Лунный кот

Это было похоже на шутку. Нет, на издевательство. Арлекино смотрела с прищуром, смеясь. Маска, приваренная к коже, дрогнула, как сжались губы. Он поклонился, не шелохнулся — приказ ведь. Заученные движения так просто не отвергнешь, тело мыслям не подчинялось. А они были... странные, липкие. Клокочущий комок сворачивался в животе, юноша оборачивался на Ризли. Красивое имя, как бы оно ни было придумано. Лини склонил голову в вежливом жесте, учтивости. Как посланник дипломата был обязан, но помнил об этом фоново, не заостряя внимание. Будь он без маски и формы, сделал бы так же, только чтобы побесить немного. Его бы снова схватили за руки, подняли голову, обхватывая пальцами подбородок. Глаза в глаза: хитрый прищур в ледяное раздражение. Поцелуй. Фатуи дёрнул плечом, ступая вперёд. Он был как на ладони — знай смотри; Ризли неспешно ступил следом, от него слабо несло алкоголем и табаком, руки заложены в карманы брюк, ветер мелко треплет плащ-пиджак. Пахнет пряным зноем, спадающим медленно в сумерки; они шли закоулками, чтобы статный господин с титулом не светился с фатуи — как будто слухи не поползут от их встречи с предвестницей. Поползут, конечно, но... каким удобным союзником он всё таки был при своей скрытности. Добровольной и десятилетней. Лини коротко повернул голову, оглаживая взглядом сутулые плечи, гладковыбритые щёки — подготовился, нехотя выползая в люди. Юноша краем сознания пометил, что стоит попросить у него бритву, всё равно стражники так в руки не дадут, а у него на лице только пушок — никаких оправданий не выйдет. Рубашка помялась, на груди не качался излюбленный галстук, Ризли закатывал рукава по локоть, решив, что при мелком служащем этикет держать не обязательно. Лини не высказал. Он шёл немного впереди, как бы ведя свой объект защиты. Арлекино шутила несмешно и с издёвками, но больше проверяла, пожалуй, а воспитанник безоружно бесправен перед её покровительством и глазами. Да и что ему сказать? «Он уложит меня на лопатки меньше чем за десять секунд, а я не буду сопротивляться»? Лини бы только подарил новый повод для подколов, потому молчал как-то угрюмо, торопился, путаясь в длинных ногах и только больше раздражаясь. Хотел скрыться под пологом их маленького с «Отцом» укрытия и приблизить тем возвращение в Меропид. Там не будет никаких цепей общественного мнения, не будет его звания, роли, будет только мальчик Лини в простой рабочей форме, прожигающий часы глазами в ожидании ужина. Он просто... устал. И хочет домой. Дышит по старым техникам сестры, виляет переулками — грязными, дикими, провонявшими выпивкой и рвотой. Здесь особенно темно, свет не просачивался из-за плотно сомкнутых капканов-зданий, и узко, то и дело приходится перепрыгивать через деревянные ящики с закуской, обходить тела, рваное тряпьё. Для них двоих привычно, это раньше служило приютом, но Лини мерзко, а Ризли идёт слишком тихо. Хочется взять его за руку, хочется опереться, спросить что-нибудь глупое, ненавязчивое. Лини привязался и оглядывается часто, нервно, хотя спиной ощущает присутствие. Может стоит снять маску? Вот прямо сейчас рукой содрать вместе с кожей, извиниться, признаться... Дурость. Он ускоряется, сам не зная куда бежит. От кого? От стыда. За своё происхождение, за то, кому он принадлежит и что будет обязан сделать, когда придёт время. За то, что оставит Ризли, если так прикажет «Отец». Он оставит? Ризли? Лини спотыкается о разбитую бутылку — слишком глупо, чтобы быть правдой, но он летит на колени, медленно соображая. Выставляет ладонь, кости противно скребут мощёную улочку — хотя бы не носом в самую грязь. Шаги. Мальчишка застопоренно поднимает взъерошенную голову, натыкаясь на смешливые лица. — Может и пососёшь, маленькая блядь? — знакомо. Он легко подбирает под себя согнутую ногу, приседая, пружиня, бьёт ходовой-правой по коленям, в момент поднимается в полный рост, мало, впрочем, прибавляя в авторитете. Их трое, и Лини отскакивает от занесённого кулака. Он никогда не был хорош в драках, но что-то базовое, вроде блока руками, поставить мог, хотя не любил. Пальцы — основа профессии. Если повредить... Юноша перехватывает другого за запястья, поднимает их рывком над головой и пинает куда-то в живот, тут же отталкивая. Парень отлетает к стене и бухается набитым мешком, Лини от грязного звука осекается: нельзя