Проксемика

            Юнги старается не шуметь, в темноте пробираясь в спальню. Хорошо, что Холли, его пёс и верный спутник последние пять лет, не из тех питомцев, которые бегут встречать к двери, услышав щелчок открывающегося замка. По крайней мере, не ночью. Юнги уважает его сон, как свой собственный.       Он скидывает галстук на пол комнаты, оставляя решать проблемы с уборкой себе завтрашнему (горничная на выходном). Сейчас хочется просто завалиться в свежую и мягкую постель. Костюм быстро постигает участь галстука — словно вещи виноваты в том, что Юнги сегодня прокатился на достаточно крутых эмоциональных качелях.       Прохладная ткань постельного охлаждает вскипевшее от впечатлений тело, успокаивает яркую бурю внутри. Каждая встреча с бывшей женой неизменно вызывает в нём эффект простуды — голова горит и болит. Наверное, это его крест на всю жизнь. Контролю не поддаётся. Юнги давно не любит Джису, давно не видит в ней женщину, но нечто, взращённое его душой слишком рано, пустило глубочайшие корни.       И как же тяжело было балансировать сегодня меж вселенским счастьем за дочь и болью за самого себя. Он не любит Джису (можно повторять себе бесконечно). Но почему-то её свобода от него ранит. Будто она тоже должна страдать так, как страдал он в своё время, должна хотеть вернуть его. Должна сожалеть.       Да, сожаление — это то, что Юнги ждёт от Ким Джису. Порой он слышит отголоски этого чувства в её словах, замечает тонкие наброски эмоций на её лице. Но ни разу его первая любовь так и не сказала банального «прости меня». Он пробовал технику «пустого стула» по совету своего психолога, писал и не отправлял ей длинные письма, но всё без толку. Ему хочется услышать извинения, а лучше всего записать их на диктофон, чтобы слушать, как колыбельную.       В (уже давно не существующих) отношениях с ней он так и остаётся неопытным мальчишкой. Удивительно, как полученные против воли роли могут годами держать тебя в тисках. Зато, например, делать больно — навык, отлично выученный им у Ким Джису. Это она преподала ему явно лучше, чем историю корейского права.       Из-за неё в том числе страдает последние несколько лет его (не)любовница Чхве Хёрин. Конечно, Юнги не может себя вечно оправдывать травмой своих первых серьёзных отношений, но отрицать остаточный эффект глупо. Делает ли это его злодеем? Он не хочет думать, что взгляд на любовь перечёркивает всё остальное, что он в себе воспитал за долгие годы. Может, любить и быть любимым в лице одного человека — это привилегия, а не база?       Любить самому — это слишком затратно. Это не окупается, это больно, это в итоге так никто и не оценит. Кроме твоего ребёнка. Любви к Соён Юнги никогда не будет жалеть, на неё у него всегда будет хватать и сил, и времени, и чувств. Эта малышка пленила его однажды своими большими яркими глазами (вся в мать) и отпускать не планирует.       Юнги ворочается под тяжёлым одеялом. Рассветное солнце без проблем пробирается даже сквозь плотно сомкнутые веки, и его всесильность раздражает. Юнги дотягивается до пульта на тумбочке, чтобы блэкаут-шторы вступили в бой с природой.       Один-ноль в пользу современных технологий. Для полного счастья не хватает ещё волшебного действия снотворного, но до аптечки Мин Юнги сейчас дойти не в состоянии. Он уверен, что, коснувшись ступнями прохладного пола, мгновенно войдёт во власть алкогольных вертолётов. И так-то мутит, а ходьба точно растрясёт и без того потрёпанный литрами выпитого организм.       Всё-таки возраст берёт своё. Он не сомневается, что молодёжь на свадьбе, оставив новоиспечённых супругов в отеле, ещё успела посетить пару-тройку ночных клубов, а может кто-то даже именно в этот момент ещё гуляет по улицам Сеула. Но город тоже уже старый и тоже хочет отдохнуть — в какой-то степени Юнги сочувствует отсутствию у него выходных. Вообще-то это нарушение трудового законодательства!       «Боже, Мин Юнги, ты дошёл до того состояния, что даже в пьяный поток мыслей умудряешься вклинить нормы права. Это уже не просто профессиональная деформация, это болезнь. Хм. Интересно, а есть ли нечто подобное в классификации от ВОЗ? Чёрт, снова право, уже международное, ну куда несёт?», — он жмурится, пытаясь прогнать навязчивое из головы.       Пора спать. Он надеется заснуть до того, как снова захочется курить, но опаздывает на несколько мгновений. Жажда рождается не в горле, не в лёгких и не во рту — она почему-то захватывает его губы, словно потребность у него не в никотине, а лишь в его источнике — изящной длинной сигарете.       