Лунный кот

От неё слышен только шорох платья, поступь глухая и быстрая, она приподнимается на носочки и останавливается в дверном проёме. Кожу колет необработанная шерсть грубой вязки — гетры обнимают ноги выше колен, дарят ей тепло и скольжение по полу. Обуви на ней нет, талию выделяет тонкий пояс, под юбкой хлопковое бельё, которое подшивала сама. Линетт было привычно. Она касается проворными пальцами дверного косяка и наклоняется, заглядывая в комнату. Лини носом в документах, он почти спит, но его мутный взгляд на удивление сосредоточен, собран на одном слове. Он бился с тем, что не имело разрешения — это знали все участники. Никто из них даже не пытался отговорить его. Стул жалобно скрипит, проезжаясь ножками по деревянному полу. Линетт захлопывает за собой металлическую дверь с внутренней облицовкой для красоты. Залаченное дерево приятно под пальцами, она остаётся там же, качает головой, как наставница. — Ты в конец изведёшь себя, — её голос — голос разума. — Если ты мне это говоришь, должно быть, дела мои совсем плохи, — Лини поднимает голову. Он смотрит прямо, и Линетт, чёрт возьми, знает этот взгляд. Когда у него что-то не выходило, он всегда смотрел так. Она молча сглотнула, поджимая и так природно тонкие губы, становясь внешне ещё строже. Ей бы подошло быть учительницей, той самой, что наказывает молчанием и своим ледяным взглядом. Это было удивительно для анемо стихии, Лини знал обладателей глаз Бога не так много, но ей впору хотя бы электро, а наградил взором её... блюститель свободы. Осанка прямая, выточенная, руки сложены перед собой, пальцы переплетаются между собой от нервов. Она волнуется за него — Лини знает это, и оно режет изнутри. Он игнорирует боль. — Брось, — их разделяет один жалкий комод, прогибающийся под весом книг. Лини раскидывает руки в стороны, такой прямой призыв. Линетт нужно скрыть усмешку, но она как-то совсем забывает об этом. В объятиях брата тепло и безопасно, нет места лучше, чем у него в ложбинке между шеей и косточкой плеча. Там слышно дыхание и, если сползти ниже, то можно уловить сердцебиение. Его руки на спине, они гладят и собирают тонкую ткань, мнут в складки, отпускают, снова мнут. Они почти одного роста, Лини дышит ей над ухом, неровно и почти болезненно. От него лихорадочный жар, и это пугает временами мнительную Линетт. — Ты?.. — Сколько дней осталось? — Лини вдруг отрывается от неё. Сестра невольно морщится и от действия, и от вопроса. Но она отвечает ровно: — Пять. — Пять, — он пробует число на вкус, оно закономерно не нравится: сроки жали со всех сторон, сдавливали грудь до удушья. Что можно сделать за пять дней? Что он уже сделал? — Хватит закипать, — быстрые руки Линетт уже на его лбу. Лини вздрагивает, но только смотрит в ответ, даже не пытаясь сопротивляться. Когда она хотела позаботиться о ком-то, это оставалось только принять или переезжать в другой регион. Вероятно, она бы достала и там. — Ты заболеваешь, — констатирует факт и отстраняется. Её спина стала ещё прямее, и сейчас она из позвоночника достанет меч. Так было в одном романе. Или это сборник легенд?.. Лини уже мало в чём полноценно уверен. — Я знаю, — он пытается выглядеть спокойно, как будто это закономерная часть плана. Ни капли не вписывающаяся в график, но она определённо там была, да. Он просто как-то... забыл. — Лини. — Милая, — это глупая, глупая попытка. И такая же улыбка. — Сейчас по шее дам, — весомая угроза. Лини больше не пытается, простодушным взглядом её не победить. Линетт стоит в десятках сантиметрах, скрещивает руки на груди, её взгляд резкий, лицо осунулось из-за недостатка солнечных лучей и бесконечной работы, нитей беспокойства. Она как-то невольно брала на себя роль матери для двух мальчишек, даже если Лини был старше и на публике всегда выступал вперёд. Как только двери дома захлопывались за ними, главой становилась именно она, как бы повторяя привычный паттерн. Ей было у кого научиться. Лини не был против и не был за. Он периодически пытался уравновесить её, а она — его. Получалось с переменным успехом, но получалось. Иногда. В особо удачные дни. Этот не был таким. Линетт знает, что он ничего не добьётся, только доведёт себя до нервного