Available on Patreon

Яркий свет главного зала неприятно ударяет по зрению, но Накахара усилием воли заставляет себя не щурить и не отводить глаза. Он уже чувствует их. Чужие взгляды, ползущие насекомыми по коже: кто-то оборачивается и оглядывает лишь мельком, уделяя больше внимания его спутнику, а кто-то рассматривает, словно товар на витрине. Ничего нового, но все-равно не слишком приятное чувство. Чуя держит Осаму за локоть, и этот жест наглядно демонстрирует окружающим, кто он и в каком статусе явился. Не самая лестная характеристика, и поэтому ему пришлось потратить довольно долгое время на то, чтобы взвесить все «за» и «против». Единственным полноценным «за» оказался Дазай. Но Накахара здесь. — Не волнуйся, — тихо говорит Осаму, едва склонившись в его сторону. — Я не волнуюсь, — спокойно отзывается парень, затолкав все свои эмоции куда поглубже еще в автомобиле. — Я вижу, — люди вокруг них уважительно расступаются, давая пространство. — Выглядишь — не придраться. Но я знаю, что ты чувствуешь. — Это не твоя забота. По крайней мере сейчас. — Чуя улыбается ему, не давая окружающим разобрать нарратив их разговора. — Прекрати болтать глупости и займись тем, ради чего сюда пришел. Парень незаметно оглядывается, подмечая детали. Людей, их одежду и выражения лиц. И Накахаре в большинстве своем они совсем не нравятся. Сколько здесь таких, как Осаму, способных купить чужую жизнь по дешевке? Приобрести понравившегося человека со скидкой или получить ссуду на убийство неугодного? Конечно, Дазай его предупредил, что не все здесь замешаны в чем-то незаконном, а уж сравниться по статусу с ним не способен практически никто. И что не надо ни с кем играть в дружелюбие, если Чую это злит. Но тот все равно пытается заморозить в себе любой намек на эмоциональную реакцию. Он ненавидит чувство неподходящести, но спрятаться от него не получается даже за непристойно дорогой одеждой. Мужчина видит своего визави как на ладони, но в душу к нему не лезет. Ему всего-то нужно адаптироваться, а Накахара это умеет. Чуя отстраненно слушает, как его спутник переговаривается с кем-то из знакомых ему людей, коротко кивает на чужое приветствие, но в разговор не вступает — оно ему надо? Ему не слишком интересно участвовать в светских беседах, а в те, которые касаются дел Дазая, он намеренно не лезет. На самом деле, ему интересно. Самую чуточку… Да, он хотел бы сунуться в дела Осаму. Но не в нынешнем своем положении. Поэтому в итоге ему становится скучно. — Придумать тебе развлечение? — с хитрым выражением интересуется Дазай. — Ну уж нет, — Накахара оглядывается и цепляется вниманием за фуршет в другой части зала. — Ты голоден? — догадливо интересуется мужчина. — Не уверен, — Чуя смотрит на склонившегося к нему Осаму, демонстрирующего окружающим преувеличенную степень внимания к потребностям своего спутника; вот как, это ведь тоже своего рода игра. — Как тут вообще едят? По всем правилам этикета или что? — Ты можешь сесть на стол и есть руками любое приглянувшееся себе блюдо, — Дазай усмехается, но становится ясно, что он это, блядь, серьезно. — Ты просто отвратительный гид, — Накахара показательно кривится. — Что угодно, если тебя это развлечет. Чуя не отвечает, отстранившись и заставляя себя отойти от Осаму на пару шагов — как спасательный круг отпускает — и показательно машет ему рукой. — Не плачь, если соскучишься. — Тогда Чуе придется вернуться ко мне как можно скорее, — провокационно отзывается этот лис, но кто его будет слушать. Накахара отдает себе отчет в том, что, если он хочет научиться плавать в море с акулами, для начала ему придется бросить держащую его руку. Он пришел сюда не для того, чтобы весь вечер хвататься за рукав Дазая и смотреть на окружающих испуганным взглядом. Ладно, с испуганным он загнул — на его лице все еще ни намека на