Невольно вспоминается их диалог с Чон Чонгуком на улице. Парнишка, конечно, занятный. Взгляд у него пронизывающий, какой-то глубокий, можно сказать, копающий. Хотя тут Юнги уж, наверное, надумывает — ну вот что Чон Чонгуку копать в нём? Правду о том, что происходит меж родителями? Так он и подозревать не может, что ему нагло и давно врут, так что исключено.       А других причин и быть не может. Всё же Юнги показалось — темнота тогда просто отобрала у него способность грамотно читать чужие эмоции. Или дело в алкоголе? Или в густом, обнимающем их двоих табачном дыме?       Ну вот, снова о сигаретах. Это безнадёжно.       Юнги слабо ударяет ладонью по соседней пустой подушке и пытается расслабить все свои активные извилины, буквально приказывая организму заснуть. Организм слушается.       И почему-то ему снится Чон Чонгук с лопатой в руках.              В руках Чонгука наконец оказывается бутылка воды. Он жадно пьёт, словно не провёл только что очередную тренировку, а переместился в похмельное утро после свадьбы Соён и Чимина.       Прошло всего три дня, но для Гука это кажется безумно большим периодом. Он съездил на замеры в агентство, где, благо, обнаружился лишь небольшой привес, не коснувшийся чудом объёмов. Ему уже назначили несколько съёмок на ближайшее время, и он проклинает себя из прошлого за то, что вообще согласился на эти условия.       Потому что мог бы диктовать свои. На него возлагают большие надежды, потенциал есть неплохой, но здесь, в Сеуле, Чонгуку абсолютно не хочется работать. Вчера он даже выбрался с Туёном в парк аттракционов! Младший брат любит его, несмотря на их редкие встречи, а тут и вовсе ладонь из своей не выпускал. Гук, конечно, не может не таять. Детская привязанность приятна и ценна, потому что она — чистая, без мазков меркантильности или пятен лицемерия. Тебя любят просто за то, что ты рядом.       Туён скучает по отцу, и Чонгука это безмерно злит. Потому что этот человек не стоит ни единой грустинки в глазах его потрясающего брата. Скучать по тому, кто сделал больно, нельзя. Ох, если бы психика действительно так работала…       К сожалению, Чонгук тоже скучает. Отец всегда понимал его больше матери. С детства и вплоть до университета у них была традиция на протяжении многих лет — каждое первое воскресенье месяца посвящать совместной тренировке по боксу. Это не зависело ни от чего и было островком стабильности. Даже после своего первого экзамена в школе Чонгук сразу побежал в зал со спортивной сумкой наперевес.       Гук смотрит на снятые перчатки. Сегодня не воскресенье, эта студия бокса — не привычная и уютная, а буквально первая, что он нашёл по приезде недалеко от своей квартиры, да и тренер — вовсе не его отец, но ностальгия не щадит его мозг. Противные мурашки пробегают по вспотевшей коже.       Он смывает мысли об отце, смешанные с приятной усталостью после занятия, горячей, почти кипящей водой. Мать всегда говорит, что нужно принимать прохладный душ, мол, так лучше для кожи и сердца. Но Чонгуку плевать. Если он слишком далёк от получения ожогов, то не может почувствовать себя чистым.       Одиночество в душевой нарушается, и Гук открывает глаза, бросая взгляд на поджарое тело тихо напевающего себе под нос тренера, который занимался с девушкой на соседнем ринге. Тому нет дела до того, что кто-то может на него смотреть, а Чонгук меж тем сглатывает скопившуюся слюну и с трудом отводит глаза, стараясь не фантазировать. По крайней мере, это точно занятие не для общественного душа.       Ужасно стыдно, хоть никто и не поймал его мимолётный взгляд, никто не узнает, что промелькнуло в голове. И всё же есть в этом что-то запретное и грязное. Всех детей с детства учат, что подглядывать — плохо. И Чонгук, конечно, ученик прилежный. Просто долгое отсутствие секса у любого может память стереть.       «Совсем чокнулся!», — корит сам себя, влетая в раздевалку и одеваясь быстро, резко, словно дома его кто-то ждёт.       Но квартира встречает ожидаемой тишиной. Он, ведомый нетерпимым желанием, обрушается на диван в гостиной, не заботясь о том, чтобы закрыть ящик, откуда достал смазку. Гук, впопыхах приспустив свои спортивки, растирает гель меж ладоней, словно это спасёт его от (неминуемого) обжигания холодом. Откидываясь назад, Чонгук толкается в свой кулак, шипя сквозь зубы. Он старается не думать ни о чём, кроме желания поскорее кончить, но против воли перед глазами встаёт (вслед за членом) образ Мин Юнги, ругающегося в темноте на неработающую зажигалку.       