срыва и лихорадки. Лини знает, что ему нужно работать, потому что это составляет весь его рацион уже неделю. Даже Ризли сдался, периодически забирая его спать или обедать. Если он не мог больше, то могли только пара человек — эти женщины. Прикосновение её рук, быстрый взгляд вскользь. Вроде ничего особенного, но что-то иезуитски крепкое крылось внутри. Оно пело и горело, оно подарило ей благословение Архонта. Лини знал это, потому что чувствовал физическое родство с близнецом. Ловя пульс, он мог бы понять все её мысли, она читала его, просто глядя в глаза. Осязала страх на кончиках пальцев, он покалывал электричеством и заставлял двигаться их обоих. Перемены, сдвиг времени, пророчество... Нет времени. У них нет чёртового времени. — Я сменю тебя, — Линетт вдруг выглядит особенно острой. У неё задранный подбородок, хотя этого не нужно для зрительного контакта; подрагивающие руки и несмелая, неловкая поза. — Линетт, — он произносит имя растерянно, как будто в нём самом был весь ответ. Лини подходит ближе, сжимает её плечо, пытаясь встряхнуть. — Тебя сведёт в лихорадку к ночи, — теперь голова чуть опущена, так что она может рассмотреть, как поджимаются пальцы ног от сквозняка по полу. Ей всё-таки нужны туфли. — В этом нет смысла. Не истязай себя, как ты любишь, скажи герцогу. Он позаботится о тебе. — Мои записи, — Лини всё ещё выглядит ошарашенным, как будто сам не верит в свою слабость. — Я просто почитаю в постели и... Рука Линетт на предплечье такая холодная. — Брат, — вздох, глоток воздуха, выдох, — ты знаешь то, что будет неотвратимо. Этого не смог и, кажется, не может до сих пор обернуть вспять Архонт. Не может наследник элементального дракона. Не слишком ли мы самонадеянны? Он знает, что она права. — Я не могу просто сложить руки и ждать неизбежного. Если затопит Фонтейн, поднимется уровень всех вод Тейвата это... Это катастрофа мирового масштаба. — Что смогут другие Архонты, простые люди? Никто не разберётся в этом лучше, чем мы, прямые наследники того древнего, — Лини теперь знал неприлично много, так что любая информация почти пугала его, душила все мысли в зародыше. Древность представлялась ещё более запутанной, чем до этого. Но он только стискивал челюсть, ухмылялся криво и болезненно, продолжая копаться в том, что казалось безумством или детским сборником сказок на ночь. Управление стихией, исходный гидро, первозданное море, из которого произошло всё. Если Архонт мудрости — это веточка Ирминсуля, то почему бы их Архонту не быть эссенцией первозданного моря? Не значит ли это, что они всего лишь возвращаются к изначальной форме? Но люди Сумеру не превращаются в растения, когда взаимодействуют с Ирминсулем, это точно. Так почему бы им рассыпаться каплями при контакте? Лини массировал виски. Линетт берет его лицо в ладони, она заставляет смотреть на себя. — Я знаю, что ты думаешь, — её вкрадчивый голос был способен подчинять себе народы. — Но сейчас нужно отдохнуть. За то время, которое ты спишь, никто не умрёт. Слишком важные слова, Лини сглатывает, неловко улыбаясь, потому что ему действительно приходится напоминать об этом, сметая мятые и липкие от истеричного пота пряди с лица. Напряжённый взгляд нужно сморгнуть, зубы почистить, и он определённо заставит её передумать насчёт отдыха. Чуть позже. Ризли сам выглядит вымотанным, когда поднимает голову на него. Лини смущенный и пристыженный, его ведёт и постоянно нужно опираться о что-нибудь, чтобы стоять ровно. Линетт держит под руку, у неё быстрый взгляд, острая линия челюсти. Она вся выглядит какой-то ожесточённой, как на границе с жестоким и яростным, на грани неизбежного в слепых попытках приготовления. Всё это казалось таким глупым и бесполезным. Может быть, последние дни нужно проводить не так? Всё начиналось с тезиса. Признать их последними означало сдаться. Они не могли позволить себе такой роскоши. Ризли обнимает особенно крепко и мрачно, его кончик носа спрятан в корни волос. Пахнет потом и застоявшейся водой; совсем не так, как должен пахнуть его Лини. Его милый жизнерадостный... Его больше нет. Есть только этот уставший юноша, как слепой котёнок, тыкающийся ему в основание шеи в поисках тепла и приюта. Он снова