Лунный кот

Он протягивает руку, утягивая наверх, усаживая поперёк своих бёдер. Лини слепо опирается о жилистые предплечья, проскальзывает пальцами по напряжённым венам. — Ризли, — имя-любовь. Просто произносить его кажется безумно приятным, и мальчишка невольно шепчет вслед ещё несколько раз. Ризли, Ризли. Ризли... Ризли усмехается коротко, целуя смазанно в губы — попадая в уголок и слизывая следы утех. На языке кислый белок, глаза прищурены в усталости и оставшейся хитринке. Лини поднимает голову, млеет, прослеживая острую линию скул кончиками пальцев. Лини сейчас творец и поэт, он шепчет строки из классики. Тихо-тихо, чтобы краем внимательных ушей судьба не услышала его наглой надежды, его запретной любви. Суставы скрипят, мышцы затекли, он потягивается лениво, вертит шеей, дёргая линией губ от тянущей боли. Неприятно, но терпимо — пару резких слов о койках в Меропид. Ризли скалится и щипает его бок, предлагая свою постель. Мальчишка замирает моментом, глядит глазами распахнутыми, можно каждую ресничку посчитать — удивительно длинные. Большой палец скользит по нижнему веку, Лини промаргивается, торопливо произнося: — Нет, я обещал Линетт. — Она скучает? — предположение лёгкое и закономерное, Ризли мягко улыбается, отводя руку на щёку, прижимая полностью к порозовевшей коже. — Да, это тоже, — Лини невольно зеркалит выражение. У него была привычка мило щуриться, когда он особенно доволен, и сейчас именно такой момент. Ризли медлит, растягивая соприкосновение во времени, им хотелось наслаждаться или хотя бы достаточно точно отразить в памяти, чтобы в слепой темноте всегда всплывал его образ. Образ Лини. Поцелуй в кромку волос разрывает мгновение, Лини вздрагивает — он почти уснул. Озирается как-то испуганно первые секунды, но потом лишь тихо счастливо улыбается, сцепляя пальцы в замок с Ризли. Мужчина усмехается, касаясь губами внутренней стороны его ладони, но выпутывается и на недовольный возглас отвечает уравновешивающим: — Чай. Это была почти единственная причина, по которой разомлевший Лини отпустил бы его сейчас. Он всё равно строит обиженный вид, даже скрещивает руки на груди, дует прядь чёлки со лба и отворачивается, но Ризли с такой заботой и аккуратностью перекладывает его на свой стул, который кресло, что дуться, ну, как-то совсем не с руки и приходится простить за глаза. Не сразу, конечно, — он гордо выдержал несколько минут и распустил руки расслабленно вдоль тела. Одна вскоре забралась в волосы, отчаянно пытаясь что-то сделать с причёской, но такое не спасают. Ризли вернулся быстрее, и его чайник из пуленепробиваемого стекла всё так же хорош, всё так же жжёт руки и шипит паром из-за кипятка. Мужчина заваривает что-то очень старинное и сладкое, по запаху — чистая клубника. Лини прячет улыбку за ладонями, делая вид, что дует на обожжённые участки кожи. Он запомнил запах его духов? Такое, пожалуй, тяжело забыть, но... Как же приятно! Он всё же показывается из своего укрытия и размашисто целует Ризли в щёку. Неожиданная, глупая благодарность и приглушённое о бритую щетину «спасибо». У них обоих поднывают лицевые мышцы из-за одного положения — улыбки. Если существует эйфория, то это точно она. Поцелуи слюнявые и бесконечные, с языком и укусами в кончик языка, край припухших губ. Лини улыбается даже сквозь них, заправляет распушившиеся пряди Ризли ему за уши, щекочет нежную кожу без стеснения до тихого рваного вздоха и укола пальцем под рёбра. Чашки ажурные. Лини уверен, что это чей-то подарок: либо месье Нёвилетта, либо Клоринды — больше значительных друзей у Ризли не