Сухие губы, обхватывающие тонкую сигарету, видятся Чонгуку приближенными, словно кто-то эффектно наложил на воспоминание зум. Гук дрочит в такт тому, как господин Мин открывает рот при каждом слове, а ещё, добивая себя, вспоминает изящные пальцы, крепко и уверенно сжимающие обтянутый кожей руль.       Лучше бы кто-то до этого натянул Чонгука, потому что кончать с запретным именем на губах — просто пиздец. Дышит тяжело, жмурится, опускает расслабленно руку, испачканную семенем. Его не заботит грязь на полу. Та, что в его голове, куда серьёзнее.        Нет, желать человека — это вовсе не грязно и не плохо. Это потрясающее чувство, наполняющее каждую твою клеточку живительной силой. Но думать о том, кто никогда тебя, видимо, даже не коснётся, это всё равно что бросаться в его сторону горстями влажной земли.       До него не долетит. Он далеко, он не узнает. А у тебя папиллярные линии ещё долго не очистятся.              Чимин дочищает ногти, откладывая в сторону тупые ножницы. Соён окликает его с кухни, и парень, вздыхая, бросает взгляд на телефон. Он блокирует его, так и не набрав нужный номер, кладёт в карман домашних шорт и неспешно двигается на зов. Квартира Соён небольшая, очень уютная, но в то же время стильная. Это, по факту, был первый дизайнерский проект девушки, ещё в школьные годы, когда папа обрадовал её своим щедрым подарком. Обустройством их общей квартиры Соён тоже руководит сама, и Чимин ей полностью доверяет, не скупясь, впрочем, на комментарии и советы, если она того просит.       Их отношения пропитаны доверием, поддержкой и пониманием. Чимин всё не может осознать, что придуманный идеал сошёл со страниц подростковых дневников, так ещё и выбрал именно его.       Прямо перед входом на кухню он начинает ощущать запах гари, но волевым усилием заставляет лицо не скорчиться. От раскрытой духовки распространяются волны чёрного густого дыма, а Соён, вооружённая фартуком и двумя прихватками, с горечью смотрит на противень, где красуются развалины того, что должно было быть, наверное, их едой.       Девушка обессилено опускает руки, ударяя себя по бёдрам. Прихватки ожидаемо падают на пол, и Чимин ловко их подбирает, тут же завлекая свою жену в крепкое успокаивающее объятие.       — Ну вот, как всегда, — в её голосе обида на саму себя, — хотела порадовать, а в итоге лишь расстроила и расстроилась.       — И вот зачем расстраиваться? — Чимин чмокает её в понурый носик. — Вышел же потрясающий...эээ…?       — Это должен был быть лимонный кекс, — бурчит Соён, обнимая, впрочем, мужа в ответ.       — Я так и подумал! — с энтузиазмом кивает Чимин, осторожно прекращая объятия и подходя ближе к противню. Он достаёт вилку из ящика и смело отковыривает кусок, тут же закидывая твёрдое нечто себе в рот. — Потрясающе! — улыбаясь, с энтузиазмом берёт ещё, но Соён, смеясь, останавливает его руку.       — Фу, выплюнь это, молю, — она смотрит на него с теплотой.       — Ты что! Такую вкуснотень — и в мусорку? Нет-нет, — Чимин не выходит из роли, он настроен решительно.       — Спасибо, Чим, но я понимаю, что снова облажалась. Приятно, что ты меня поддерживаешь, но, — вздыхает, — у меня есть глаза. И нос.       — Ну и ладно, — Чимин отбрасывает, наконец, вилку в сторону. — Ты не должна что-то там стряпать. Зачем? Можно заказывать, могу я готовить. Кто тебе в голову вбил эту ерунду? Мы же выживали как-то эти годы, проблем не было.       — Да меня старшие замотали. Особенно на свадьбе, особенно мать, — признаётся Соён. — Мол, всё, супружеская жизнь пошла, вперёд и с песней радовать мужа.       — Ну, радовать ты меня можешь не только у плиты, согласись? — в его голосе заигрывающие нотки. — А если серьёзно, в нашу семью никто пусть не лезет. Разберёмся. А сейчас можем пойти в нашу любимую кофейню, м? Надеюсь, у них остались кексы.       — Я тебя люблю, — говорит от самого сердца Соён.       — И я тебя, — Чимин вкладывает во взгляд всю нежность, на которую способен.       — О, ты Чонгуку кстати позвонил в итоге? — мысль вспыхивает в голове девушки.       — Нет, — признаётся Чимин. — Мне кажется, нужно подыскать другие варианты. У него и своих забот полно.       — Выход получше вряд ли подвернется тебе в ближайшие несколько часов, ну согласись. И не решай за Чонгука, не додумывай — просто спроси. Ребятам нужно оформить заявку сегодня, и нельзя их оставлять в неведении.        