пришёл к Ризли, к тому, кого считал своей защитой. Если идти, не думая, ноги всё равно приведут к нему. Опять чёртова необратимость. Она в описании зелья, в древней легенде о моряках, она в походке сестры, в испачканных машинным маслом руках брата и в островатой ухмылке Ризли набок. Он целует, не глядя, не стесняясь присутствия Линетт. Её лицо даже не меняет выражения: всё-таки осунулась. Плечи ровно, но сутулятся, вздохи тяжёлые и нагружают грудь, в лице запечаталась практически мертвенная строгость. Они все чувствовали это. Лини просто не хотел поддаваться, он прятался и рычал, показывая клычки. Фремине ушёл в себя и больше не говорил ни с кем, кроме сестры. Линетт краснела пятнами, её кожа стала белее и тоньше, она всё меньше ела, рецидивы с рвотой от нервов участились, это было физически неудобно, она бегала от возмущённой Сиджвин и вместо лазарета перешла к герцогу; ночевала на диване в кабинете под пуховым одеялом, отказывалась переходить оттуда. Линетт стала до одури принципиальной, её выводили из себя сущие мелочи: один раз она раздражилась из-за пыли и вымыла дочиста все помещения, включая подсобные. Она не добралась только до «курилки», потому что просто не нашла её во всех хитросплетениях туннелей — Ризли постарался. Лини был невольно вовлечен в попытках успокоить сестру и немного поумерить её пыл. Получалось откровенно скверно, герцог наблюдал свысока, с грубо стиснутой челюстью. У него были свои причины. Он не боялся смерти как таковой, а вся троица — да, до одури. Им было что терять, матёрый волк относился к этому проще. Он ждал, как подбитый зверь ищет налитыми кровью глазами охотника. Где он, с какой стороны? Когда опустится топор на шею, голова отлетит в сторону? Скоро. Ризли знал, что скоро. Тюремный воздух, сжатый и переваренный сотнями заключённых, разбавленный системой вентиляции, пах этим «скоро». Лини уйдет, оставляя за собой сладость воспоминаний и приторный аромат духов на обивке. Заставляя ловить себя на мыслях, протягивать руки к пустоте, которая раньше была им наполнена. Его сестра исчезнет вместе с ним. Эта строгая хрупкая и милая Линетт, которая всегда хорошо готовила и била по рукам за немытую посуду, придиралась к чистоте столешницы, завалам в ящиках, могла говорить часами в полтона об интересующих её вещах, могла отключаться от разговора, когда уставала, просто откидываясь назад и закрывая глаза. Она мало ела, мало коммуницировала с чужими и вступала в диалог, только если речь шла о ком-то из них, и ей не нравилось мнение. Стоило Ризли предположить что-то о Люмин, как Линетт уже стояла позади, чтобы осадить его и кинуть на Лини этот дерзкий предупреждающий взгляд. Она не осуждала его выбор, не говорила плохо о герцоге ни при нем, ни без него, она просто смотрела. Переводя взгляд с одного на другого, снова и снова, пока они не сдадутся в тщетных попытках умалить её скептицизм. Лини спросит, что такое, Линетт качнет головой, Ризли грубо скрестит руки на груди. Отношения с семьёй не были его коньком. Отношения с женщинами Лини... эти две бестии чертовски похожи. Ризли почти нравилось: он чувствовал, что объект его любви был в безопасности. С Линетт в опасности только окружающие. Хоть что-то в тёмном мире должно иметь постоянство. Это — дыхание Лини на груди, его хриплый смятый обезвоживанием голос и слезящиеся глаза. Ризли испытывает мутную смесь любви, жалости, сострадания и глубокого эгоизма. Он хочет Лини себе, он не хочет отпускать его на поверхность. Места на корабле пустуют, вся маленькая семья нашла бы там приют, так зачем ему?.. Ризли знал зачем. Но ему так... жало в груди. Только-только зарождалось то, что он мог бы назвать своим смыслом, а сейчас ему нужно было терять это из-за воли свыше. Пророчество гласит смерть, и он грубовато сомневается в своём существовании без Лини. Какой смысл проживать земной кошмар, зная, что он не здесь? Только если кто-то из его близких... Ризли думает, что он бы защитил эту кроткую безумно резкую девушку. Потому что Линетт привлекательна. В самом неожиданном смысле и угле обзора, но она ощущается как дом, как старшая сестра с ядовитыми шутками на языке, но любящими глазами. У неё длинные коготки и высокая цель, Лини