водилось. На них тоже клубника, её сладкий разрез, листья переплетаются со стебельками на ручке. Из таких шумно глотать даже как-то стыдно, но пить хочется на толику больше. Кипяток обжигает горло, язык уверенно скользит по губам, Лини просит ещё. Получает поцелуй и чай, крепкую ладонь на талии. Снова его бёдра, такие мягко крепкие, их приятно проминать пальцами, наблюдать как натягивается эластичная ткань, ловить смешливый выдох прямо на ухо. Мочку прикусывают и оттягивают — какие же у него всё таки острые зубки. Лини шипит и пихает локтем в бок, чтобы не откусил с лишком. Хочется спросить, а что — не знает. Один давний неприятный вопрос вертится во рту, но так и не находит выхода, потому что Лини бросает пару разведывательных взглядов на возлюбленного и каждый раз стопорится. Спрашивать сейчас о шрамах и седине звучит краем неприличия, одой его антипатии и пахнет отсутствием эмпатии. Лини заставляет уголки своих губ мягко изломиться и говорить о чём-то незначительном, потираясь раздраконенной причёской о грудь. В сердце тревога о пророчестве, на языке лёгкая сплетня про сторожевых псов. Ризли всё замечает, перед ним почти как перед близнецом скрывать ничего откровенно не выходит — Лини слишком открыт. Кадык дёргается, по внутренностям разливается тепло, за щекой чаинка и аромат молотой клубники с палочкой ванили. Вкусно с кислинкой — их отношения. С утробным рычанием Ризли, с его заламыванием рук до боли и вскрика, с горделивой ухмылкой гибкого Лини, лихорадочным блеском в глазах, картами в рукавах. Там туз — точно туз. Один или?.. — Ризли. Разве можно умалить любопытство этого мальчишки? Названный давит усмешку внутри себя, он произносит такое ненавязчивое и прямое: — Спрашивай. Всё он знает. Лини дёргает плечом, как будто окончательно сбрасывая с себя оковы предрассудков и стыда. — Не знаю о чём первее спросить, — он честен, и целовать бы его за это, — о пророчестве или о твоей седине. — Тебе она претит? — Ризли вскидывает брови — вот этого он не ожидал. — Нет, — Лини искренне смотрит в ответ, слегка задирая подбородок. Разница в росте давала о себе знать даже в таком положении. — Но она ведь... создаётся ощущение, что ты получил её в раннем возрасте. — Какие у вас неприятные вопросы, господин Лини, — Ризли прижимает его ближе к себе за талию. Такой джентельменский жест совершенно не сочетается с речью. — Мне не нравятся оба, с какого начать? — Давай с личного, — Лини хмыкнул, сам притираясь ближе, зная, как это снижало внутреннюю тревогу Ризли. Он только довольнее опутывал руками и верёвками, ковал кандалы, лишь бы всегда любоваться весенней свежестью Лини, отслеживать лунный блеск в глазах, пересчитывать белёсые волоски — почти альбинос. Почти. Они ощущались выгоревшими на солнце, как дар огненной стихии. Сколько слухов ходило про Натлан — следующую остановку путешественницы. Шла она закономерно и удивительно удачно доводила всё до точки кипения. Неудачных инцидентов не было, может быть, потому что историю пишут победители. — Ты угадал с ранним возрастом, — Ризли пропустил пряди сквозь пальцы, — я получил её в доме приёмных родителей, когда мне было около одиннадцати. После того, как я понял и прочувствовал всю ситуацию, в ночь, когда уехала моя самая близкая... сестра. Лини молча сжал его руку. Это был жест безоговорочной поддержки, тишина опустилась на долгие минуты, позволяя переварить услышанное, ещё раз пропустить через себя и содрогнуться, неумело сглатывая неприятный и липкий комок информации. Хотелось выплюнуть, но Лини только хмурился. — Ты хочешь спросить ещё? — Эти три