Чимин понимает, что Соён права. Худшее, что он может получить в ответ — всего лишь отказ. Просто в отношении близких он, несмотря на свою перенятую у матери прямоту, обычно трепетен и обходителен. Даже будучи неделю назад за решеткой и набирая номер господина Мина, он, несмотря на напускное спокойствие, паниковал, что тревожит по пустякам. Хотя, конечно, возможность пропустить собственную свадьбу очень далека от определения слова «пустяк».       Чимин рассказал всю ситуацию Соён в первое их супружеское утро. Не хотелось начинать официальную совместную жизнь с вранья, и признание само вырвалось из него. Новоявленная госпожа Пак хохотала до слёз и обрадовалась, что он не сказал об этом сразу — она бы не сдержалась и вышла бы к алтарю в костюме фламинго.       Позвонить Чонгуку надо. Чимин, пока Соён выбирает образ для их похода в кофейню, глазами прожигает в телефоне контакт под именем «Лучший». Ладно, чёрт с ним, зелёная кнопка — вперёд!       Чонгук берёт трубку не сразу, он кажется запыхавшимся и сходу объясняет это тем, что только-только вернулся с тренировки. Пак послушно верит, а потом быстро обрушивает свою просьбу.       Чимин последние два года своей жизни в Сеуле вместе с их общими давними приятелями играет в футбол. Сначала это был элемент дружеского времяпрепровождения, но в итоге они стали периодически играть с другими любительскими командами и даже нашли тренера. А вот сегодня ему позвонил Сехун и радостно сообщил, что их, последив за последними играми, позвали участвовать в районных соревнованиях. Отобрали и пригласили лишь восемь команд, приз формируется из взносов за участие и составляет сущие копейки, но дело, конечно, не в деньгах, а в азарте. Ни один из команды не нуждается в финансовой поддержке, все из достаточно обеспеченных семей, недаром выходцы из одной престижной школы, но возможность реализоваться таким образом прельщает практически всех.       И какая же засада, что часть потенциальных игр попадает на время их с Соён свадебного путешествия! Конечно, вопрос с переносом отпуска даже не стоял изначально, очевидно, что надо найти себе замену на футбольном поле. Соён вовремя напомнила паникующему мужу (чёрт, как она любит вспоминать о том, что теперь статус их отношений — такой), что Чонгук так-то тоже с ними играл, да и в Лондоне до своего академического отпуска находил на матчи время. Ребята где-то из-под земли сейчас не найдут другого вратаря, знакомого и отлично вписывающегося в атмосферу команды.       — Чимин, ты правда думаешь, что моя постоянная коммуникация с Сонхва — это хорошая идея? — отвечает ему Чонгук после длинной паузы. Его останавливает, по сути, только это. Он бы и рад посильнее забить своё расписание, чтобы не вспоминать ни о ком чём.       — Нет, конечно, я так не думаю, — поджимает губы Пак, — просто я не хочу их подставлять, а больше не к кому обратиться, — снова затянувшееся молчание. — Ладно, забей, значит, не будут участвовать, и всё. Ничего страшного. Наверняка ребята тоже захотят тебе позвонить, так что не переживай, я сам им скажу, попрошу не…       — Так. Кинь мне адрес стадиона, если он у вас поменялся, — по просветлевшему лицу мужа одевшаяся Соён понимает: проблема решена.       «Ты потрясающий, Чон Чонгук! Я бы благословила твоих детей, если бы знала, что они планируются».               Планировать день — то, что по каким-то причинам не входит в компетенции его матери. Он просто поражается её беспечности касательно самых, казалось бы, очевидно приоритетных дел.       «Дорогой, ну, пожалуйста, забери сегодня эти документы, я правда занята».       Занятие — освободившееся окошко у её любимого косметолога. Ну, Чонгук бы назвал это массивным таким окном во всю стену — план процедур, что любезно ему описала матушка, кажется, рассчитан на несколько дней, а не часов. Да, она оказалась права: офис его временного агентства находится предательски близко к временному офису Мин Юнги.       Временное — часто по итогу самое стабильное.       Чонгук паркует свой синий Буггати Широн, тут же получая несколько изучающих его и автомобиль взглядов. Это подарок отца на шестнадцатый, кажется, день рождения, и Гук даже жалеет, что всё никак не может забрать свою малышку в Лондон. Он знает, как она хороша. С другой стороны, с английскими traffic jams он кучу времени экономит, передвигаясь на метро и арендованных велосипедах.       