее тренироваться и следить за собственным состоянием, чтобы избежать каких-либо казусов непосредственно перед самой гонкой или же во время неё. Намджун засекал время пит-стопов и одобрительно кивал своей команде, когда те укладывались в отведённые секунды, устанавливая для себя новые рекорды и стараясь найти общий язык с автогонщиками. Обязанность же Чонгука, как и остальных пилотов, заключалась в том, чтобы просто дотащить свою тушу до самолёта, который доставит его в Германию.       О том, что после объявления о начале гонке вся ответственность ляжет на его плечи, он пока что старался не думать.       Комната отдыха же, вопреки распространившейся практически везде суете, встречает его тишиной. Чонгук даже удивляется, когда закрывает за собой дверь и натыкается взглядом на Субина.       За всё отведённое Тэхёном время Чонгук так и не смог просто поговорить с Субином — внутри боролись противоречивые эмоции, одни из которых склоняли его к дальнейшему игнорированию сложившейся ситуации, а другие подталкивали к решению всё же поговорить с Субином и разобраться в том, что происходило между ними на самом деле. Не то чтобы Чонгука это так сильно волновало, но голос разума подсказывал, что подобные недомолвки могут сказаться на командной работе не самым лучшим образом.       — Субин?       Парень, услышав собственное имя, поднимает голову, отрываясь от собственного телефона, и Чонгук почему-то ловит себя на том, что ему становится страшно и некомфортно. Может, ему всё же стоит оставить этот разговор для более подходящего момента?       Субин же, вопросительно вскинув бровь, терпеливо ожидает продолжения. Чонгук только сейчас замечает влажный воротник чужой футболки и, поджав губы, усаживается всё на тот же диванчик.       — Я хотел с тобой поговорить.       — О чём?       — Мне кажется, что наше общение не заладилось с самого начала, — Чонгук старательно игнорирует то, как кривятся губы парня в усмешке. — Ты с первой же минуты…       — Я прекрасно помню, что я сказал в первую минуту нашего знакомства, Чон, и не думай, что я собираюсь извиняться хотя бы за одно сказанное мной слово, — он подаётся вперёд, откладывая телефон в сторону. — Тебя задела правда? Или ты не привык к тому, что кто-то не лижет тебе задницу, лишь бы ты чувствовал себя особенным?       Чонгук невольно съеживается. Умение постоять за себя — штука прекрасная, только вот у Чонгука этот навык сопровождался колючими шипами, способными распороть не только брюхо какому-нибудь монстру, но и поцарапать до кровавых капель влажную после душа кожу Субина, что смотрел на него самым запуганным в этом мире зверьком — скалился, сверкал тёмными глазами и готовился обороняться. Чонгуку оборона была чужда, хотелось наброситься и шипеть до последнего, чтобы шерсть дыбом вставала.       В памяти, вопреки этому яркому желанию, маячил образ спокойствия. Чонгук руки сильнее сжимает в кулаки, ногтями врезаясь в кожу, и давит из себя что-то, что лишь очень отдалённо напоминает улыбку.       Лучше бы и вовсе не пытался.       — Нет, я не привык к тому, что кто-то ненавидит меня без причины.       Субин хмыкает и сканирует его тяжёлым взглядом, пробуждая где-то внутри забитой различными мыслями голове первобытное желание бежать подальше из этой комнаты.       — С чего ты взял, что я тебя ненавижу? — пригвождает к месту обычным вопросом, но ответить на него не даёт. — Я просто не вижу смысла притворяться, что рад видеть рядом с собой воспитанника «Driving-F».       — Так дело в этом? — на лицо лезет дурацкая улыбка, которую Чонгуку никак не удается спрятать обратно — то были не смятые фантики, которые он раскладывал по всем углам, лишь бы родители не узнали, что он по ночам ест вредный шоколад. — Если тебе так нравится эта команда, то какого чёрта ты тут забыл?       Нож пролетает мимо жертвы, но срезает прядку волос — это Чонгук понимает по дёрнувшемуся уголку чужих обветренных губ. Субин хмурится, играет желваками и сжимает подлокотник.       — К чёрту этих мудаков, — цедит он сквозь зубы. — И тебя вместе с ним, сраный золотой мальчик.       — Так и продолжишь? Я прошу тебя просто объяснить мне, что происходит.       — Хочешь, чтобы я объяснил? Я прекрасно помню, когда тебя впервые показали публике — совсем юный, на голову ниже своего менеджера, ты терялся на фоне остальных, Чонгук, но тебя назвали будущим команды, и люди это запомнили. Все чёртовы новостные заголовки кричали об этом, они облизывали тебя со всех сторон, восхищались очередным автогонщиком, который променял свою юность на скорость. Я цитирую то, что читал, — он смотрит на него из-под тёмных волос, завитками спадающих ему на глаза, но даже так Чонгуку удаётся заметить что-то ему незнакомое в чужом взгляде. — Я читал про будущее команды, а знаешь, где в этот момент было прошлое? Сидело в соседней комнате. Прикованное к инвалидному креслу.       — Субин…       — Нет, слушай до конца. Я каждый день смотрел на то, как мой брат умирает, он смотрел каждую гонку, следил за тем, как ты забираешь всё новые и новые награды. Мама умоляла его прекратить, но он будто желал причинить себе ещё больше боли, а поэтому смотрел записи, читал статьи, интервью, улыбался и хвалил тебя, представляешь? Человек, чьё место ты занял, хвалил тебя, не имея возможности даже элементарно самостоятельно лечь в постель.       — Я был ребёнком.       — Хаёну тоже было всего восемнадцать, разве он не был ребёнком? Тем, кого выбросили? Тем, кому быстро нашли замену?       В районе сердца потяжелело. Вина тяжёлым грузом упала ему на плечи и грозилась придавить к полу. Вина за что? За чужие решения?       Чонгук беспомощно моргает в надежде на то, что сейчас Субин растворится в воздухе вместе со всем, что вывалил на него, но ничего не меняется — парень напротив всё ещё сидит, напряжённо удерживая взгляд на потускневшем и притихшем Чонгуке. Оборона — это не про него, про него — атака с выпущенными когтями, но нападать на того, кто готов перегрызть тебе глотку и сделает это без лишнего труда — плохая затея. Впрочем, как и весь разговор с Субином.       — Но в чём виноват я?       Субин дёргается, будто от удара. Чонгук ощущает странную горечь во рту.       Так рушатся чужие убеждения.       — Ты совсем не чувствуешь себя виноватым хотя бы в чём-то?       — А я должен?       — Ты занял его место, словно моего брата и вовсе никогда не было, ты просто…       — Я о нём не знал, — возражает Чонгук, но мягко. Разговаривать со сломленными людьми — ходить по минному полю. Или же по тонкому льду. — Но я был ребёнком, Субин. И я никогда не желал зла твоему брату. Я никогда не хотел занять его место. Но я повторил его судьбу, разве нет?       — Ты не в инвалидном кресле, — практически шипит, обороняясь и атакуя одновременно.       — Но меня тоже бросили на больничной койке. Ты злишься на меня и выплёскиваешь эту злость по той причине, что не можешь сделать этого же с «Driving-F», но я — не они. Я больше не имею никакого отношения к этой команде, так почему ты продолжаешь ненавидеть меня?       — Потому что больше некого.       Мама говорила, что ненависть похожа на маленького злобного гоблина и что легче натравить его на кого-то другого, чем самому пытаться с ним ужиться. Мамы уже давно нет, но её слова всё ещё всплывают в голове Чонгука, помогая расставить всё по своим местам.       Он опускает голову и натыкается взглядом на собственные руки, всё ещё сжатые в кулаки — разжимает те и замечает следы от ногтей, бледно-розовые лунки, оставленные его страхом и переживаниями. И чужой виной.       — Я лежал в больнице, когда мой менеджер сказал мне, что команда отказывается продлять со мной контракт, — признаётся он, открывая душу незнакомому человеку, который, на удивление, являлся единственным, кто сможет понять всю его боль. — Всё тело болело, куча ссадин, синяки. Брат спал в моей палате, мне об этом рассказал врач, друг приходил так часто, как только мог. Я чувствовал себя беспомощным, потому что первое время мне было больно даже пошевелиться, но вся эта боль не шла ни в какое сравнение с той, что появилась после того, как я узнал, что от меня отказались. Я не оказался в инвалидном кресле, потому что мне повезло, но я мог оказаться в нём.       