шрама на шее. Ризли понятливо промычал, прикасаясь свободной рукой к неровным краям. Видно, что зашивали в спешке, то-ли совсем неумело трясущимися руками. Маленькими? Мелюзина? — Гончие разрыва. Это долгая история, но я подставился, когда был уже герцогом. Поверил в свои силы, как будто глаз Бога дарует мне бессмертие, — мужчина уничижительно хмыкнул, тут же сочетая с наставлением, — ты у меня умный мальчик — не делай так. — Не собирался вроде, — Лини примирительно переплёл их пальцы, заглядывая ласково в глаза. Под его взглядом хоть на эшафот. Без сожалений. — Умница, — поцелуй в переносицу, щекочет. Лини с наслаждением снёс всё, но смотрел всё ещё чисто и внимательно — он жаждал продолжения. Ризли прекрасно знал этот въедливый характер фатуйской шавки, ему оставалось только продолжать. — Сиджвин зашивала, как могла. Три раза. — Три? — Распарывала и по-новой. Нити не сходились, кожа рвалась, нежная слишком или тонкая, она говорила потом что-то, но я из-за действия снотворного практически ничего не помню. — Сколько тебе было? — у Лини хмурый и сосредоточенный взгляд. Он точно не заполняет досье? — Молод, — Ризли пожимает плечами, — год-два как герцог. — Сиджвин, — он запнулся, правда ударилась о зубы. Лини помедлил с десяток секунд, но всё таки продолжил откровением. — Ладно, я расспрашивал её. Сиджвин сказала, что не встречала людей выносливее тебя. Ещё, что ты всегда отказывался от анестезии, почему? — Ты будешь смеяться, — Ризли улыбкой крыл нервозность. Он притянул Лини ещё ближе к себе, усаживая повыше на бёдра, ноги заскользили по натянутой ткани брюк, пальцы зацепились за выпущенный из жилетки галстук. Лини потянул. — Говори. — Незачем переводить препараты, — как будто его шутливым тоном здесь можно было что-то решить. Лини нахмурился, наматывая ткань галстука на соединённые пальцы. Всё ближе к горлу, лёг третий оборот, натяжение ощутимо, узел поскрипывает. Он хотел свои ответы — совершенно явно хотел. — Переводить? Это ты называешь «переводить»? — Лини, — опущенная голова — признак примирения. Большой палец проходится по щеке, касается закрученной прядки. Обвязанный галстук душит. — Я назвал тебе причину, которая имела место быть в прошлом. — Говоришь так, будто сейчас охотно лечишься, — ногти касаются кожи под кадыком. Ризли рефлекторно сглатывает — ни перед одним преступником он бы так не поддался, как перед Лини. Лёгкие сводило и жгло, переливались мышцы пресса, о них опиралась тонкая рука. Надо будет подарить ему пару звенящих браслетов... Мужчина скользит рукой по изгибу позвоночника, задерживаясь на пояснице, приминая так, что Лини заскулил бы, закусывая губу, но он был слишком сосредоточен сейчас и на манёвры не повёлся, щёлкая клычками. — Покажи руку, — это не просьба — приказ. — Там не на что смотреть, я всё обработал. — Верить на слово я начну, как только прекратишь обманывать, — его ухмылка редкостно раздражённая, обострённая до того, что жжёт и сейчас пламенем плюнет прямо в лицо. — Показывай. — В могилу сведёшь, — Ризли расфыркался, отпуская мальчишку и снимая произвольную вязь бинтов с предплечья. Она была не такой плохой, но всё ещё сомнительной как для содранного куска мяса. — Я стараюсь, — Лини ступил на пол, стекая с колен одним слитным движением. Так ровно изгибаться мог только он, не гарцуя, а природно двигаясь, как языки пламени, занимая собой всё пространство и ускользая в ту же секунду. Песком сквозь пальцы, сладким послевкусием и робким поцелуем губы в губы. У него умелые руки, ровные рассчётливые движения — он знает, что делает и проворачивал это ни