неловкость. Но постоянно жаться под чужой бок ему также претит. Он оставляет Осаму общаться с новыми действующими лицами, а сам уходит, чтобы взглянуть на фуршет. Ему не очень интересно название и специфика каждого блюда, которыми пестрит длинный стол. Один из множества столов, уставленных едой и напитками, способными угодить собравшейся здесь высокой публике. Чуя пробегается по рядам незаинтересованным взглядом, понимая, что сейчас тащить что-либо в рот плохая идея: нервозность и намерение поесть совсем не сочетаются. А Накахара не готов страдать от тошноты или изжоги, даже если их причиной станет еда, которую парень еще в жизни не пробовал. Любопытно, конечно, но издержки превышают любой профит. Просто подойти к столу и стоять как истукан с постной физиономией тоже глупо, поэтому Чуя цепляет с подноса высокий стакан с шампанским и отходит в сторону. Подмывает вернуться к Дазаю, но он просто устраивается в стороне, усевшись на подлокотник кожаного кресла. Внешне расслабляется, поднося к губам бокал и делая вид, что пьет: шампанское пузырьками щекочет губы, при этом сам Накахара не делает ни глотка. В стороне от Осаму он начинает ловить еще больше заинтересованных взглядов, теперь не таких скрытных. К чему соблюдать приличия, когда сам по себе парень не представляет для них никакой реальной угрозы? Чуя испытывает самого себя, когда ловит оценивающий взгляд женщины в коктейльном платье и открыто ей улыбается, мол, нравится? Та на провокацию не ведется, но порывисто отворачивается. Скучная. Что это, извращенная форма мазохизма? Или странный способ повышения самооценки? Накахара давит блуждающей по губам улыбкой собственное раздражение и агрессию. Ему хотелось бы вылить игристое вино в своих руках далеко не на одну самодовольную физиономию вокруг себя, а еще лучше — разбить стакан или что потяжелее о чужую голову. Но ему нравится эфемерное чувство власти над собственными эмоциями: ничего он не сделает, его просто не заставят. Дазай видит его насквозь, выворачивает наизнанку; для него не остается тайной ни одно переживание в чужой душе. Приятно знать, что не все «сильные мира сего» обладают подобными способностями. Зато они обладают другой. Быть мерзкими. Не проходит продолжительного времени, когда рядом с Чуей материализуется непримечательный мужчина средних лет. — Скучаешь? — не слишком-то уважительно интересуется он, несмотря на приторную улыбочку. — Позволь представиться. И тянет свою визитку, мол, знакомься. Ага. Хорошо ты это придумал. Накахара скользит безразличным взглядом по мелкому шрифту на дурацкой визитке, не вчитываясь. Все, что он замечает фамилию неприятного типа Тамаго и то, что он советник кого-то там. Да хоть папы римского. — Приятно познакомиться, — показательно «отпивает» вино парень, открыто следя за реакцией собеседника на свое выступление. — Разве ты не собираешься представиться в ответ? — с намеком интересуется «мистер Яйцо», как его успевает окрестить Чуя. — А должен? — парень стоит нарочитое удивление. — Существуют определенные правила приличия, — пытается добраться до его совести Тамаго. Вы посмотрите, кто взялся учить Накахару правилам приличия. Мерзость, да и только. Именно из-за возможного столкновениями с людьми подобного сорта свою совесть на сегодняшний вечер Чуя отключил. Чтобы быть наравне. — В таком случае мне ничего о них неизвестно. А вы хотите провести мне урок? — парень откровенно провоцирует своего собеседника, испытывая не столько его, сколько свою способность не сорваться при виде чего-то отвратительного. Мистеру Яйцо его поведение не нравится, но на его холеном лице все еще красуется гадкое доброжелательное выражение. — Я видел твои фотографии, — о, так вот в чем дело. — И готов преподать тебе пару уроков, в которых ты нуждаешься…наедине. Чую внутренне передергивает от тона и маслянистого