Субин качает головой и прикрывает глаза. Наверное, борется с подступающими слезами. Чонгуку помогает боль — он щипает себя за запястья, когда слёзы оказываются слишком близко.       Субин поджимает губы и всхлипывает. Чонгук остаётся на своём месте, смотря на разваливающегося перед ним человека. Иногда нужно рассыпаться на сотни маленьких частиц, чтобы собрать более сильную версию себя. Вновь же — так говорила мама. Мама, на самом деле, говорила многое — не бояться плакать, позволять себе радоваться, держаться за своих людей и не пытаться всегда быть сильным, кутаться зимой в шарф и не есть слишком много сладкого.       — Прости меня, — Чонгук непонимающе смотрит на сгорбившегося парня, царапая ногтями острые колени сквозь плотную ткань. — Мне жаль, я просто… Я не должен был так с тобой поступать.       — Всё в порядке, — ложь, но иногда лучше соврать, чтобы не загнать человека ещё глубже под землю.       Субин кивает и зарывается в мокрый ворот белой футболки — на спине той вышита эмблема их команды, Чонгук тоже получил такую и теперь носит её после тренировок.       За дверью раздаются чужие голоса, среди которых Чонгук узнаёт Юнги и Чана. Субин прячет свою треснувшую часть под маской безразличия и тянется к телефону, кидая на Чонгука просящий взгляд.       — Мир? — принимая чужую просьбу и слыша в ответ убирающее с плеч вину:       — Мир.       Чонгук кривит в улыбке губы и поднимается со своего места, забирает ненависть Субина и выкидывает в нараспашку раскрытое окно — в комнате отдыха всегда не хватало свежего воздуха, а Минхо частенько шарился в карманах в поисках пачки сигарет.       Он выскальзывает за дверь, сталкивается с остальными и только приветливо машет рукой, уклоняясь от возможных вопросов и прикидываясь очень занятым. Впрочем, это было не так сложно, в последнее время все были чем-то заняты, даже ленивый уличный кот, прибившийся к боксу механиков, делал вид, что у него слишком много дел, и не лежал целыми часами возле стойки с инструментами, ожидая, когда один из владельцев доброй души его покормит.       Чонгук за этого кота переживал, на самом деле, потому что вряд ли успел бы затормозить, выскочи тот на трассу, но прогонять его никто не решался.       Но и дать имя — тоже.       Чонгук, спрятав руки в карманах, спускается по лестнице, слушая ритмичные звуки собственных шагов. Навстречу ему идёт Тэхён.       — Идёшь в спортзал?       Он согласно кивает, окидывая главного инженера внимательным взглядом.       Белая рубашка-поло сильно контрастирует со смуглой кожей Тэхёна, но красиво сочетается с брюками кофейного цвета. Иногда в голову закрадывались мысли, что Тэхён был любителем моды, а не двигателей и срывающихся с места машин.       — Тэхён, — окликает, когда мужчина уже начинает подниматься по лестнице, спеша заняться своими делами. — Я согласен.       Тэхён мгновение молчит, а после расплывается в одной из своих самых редких улыбок, мягко приподнимая уголки губ и взглядом касаясь вьющихся прядок волос Чонгука. В груди бьётся сердце, а под веснушками краснеют щёки — Чонгук опускается на ещё одну ступень ниже и щипает себя за запястье. На этот раз для того, чтобы не убежать от внимательных тёмных глаз.       — Я рад, Чонгук, — растягивая звуки и сверяясь со временем на наручных часах. — Я напишу тебе позже, хорошо?       Чонгук кивает, делает ещё один шаг назад.       — Хорошо.