Здание возвышается над городом, словно гигантская стеклянная башня, отражающая солнечные лучи и окрашивающая окружающее пространство в яркие оттенки. Фасад сверкает, как драгоценный камень, а каждое окно, словно глаз, покровительственно наблюдает за жизнью большого города. Да, офис его агентства, скорее прячущийся в одной из малоэтажек в десяти минутах отсюда, кажется просто никчёмным.       Первый этаж встречает Чонгука просторным лобби с высокими потолками. Десятки людей снуют туда-сюда по своим делам и даже не подозревают, что к ним затесался чужак, играющий сегодня роль курьера. От предложения воспользоваться услугами доставки, мать, к слову, отказалась, мол, слишком важно, чтобы доверять незнакомцу. Интересно, не будь Чонгук в это время в городе, она бы отправила за документами Туёна с няней?       Чонгук поднимает левую руку к лицу, и циферблат его умных часов загорается, оглашая, что Мин Юнги должен вот-вот спуститься сюда. Лифты движутся бесшумно, и это даже немного удручает — хотелось бы слышать что-то, отдалённо напоминающее предупредительный выстрел.       Гук почти не против быть здесь. Ему на самом деле нравится быть важным, нравится помогать, нравится, что в нём нуждаются. Конечно, какие-то психологи явно бы диагностировали синдром спасателя или что похуже, но какая разница, если ему комфортно? Потребность угождать — разве это так плохо, как описывают эти прогрессивно-просветительские видео в Интернете?       Гук почти не против быть здесь. Почти — потому что вот-вот его настигнет сковывающее тело чужое безразличие. Судьба сводит их снова и сводит Чонгука с ума. Он только оправился от своих фантазий, только начал, пусть и нехотя, лайкать анкеты в Гриндере и вести скучные диалоги, как жизнь снова ему говорит посмотреть туда, откуда он глаза только-только сумел отвести. Ладно, это всего лишь на несколько мгновений — ну не спряталась же в Мин Юнги Медуза Горгона, верно?       Прошла неделя с их последней встречи. Неделя со свадьбы. Этот человек удивляет его, сам того не осознавая. Гук видел Мин Юнги заспанным и собранным наспех, видел в парадном костюме в один из важнейших дней его жизни, а сейчас видит и рабочий образ, открывающий в Мин Юнги другого человека. Это вообще законно, м, господин адвокат?       Чёрная рубашка заправлена в плотные брюки с чёткими стрелками. Рукава закатаны, бледные предплечья подставляются взорам, а на лице, что удивительно, красуются очки в изящной оправе.       — Привет, Чонгук, — он приближается к нему слишком быстро, не давая времени на подготовку. Только сейчас Гук, словно и не за ним он приехал вовсе, замечает зажатый меж пальцев крафтовый запечатанный конверт.       — Добрый день, господин Мин, — кланяется ему, избегая тем самым мучительного зрительного контакта хоть на несколько мгновений.       — Мать, конечно, тебя не жалеет, — Юнги хмыкает, вручая ему посылку, — документы не настолько срочные, чтобы ты срывался за ними посреди дня. Можно было и подождать.       — Серьёзно? — возмущение Чонгука слишком яркое на фоне уже одолевших переживаний. — Да она точно издевается!       — Ладно, надеюсь, она отплатит тебе нежностью и материнской заботой, — в голосе сквозит еле заметный сарказм.       — Ох, у неё нет других вариантов, — первичная злость остывает, Гук звучит куда спокойнее, — но офис моего агентства не так далеко, так что всё куда лучше, чем можно было подумать.       — Хм, — Юнги поджимает губы. Чонгук всё чаще замечает эту его черту, сопровождающую многие размышления. — Я как раз собирался выпить кофе, есть время сходить со мной? Планировал поболтать с твоей мамой, но Чон Джунг явно больше сегодня нуждается в помощи врача, чем адвоката. Я всё понимаю.       — Врача? Она сказала, что пошла к врачу? — искренне удивляется Гук, а потом лишь цокает, закатывая глаза. В целом, косметолог тоже лечит.       — А разве нет? — Юнги вскидывает брови.       — Да-да, это я перепутал, — отмахивается Чонгук, не желая впутываться в то, что и кому врёт его матушка. — Что Вы там говорили про кофе? Я готов подменить госпожу Чон на этом ответственном поприще.       Юнги улыбается одними глазами, головой кивая в сторону, куда им двигаться. Чонгук явно этим всем копает себе могилу. Не хватает только массивной лопаты в руках. Но кто он такой, чтобы отказать себе в садистском удовольствии вместе со свежим кофе заглотнуть немного сладко-горькой надежды?       