взгляда, держать себя в руках становится сложнее. Он все еще пытается казаться расслабленным и наглым, но пальцы стискивают тонкое стекло бокала сильнее. Вдох-выдох. — А вы не видели с кем я явился? — он надменно фыркает. — Неужто думаете, что из вас получился лучший учитель, чем из Осаму? Осаму. Как будто они действительно любовники, а не два неподходящих друг другу человека. По крайней мере, так их отношения определяет для себя сам Накахара. — Вот как, — Тамаго внезапно веселится, и его громкий смех режет по ушам, — Так ты считаешь, что представляешь из себя какой-то интерес для Осаму Дазая? Мальчик, поверь мне, долго греть его постель у тебя не получится, и лучше позаботиться о своем будущем уже сейчас. Ты, конечно, отвратительно себя ведешь, но я готов с этим смириться, если… Все. Точка кипения. Тонкий лед, сдерживающий гнев Чуи, крошится. Как трескается и бокал в руках Накахары. Шампанское дождем проливается на пол, осколки больно впиваются в ладонь, и светлые манжеты пачкаются в крови. Парень этого не чувствует. — Ты, блядь, меня за шлюху держишь? Чуя, не отдавая себе в том отчета, заносит руку, чтобы ударом стереть выражение превосходства на мерзком лице. Но его запястье со спины мягко ловит чужая рука. Парень автоматически дергается, пытаясь вырваться, но его силы не хватает — осторожное касание оказывается чертовски сильным, будто с железной цепи рвешься. — Чуя. Дазай. От его голоса ярость отступает, даря возможность начать чуть более здраво мыслить. Гнев все еще силен, но наличие рядом Осаму не дает ему взять контроль. — У тебя только что появились большие проблемы, — ледяным тоном обещает он резко побледневшему Тамаго, — а теперь пошел вон. Накахара не замечает, как исчезает из поля зрения ненавистный ему в эту секунду человек, не видит, какой ужас господствует на его лице. Он смотрит на Дазая, вставшего перед ним на колено. Он все еще не отпускает его запястья, гладя сжатые пальцы, из-под которых сочится кровь, пачкая одежду. — А говорил, что могу делать все, что мне угодно, — выдавливает Чуя, чувствуя, как гаснет пламя под солнечным сплетением. — А ударить этого уебка не дал. — Бей на здоровье, но себя калечить не стоит. — Осаму пытается разжать стиснутый кулак, но куда там. — Чуя, пожалуйста. — Не здесь, — парень оглядывается на отхлынувшую от них толпу; они отводят взгляды, но не нужно быть великим гением, чтобы понять, о чем они думают и переговариваются. — Хорошо, — Дазай поднимается и пытается помочь Накахаре, но тот сам встает, отдергивая кровоточащую руку и с неприязнью оглядываясь по сторонам. Красные капли падают на пол, но ему глубоко плевать: лишь бы убраться подальше. Осаму понимает, что сейчас с этим лучше смириться — идти наперекор Чуе будет значить лишь большее время, что тот не получит первой помощи. Мужчина аккуратно берет его под руку, уводя из людного зала. На таких мероприятиях всегда есть отдельные комнаты отдыха для тех, кто утомился разговорами и просто хочет уединиться. Хотя, что уж говорить, при желании Дазай мог бы заставить всех и каждого убраться отсюда, оставив резиденцию целиком в их с Чуей распоряжении. Вот только что-то подсказывает, что Накахара этого не оценит. Они выбирают дальнюю комнату, и, стоит им зайти, учтивая девушка в форме приносит им аптечку первой помощи — удобно, когда не нужно раскрывать рта, чтобы окружающие угадывали твои желания. Чуя от этой сцены только кривится, держа истекающую кровью руку подальше от дорогих ковров. Осаму вздыхает и усаживает его на софу. — Теперь ты дашь мне осмотреть твою руку? — он снова садится перед Накахорой на колени, и тот, борясь с когнитивным диссонансом, отводит взгляд. Но раскрывает изрезанную осколками ладонь. Дазай привычно обращается с набором первой помощи, очень кстати найдя там небольшой медицинский пинцет. Как предусмотрительно. — Я