***

      Чонгук высовывает руку в окно и раскрывает ладонь, ловя ветер.       Он плохо спал в самолёте, но старательно делал вид, что усталость не подкашивала его ноги, пока напевающий себе под нос какую-то песню Тэхён вёл машину, удерживая руль своими длинными и тонкими пальцами. С его стороны стекло тоже было опущено, но он не старался ловить тёплый ветер, а лишь удерживал тлеющую сигарету и выпускал горький дым, иногда посматривая в сторону забравшегося с ногами на сиденье Чонгука. Не ругался, но и не одобрял — у Чонгука же не было никакого желания что-то менять.       Чонгуку он действительно нравился. Теперь — без попыток затолкнуть желание коснуться тёмных волос куда подальше.       От Тэхёна пахло табаком, кофе и спокойствием. Он мало разговаривал, часто курил и медленно моргал, ловко обгоняя машины и давя на педаль газа, из-за чего его графитовый автомобиль мягко рычал, набирая скорость и оставляя за собой десятки километров дороги. Чонгук изредка поглядывал на спидометр и тихо цокал языком, даже подобным звуком нарушая их тишину, — он уже давно привык к совсем другой скорости, а потому достигающая отметки в сто восемьдесят километров в час стрелка его не удивляла.       Германия Чонгуку нравилась только самую малость. Нюрбургринг портил любое впечатление. Не только авариями, но и поселяющейся в грудной клетке тревогой.       А ещё Чонгуку хотелось есть. В самолёте он редко ест, потому что боится, что его стошнит.       — У тебя дома есть еда? — осторожно интересуется, подтягивая колено к груди.       — Ты же понимаешь, что все твои кости переломает, если мы попадём в аварию, — Тэхён говорит совсем о другом, вынуждая Чонгука недовольно цыкнуть и закатить глаза. — Да, я попросил соседку заполнить мой холодильник продуктами.       — У неё есть ключ от твоего дома?       Тэхён вяло жмёт широкими плечами:       — Не вижу в этом ничего удивительного, я бы не хотел, чтобы мой дом превратился в заброшенную берлогу, я слишком люблю его.       — Тогда почему оставил?       — Тренировать тебя я должен был путём телефонных звонков? — весело усмехается, моргая поворотниками и обгоняя старенький седан. — Я надеюсь почаще возвращаться сюда, когда всё наладится.       Чонгук понятливо кивает, хотя вряд ли особо что-то понял — ему не была привита привязанность к дому, у него и не было собственного дома, только съемная квартира.       Он укладывает подбородок на колено и душит в себе желание по-театральному громко вздохнуть. Запах Тэхёна — табака и кофе — маячит перед самым носом, хотя через открытое окно в салон врываются потоки свежего воздуха, тревожа кудри на голове Чонгука и качающийся брелок с боксёрской перчаткой под зеркалом заднего вида.       — Почему именно боксёрская перчатка?       — Я начал заниматься боксом после того, как ушёл из автоспорта.       — А почему ушёл?       Чонгук словно ковыряет старую рану. Тэхён сводит к переносице густые брови и вновь закуривает — сизый дым, крутясь, всё же уносится прочь.       — Так получилось, — тихо, но прерывая дальнейшие расспросы.       Многое в этой жизни можно было объяснить обычным «так получилось» — Чимин говорил так, когда съедал последний «Сникерс», спрятанный Чонгуком в самой глубине кухонного шкафчика; Хосок оперировал этой фразой, когда засыпал во время просмотра фильма и просыпался ближе к его концовке, чтобы сразу же начать расспрашивать остальных о том, что успело произойти после того момента, на котором он опрометчиво долго держал глаза закрытыми.       Чонгук открывает бардачок и разочарованно поджимает губы — нет даже шоколадного батончика или завалявшейся со времени динозавров конфеты.       — Нам осталось ехать совсем немного, потерпи ещё чуть-чуть, пожалуйста, и я приготовлю нам что-нибудь на ужин, — Тэхён вновь мягко улыбается, постукивая пальцами в кольцах по кожаной обивке руля.       На какое-то мгновение Чонгук хватается за ощущение нехватки чего-то до одури важного, а потом до него доходит, — в этой чужой стране Тэхён ещё ни разу не назвал его золотцем. Это удручало, он слишком быстро привык к этому обращению, а теперь ощущал себя оставленной без похвалы собакой.       — Почему ты присоединился к команде господина Кима?       — Он обещал незабываемые впечатления, победы и лучшую в этом сраном мире команду, — цитирует Сокджина, приподнимая уголок губ в усмешке. — Я ему поверил. До его предложения я три года жил в Германии, моих сбережений хватало на то, чтобы я тратил всё своё время только на себя.       — И ты просто так согласился? Из-за обещанной лучшей в этом сраном мире команды?       — Нет, я долго отказывался. Но Сокджин сказал, что я могу выбрать что угодно в качестве своего условия для присоединения к «VRT».       Чонгук заинтересованно тянется в его сторону:       — И что же ты выбрал?       Тэхён поворачивает голову и бегает взглядом по лицу, задерживаясь на усыпанных веснушками щеках и густых ресницах.       — Тебя, — честно, а у Чонгука воздух выбивает из лёгких. — Я выбрал тебя.       Золотце.       В груди разливается незнакомое тепло, заполняющее собой всё пространство и расплавляющее рёбра — так будет легче добраться до сумасшедше колотящегося сердца, стук которого, кажется, слышно даже сквозь шум врывающегося через окно ветра. Чонгук смотрит на Тэхёна, находит взглядом его глаза и пытается в них что-то отыскать, но главный инженер топит своим спокойствием и невозмутимостью. Тэхён — штиль, затишье. Чонгук — буря, что следует за ним.       На языке крутятся вопросы, но так и остаются где-то в глотке, пока Чонгук ногтём поддевает края разреза на чёрных джинсах, оголяющего его колено. Тэхён возвращает своё внимание на дорогу, проносясь мимо очередного указателя и выбрасывая дотлевшую практически до фильтра сигарету.       — Удивлён? — догадывается Тэхён, съезжая с оживлённой трассы на более спокойную и уходящую в глубь леса. — Я не думал, что ему удастся перетащить тебя к себе. А потом твоя авария и всё вытекающее из неё.       Острой булавкой по только зажившим ранам — Чонгук слабо морщится, опуская голову и пряча взгляд за русыми кудрями.       — Прости.       — Всё в порядке, мне надо научиться не реагировать на это.       — Ты научишься, — уверяет его Тэхён. — Со временем, но научишься.       Чонгук хмыкает, но всё же верит, прижимается к своему колену и глазами упирается в расслабленного мужчину. Кажется, Тэхёну чуждо напряжение — он похож на что-то бесформенное и распластавшееся по всей поверхности, перенимающее любую вибрацию окружения и топящее её в себе.       Чонгук слышит урчание своего сжавшегося от голода желудка и прячет смущённую улыбку.       — А ты научился?       Тэхён не отвечает, просто крутит руль и съезжает на подъездную дорогу.       Иногда молчание бывает громче любых слов. Об этом ему тоже говорила мама. Она любила сравнивать человеческие поступки, чувства и эмоции с чем-то бесформенным и абстрактным. Наверное, в ней таким образом говорила загубленная и задавленная отцовскими лакированными туфлями творческая личность. Ненависть — ворчащий и скалящий жёлтые зубы гоблин, любовь — восседающая на мокром от морских волн камне русалка, страх — кусающая за пятки крыса.       Чонгук Тэхёна не заставляет говорить, отворачивается и опускает ноги, просовывая те в кеды и начиная завязывать шнуровку.       Дом Тэхёна — небольшой, но ухоженный — встречает их тишиной. Чонгук выходит из машины и придавливает траву подошвой; его окутывает тёплый ветер, пробираясь под белую толстовку и касаясь бледной кожи. Пахнет свежестью и свободой — над постройкой возвышаются деревья, отбрасывая массивные тени и пряча за собой небо. Чонгук переводит взгляд на одноэтажный дом и хочет было сделать шаг навстречу, но его отвлекает треск веток и громкий собачий лай.       Из глубины еловых ветвей, виляя пушистым хвостом и собирая серой шерстью иголки, выбирается пёс. Тэхён присаживается на корточки и протягивает ладонь, под которую сразу же подставляется плюшевый зверь.       Чонгук неуверенно шагает ближе, желая тоже погладить и познакомиться.       — Не бойся, он не кусается, — Тэхён чешет пса за ухом, зарываясь пальцами в густую шерсть. — Добрый здоровяк.       — Как его зовут? — он всё же присаживается рядом, раскрывая ладонь для любопытного мокрого носа.       — Леший.       Чонгук переводит удивлённый взгляд на Тэхёна, но сразу же понимает, что тот не шутит. Леший, тем временем, добирается до его лица, из-за чего Чонгук забавно морщит нос, укладывая ладони на массивную шею собаки и перебирая пальцами серую шерсть.       — Почему ты его так назвал?       — Когда я его впервые увидел, то он был весь в колтунах, листьях, грязи и прочем дерьме, как ещё я мог его назвать? Не Снежинкой же?       На лицо лезет дурацкая улыбка, пока пёс облизывает подставленные пальцы, стуча хвостом по ногам. У Чонгука никогда не было питомца, хотя он и всегда хотел его. Каждому ребенку хочется получить на день рождения щенка или же услышать разрешение забрать с улицы промокшего котёнка, но отнюдь не все пушистые комочки в итоге находят своего маленького хозяина.       — Он здесь совсем один?       — Он уличный, но иногда спит в моей гостиной и храбро держится, когда я начинаю вымывать всю грязь из его шерсти, — поясняет Тэхён, помогая Чонгуку подняться на ноги и ещё раз проводя ладонью между серых ушей пса. — Госпожа Майер кормит его, когда меня нет дома, так что он не голодает. Хотя, наверное, мне не стоило переживать на этот счёт, раньше же он как-то жил до знакомства со мной и отъедал себе бока.       — Он похож на волка.       Тэхён согласно кивает и открывает дверь, приглашая Чонгука войти.       Внутри действительно оказывается убрано — вероятно, соседка Тэхёна, та самая госпожа Майер, ответственно относится к чужой просьбе и следит за порядком в этом доме. Тэхён открывает окна и запускает свежий воздух вперемешку с запахом елей и свежескошенной травы. Чонгук топчется на месте, а после замечает свой чемодан. Их багаж доставили курьером, потому что машина Тэхёна не была предназначена для перевозки нескольких забитых вещами чемоданов, а менять свой «Porsche» на более вместительный кроссовер он напрочь отказался.       Желудок протестующе воет, напоминая о себе, и стоящий в стороне Тэхён мягко смеётся, утягивая голодного и уставшего Чонгука за собой.       Заставляет вымыть руки и протягивает полотенце с цветочками. Ким Тэхён полон сюрпризов.       — Чай или кофе?       — Чай, — он усаживается за высокую барную стойку, смотря на спину крутящегося возле кухонных шкафчиков Тэхёна. — У тебя уютно.       — Спасибо, мне нравится этот дом, я влюбился в него практически сразу же, отказался от других предложений и подписал все бумаги, — Тэхён раскладывает на разделочной доске нарезанный хлеб и вскрывает творожный сыр. Желудок Чонгука издаёт новую порцию звуков. — Здесь тихо, нет городской суеты и можно в одиночестве посидеть на крыльце с книгой. Я мечтаю встретить здесь свою старость.       — Я бы тоже хотел встретить старость в таком месте, — Чонгук едва заметно поднимает уголки губ в улыбке, пока за спиной бурлит кипятящийся чайник.       Тэхён на секунду задерживает на нём свой взгляд, а после отходит к полке со столовыми приборами.       — Автодром откроют для нас только в понедельник, поэтому у тебя есть время отдохнуть, — он ставит перед Чонгуком кружку с дымящимся чаем и двигает ближе бутерброды. — Сегодня можешь разобрать вещи, твоя комната дальше по коридору и направо, чистое постельное белье уже должно ждать тебя на кровати. Что хочешь на ужин?       — Что-нибудь вредное, — он осторожное глотает чай, стараясь не обжечься, и ловит на себе вопросительный взгляд тренера. — Разве мы не можем побаловать себя каким-нибудь фастфудом? Мы же приехали участвовать в гонке, нас ждёт Нюрбургринг.       Чонгуку бы потренироваться строить глазки, но вряд ли это требуется. Тэхён тихо вздыхает и треплет его вьющиеся волосы, следом садясь напротив и притягивая к себе свою кружку.       — Хорошо, так и быть, — он сдаётся, покачивая в воздухе закинутой на колено ногой.       Чонгук расплывается в улыбке, пряча ту за бутербродом, и опускает взгляд к положившему ему на колени голову Лешему. Тэхён зеркалит его улыбку, поднося к лицу кружку.       Как же он влюблён.