Лунный кот

Лини заваливается на диван боком, пальцы быстро скользят по пуговицам. Он сдёргивает раздражающую ткань в одно мгновение, голая грудь мелко вздымается, веки смежены, светлые ресницы отбрасывают тени под глаза, спутанные локоны прилипли к мокрым щекам и лбу. Тёплый свет подземных ламп очерчивает мягкую кожу, выступающие острые ключицы, узкие покатые плечи, которых касается Ризли. Говорить не к месту, мужчина опускается на колени подле, осторожно сметая волосы с расслабленного лица. Лини на грани между сном и реальностью, слабо мычит, подставляясь прикосновениям — они несли прохладу. — Ты заболеваешь, — у него тихий, такой уютный голос. Голос-дом. — Я знаю, — Лини приподнимает уголки губ в едва заметной улыбке. Так странно видеть её на нём — не больно, нет. Она переполнена нежностью и желанием забыться, раствориться в партнёре хотя бы на несколько дней. В его заботе, словах и касаниях. — Передай Линетт... хотя она сама всё поймёт. — Ещё что-то? — Ризли явно не собирается оставлять его одного. Чуть тёплые ладони ложатся на щёки, остужая пыл зарождающейся горячки. Такие приятные и большие, Лини трётся о них, как самый настоящий котёнок, желающий получить больше ласки. — Нет, ничего, — качнул головой в сторону, выражая отрицание. Мужчина явно намекал на указания от Арлекино, но решил не выспрашивать, не беспокоить больного. — Это просто переутомление. — Уверен, что ты так всегда говоришь, — герцог хмыкнул, поднимаясь наконец в полный рост. Лини по инерции потянулся вслед за ним, но руки безвольно начали падать, ловко пойманные за секунду до удара о собственную грудь. — Тише. Мне не звать Сиджвин? — Нет, нет, — Лини чётче замотал головой, — я правда просто устал. — Хорошо, поверю на первый раз, — мужчина посмотрел строго, насколько это вообще было возможно в такой ситуации, но юноша уже сопел в подложенную под голову подушку и едва ли даже слушал. До сознания долетали обрывки фраз, единственное, что его мало-мальски беспокоило это отсутствие родного тепла рядом. Ризли фыркнул, он отошёл к рабочему столу, на обрывке бумаги черканув записку для Линетт. Девушка не должна обидеться такому обращению — он надеялся. Передал через охранника и попросил максимально не беспокоить: не шуметь, не будить, если спит. Всё равно срочных приказов не нашлось, судя по сонному умиротворению Лини. Не мог же он забыть? Мужчина быстро отбросил рабочие вопросы, обращаясь к возлюбленному, который медленно поджимал колени к груди, обнимая себя руками. Без меры милый чуткий мальчик. Ризли оставляет легкий поцелуй на виске, забираясь в волосы, осторожно массируя кожу головы. Его тонкая косичка за ухом совсем расплелась, и он помогает ей, снимая резинку, забрасывая её куда-то в кипу бумаг на столе. Лини льнёт к рукам в абсолютном, слепом доверии. Он мычит, что любит; кого — не уточняет. Обхватывает пальцами чужое запястье, тянет на себя из всех сохранившихся сил. — Чш-ш, давай я отнесу тебя, — предлагает, не рассчитывая на ответ, но мальчишка вдруг приоткрывает один глаз. — К тебе в кровать? — в его словах слишком много подтекстов, в его голосе читаемая тревога. — Да, ты хотел посмотреть, — Ризли размягчает опасения, когда просто смотрит глаза в глаза. Лини закусывает нижнюю губу, явно раздумывая, что выходило у него не очень, а вот заигрывать без мыслей — с явным успехом. Мужчина тихо вздыхает, взывая к самоконтролю. Тяжело скрывать, что он ему нравится, когда лежит тут раскрасневшийся с голым торсом. Тяжело, но возможно, и Ризли снова опускается вниз, в этот раз на корточки, потому что не на долго. Их лица теперь на одном уровне. — Я не трону тебя, пока ты больной, — он говорит серьёзно и прямо, но прилипчивая улыбка нежности не желает слезать с лица. Выходит совсем мягко, почти уговаривающим тоном. — Это меня и расстраивает, — у