сделаю все, что в моих силах, но нам лучше позвать врача, — мягко увещевает он, осматривая многочисленные раны. — Никаких врачей. Точно не в этом месте, — парень поджимает губы, все еще не смотря в сторону Осаму. Некстати просыпается иррациональный неконтролируемый стыд за свой эмоциональный всплеск. Да, он ведет себя глупо, но куда уж дальше. Вот это — настоящий он. Не контролирующий себя, вспыльчивый и недоверчивый. Настоящий, а не тот, каким его видят «поклонники искусства». Проще, когда от тебя отказываются в самом начале, не заставляя привыкать и привязываться. Дазай больше не пристает с предложениями, на которые, очевидно, получит «нет». Первым делом он осторожно выливает на раны перекись, смывая лишнюю кровь. Затем он берет в руки пинцет и осторожно пытается вытащить первый осколок; Чуя никак не реагирует. Не ясно, больно ему или нет, главный кошмар происходит в его мыслях, и даже чуть больше — в чувствах. Куда ему там до руки. — Чуя. Ноль реакции. — Чуя, посмотри на меня. Эмоции — сложно. Будучи высокоэмоциональным человеком, Накахара время от времени ловил себя на мысли о том, что проще не иметь чувств в принципе, чем иметь тот ядерный взрыв, что достался ему. Это сложно. В каждый момент времени. Когда держишь в себе, когда взрываешься, когда бродишь по тому хаосу и разрухе что остались после. Руки — меньшее из зол, вот честно. Осаму успел вовремя, чтобы не дать вещам сделаться еще хуже. Объективные последствия не такая большая проблема, по сравнению с дурацкой мыслью о том, что Чуя снова сам себе проиграл. Ему жизненно необходимо чувство иллюзорного контроля хотя бы над самим собой. Болезненно, когда оно исчезает. — Это ничего, — наконец-то отзывается Накахара, — бывало и хуже. Дазай небрежно скидывает осколки стекла, которые достает из ран, рядом на пол, игнорируя кровь, капающую на свои светлые брюки. Чуя тоже не обращает на это внимания, разглядывая теперь уже Осаму. — То, что бывало и хуже, не значит, что это нормально, — Дазай не поднимает взгляда, стараясь не пропустить ни единого осколка; потом так или иначе придется уговорить Чую показаться хирургу. — Я…пытаюсь работать с этим, — парень пытается подбирать слова, стараясь не выдать своего состояния. Но куда там. Он только что продемонстрировал свою нестабильность во всей красе. И именно Осаму сейчас разбирается с ее последствиями. — И как успехи? — мягко фыркает он, в очередной раз промывая порезы: кровь мешает разглядеть стекло. — Как видишь, — невесело улыбается Накахара, — но я честно стараюсь как могу. — Есть вещи, — Дазаю тоже приходится подбирать слова, — с которыми очень сложно справиться в одиночку. Я бы даже сказал невозможно, но боюсь, что ты воспримешь это как вызов. Парень насмешливо фыркает. Ну да. — Откуда ты знаешь? — Поверь мне, я знаю. Мне пришлось пройти тот же путь. Порою бывает очень сложно не перепутать саморазрушение с помощью самому себе. — Твои бинты, — понимает Чуя. — Поэтому, да? — Ну да, — по голосу слышно, что Осаму улыбается, но в этом нет решительно ничего забавного. — И что же заставило тебя…закончить? Голос Накахары тихий. Ему словно хочется извиниться за то, что он лезет туда, куда не следовало бы. Но эй, кто тут в чью душу первым полез? — Перестало помогать. Дазай наконец-то поднимает лицо и смотрит на Чую с обезоруживающей улыбкой. Тот чувствует странную нервозность, ползущую мурашками вверх по позвоночнику. Это близко. Слишком близкая эмоциональная дистанция, намного теснее, чем когда Накахара подпускает его к своему телу. И на сей раз это похоже на то, как если бы Чуя в тот раз снял с Осаму бинты. Сейчас нет никакой разницы. — И что ты от меня хочешь? — беспомощно спрашивает парень. — Ты не помогаешь. Теперь я окончательно запутался. Он смеется, но горло сдавливает. — Я знаю, что ты пьешь таблетки, — осторожно