Заведение находится через дорогу от офиса, Чонгук идёт чуть позади господина Мина, пользуясь так кстати подвернувшейся возможностью рассмотреть его без опасности поймать ответный взгляд. Явно отросшие с последней стрижки волосы аккуратно уложены, а оправа очков приоткрывает небольшие уши, лишенные каких-либо проколов. Чонгук бездумно поднимает руку, проверяя наличие сережки в своём левом ухе.       Мин Юнги придерживает дверь, впуская его первым, словно кота на новоселье. Помещение кофейни милое, домашнее, а потому не очень большое: места за столиками почти что все заняты, однако у подоконника явно затесалась парочка высоких барных стульев, которые Чонгук намеревается занять для них.       — Можете пока пройти, — Гук указывает свободной рукой в ту сторону, — скажите только, что Вам взять?       — Для начала возьми мою карточку, — Юнги протягивает чёрный прямоугольник из пластика, но Гук даже не шевелится. — Ого, младший, но угощаешь, благодарю, — Юнги приподнимает уголки губ. — Я, наверное, банален в этом плане. Пью классический горячий латте.       — Понял, — кивает Гук, подходя к кассе, где его приветливой улыбкой уже встречает милая бариста.       Зная о финансовом состоянии его семьи, Мин Юнги действительно решил, что кто-то позволит оплачивать копеечный кофе ему? Ладно, с копеечным Гук погорячился — цены здесь вполне соответствуют уровню потенциального контингента. Он долго блуждает глазами по нескончаемому меню. Кто-нибудь, сделайте уже во всех заведениях позицию «мне просто хочется что-то вкусное»!       По итогу он забирает два плотных стаканчика и присоединяется к Мин Юнги, что-то с улыбкой печатающему в своём телефоне. Крафтовый конверт на столе напоминает Чонгуку, что встретились они здесь вовсе не по обоюдному нестерпимому желанию.       — Ваш латте, господин Мин, — Гук ставит напиток на поверхность, крепко сжимая свой собственный. В чужой телефон старается не смотреть, но против воли замечает смайлик в виде сердечка среди полотна текста.       — Спасибо, — Юнги убирает мобильный и отпивает из стаканчика, тут же прикрывая глаза в удовольствии, — боже, не знаю, в чём секрет, но именно их латте каждый раз отправляет меня на вершину блаженства.       — Немного же Вам для этого надо, однако, — хмыкает Чонгук, надеясь, что его не побьют палками за двусмысленность.       — Слушай, хороший кофе — это очень много, — Юнги не замечает полутонов. — Я переехал в этот офис временно, на полгода, и в первый месяц много мест в округе обошёл, пока не понял, что самый лучший вариант всё это время был перед моими глазами, — Чонгук слушает его, чуть наклонив голову вбок. Очки уже кажутся приятно дополняющим образ аксессуаром, а не тем, что скрывает глаза. Хотя, может, именно благодаря этой защите от прямого зрительного контакта Чонгук вообще ещё дышит. — А ты, кстати, что взял?       — Ой, это какая-то мешанина из сиропов, попросил у бариста, чтобы она добавила три на свой вкус. А основа — миндальная. У меня, в общем-то, непереносимость лактозы, — Чонгук делает ещё глоток, пытаясь заодно распознать, что же в его напитке. Он почти не чувствует вкуса, потому что всё его естество направлено на то, чтобы смотреть, изучать. Рецепторы закономерно отключаются.       — Но, — Юнги хмурится, — ты же пил молочный коктейль в нашу первую встречу.       — Приятно, что Вы помните, — сердце и правда делает мощный кульбит, радуясь мелочи, — но коктейль из «Мака» — то, ради чего я готов пожертвовать своим самочувствием.       — Это серьёзная жертва, — подмечает Юнги, — Рональд Макдональд бы точно оценил твою преданность.       — Не думаю, что ему было бы дело до корейского мальчика, — Чонгук мотает головой из стороны в сторону, закатывая глаза.       — Ну, мне кажется, что в тебе в целом виден проблеск мужчины, — в тон ему отвечает Юнги.       — И оскорбить, и сделать комплимент! У Вас талант, господин Мин.       — Я не планировал тебя оскорблять, — Юнги явно включает родительский тон, и Гуку становится не по себе от очередного напоминания о том, как они на самом деле далеки. — Шутка, не более.       — Смешно, — «больше мне от самого себя и своих глупых мечтаний, конечно».       — Да, юморист из меня не самый лучший, — Юнги поджимает губы, чувствуя возникшую неловкость буквально своей кожей. — Как работа?       — Зато перевод темы у Вас явно получается отличным, — во рту Гука пересыхает, и даже тёплый кофе не спасает плачевную для его сердца ситуацию. — Пласт работы у меня на это лето не очень большой. Съёмки есть, их приличное количество, но спланировано всё достаточно грамотно. За это я ценю своё агентство. Хотя, если честно, хочу уйти. Не от них, а совсем.       — Да? — Юнги в удивлении приподнимает брови, даже отставляя для верности свой стаканчик. — Я думал, у тебя всё идёт в гору, разве нет?       — Идёт, да. Но я вот в эту гору уже не сильно хочу, — признаваться в этом даже самому себе кажется чем-то ужасно неправильным. — Больно. Почти десять лет моделинг — неизменная часть моей жизни, но я всё чаще думаю о том, сколько же в этом всём грязи.       — Рад, что хоть кто-то в этом мире может бояться замарать руки, — Юнги кивает, словно бы говоря Чонгуку продолжать.       — Наверное, мне просто хочется, чтобы всё было правильно, а не так, как сейчас. Утопия? Конечно. Но я работаю для души, а не для денег, поэтому, наверное, перспектива получать отказы из-за того, что не согласился пойти с кем-то в приватную комнату, меня не удручает.       — А это правда так часто там происходит, как кажется человеку, максимально далёкому от мира моды?       — О, господин Мин, — Чонгуку хочется произносить это с другой интонацией и уж точно при других обстоятельствах, — наверное, даже чаще. Пробиваются единицы, но зато я точно могу сказать, что каждый человек на вершине — сильный и физически, и морально. Конкуренция огромная. Натиск тоже. Я сказал своему агентству, что беру перерыв от показов и крупных заказов вплоть до конца лета. До своего Дня рождения. А там уже решу. Может, вообще в Сеуле останусь, кто знает, — Гук улыбается своим мечтам, где он может остаться в Корее только по одной-единственной причине.       Причина молчит, отводя взгляд и следя за проходящими мимо людьми по ту сторону плотного стекла.       Юнги хочется помочь этому ребёнку не ошибиться, не потерять желание развиваться в том, что нравится, но слова застревают в горле. Ведь для Соён он такой работы ни за что бы не пожелал, даже если бы она носила ярко-розовые очки, говорящие о том, что никаких подстав от коллег и уж тем более приставаний от спонсоров в модельном бизнесе нет. Очки Соён, встретившись с беззащитностью женщины в патриархально построенном мире, разбились очень рано, а вот думал ли о чём-то подобном Чон Чонгук, когда впервые подставил своё ещё детское тело под хищный объектив фотокамеры? Как сильно домогательства вообще касаются мужчин?       За время своей практики в уголовном праве Юнги, по правде, не встречался с делами касательно сексуального насилия в адрес сильного пола. Это не значит, что подобного не происходит, нет, само собой, просто личный опыт таков, и его не подогнать под статистику. Женщинам всё равно достаётся больше, Юнги никто не переубедит.       А вот можно ли считать насилием то, что было между ним и Джису?        — Господин Мин, — Чонгук явно зовёт его не в первый раз, и Юнги моргает несколько раз, пытаясь вернуться из своих мыслей в реальность.       — Задумался, прости, — мотает головой. — Чонгук, я уверен, ты сделаешь правильный выбор. В конце концов, средства к существованию всегда будут. Когда ты на таком уровне жизни, принимать крупные решения проще. Уверен, не все, кто с тобой в одной лодке, имеют такие же вводные данные. Они и идут, как ты выразился, в приватную комнату, в надежде, что выйдут из неё на ступень повыше.       — Возможно, это так, — Чонгук морщится: говорить о подобном ему неприятно, хотя правду слушать стоит почаще. — Я не испытываю по отношению к ним осуждения, — пауза. — Ладно, нет, испытываю, но просто не дикое. Пора бы переставать всех мерить исключительно по себе.       — Я даже к своим сорока двум не до конца этому научился, надеюсь, у тебя получится лучше.       — Звучит абсолютно не обнадеживающе, — Чонгук даже мотает головой из стороны в сторону.       — Ну, кто-то должен говорить юным сердцам правду.       Снова акцент на возраст, да чтоб этими дурацкими цифрами черти в Преисподней давились! Чонгук всегда ненавидел математику, с трудом пробирался через экономические задачки в университете, и сейчас ему хочется побыть двоечником и приравнять такие далёкие «23» и «42». Ну и что, что между ними девятнадцать пунктов? Ему скоро исполнится двадцать четыре, да и кто вообще мешает нарушить правила округления и сократить эту глупую разницу до нуля?       