раз и ни два. Потемневший внимательный взгляд фатуи, путанные пряди на лбу, поджатые губы. На кончиках пальцев перчатки, на них оседает спирт, Лини наклоняется ближе, разводя собранные края раны. — Нужно будет зашивать, — он морщился и злился. Ризли назвал это месиво «пулей по касательной». Хотелось дать пощёчину, но здоровья пациенту это не прибавит. Лини щёлкал замком аптечки, выкладывал инструменты. Пришло время проверить слова действием. Его самую малость потряхивает, когда он закатывает рукав здоровой руки, смотрит, чтобы собранная ткань не передавливала кровоток, закрепляет. Надламывает колпочок ампулы, вынимает из защиты стерилизованный шприц, металл неприятно обжигает холодом руки. — Я сначал введу в вену общее обезболивающее, а потом обколю конкретно место ранения, — этот холодный тон, быстрый взгляд глаза в глаза. У Ризли странная тихая улыбка, её затруднительно толковать — Лини промаргивается несколько раз. Повыше локтя тёмная утяжка, в руках импровизированного врача заготовленный шприц, по которому он несколько раз стучит сложенными пальцами, выгоняя пузырьки воздуха. — Ты готов? Сжимай и расжимай кулак, — Лини обходит кресло, он ни о чём конкретном не думает, сосредатчивается на деле, но видит, как пускает капли дрожи по телу Ризли от прикосновения. Есть в этом что-то... интимное, трепетное. Мужчина открыт настолько, что позволяет со своим телом любые махинации. Доверяет. — Глубокий вдох, — пальцы нащупывают выступающую вену, Лини бросает последний взгляд на возлюбленного пациента. Вдыхает вместе с Ризли, игла исчезает под кожей, — выдох. Лишь маленький укол, медленный ввод лекарства. Лини не слышит ничего вокруг себя кроме слегка сбитого дыхания. Глаза торопливо настигают Ризли, но — ничего. У него дрожащая кромка ресниц и расслабленные плечи. Лини прижимает прокол ваткой и быстро перевязывает, пока мужчина приподнял руку. Дальше — легче. Снова надлом ампулы, уже другой, препарат шипит на него из крепкого стекла, Лини неспешно набирает в шприц двойную дозу. Следуют короткие мягкие уколы по раненной руке: от самой косточки плечевого сустава до локтя. Ризли глаз не открывал, но явно обратился в слух, потому что остро реагировал на малейшие колебания воздуха, тонкий звук надлома иглы — Лини избавился от использованного шприца, закатал рукава повыше. — Не открывай, — он наклоняется ближе, зацеловывая веко. Ризли невольно выдыхает сквозь зубы, выходит почти нервно, но любовно, здоровая рука в повязке на сгибе локтя обнимает его «медсестру» за талию. — Больно не будет, — Лини ведётся, заходя к мужчине меж разведённых ног, он присаживается на одну, сдерживая себя от лишних касаний, потому что руки всё так же прятались за латексом. — Теперь точно. — Ты знаешь, что я не боли боюсь, — усмешка куда-то в светлые локоны. Лини коротко вздрагивает, ведёт плечами назад — ему переживать сейчас никак и некогда совсем. А Ризли всё целует, как будто юноша через секунду растворится. — Знаю, — Лини трётся щекой о щетину, жмурится коротко и до белых кругов перед глазами, распахивает их следом, обжигая орган чувств разноцветным миром. Приятно. В глубине эта искренность приносит только тепло и разливается по сердцу, обволакивая чем-то мягким пушистым и шерстяным, как плед из Дома Очага, сшитый из многих квадратов-заплаток. Каждый сделал свой вклад, каждый полноценно наслаждался им. — Но ты ведь веришь мне? — Абсолютно. Мир замирает, вслушиваясь в признание холодного герцога, который от человечества отрёкся десяток лет назад. Лини плавно слетает с бедра, неслышно приземляясь на стопы. Он не