признается Осаму. — Ну. Я не удивлен, — на это даже злости не находится. — Сейчас я скажу очень очевидную и, вероятно, до смерти надоевшую тебе вещь, но нельзя вечно повышать дозировку. Накахара устало вздыхает. Да, действительно, до смерти надоевшая ему вещь. Вероятно, если все вокруг твердят одно и то же, стоит прислушаться. Но он не хочет. — Предлагаешь, как хорошему мальчику исправно ходить к психотерапевту и размазывать сопли на тему того, как мне грустно и плохо живется? — он морщится, распаляясь. — Я же говорил тебе, Дазай, я не тепличная фиалка, чтобы плакаться о несправедливости этого мира. Ты говоришь, что можешь меня понять, тогда почему до тебя не доходит такая простая вещь: подобная херня мне не подходит. Я последние годы жизни только и слышу от всех вокруг: «терапия, тебе нужна терапия, сделай уже что-нибудь с собой». Не буду! Это — я! Видел?! Не понравилось? Ну так и ищи такого, чтоб тебе понравился, мать твою! Чуя порывисто вырывает руку из пальцев Дазая, но не может ни замахнуться, ни оттолкнуть: Осаму все еще стоит перед ним на коленях, в его крови, едва успев достать все стекло из ладони. И выражение на его лице. Господи, такого выражения у него не должно и быть не может. — Пожалуйста, Чуя. Я не хочу с тобой ругаться. Накахара молча возвращает свою руку на место и терпеливо ждет, пока Дазай наложит на раны бинт. — А у тебя профессионально получается, — язвительно замечает он. — Годы практики, — с напускной гордостью отзывается Осаму, наконец-то заканчивая с первой помощью. — Наконец-то пригодилось для чего-то стоящего. — Закончил? — немного отойдя, ворчит Чуя. — Поднимайся с пола, сил нет на тебя такого смотреть. Дазай, мать его, не слушается. Отпихивает в сторону аптечку, устраиваясь удобнее, и укладывает голову на колени замершего Накахары. — Ну это уже наглость. — Я устал, — глухо отзывается мужчина, обнимая Чую руками. — Ты на меня ругаешься, и все силы меня сразу покидают. Так жестоко. — Это выглядит глупо, — пытается воззвать к его разуму Накахара, но какой там; такой глупостью как разум Дазай Осаму явно не отягощен. Неловкая ситуация. Чуя сидит с очень сложным лицом, не зная, куда деть руки, а босс гребанной мафии сопит ему в колени. Последнего, между прочим, ситуация более чем устраивает. И в итоге Накахара не находит лучшего решения, чем положить руки на уложенные каштановые волосы. Забинтованную ладонь простреливает болью, но он обращает на это ровно ноль внимания, занятый превращением бардака организованного на голове Осаму в бардак хаотичный. И, черт возьми, Чуе это действительно нравится. Ощущение мягких вьющихся волос, скользящих между его пальцами, странно умиротворяет несмотря на то, что несколько минут назад Накахара планировал от души с Дазаем поругаться. А этот…чертов манипулятор. И самое ужасное, что Чуя так-то и не против. Но только на этот раз. — Мы так и будем здесь сидеть? — через некоторое время интересуется парень. — Будем, — кажется, Осаму за это время успел не просто расслабиться; его голос звучит сонно. — Ну уж нет, — Накахара протестующе тянет того за прядь, — вези меня домой, я тоже устал. — Напсиховался? — подначивает его этот…сука, в общем. — Сейчас пойду на второй заход, — Чуя без зазрения совести переходит к угрозам. Это действует. Дазай со стоном отлипает от его коленей, несколько секунд смотрит на него, выражая взглядом всю свою тоску от глубокой несправедливости, а потом со старческим кряхтением поднимается на ноги. Вы поглядите, актер какой. Актеришка. — Я отвезу тебя к себе, — как бы между прочим сообщает Осаму. Накахара закатывает глаза. — Черт с тобой. Вези куда угодно. Ты уже закончил на сегодня? — Все мои дела закончились ровно в тот момент, когда Чуя вздумал себе вредить, — Дазай разводит руками. — Неважные, значит, дела были. Парень поднимается следом, игнорируя