всегда опирается о неё, когда боится ошибиться. Линетт скажет — Лини сделает. Она подтолкнёт к нужному человеку, а обворожительная улыбка сделает всё за мальчишку. Вода первозданного моря растворит её. Сотрёт смешливый быстрый взгляд из-под ресниц, его грудные стоны, изгиб талии и мягкие бёдра, сотрёт задорный поставленный голос, вырвет его ловкие пальцы со стёртыми подушечками, изничтожит торопливые движения и сценический образ, не останется имени, забудется история знаменитого фокусника Фонтейна. Зачем ему мир без Лини? В мире без Лини не нужно слово «любовь». Но ему всё ещё нужно отпустить его, потому что так поступают уравновешенные знающие люди. Его мальчик не знает цепей и перегрызёт верёвки, он в плену никогда не останется. Его сильный Лини. Его Лини лакает суп без ложки, приподнимая тарелку обеими руками. У него блестящие от жира губы и впервые за несколько дней разгладилась складка меж бровей. Тяжело отделаться от мысли, что он тратит себя бессмысленно. Тяжело, но возможно, потому что у него нет мыслей при взгляде на Лини. Разве они были нужны? — Когда твоё внимание не со мной, я ревную, — у него слегка хитрое выражение и сощуренные глаза. Лини смотрит пытливо, как будто с вызовом. Ризли только вздыхает и качает головой. Его волосы чистые, на их кончиках скопилась влага, на плечах пушистое мятое полотенце, на домашней рубашке отпечатки воды, с которых Лини улыбается. Весь образ герцога мелко осыпался, когда он выглядел так и вёл себя абсолютно органично. Они были в рабочем кабинете, закрытом изнутри, Лини сидел, подобрав под себя ноги, на приставленном к столу стуле, забавлялся и шутил чаще обычного, склоняя голову на бок. Он ел с аппетитом, много говорил, обычно избегая темы пророчества и окончания срока, и куда больше интересовался жизнью Ризли, тюрьмы. Лини жил в затворничестве внутри затворничества — это было забавно. Всё-таки там было общество, от которого он сбежал, и у этого общества были новости, события, новые лица; фиктивно интересовался, потому что нужно было о чём-то говорить за едой. Ризли периодически обрывал его, чувствуя внутреннее противоречие. Молчать с ним не было так плохо, как казалось, только мысли опять съедали, и юноша ронял голову, растирая свою жизнерадостную улыбку об руки. Мужчина не пытался ловить его, обхватывать подбородок и задирать, как он делал обычно, вызывая на негласную дуэль. Нет, Ризли ничего из этого не делал. Только прохладные пальцы блуждали по внутренней части ладони Лини, который охотно сжимал их, снова приникал, тихо плакал. Ему становилось хуже. Чем ближе, тем сильнее. Он стоял мытый, практически выскобленный, весь гладкий и шёлковый спустя три дня. Фремине дремал на диване в кабинете, Линетт нервно ходила из угла в угол, упорядочивая записи, записную книжку в кожаном переплёте крепко прижимала к груди и не расставалась с ней никогда. Лини фривольно вёл свои личные записи: он завёл в это время личный дневник и фанатично заносил туда подробное описание своих фокусов, самых любопытных и сложных в исполнении. Это было его маленьким завещанием, но никто не мог отобрать, когда не видел смысла. Вдруг этот дневник действительно... Лини закончил его в очень сжатый срок. Он с надрывом плакал в Ризли, раздирая на мужчине ткань, жался к человеческому теплу, как дикий, и тёрся об руки, содрогаясь телом. Успокоился в сплетении рук и крепких объятиях, губами приложившись к чашке с обжигающим чаем на травах. Ризли пальцами прочёсывал его так непривычно коротко стриженные волосы — Линетт постаралась, запершись с ножницами в ванной; было почти страшно. Кожу едва ощутимо царапали подпиленные ногти, Лини тихо шмыгал носом, со скрипом разгибая колени и чертыхаясь от боли в затёкших ногах. Он был домашним, простым, таким знакомым, но ощущение растворялось на кончиках пальцев. Ризли мурашками по спине, дурными снами, сквозняком по полу чувствовал, как над ними поднимается молот наковальни. На следующий день Лини оформил посылку, запечатал дневник и отправил его к знакомой Люмин в далёкий Мондштадт. Это был первый удар. До конца срока оставалось меньше полных суток, их секс был почти яростным. Ризли оставил на нежной талии отпечатки ладоней, синяки