Мин достаёт телефон, тут же вместе с прочитанными сообщениями надевая на лицо улыбку, и Чонгук вспоминает, что возраст — далеко не главная проблема в его положении. Очень удобно свалить всю вину на то, что хотя бы поддаётся измерениям. А вот как посчитать «я занятой натурал, и это не обсуждается»?       Юнги же с умилением реагирует на фотографии Холли, присланные горничной. У них с госпожой Ким потрясающие отношения, пёс любит её тоже, а потому абсолютно не против позировать для скучающего по нему хозяина.       — Вы давно носите очки? — неожиданный вопрос отрывает Юнги от созерцания прекрасного.       — Чёрт, совсем забыл, — он снова блокирует телефон, стягивая тонкую оправу с головы, — надеваю их только для чтения документов, но то и дело утаскиваю из офиса.       Очки аккуратно находят своё место на столе рядом с практически пустым стаканчиком из-под кофе, пока Мин Юнги поправляет волосы, пряча аккуратные уши под свободными локонами. Такой, чуть взъерошенный, он снова отсылает Чонгука к моменту их первой встречи.       Может, в родословной господина Мина всё же затесалась медуза Горгона: Гук замирает под его прицельным взглядом моментально, находя в себе силы только на едва заметное дыхание. Хочется найти где-нибудь инструкцию по отключению чувств, потому что такого он не испытывал никогда, словно недоступность и невозможность раскрашивают его эмоции красками ещё ярче. Но за что именно Мин Юнги? За какие именно из грехов Чон Чонгука он вынужден страдать — пусть кто-то скажет, он готов пойти в церковь или даже к какому-то тарологу. Потому что иначе как мазохизмом его чувства не назвать.       — Покурим? — Юнги встаёт со стула, не ожидая никакого ответа, кроме положительного, и Чонгук, касаясь ногами мраморного пола, впервые понимает, что, вообще-то, выше ростом. В машине и на бугристой поверхности сада резиденции это было не так заметно, но сейчас Чонгук отчетливо улавливает это. Разница мизерная, может, сантиметров пять, но почему-то это радует его, как ребёнка.       И снова эта тема. Ну да, детки часто перерастают родителей.       — Скажите, это же была фиалка, кокос и немного лесного ореха, да? — обращается перед выходом к бариста. — А ещё мне кажется, что вы добавили четвёртый сироп — ощущаю аромат жжёной карамели.       Девушка округляет глаза, несколько раз кивая, и Чонгук, довольный тем, что вкус у него всё-таки на месте, прихватив мамины документы спешит присоединиться к Мин Юнги на улице. Тот уже успешно доходит до таблички со знаком сигареты.       Чонгук колеблется, думая, доставать ли свою пачку, но в итоге пользуется предложенной. Они вкусно затягиваются, приятно молча и окружая себя едким дымом. Чонгук следит за пальцами, напряженными и свободными одновременно, и даже слегка забывает о том, что сигареты имеют свойство тлеть. Покурит нормально он потом, сейчас у него — доступная форма свидания.       — Запиши мой номер, мало ли в обед станет скучно, — произносит Юнги, выдыхая. — У моих помощников своя тусовка, к ним обычно не лезу. А так я не против поесть или покурить в приятной компании. Одиночество прекрасно, — словно успокаивает сам себя, — если что, я не навязываюсь.       Чонгук теряет дар речи, почти глотая дым. Такого подарка судьбы в виде благосклонности Мин Юнги он точно не ожидал даже в своих самых смелых (забудем недавнюю дрочку) фантазиях.       — Я думал, что больше ребёнок в Ваших глазах, — дрожащей свободной рукой достаёт телефон, в любой момент готовый записать заветные цифры (сейчас их ненавидеть не хочется).       — Ну, я же к тебе не в девушки набиваюсь, — поднимает уголки губ, своей мягкой улыбкой раня сильнее, чем самым острым ножом. — Просто раз уж так сложились обстоятельства, то почему бы и да. С Соён и Чимином я же могу обсуждать всё, что угодно. Так, записывай.       Юнги, наверное, лукавит даже перед собой. Его интерес не ограничивается только желанием заиметь компанию для перекура. Да, этот молодой мужчина кажется ему очень приятным, он совершенно не против такого приятельства. Но всё-таки вина за то, что происходит с семьёй Чонгука, частично и на плечах Мин Юнги тоже. Ему хочется подтолкнуть Гука к правде, может, даже рассказать ему её, когда придёт время. Помочь, направить. Всё-таки, учитывая их близость с Чимином, это практически член семьи. А Юнги точно не хочет боли для тех, кто дорог его близким.       Но Чонгуку больно, когда он следит за возвращающейся в офис фигурой. Ни одного оборота.       В конце концов, ему пора привыкнуть, что Мин Юнги любит уходить по-английски.