него закрыты глаза, чтобы не напрягать лишний раз рецепторы. Любая активность отдавала пульсирующей болью в голову, двигаться категорически не хотелось, а самая простая коммуникация сейчас — рот. Лучше бы это были поцелуи, право. — Что я не ублюдок? — Ризли почти усмехается, наблюдая за этим милейшим негодованием. — Что ты приличный ублюдок с принципами, — Лини хмыкает, — очень, знаешь ли, расстраивает. Прямо плакать хочется. — Не стоит, но моё крепкое плечо всегда рядом, — Ризли даже указывает на него, мех плащ-пиджака едва заметно колышется от потоков воздуха, сменяемого, чтобы они здесь не задохнулись. — Это радует, — Лини тянет гласные и мышцы, он отчаянно старается сесть, но получается это только при поддержке Ризли. — Пойдем, покажешь свои покои. А его спальня это и в правду чистые внутренности — слишком много души на один квадратный метр. Герцог оставляет верхнюю одежду в главном зале-кабинете-приёмной. Чем она там ещё служила? Местом заигрывания и неумелого флирта их обоих. Он поднимает Лини на руки невзначай, как делал постоянно, будто мальчишка вовсе ничего не весил. Придерживал за плечи, просовывая вторую руку под коленки. Юноша, который едва стоял и качался, как при шторме на корабле, совсем не сопротивлялся, только что-то буркнул и затих, прижатый ласково к груди. Он раскрывает подслеповатые глаза только, когда они входят. Холодно — это первое, что чувствует Лини. Как-то природно гулко и очень тихо. — Здесь усовершенствованная вентиляция, — услужливо объясняет, проходя глубже внутрь, — и система охлаждения. — На кабинет не расщедрился? — До него дотянуто, но в таком холоде обычно тяжело разговорить, — Ризли даже не пытается скрывать эту свою часть. Лини ответно хмыкнул без капли страха и предрассудков. Он давно знал и понимал, куда лезет. Точнее, уже залез. Ризли бережно усадил его на постель, Лини цеплялся за его плечи, пока интуитивно подгибал под себя ноги, приземляясь на колени. Мальчишка слепо зашарил руками вокруг, ощупывая мягкое бельё, явно с примесью вискозы или, может, даже шёлка. В меру нежное, в меру упруго жёсткое, чтобы стирать легче было. Он вертел головой без стеснения: комната было просторной и мало обставленной. Одну стену почти полностью занимал шкаф, там же стояло зеркало в полный рост без рамки, со сколом сверху. Было ещё подобие то-ли комода, то-ли туалетного столика, его доверху заполонили книги и разномастные документы, некоторые даже перевязанные лентами с печатями — явное старьё. Табуретка была спрятана под него, похоже чужая или просто давнившняя, потому что по росту подходила скорее Лини, чем хозяину помещения. Гулко было из-за эха, для которого выстроили просто идеальные условия. Юноша дрогнул. Здесь не пахло сыростью или ржавчиной, но одиночество ощущалось стократно. Ему вдруг захотелось как можно крепче обнять Ризли, а мужчина будто всего этого не замечал, не придавал значения. Он копался в шкафу в поисках удобоваримой сменной одежды, выкидывал какие-то бесцветные тряпки на пол, чертыхался себе под нос. — Ризли, — позвал боязливо, почти шёпотом, в груди сдавило. — М? — мужчина обернулся на него, — не нравится здесь? — Холодно, — осторожно пожаловался Лини, теребя кончик одеяла. — Тебе комфортно в такой... температуре? — Легче думать, — он легко пожимает плечами, но с явным беспокойством о партнёре сбавляет обороты, выкручивая температуру в нормальную, человеческую. — Здесь почти ничего нет... — Лини продолжает явно волнующую его тему, совсем не смотрит на мужчину, застывшего посреди команты. — Мне больше ничего и не нужно, — Ризли отвечает честно. Аскетизм — одна из его странных черт, доставшаяся по наследству от бедности. — Может быть, — уклончив, голова скатилась к плечу, Лини приобнимает себя рукой поперёк, — здесь был кто-то до меня? Ризли