на ягодицах и вырвал несколько прядей. У мальчишки саднило горло и распухли губы, контур разошёлся подтёками, в уголке красовалась царапина; взгляд лихой, сидит он криво и ходит с заметной осторожностью, переступая с одной ноги на другую, потому что бёдра разодраны и усыпаны засосами, которые начинали синеть и саднить; кисти рук выкручены, суставы скрипят, приходя в норму, на запястьях и шее заметны следы удержания, голос осип, а взгляд притупился, будучи на грани полного умиротворения. Лини больше не выглядел так противно прибрано, как к смертному одру. Ризли так же хрипел на низких звуках и двигался вяло, но был собой доволен. Счёт шёл на часы. Лини наконец показался за дверьми кабинета герцога, заключённые начинали считать его потерянным, приписывали то побег, то самоубийство, но улыбчивый юноша одним своим видом сметал все предрассудки. Он работал со всеми, шутил со всеми и обедал со всеми. Линетт и Фремине были рядом, игру не поддерживал только последний, потому что совсем не находил в себе сил, и за плечами его прятали старшие, списывая печальное выражение лица на лёгкую болезнь, переносимую на ногах. Срок кончался утром нового дня — Лини знал это. Он стоял перед Ризли, едва дыша. Всё это... было, как отдельная жизнь, как прекрасный красочный мираж, сладкий послеобеденный сон. Лини протягивал руки и ловил пустоту, только Ризли был осязаем, и он смотрел жестоко ровно. Нужно было что-то сказать, Лини размыкал мягкие губы, неловко улыбался, закрывая рот обратно в следующее мгновение. Что говорят в таких случаях? «До скорой встречи»? А они точно встретятся? Всё было таким глупым, надоедливым, слишком ярким и искусственным. Лини раздражал приторный свет ламп, пыльный воздух, дыхание окружающих, скрип грубых сапог о металлический пол. Вода с подтекающих труб капала не в подставленные вёдра, а прямиком ему на макушку, пробивая череп. Нужно, ему нужно... Ризли обнимает крепко. Он сломал бы ему рёбра, если бы ринг не научил рассчитывать силу. Лини качает ногами, оторванными от земли, он глухо смеётся, обвивая шею в змеиных лентах. — Я люблю тебя, — задыхается, путается в словах и сквозь мокроту горла торопливо набирает воздуха в грудь, — я просто безумно люблю тебя. Лини хочет сказать слишком многое, внутри терпкое ощущение, что его выдерут прямо из этих тёплых рук, выставят на дождливую улицу, как нашкодившего котёнка, а он не хотел и умолял бы оставить его, если бы это имело хоть толику смысла. Хотя бы ещё несколько дней. Всего несколько... он знал, что это глупое оттягивание момента, попытка сбежать от реальности. Он знал это наверно, и всё равно променял бы несколько лет своей жизни на них. — Я знаю, — Ризли целует в кончик носа, в щёки и лоб, забирается носом в волосы, треплет их рукой. Его жесты спешные, как будто кто-то может застукать. Он почти озирается вокруг, то-ли ища что-то, то-ли пытаясь сморгнуть невольные слёзы. — Я тоже, мой свет, я тоже. Ризли не находит ничего лучше, чем прижать его ещё ближе к себе, целовать каждый миллиметр кожи, а, когда были исцелованы всё его лицо, костяшки и пальцы, шея, грудь, лодыжки, он повторял и шептал так много комплиментов, сколько мир не слышал за десяток лет. Слишком много. Грубоватые подушечки быстро стирали мокрые дорожки с щёк Лини, зацеловывали веки, собирая влагу с подрагивающих ресниц. Он любил его так, как никого в этом мире. Лини был в объятиях всю ночь, он говорил, когда грудь не так сильно сжимало, и он много говорил: о себе, о чужих, о своей жизни, о чувствах, мыслях. Всё, о чём он думал эту долгую неделю вывалилось неловкой однобокой фигуркой из дерева, вырезанной неопытным мастером с затупленным ножом. — Я не могу, — он расплёл одну из чернильных нитей, снял её с руки Ризли и теперь не выпускал из пальцев. Ко всем вещам, мало-мальски относящимся к возлюбленному, он теперь относился с вспыльчивой ревностью. В собранных волосах поблёскивает давно подаренная заколка, на плечах оседает чужая великоватая домашняя рубашка, волосы насквозь — его шампунь. Лини паниковал и с невиданным упорством окружал себя знакомыми вещами, которые приносили ему иллюзию комфорта. За ухом косичка с лентой от Линетт, Фремине починил его