знает что ответить — нужно ли? Он берёт в руки медицинскую иглу, протирает спиртом и вдевает в душко тонкую нить. Этот способ всегда казался ему каким-то немного варварским. Они брали почти обычную нить и зашивали людей, точно полотно. Без эмоций, страхов и отвержений. Штопали, как на фабрике. Лини замирает с иглой в руках, смотрит больше сквозь неё. Ему требуется длинный вдох и выдох, чтобы обёрнуться с мягкой ничего не значащей улыбкой. Улыбкой-любовью, улыбкой-формальностью. — Сейчас начну, — он предупреждает, одной из ног касаясь около колена Ризли. Высокие ботфорты покрывали резным металлом практически всё, оставляя в ткани только заднюю сторону и бёдра. — Хорошо, — Ризли думал, что стоило ответить хотя бы что-нибудь. Лини улыбнулся ему куда-то в губы, поцелуй вышел смазанным и нетерпеливым, слишком быстрым. Кожа мокрая от спирта, Лини протирает её салфеткой, проходясь аккурат по краям, стараясь не попадать на внутреннюю сторону, неровные вздохи красноречиво оповещают его об этом, хотя Ризли свёл челюсть и стоически молчал — обезболивающее только начинало действовать. Лини отслеживал по темпу пульса, расслабленным мышцам и прочим маленьким вещам, которым его обучил один из докторов в Снежной. Та короткая экспедиция вышла плодотворной. Он наполняет лёгкие кислородом, разгоняет кровоток, когда наклоняется с иглой в руках к ране. Это выглядит страшно, и это не должно принадлежать его Ризли. Лини просто не будет думать, руки действует отдельно от тела по давно заученной технике: проверить чувствительность, предупредить о начале работы, спрятать конец нити, закрепить его, пройтись швом на пробу, затем ещё одним и ещё, потянуть, проверяя на стойкость, закрепить конец нити. Ничего сложного, ничего требующего знания Ризли. Лини отстраняется, смотря на свою работу, касается самыми кончиками пальцев. Это забота? Это его забота? Он просто хочет, чтобы Ризли был в порядке. Если для этого необходимо брать иглу в руки, то он не против. Нужно ещё несколько швов, нанести лекарство и заложить всё марлевой повязкой для верности. Она никогда не подводила, если не прилипала. Юный медик только на середине ловит свой бешенный пульс. Ему страшно ошибиться, страшно смотреть на ранненого Ризли: сердце сжимается до размеров самой маленькой частицы мира и весит с пёрышко. И почему он всегда лезет на рожон? Напоминает Лини его самого, Линетт, когда она только получила свой глаз Бога. И это отвратительное отношение к себе... что значит переводить лекарства? Руки предательски вздрагивают, он прижимает пальцами конец марлевой повязки. Пахнет остро травами, йодом и слышны отголоски спирта. У Ризли ровное дыхание и абсолютно открытая поза, мышцы не напряжены. Это расслабляет Лини в момент, можно просто смотреть на своего мужчину, и дышать как-то ощутимо легче, и вроде страх отпускает, руки уже совсем не дрожат. Перевязка быстрая и очень чёткая, Лини делал это сотни раз и на себе в том числе, ему совсем не нужно думать — это даже мешает. Всё накрепко на бантик и бинты поверх для прочности, его бы воля, загипсовал бы, но приходится довольствоваться малым. Поцелуй на край, который Ризли не почувствует из-за анестезии. — Два часа ничего не будешь чувствовать, — Лини умный мальчик и всегда читает, что написано на ампулах. — Знаю, — один глаз игриво приоткрыт и стреляет хитрым, но довольно расслабленным взглядом в мальчишку, который тут же хватается за длинный нос с маленькой горбинкой. — Много будешь знать, Селестия покарает, — Лини пришёптывает это как проклятье, добавляя в голос нотки заунывной трагичности. Чистый