Nisshoku

А ты по-настоящему сама

Любила ли, как Боги, не сходящие с ума?

Но в этом ли их есть вина?

Любовь всему Божественному противоестественна.

- Pyrokinesis (Легенда о Богине Гроз).

Мир разрушен. Он лежит в руинах, покрытый пылью и пеплом. Серое. Всё вокруг серое, без какого-либо проблеска цвета, и даже серость эта безликая, лишённая смысла содержания своей сути. Это мёртвый серый: тяжёлое низкое небо, свинцовые тучи, земля и корни, корни, корни вокруг. Коконы Великого Древа напоминают венерину мухоловку; напоминают чехлы, в которых гусеницы переваривают самих себя, чтобы превратиться после в прекрасных бабочек. Вот только правда в том, что не все бабочки прекрасны и не все они долговечны, и многие из них обречены задолго до своего «рождения». Что за ирония: в дикой природе у этих бабочек был бы шанс. Эти же коконы - могилы, и бабочки внутри них - живые (но лишь пока) трупы. Ноги Саске стёрты в кровь. Сандалии давно истоптаны, мозоли болят и кровоточат, но это едва ли заслуживает внимания, потому что болит и кровоточит весь Саске, бродящий среди ненавистных ему коконов в поисках того единственного, одного, заветного. Только этот кокон всё никак не находится. Саске не понимает, почему так; не понимает, за что ему всё это. Разве он не настрадался за свою жизнь? Разве не хлебнул горя и потерь, боли и тоски сполна? Так почему же? Почему он продолжает страдать? Почему даже тогда, когда все вокруг запечатаны на грани смерти в Бесконечном Цукиёми, с улыбками готовые встретить свой конец, он вынужден вновь терпеть лишения, отчаяние и чувство глубокой обречённости? - Мой милый ребёнок, - шептала Кагуя, мягко, почти нежно держа в ладонях его разбитое в бою против неё же лицо. - Так много тяжести на сердце. Так много невидимых, но пролитых слёз. Они никогда тебя не принимали, не так ли, Индра? Мой милый внук, на какие муки была обречена твоя душа, и не было никого рядом, кто мог бы помочь тебе. Но теперь я рядом, и посмотри: весь мир лежит у наших ног. Я дарю тебе этот покой в знак своей любви к тебе, драгоценный. Любовь. Что Кагуя знает о любви? Её любовь жестока и порочна, холодна и ранит. Возможно, когда-то она и любила - или думала, что любила - но в настоящем от её «любви» одни только беды. Да, Индру не понимали и не принимали, и он чувствовал себя отвергнутым и всеми брошенным, но кто привёл его к пути во мрак? Это был Зецу, часть Кагуи, её воля и её жажда мести. Так что она может знать о любви? И что она может знать о покое, если вместо того, чтобы убить Саске или запечатать его в одном из сотен и тысяч коконов вокруг, она оставила его в живых и позволила ему уйти? Уйти бродить по этому бесконечному кладбищу среди корней и коконов без всякой на то подсказки, где искать то, что было для него потеряно.

- Мы справимся, Саске! Верь мне, тебайо!