прикусывает язык — он наконец понимает. Понимает и усмехается, продолжая в откровенности: — Нет, не был. — Правда? — юноша заметно оживает, окончательно сгоняя с себя сон. Ещё одно благо холода — трезвость ума. — Да, — Ризли подходит ближе и наклоняется, всматриваясь в лицо. В полутьме едва ли можно было что-то там разглядеть, но он читал Лини и без этого. — Тебе здесь не нравится. Теперь он констатирует, нечем крыть. Только если... — Ризли, — Лини тянет к нему свои тонкие руки, обвивая шею. Он начинает манипулировать, и это понимают оба, оба же ведутся. — Если... если я принесу сюда несколько вещей... ты не против? — Смотря каких, — Ризли присаживается около, чтобы не гнуть спину, юноша не распускает своих необычайно крепких объятий. Герцог, конечно же, согласен на всё, но хочет ещё поддержать имя до полного краха и подчинения. — Своих несколько, ну, и так по мелочи. Здесь ведь совсем ничего нет, — Лини свободной рукой обводит помещение, как бы подтверждая слова. — Разберу вон тот завал хотя бы. Можно? — А ты начинаешь обживаться, — Ризли щиплет за бок, мальчишка тихо ойкает и пихает локтем в ответ. — Ну, можно же, — он даже не рассчитывал на отказ с самого начала, этот жалобный тон был лишь прикрытием. Ризли откровенно ухмыляется ему в волосы, чтобы хотя бы не видел. Не весь же триумф ему вот так и сразу. Лини прижимается охотно и близко, перебирая снова сонно чужие пряди. — Только завтра... — Да, всё завтра, — по часам было уже «сегодня», но это никого не волновало. — Тебя бы обтереть не помешало, потом и переоденешься. — А есть во что? — Лини хмыкнул, скептично осматривая кучу одежды на полу. — Пара моих рубашек, — герцог ведёт плечом, — не смотри так или будешь голым спать. — Ладно, рубашки. Очень люблю рубашки, — он ещё несколько раз в полу-испуге повторяет это слово, чтобы наверняка. Ризли дорогого стоит не смеяться. — Жди здесь, — и мужчина растворяется в полумраке. Лини даже не успел съязвить, что идти ему в принципе некуда, а заманчивый замок на двери он без посторонней помощи явно не откроет. Его буквально заперли. Заперли в холодильнике. От скуки он продолжает обзор, останавливаясь на прикроватной тумбочке, на которой и помещались все ходовые вещи: блокнот в кожаной обложке с карандашом на резинке, привязанной к корешку, стеклянный флакон парфюма, гребень с несколькими отломанными зубьями и затёртой гравировкой фирмы, которой скорее всего сейчас уже не существовало, маленький контейнер с проспиртованными салфетками, сильное обезболивающее... в ящике Лини находит более личную аптечку, причём какую-то странно ужатую версию. В ней маленький свёрток эластичного бинта, утягивающие повязки для мышц, снова блистер обезболивающего и пачка презервативов со смазкой. Юноша перебирает в пальцах шуршащую упаковку, краснея до кончиков ушей. Самые обычные резинки, даже слишком старые на вид, стоило бы проверить их срок годности... Он захлопывает ящик и отворачивается. Ризли говорил, что здесь никого не было — и Лини ему верит. Нечего себя накручивать. Он ведь сам говорил, что хочет. В каком-то эфемерном будущем, где не будет так боязно и стыдно, хочет. А страшно совсем не призрачно: руки мелко подрагивали в каком-то стыдливом предвкушении. Нет, он действительно желал — Ризли целиком и без остатка, только себе и никому больше. Но это желание сопрягалось с определёнными логичными комплексами первого партнёра. Страшно раздеться перед ним впервые, страшно, что не готов, что покажет себя плохо, невыгодно. Как будто Ризли это действительно отпугнёт — смешно было ровно до момента, пока не превращалось в реальность. Вот там не до шуток и сарказма. Лини почти закручивается в кокон из одеяла, лишь бы спрятаться от нависших мыслей. Такой слабый детский поступок. В голове размеренный чёткий голос «Отца», его ровное «доверяй». Было легко последовать ему, как приказу. Слушаться — почти как дышать. И Лини отпускает края одеяла, Лини садится ровно, глубоко вдыхая и выдыхая, как учила сестра. Это же Ризли. Его Ризли. Бояться нечего, бояться — глупо и оскорбительно. Но когда хлопает один из входов-выходов, вздрагивает невольно и бросает быстрый взгляд на тумбочку. Ящик плотно закрыт и ничего не напоминает о том, что он так неприлично копался в чужих вещах. Ризли бы даже этому не обиделся, впрочем. Мужчина замечает его мелкое беспокойство, но списывает на одиночество и болезнь. Он приносит ведро с горячей водой и чистую хлопковую ткань, которую сворачивает в несколько раз, обмакивает и обтирает сначала лицо, ловя вздох облегчения, затем спускается к шее и груди. Лини соскальзывает на край постели, чтобы не замочить бельё, он раздевается, ни о чём не думая. Просто стаскивает штаны в одно движение и отбрасывает куда-то в сторону. Ризли не выдаёт реакции, он так сосредоточен на качестве своей работы, что становится монахом, которому чужды все страсти этого бренного мира. Лини до такого немного далеко, и он рвано вскрикивает, когда его хватают за лодыжку и тянут на себя, заставляя развести ноги в стороны. Хуже того — Ризли опять на коленях перед ним. Теперь это ощущается куда острее и... как провокация. Кого, к чему — Архонты! — Извини, больно? — он гладит потревоженную кожу, думая, что сжал слишком сильно и останется синяк. Это плохо, это очень плохо. Он склоняется, целуя покрасневший участок. Боль унимается, Лини закрывает румяное лицо руками. Через несколько секунд раздвигает пальцы, смотрит сквозь них на невозмутимого Ризли, вздрагивает всем телом и всё же дёргает ногу на себя, но мужчина непоколебимо держит её в своих тисках. — Ризли, ты сказал, что не тронешь, — в его словах двусмусленность можно ложками есть. — А ты сказал, что хочешь, — вторит. Лини сглатывает образовавшийся ком в горле, отнимает руки от лица, чтобы не казаться таким жалким и пристыженным. Опускает голову, смотря прямо, пусть щёки до сих пор красные, как наливные яблоки, пусть поджатые губы дрожат в невысказанной обиде. — Это правда, — отрицать сейчас ни к чему — лишняя ложь, — но мне страшно в равной степени. — Ты боишься меня или первого раза? — Ризли всё так же заботливо ведёт по коже хлопковой тряпкой, вытирая скатывающийся нервный пот, рассыпая по спине мурашки. — Первого раза с тобой, — Лини старается не отводить взгляда, как бы ни хотелось. Уже не моргает для верности, будто они в самом деле играют в гляделки. — А что я могу с тобой сделать? — его вопрос искренний. — Ты же не думаешь, что я... — Нет, — резко мотнул головой, так что она даже немного закружилась, — нет, не думаю. Я боюсь тебе не понравиться. — Ты? — Ризли смотрит на него, как на последнего дурака. — Ты прекрасен. — Люди так же говорят, но... я не знаю, вдруг моё тело... — Лини всё же не выдержал и скосил глаза в сторону, упираясь в дощетчатый пол. Укладка на металлические листы для красоты. Здесь бы ещё ковёр... — Что может быть не так с твоим телом? — Ризли проводит по внутренней стороне бедра, юноша порываестся снова свести ноги вместе, но мужчина ловко вклинивается между ними, подхватывая левую. Каким бы гибким Лини ни был, из такого прямого захвата ему не вывернуться. Да и сил нет. Да и желания. Он просто смотрит на него, пока распущенные локоны щекочут влажную шею; заправляет особенно мешающие пряди за уши, вздыхает всей грудью. Ризли невозможный и он знает это, он обводит коленную чашечку, оставляя за собой тёплые капли свежей воды. Склоняется, целуя выступающий сустав, заставляя Лини поперхнуться воздухом, задохнуться в возмущениях, которые так и осядут в груди терпким налётом на сердце. Герцог покрывает поцелуями всё, что рядом, поднимается выше, прикусывая кожу. Он поднимает