искренний смех ненадолго заполняет кабинет. Это так необычно, но уже устоялось. Лини снимает перчатки, отбрасывая их к бумагам на столе, гербовой печати волка — её он любовал и обшучивал, потому что Ризли никакие манеры к лицу вообще не шли, тем более печать! Ну, какая этому заправскому тюремщику печать? Лини охотнее поверил бы, если бы он клеймо выжигал на своих людях. Подставился бы даже, может быть... Может быть. Он снова на одном бедре, ступни повисают в воздухе, и мальчишка по-детски раскачивает ими, наконец имея возможность трогать всё, что он пожелает. — Мне же не придётся бегать за тобой, чтобы ты потом выпил ещё немного обезболивающего в таблетках? Я скажу Сиджвин, если ты не послушаешь, — он хмурится и выставляет вперёд указательный палец. Угроза детско-серьёзная: с Сиджвин шутки плохи, она с ушей не слезет, пока не будешь выполнять врачебные предписания. — Хорошо, — выбор несогласия был просто отключен. Ризли приглушённо вздохнул, мешая въевшийся спирт с запахом сладких духов Лини. — Хочешь спросить что-то ещё? Лини медлил с ответом, хотя всё это, в сущности, было глупым оттягиванием. Но, раз они здесь в игры играют, можно, наверное, и ему немного позаигрывать с судьбой-злодейкой? — Разве мы не собираемся... изменить пророчество? — он торопливо облизнул пересушенные губы, взгляд перед собой глубоко в мысли. — Я имею ввиду... перечить Селестии. Это даже вслух тревожно произносить, я не говорю про исполнение. — Я полагал, что фатуи... — Да, — Лини кивает прежде, — Да, конечно. Мы умрём за идею, это практически наша клятва верности. Не каждый, у меня есть скромные подозрения, что у предвестников всё-таки сугубо личные цели, но они почему-то же присоединились к Царице, так что... пути назад обычно нет. Или нужно быть достаточно сильным. Брови сошлись у переносицы, выдавая как всё это на самом деле заботило его: их будущее. Их совместное будущее. Ризли смотрел сострадательно, как мог редко, и мерно гладил по руке, Лини всегда успокаивали прикосновения его шершавых чуть тёплых пальцев. — Я бы сказал, что Царица противостоит Селестии, если не сам господин Пьеро. Он или она собрали вокруг себя предвестников. Цели самих предвестников — мрак. Выдающиеся люди обычно эксцентричные, как считаешь? — Лини усмехнулся открыто. Он считал их обоих достаточно выдающимися в рамках Фонтейна. Если всё не пойдёт ко дну, то возможно они станут ещё более? Будучи вместе... сладкие грёзы. — Достаточно, — ответ чёткий, немного обрывистый. Ризли молчаливо просит его продолжать. — «Отец» здесь не из-за желания напрямую противостоять Селестии, а из-за помощи людям Фонтейна, в чём бы она глубинно не заключалась. Когда он впервые написал нам, что послан в экпедицию мы очень обрадовались, но следом пошли указания и... стало понятно, что то пророчество, которое большинство считают выдумкой начинает сбываться. Я перелопатил множество книг, в том числе из архивов Фатуи, но ничего — пустота. — Всё это как-то связано с первородным грехом людей Фонтейна, — Ризли близко и необычно чувствовать на коже его горячее дыхание и строгий грубоватый голос. — Я нашёл это в замурованных книгах древности. Ты наверняка знаешь, как возводилась Меропид? В камнях заточено множество тайн, но они... недостаточно старые. У меня есть стойкое ощущение, что прошлое Фонтейна очень крепко повязано с водой. То-ли её уровень был выше или ниже, то-ли сами люди походили на мелюзин и могли свободно обитать и на суше, и в воде. Иначе я не понимаю, как людям могла в голову прийти идея строить тюрьму под водой. Мягко говоря на это положили жизни