темный взгляд Осаму. За что боролся, на то и напоролся, уважаемый. Никто от твоего взгляда в этой комнате робеть не будет. — Что, не нравлюсь? — Нет, — мужчина вздыхает, — очень нравишься. Подлец. Один — один. Выходят в главный зал они триумфально. Оба в крови, Дазай растрепанный, оба с надменным выражением, как будто так и надо. На публику действует. Еще бы не действовало — репутация большого и страшного мафиози работает на ура. Какой-то он ручной, мафиози этот. Даже если это всего лишь иллюзия. На людей, в том числе и Накахару, хорошо действует проявленная в нужный момент слабость, скрывающаяся за силой. И он себе отдает в этом полный отчет. Но ведется. Ни с кем не прощаясь, Дазай выводит Чую к машине, усаживая в нее не менее показательно-галантно, как и помогал из нее выйти. — Утомительно, — оказавшись в салоне за тонированными стеклами, Накахара сползает в желеобразную форму. Осаму пристраивается рядом. — Думаю, это был полезный опыт, — иронично замечает он. — Не уверен, что хочу это повторять, — честно отзывается рыжее желе. Дазай, конечно же, опять лезет обниматься, и Чуя с чистой совестью растекается уже по нему, прикрывая глаза. Мелькающие за окном фонари раздражают сквозь закрытые веки, и Накахара переворачивается, утыкаясь носом в Осаму, и в общем-то замечательно чувствует себя в нынешнем положении. Все хорошее имеет свойство заканчиваться. В чем-то сраный мистер Яйцо был прав — рано или поздно Дазаю надоест. И Накахара будет распоследним идиотом, если для него это станет неожиданностью. И вот, несмотря на всю свою стихийность, идиотом он не является. Но сейчас Осаму Дазай, стоит признаться, чертовски приятное дополнение к его повседневной жизни. Иногда даже слишком приятное, но именно на этот счет Чуя не строит никаких иллюзий. Это все еще клятая сделка. На странных условиях, с неправдоподобно большими бонусами, но они связаны не отношениями и трепетными чувствами, а нотариально заверенным, мать его, договором. Честно, Накахаре интересно с ним. Настолько, что ему хочется, грешным делом, окунуться в его темные делишки, посмотреть, как оно там, с изнанки. Вот только он не великий стратег или социально значимая личность. Он будущий лингвист, черт возьми, синхронный перевод и все дела. Да, с кучей голых фоток на патреоне. На этом его интересности и качества, которые он может предложить в качестве бартера, заканчиваются. Ну что ж. Когда они подъезжают к дому, Осаму приходится Чую будить. Он ворчит, ворочается, но все-таки принимает вертикальное положение, придя к внутреннему консенсусу, что в кровати оно будет как-то все-таки поудобнее. Мельком ловит свое отражение в лифте, когда вбредает в него в сонном состоянии и кривится. А как хорошо все начиналось, парень-мечта, а теперь рыжая кикимора из-под той памятной коряги. — Хорошо выглядишь, — подкалывает его Дазай, за что получает тычок в бок, впрочем, без всякого энтузиазма. — Не беси меня. — У тебя просто нет сил беситься. Чуя выдает лучшее недовольное «угу», на которое способен в своем состоянии и выползает из лифта, покорно ожидая, пока его «путеводная звезда» откроет дверь в свои царские хоромы. С вот этим вот, что ни день, то приключение. Тошно, что основной фигурирующий жанр — романтическая комедия. Ну ничего, Накахара много всякого-разного пережил, и этого переживет. В прямом и переносном смысле, со временем эта мумия просто рассыплется. — Стоит ли тебе сделать дополнительный комплект ключей? — интересуется Дазай, наблюдая как Чуя уже по-хозяйски расхаживает по его дому. - Не придумывай. У него есть цель, и он идет к цели, попутно стягивая с себя одежду и оставляя ее валяться по пути своего следования. Кто ему что на это скажет? Пусть только попробует, сонный Чуя — крайне недружелюбный Чуя. Как только он сроднится с кроватью, этот вечер станет даже не таким дрянным.