Голос Наруто до сих пор звучит его в голове; звучит, как звучал всегда, даже в те дни и недели, и месяцы, и годы, когда его не было рядом. Его крики и нытьё, и жалобы, и клятвы, и обещания, и заверения, и шутки, и смех, и вой боли: всё это Саске не переставал слышать даже тогда, когда оставил Наруто позади, искренне веря в то, что они больше никогда не увидятся; что он убьёт Итачи и, скорее всего, сгинет вместе с ним. Но на этом всё не закончилось, не так ли? Они встречались снова и снова, и Саске был там, когда Орочимару внезапно оказался жив и призвал всех Хокаге, и он был там, когда воскрешённый Итачи рассказал ему всю правду, и он был там, когда началась главная битва за спасение и мир. Он был там, и Наруто стоял с ним плечом к плечу, как и Сакура, и Какаши, но теперь их нет; теперь Наруто нет, и Саске... Почва вдруг уходит из-под его ног, и Саске с тихим хрипом в пересохшем горле скатывается в оставшийся в земле во время битвы кратер. Может, его оставила атака Мадары. Может, это был бой Хокаге. Может, это был залп чакры биджу. Может, это последствия... Перечислять можно бесконечно. Саске не знает, что это за кратер, зато знает, что сухая земля под ним твёрдая и при этом забивается ему в рот, нос и глаза гадкой липкой пылью, из-за которой он задыхается и заходится кашлем и тут же плюётся кровью, потому что его раны после боя никуда не делись; потому что, когда пыль сражений - ха-ха - улеглась, залечить их было некому. «Что за проклятый мир», - думает он, поднимаясь на саднящих ладонях, вставая на трясущиеся колени. А может, и не проклятый вовсе, а просто всё возвращается на круги своя. Когда-то Кагуя должна была уничтожить этот мир, высосав его досуха и оставив гнить, как Ооцуцуки сделали со многими другими мирами. Её сыновья остановили её и запечатали, но в настоящем это выглядит как жалкая отсрочка неизбежного. Да, когда-то Кагуя была запечатана, но вот она снова на свободе, и мир вокруг не горит, нет, и не тонет, и не разрушается: он просто вымирает, теряя из-за проклятых корней все свои жизненные соки. Саске ненавидит, что остался единственным тому свидетелем. С учётом всей его жалкой полной лишений проклятой жизни разве он не заслужил хотя бы одну милость? Милость в виде спасительных объятий смерти, которая наконец-то излечит его боль и воссоединит с теми, кто всегда был и будет дорог его сердцу? - Занятно, правда? Как наши желания могут обернуться против нас. Голос в стороне заставляет резко вскинуть голову, да так, что в шее больно хрустит, но Саске всё равно. Слезящимися от пыли ноющими глазами он обшаривает пространство вокруг себя и замирает, когда видит вдалеке фигуру в ободранной одежде. Риннеган и шаринган ничего не могут сделать, чтобы причинить боль этому человеку, чтобы сжечь его, чтобы уничтожить его, потому что Кагуя что-то сделала с его глазами, и Саске бессильно рычит, поднимаясь на шаткие ноги и сжимая пальцы в кулаки с такой силой, что обломанные ногти впиваются в ладони, оставляя саднящие царапины. - Ты, - шипит он, делая резкий шаг вперёд. - Он счастлив, - продолжает Учиха Обито, будто и не услышал его. Его ладонь покоится на боку скрученного спиралью кокона. В глазах бесконечная тоска и усталость. - Мы живы в его сне, я знаю: я, Рин, Минато-сэнсэй, Кушина-сан, его отец. Мы живы и счастливы, а Коноха процветает, и его сослуживцы по АНБУ смеются, когда он не приходит на тренировки, потому что нянчится с Наруто. В полной экипировке, потому что тратит на это рабочее время и должен быть в боевой готовности. Его маска вся в следах крошечных липких пальцев в краске, а жилет в слюнях, потому что такой Наруто - маленькая милая неприятность. Наруто. Наруто, Наруто, Наруто. Имя звучит эхом в его ушах; в его голове; в закоулках его памяти; в его сердце. Саске не знает, почему Учиха Обито тоже выжил, почему остался такой же блуждающей тенью, как и он сам. Кагуя ничего не объясняла, только бормотала свои бредовые проповеди о любви и спасении и постоянно касалась холодными руками израненных ноющих щёк. В её глазах было столько сожаления и нежности, что, не зная её, Саске мог бы в это поверить. Только она была такой же ядовитой, как красная помада на её губах; как горящий на её лбу красным шаринган, отражающий украшенную томоэ кровавую луну. - Где он? - хрипло спрашивает он. - Наруто. Где она заперла его? - Он не особенный, - после мгновения тишины, краткой заминки, отвечает Обито, продолжая ласкать ладонью бок клетки, в которую был заключён Какаши. - Никто из них не особенный, как бы нам ни хотелось думать иначе. Их оттеснили в битве в разные стороны, и Какаши оказался здесь, а Наруто и Сакура... Кто знает. Но ты найдёшь их. Потому что они здесь. Все они здесь и никогда никуда не сбегут. Чтобы найти их, у тебя есть вечность. Саске хочется броситься на него и вгрызться зубами в глотку, почувствовать его пульс и судороги и вкус его крови, когда он будет разрывать его на куски, потому что это Учиха Обито виноват, виноват, виноват, он - и Мадара, но Мадары здесь нет - виноват. И в то же время он понимает, что это не даст ему ничего, потому что Обито был мёртв, Кагуя убила его, и всё же вот он здесь, прилип к запечатавшему Какаши кокону, и Саске не знает, что это значит; и не хочет знать. Всё, чего он хочет, это найти кокон с Наруто. Поэтому вместо бессмысленного вымещения бессильной ярости на том, кто едва ли осознаёт его присутствие, он какое-то время сверлит взглядом кокон Какаши, а после почти стыдливо отводит взгляд в сторону...

- Простите, что снова ухожу вот так. Но вы бы поняли, если бы знали, почему. Из-за кого. Я знаю, вы бы поняли.