ботинки, он был всё тише и как будто растворялся в атмосфере, Лини приходилось звать его по несколько раз, и он отзывался только, когда его уже дёргали за плечо. У сестры круги под глазами, и она постоянно кипятит чайник, старается не отходить от Люмин. У Паймон самые глупые вопросы из возможных, но их стабильность и низкий интеллектуальный уровень настолько расслабляют всех окружающих, что люди практически шли не к путешественнице, а к её знаменитому проводнику. Пусть она поговорит ещё, пусть расскажет про походы, всё равно они звучат, как сказка. Лини был согласен — на всё разом. Настолько ему было страшно. — Может быть, уже сейчас, или завтра, или... Ты понимаешь? Что если?.. Ризли закрывает его рот ладонью. У него тёмный и такой блядски знающий взгляд, что не эфемерно хочется плакать. Только потому, что всхлипы и дрожь — единственный доступный выпуск эмоций. Лини был бы рад забиться в угол и не вылезать из него до конца катастрофы. — Я, — он пытается, но любой звук глушится. — Я знаю, — Ризли вздыхает, — ты скажешь, что нет, но я знаю. И я чувствую то же, просто по-другому. Лини сглатывает, под пальцами движется кадык и останавливается, замирает, как всё существо. Он внимательно слушает, а Ризли кажется обременённым этим. — Не думай. Ты сейчас скажешь мне: «невозможно». Но это единственный выход, Лини. Что ты знаешь наверняка, скажи мне? Юноша замирает. Его зрачки остановились на единственной точке концентрации. Он собран, слова вылетают мелко и отрывочно, но бьют ровно в цель. — Я люблю тебя, люблю сестру и брата, я посмертно верен «Отцу». — Ты думаешь, что что-то ещё важно? — Но, если мир погрязнет, — ему не суждено закончить. Пальцы Ризли на маленьких ладонях и в светлых волосах. — Если. Всего лишь «если». — Целое «если»! — Лини нужно спорить, чтобы ровно дышать. Перепалка даёт сил, насыщает оголодавшие лёгкие кислородом. Ризли просто позволяет. — А если ничего не случится, что тогда? — он сознательно давит на второе слово. — Ты издеваешься? Думаешь все предпосылки были пустым совпадением? Но... — Что, если? — всё ещё давит. Лини замыкает. Он на десяток секунд опускает голову, так неожиданно всерьёз задумываясь над вопросом. — Я бы... я бы захотел сделать так много. Это, как выигрыш в лотерее: ты сразу думаешь, как потратишь все эти деньги, от этого чувства и мыслей приятнее всего. От планов... я бы написал тебе о том, как эта глупая шутка стала реальностью, о том, как меня трясёт и то, что я наверняка исчерпал весь свой запас удачливости за жизнь. Может быть, ещё тогда, как встретил тебя в первый раз, но всё же. Ризли смотрел на него, улыбаясь мягко, щетина резала нежную кожу вокруг губ, но он всё равно целовал. Он мог делать вид, что его тошнит от сентиментальности, но Лини смотрел в ответ откровенно, подтверждая спокойно и прямо, что всё сказанное не было заученными фразами из книг, а всего лишь их реальностью. Как же это плохо сейчас. До рассвета оставалось несколько часов, кровать проседала под весом двоих, пахло дешёвым ароматизатором клубники и табаком. Лини чуть кашлял, потягивался, шевеля голыми ногами по постели. Ризли курил очень много и нестабильно в последнее время, он по несколько раз тщательно отмывал руки, но запах забивался под ногти и оседал на одежде. Лини фыркал и чихал, но всё равно прижимался к нему, распахивая эти глупые рубашки на груди. Сейчас снимать было нечего, а последний, едва ли не прощальный, раз был особенно долгим и нежным, тягучим как патока, но горьковатым на кончике языка. Это хотя бы расслабило его психику. Лини вымывается и несколько чертовски долгих секунд он смотрит в зеркало ванной. Он прокалывает себе ухо швейной иглой под присмотром Ризли. Мочка мокрая от спирта и саднит, мужчина вытирает салфеткой капельки крови, медленно продевает серёжку. Драгоценный камень поблёскивает, не выражая никакой конкретной формы. Лини мог бы выбрать кинжал, забрать с собой фамильное кольцо герцогов Меропид, но он взял то, что мог бы оставить внутри себя. Ухо красное и тянет болью, он едва прикасается пальцами к маленькой серёжке-гвоздику с камнем под ледяной цвет глаз Ризли. Это — то, что он выбрал. Утром клерк подписывает документы об окончании срока.