внимательный взгляд. — Тебе нравится. Лини кусает большой палец, чтобы не выдать себя неосторожным стоном, у него сощурены глаза — слишком приятно, но так же сильно стыдно. Ему очень нравится. Он хочет продолжить. — Извини, я... так устал за сегодня, — удивительно, как мальчишка находит в себе столько сил и контроля. Ризли усмехается — ему бы пример брать. Его самого вело, как сумасшедшего, хотелось Лини повалить, зажать, чтобы точно не ёрзал, даже не думал о побеге, и любить. Долго, сильно, грубовато. В первый раз ему понадобится всё своё самообладание, чтобы сделать мягко, как Лини заслуживает. Нежно, любовно, всё, как в книжках. Потом будет время обсудить тонкости — Ризли видел на дне этих глазах темноту желания. Та истинная, глубинная грубость ему, скорее всего, понравится со временем и опытом, станет необходимой, как кислород. Мужчина наклонил голову, спрятал выражение лица. Юноша стал ужасно проницателен — он всегда таким был, просто чем больше понимал натуру Ризли, тем активнее вскрывал все его мысли. Сейчас не время. — Конечно. Не стоит извиняться, — Ризли снова смотрит на немного беспокойного любовника. Лини щурится — он явно заметил что-то. Но кивает, позволяя продолжать такое сладкое надругательство над девственным телом. Арлекино бы ему руки оторвала — это точно. Ризли проводит под коленкой, чуть сгибает, отжимает тряпку в ведро и снова смачивает, так что Лини тихо ойкает, когда его касаются вновь. — Горячо? — Горячий здесь только ты, — глупый флирт с глупой улыбкой. Ризли влюбляется в него сильнее с каждой проведённой вместе секундой. Прыскает в кулак и качает головой. — Тебе нужно спать, мой свет, — снова это безмерно ласковое обращение вгоняет в краску. Лини пихает его свободной ногой, о чём сразу же жалеет — её ловят в капкан цепких пальцев, массируют. — М-м, — сдержать довольное мычание выше его сил. Лини падает назад на локти, держит себя ещё несколько минут, сам не зная зачем, просто по привычке. Но вскоре он опускается окончательно, пока Ризли проминает натруженные, тянущие болью мышцы. Завтра не будет так плохо, как бывало обычно после долгих миссиий на ногах. Он заботится — это куда приятнее любого массажа. Распаляет, расслабляет. Лини почти мурлычет под его умелыми руками — бывший боец ринга явно знал, куда стоит надавить, чтобы пустить по телу мелкую дрожь, вызвать канитель полувздохов. И он использовал навыки на полную, сочетая их с прикосновениями тёплой влаги. Юноша теряет счёт времени, в какой-то момент он почти засыпает, убаюканный тишиной и уютом его общества. Слабо двигается, лишь когда Ризли осторожно поднимает обе его ноги, чтобы положить на кровать ровно, а не поперёк. — Лини? — касается кончиками пальцев щеки. Губы юноши приоткрыты, он совсем уже сопит и скоро поворачивается на бок, собираясь в позу эмбриона, готово засыпающий снова. — Тебе нужно... Лини. Одежда. — М-м... выбери... сам, — он зевает, потягиваясь руками. Нагота больше совсем не смущает. Ризли откровенно фыркает, но не спорит. Он отходит к шкафу, бездумно перебирает весь свой скромный арсенал рабочей одежды. Другой не было, потому что понятие дома, которое со временем совсем стёрлось, изначально срослось с работой. А теперь оно вновь начинало зарождаться: дом там, где Лини. При Лини необязательно носить костюм, при Лини можно снять глаз бога и отпустить железные боксёрские перчатки. Наверное, и домашняя одежда с ним появится. Его — точно. А пока... Ризли разворачивает перед собой старую льняную рубашку, она немного колется, но выглядит достаточно маленькой из-за многочисленных стирок, чтобы хотя бы держаться на его плечах. Другого варианта всё равно нет, а этот зеленоватый выцветший оттенок ему даже пойдёт. Наверное. Герцог не очень разбирался в тряпках, он выучился сочетать ровно три цвета: белый, черный, красный. И их вариации, вроде серого. Они всегда или почти всегда смотрелись вместе идеально, не напрягая голову попытками из ничего создать конфетку. Обычная гамма Лини была схожей, но он любил акцентные оттенки, особенно пурпурный или что-то темнее красного, такие цвета девушки обычно использовали для помад. Смотрелось потрясающее — хотя Ризли был уверен, что это из-за Лини. Он собой подчеркнул бы и холщовый мешок. Ну прямо как эту рубашку. Юноша совсем разомлел, растекался в руках и отказывался помогать, Ризли одевал его, как безвольную куклу. Всё таки нужно было прикрыть тело, он, как минимум замёрзнет. Как максимум — от греха подальше. Мужчина тоже ведь не железный, воздержание в несколько месяцев никакой пользы пока не несло, кроме увеличения степени желания, а Лини вряд ли понравится изнасилование во сне. Ризли застегнул почти все пуговицы, пока Лини не начал брыкаться и просить, чтобы его отпустили, потому что надоел и спать не даёт. Ризли чуть не задохнулся от праведного негодования, но действительно отпустил. Ресницы слипались, когда он силился приоткрыть глаза, подцепляя пальцами кромку белья. — Лини? — герцог с открытом ртом проследил за полётом трусов с кровати. Названный только ещё слаще потянулся и довольно заполз под одеяло, кажется, вырубаясь в тот же момент. — Очень интересно... Юноша сладко сопел в кромку мягкой ткани, не давая никаких ответов. В этом, конечно, была своя логика, но Ризли её придерживал, пытаясь сохранить честь мальчишки, да и он бы взбунтовался наверняка, но сейчас, похоже, сознание настолько помутилось усталостью и желанием поскорее отключиться от реальности, что руки действовали отдельно. Было всё ещё странно и как-то... слишком. Никакого слова за «слишком» Ризли поставить не смог. Слишком горячо? Последняя одежда слетала на пол, убираться не было сил. Он всегда спал в одном нижнем, потому что некому было встречать утром — не от кого прятаться. И теперь есть дополнительный аргумент, если Лини решит возмутиться этой откровенности. Ещё всегда можно было вспомнить его сценический наряд с этими блядскими чулками и подвязками на бёдра. И он-то смущался поцелуев? Оригинальный мальчишка. Под одеяло дыхнуло холодом, Лини заёрзал, пытаясь спрятаться, но его тут же обхватила пара крепких рук, уверенно фиксируя в объятиях. Юноша мгновенно успокоился, заполняя лёгкие знакомым запахом. Это было целое смешение ароматов: шампуня, парфюма, табака и природного запаха тела. Ему, кажется, очень нравилось это сочетание. Сопел теперь в впадинку у ключиц, сладко притираясь кожа к коже, ткань щекотала. Ризли накрыл его одеялом по уши, поцеловал в макушку и прикрыл наконец глаза. Его самого разбирала усталость, но при Лини он всегда как-то держался, особо не осознавая, что вымотался. За все эти годы вымотался. Если бы герцог был особо верующим, то точно бы решил, что мальчишка послан Архонтами или самой Селестией, чтобы его излечать. Зализывать раны, спаивать недоставшимся материнским молоком, выражая высшую степень заботы. Оберегать. Зачем такому сильному оберег? А вот хотелось. Как любому живому человеку — хотелось. Лини напоминал кота всеми повадками, это видимо у них всё же семейное. Он двигался всегда с опаской, поступательно, с любой высоты группировался — это была забавная особенность, которую Ризли заметил, когда приземлял его на разного рода поверхности. При возможности Лини всегда подбирал под себя ноги и норовил упасть на них, а не как обычный человек — на руки или на бок. Как бы мужчина не объяснял, что сейчас не стоит, юноша не мог отказать тому, что в голову вбито смертельно. Он ест правой рукой, он падает ровно на подставленные конечности. Он любит Ризли. Мужчина усмехнулся, вдыхая цветочный приторный аромат его волос. Завтра будет длинный день, нужно набраться сил.