... и начинает брести прочь. Проходят минуты; часы; дни; недели; а может, считанные секунды. Саске не знает. В серой бесцветности вокруг всё давно потеряло смысл, и он не уверен, почему со временем должно быть иначе. Время - это закаты и восходы, и ожидания, и правила, и нормы, и движение вперёд. Здесь ничего этого нет, нет ничего совершенно, и какое значение тогда может иметь время как материя, если не осталось ничего кроме пустого существования? Однако что имеет значение, так это заветный кокон. Саске даже не знает, что его привлекает к нему, такому же серому и безликому, как все остальные, но когда он добирается до другого глубокого кратера и скатывается в него, это просто происходит: он натыкается взглядом на один из коконов и понимает, что нашёл. И как бы ни ныло его измученное тело, как бы ни кричали мышцы и кровоточащие ноги, он добредает до этого кокона, падает рядом с ним на колени, достаёт подобранный где-то давным-давно кунай и начинает пытаться пробить брешь. К тому моменту, как он оказывается способен засунуть внутрь руку, всё его тело трясётся от усталости. К тому моменту, как его пальцы касаются «усатой» щеки, по его собственным грязным щекам начинают бежать слёзы. - Наруто... - едва слышно хрипит он, задыхаясь. - Наруто, Наруто... Кунай отчего-то такой маленький и неудобный. Пальцы трясутся, хватка слабая. Отдалённо Саске задаётся вопросом, почему проклятый кокон позволяет ему продолжать резать его на куски, когда должен цепко держать свою жертву. Ответ приходит в его голову сразу же, однако Саске не верит, не хочет верить, отказывается верить. Битва ведь случилась совсем недавно, не так ли? Вот только что они бились не на жизнь, а на смерть с Кагуей, а после их всех разделило, и корни полезли из земли, и луна запылала красным. Холод щеки Наруто ничего не значит. Саске нашёл его. Он нашёл его. Они проиграли, и мир вокруг разрушен, но пока они вместе, пока они рядом, им всё по плечу. Они что-нибудь придумают. Они обязательно, обязательно что-нибудь... Когда брешь наконец-то становится достаточно большой для того, чтобы можно было вытащить пленника, из груди Саске рвутся сдавленные рыдания. За всю свою жизнь он плакал лишь трижды: когда отец сказал о своём разочаровании в нём в сравнении с Итачи; когда его семья была вырезана; и когда Итачи упал замертво у его ног, оставив на лбу кровавое - такое нежное - прикосновение пальцев. И вот спустя все эти годы Саске плачет вновь; плачет громко, уродливо, захлёбываясь слезами и хрипами, потому что он нашёл Наруто, но слишком поздно. Вот почему кокон не помешал ему добраться до тела. Потому что Наруто теперь и в самом деле лишь тело. Он вываливается на руки Саске и не дышит. Он вываливается на руки Саске и его сердце не бьётся. Он вываливается на руки Саске, и на его разбитых в бою губах мягкая умиротворённая улыбка. Он вываливается на руки Саске, умерший в своих идеальных мечтах, потому что Саске был слаб, и потому что Саске опоздал, и потому что если бы он только пришёл раньше, если бы только послушал Наруто годы назад, если бы не пытался так активно разорвать их связь, если бы... Если бы, если бы, если бы! - Наруто... - задыхаясь, шепчет он. - Вставай. Открой глаза, Наруто. Давай же, добе! Ты не можешь умереть! Наруто не открывает глаз, не встаёт, никак не отвечает на оскорбление. Он мёртв, но улыбка на его губах всё ещё такая мягкая, солнечная, лёгкая. Глаза Саске горят огнём при виде неё. Щёки становятся влажным уже не от слёз. На губах ощущается привкус железа. Запрокинув голову к низким давящим облакам, Саске кричит, срываясь в пронзительный вой.