не одно поколение, затрачено неприличное количество ресурсов и всё, чтобы... преступники не могли сбежать? Фонтейн решил так отразить своё правосудие? Но выплыть можно так, как сделал ты. — Это не решает, — Лини понятливо качнул головой. — Именно. Это ни черта не объясняет, в жизнь не поверю, что это была пустая помпезность ради... чего? Просто показать, как могут наши люди? Дурость. Учитывая сколько лет Нёвилетту, я пытался спросить его, но его память сильно страдает, так что он помнит какие-то крохи из давнего прошлого. — Эрозия? — аккуратная попытка, зрительный контакт на долгие несколько секунд. — Да, она самая. Большую часть времени он провёл в спячке, насколько мне удалось понять из этих путанных рассказов, — Ризли медленно кивает, как будто он сам вспоминал слово «эрозия». — Удивительно, что элементальный дракон вообще уцелел, мы должны благодарить его, — Лини мягко улыбнулся. Месье Нёвилетт для него был своеобразным столпом, Фонтейн и чужаки знали его чуть ли не больше, чем Архонта. Их периодически путали, потому что правосудие вершил всё-таки он сам, если не считать старинных весов с длинным непроизносимым названием. Если кто-то такой умрёт или уподобится эрозии — это будет настоящим кошмаром. И концом. Нёвилетт, как вера в постоянство, уверенность в волшебном завтра, которое будет очень стараться, чтобы быть хорошим. Он всегда был собранным и деловым, он никогда не ошибался или эти ошибки принимали данностью, стирая строчки чернил из газет, заминая их его новым блестящим успехом, которому судья не придавал никакого значения. Его удивительно внимательный апатичный взгляд дарил холодок по спине и доверие к силе. Был ли он таким всегда или это люди сделали его таким? — Пожалуй, и всё таки это такая неблагодарная участь, — Ризли усмехнулся, потирая подбородок. — Судишь со своего кресла надзирателя? — Лини отразил немного хитрое, сознательное выражение. — О, да. Как вы мне все надоели, — руки полезли к чужим бокам, чтобы привычно защекотать до мольб остановиться, — особенно ты, мой наглый мальчишка. — Прям уж? Ах-ха, ха! Хватит! Пожалуйста! Его всегда стройный смех на высоких, почти писклявых нотах удобно заполнил образовавщуяся тишину. Ризли снова был серьёзным, но его черты не обточились настолько, чтобы напоминать волчий оскал, а Лини расслабленнее прислонился к столу, забывая о хрупких фарфоровых чашках и до сих пор раскрытой аптечке. Намусорили они знатно, но никто не шевелился, только соприкосновение взглядов и взаимная задумчивость. — Почему бы нам не спросить у мелюзин? Они такой же... или почти такой же древний народ, — Лини вздрогнул от этой, такой очевидной, мысли. — Я пробовал, — Ризли покачал головой. — Мало, что вышло. Их память так же нестройна, или они говорят загадками похлеще древних книг, сплошное иносказание, которое нужно расшифровывать месяцами, если не годами. В Лини смешалось облегчение и разочарование. — К тому же, самой... старшей из них в районе пятисот лет. Насколько я сам раскопал, конечно, но это всё равно слишком мало — они смертны. Даже если не с такой чистотой, но их знания замкнуты в водах, а мы, если оттуда вышли, то очень-очень давно. Искать нужно не здесь или не так. Немой вопрос «а где тогда?» так и повис в воздухе. Ризли сцепил Лини в объятиях, хотелось бы заверить его в безапеляционно благополучном будущем, но он только поцеловал под ухом, тихо вздыхая. — Выдашь мне свои книги? — Лини вдруг повернул голову и в тёплом свете ламп его глаза необычно отливали старинным лунным камнем. Так холодно и пронзительно. — Хочу опробовать шифр Фатуи.