***

Наруто не помнит, что ему снилось, но знает, что это был мирный сон, прежде чем он почувствовал, как задыхается от давящей тяжести на груди и рёбрах. Невольно дёрнувшись всем телом, он прорывается сквозь дымку сна, прижимая ладонь к слипающимся глазам и неловко растирая их, прежде чем окинуть взглядом комнату, которую им выделила для ночлега Амивари-сан, внучку которой они с Саске вытащили накануне из реки, куда девочка залезла за мячом, не думая о сильном течении и связанной с ним опасностью. В лунном свете мало что видно, однако никаких внезапных ночных визитёров вокруг нет, так что Наруто расслабляется; и тут же напрягается вновь, потому что удушающая тяжесть никуда не исчезла, став только ещё более давящей и тесной. - Саске? - хрипло зовёт он, когда опускает взгляд вниз и видит чужую голову у себя на груди. - Что... - ... Наруто? Это звучит странно: уязвимо, дрожаще, на грани. А может, и не на грани, потому что Наруто запоздало ощущает влажность собственной спальной футболки, а ещё вдруг понимает, что чувствует слабый металлический запах крови. Всё в нём мгновенно напрягается и подбирается. Рука сама тянется к масляной лампе, и вскоре тьму отгоняет мягкий золотой свет. Чуть сдвинувшись в бок и неловко приподнявшись на локте, Наруто пытается понять, что происходит; замирает, когда Саске каменеет всем телом и сжимает его рёбра с такой силой, что становится больно. Его голова на груди Наруто тяжёлая будто чугун, и его шея должна кричать от боли из-за их нового положения, но он продолжает вжиматься в грудную клетку Наруто, как будто... «Ох...», - проносится эхом едва ли связное осознание. Осторожно потянувшись вниз свободной рукой, Наруто обхватывает лицо Саске за подбородок и подталкивает вверх. Всё ещё напряжённый, Саске приподнимает голову, и вот оно. Как Наруто и думал, лицо Саске полно отпечатков кошмара: мокрое от слёз, кожа вся в красных пятнах, нос распух и влажный, губы искусаны, а глаза горят и кровоточат из-за той силы, с которой в них вьётся дикая полная затаённой паники чакра. - Что бы тебе ни приснилось, - негромко говорит он, - это был просто сон. Мы оба живы и здоровы. Коноха всё ещё стоит. Война окончена и закончилась нашей победой. Мы с тобой в Стране Рек, движемся в сторону Амэ. Ты спас Хитору-чан с одной рукой, тогда как меня чуть не унесло течением с моими двумя. Обычно шутки и напоминания о собственных нелепых постыдных провалах - он может ходить по воде, зачем он поплыл? - работают, чтобы поднять настроение, однако в этот раз всё иначе. Саске не кривит губы в усмешке и не говорит, что его навыки утешения полное дерьмо. Вместо этого он продолжает смотреть на него, почти пялится во все глаза, и его ухо всё ещё прижато к груди Наруто, где грохочет его сердце, а его пальцы продолжают сминать ткань футболки Наруто на его рёбрах, впиваясь самыми кончиками так сильно, что это причиняет боль: наверняка останутся синяки, даже если сила Курамы быстро их излечит. - Всё хорошо, - повторяет Наруто, скользя ладонью с подбородка на щёку и вытирая большим пальцем потёки крови из сияющего пульсирующего узором шарингана. - Всё хорошо, Саске. Я здесь. - Да... - едва слышно, хрипло выдыхает тот; снова подбирается и едва заметно перемещает вес, будто собирается отстраниться, но Наруто не позволяет. Откинувшись на подушку, он обхватывает Саске за плечи и подтягивает его чуть выше, а после обнимает, прижимая к себе. Голова Саске всё ещё покоится ухом над его сердцем, но его спина больше не изогнута причудливой спиралью и колени не впиваются своей остротой в ноги Наруто. Вместо этого он переплетает их ноги, устраиваясь поудобнее, и вплетает пальцы в волосы Саске, перебирая их и мягко поглаживая его по затылку и загривку до тех пор, пока каменные плечи Саске не расслабляются, и он не обмякает на нём. При всей своей костлявости и угловатости он чертовски тяжёлый, но Наруто не возражает. Это приятная тяжесть, заземляющая, и он не может не наслаждаться ею, как не может не наслаждаться и тем фактом, что Саске позволил ему увидеть свою уязвимость и позволил протянуть руку в жесте утешения. - Можешь рассказать, если хочешь. Или не рассказывать, - негромко говорит он, глядя на тени, что отбрасывает масляная лампа. - Но, что бы там ни было, это всего лишь сон. Саске ничего не говорит, лишь жмётся теснее, обнимает крепче. Его дыхание, шаткое и неровное, постепенно выравнивается, и Наруто понимает, что это попытка подстроиться под него, под мерное вздымание его грудной клетки. Из-за этого он какое-то время дышит намеренно медленно и глубоко, пока сердце Саске не перестаёт колотиться с такой силой, что Наруто чувствует его своим боком, а после позволяет себе повернуть голову и податься вперёд, оставив на сырой от пота макушке Саске лёгкий утешающий поцелуй. Если бы он только мог спрятать Саске, укрыть от всех бед и страхов, но он бессилен. И всё же у него есть свои пути, пусть они и существуют для того, чтобы разбираться с последствиями, а не с причинами. Пути эти - дышать вместе с Саске, держать его в своих руках, говорить мягким успокаивающим голосом. Пути эти - позволять ему слушать своё сердцебиение и намеренно шумное дыхание; позволять прикосновения и прикасаться в ответ. Наруто жаль, чертовски жаль, что он не может просто взять и уничтожить чужие страхи и сомнения, забрать боль и облегчить вес памяти и бремени кланового имени, но он может быть рядом с Саске, может идти с ним плечом к плечу, и он будет делать это. Что бы ни произошло, он будет делать это. - Спи... - снова негромко говорит он. - А когда проснёшься, - вновь мимолётно зарывшись носом в растрёпанные тёмные пряди волос, обещает: - я буду рядом.

|...|