вредить гражданским. Тем более при чужом. Чужом? Мелкие льдинки прибивают несчастного третьего за одежду к стене, расчищают им путь. Лини даже не успел сообразить, когда мужчина возник громовой тучей за спиной, руку на плечо положил покровительственно. Пощупал, будто проверяя. Мелкая стычка — едва ли она могла навредить. Арлекино ждала чего-то такого или даже большего, потому предупредила-приказала. Все её наставления походили на прямые указания к действию, такая уж натура. Лини обернулся через плечо, разомкнул губы, чтобы произнести что-то успокаивающее, и замер. Ризли был критически близко. Ризли держал его за плечи и смотрел прямо в лицо. Он уже узнал. Не мог не. Столкновение взглядов перетекало во что-то куда более глубокое — на уровень откровения. Мозолистые пальцы скребнули ногтями по ткани формы, потянулись вперёд, медленно проводя выше — по плотно запахнутому вороту. Лини периферийным зрением уловил движение и успел отшатнуться в сторону, но цепкие ручонки достали всё же до него. Правда, кожа вместе с маской не содралась. Почти жаль; кулак, метивший сломать переносицу, он перехватил, меняя траекторию, но хорошо вписался спиной в подвесную трубу. Глухой стон подавился шоком. Тёмный пурпур смотрел из-под выбившейся чёлки, Ризли глядел в ответ так, будто видел впервые и решительно не верил существованию. — Я... — слова не были уместны. Со скопившейся злости Лини слабохарактерно пнул навалившееся тело. Потом ещё раз и ещё, Ризли поймал его за локти, когда тот уже поднялся, но не прекратил избиение, и оттащил в сторону: задыхающегося, брыкающегося. — Лини, успокойся, я знал. Конечно, знал! Во всём Фонтейне нет участи хуже, чем актёрствовать перед ним. — Достаточно смешно было наблюдать? — он взбеленился непонятно из чего, но уже категорично не хотел отступать. — Лини, — имя-заклинание, имя-обещание. Юноша притихает, только по-детски обиженно поджимает губы, так что верхня выступает вперёд. — Я не наблюдал ничего кроме твоей работы. О ней знал и раньше. Юный фатуи ещё треплется, но возразить нечем и он постепенно теряет запал. Опять гормоны чувств его так? Раньше не позволил бы себе такого... яркого поведения. Было странно и жало в груди, Лини выпутался из капкана рук и быстро осмотрел потерпевших: особых травм, кроме кровоподтёков, синяков и потери сознания, не наблюдалось. Спишут на пьяную драку, пусть даже друг с другом, а если кто из них вспомнит, то фатуи и так не шибко жаловали. Плюс-минус один слух погоды не сделает. — Сходите за жандармами, мне нельзя, — приседает на корточки рядом с одним парнем, оттаскивает его гуськом, кряхтя, с прохода в сторону. — А вас не слушают? — он как будто искренне интересуется. Может быть, любопытно насколько глухи сейчас служители закона. Лини отвечает с задержкой, утирая пот со лба, он переходит к третьему избитому, растворяя оставшийся лёд в ладонях, чтобы не оставить следов. Парни слабо подвывали и постанывали: от боли или опьянения сказать точно нельзя. — И да, и нет, — он хмурится, выбирая из маслянистых грязных волос крошку льда, — я бы тоже не пошёл за всяким фатуи в переулок. — А ты «всякий»? — А я особенно «всякий», — ухмыляется, показывая подёрнутые налётом зубки. Ничего, в общественнике сегодня вдоволь отмоется. Ризли хмыкает, впрочем, уходит за жандарамами, пока Лини заканчивает с побитыми ребятами: они были настолько пьяны, что труда не составили, разве что в разные стороны таскать, спину надорвёшь. Маску подбирает и, подумав, возвращает на лицо, как бы ни хотелось спрятать подмышкой. Смывается в уголок он вовремя, затихает там, резонно рассчитывая, что вряд ли здесь найдутся опытные ищейки. И Лини прав: какая-то девушка застывает над телами, торопливо прощупывает пульс у всех под монотонный рассказ, сочиняемый сугубо на ходу. Высокий господин с брошью-символом Меропид внушал доверие и страх вперемешку. Она ему увещивает что-то про необходимое заполнение документов, но Ризли уверенно отклоняется, зная наперёд, что с уличной дракой никто разбираться не будет, она может послужить только укором в сторону местного управляющего и поводом для очереденого прошения в суд о запрете распивочных, который удовлетворён не будет ближайшее столетие. Приятно было иметь собственную монополию и, зная о всём вреде, пути алкоголя для заключённых уверенно дозировать. Лини его чуть ли не проклинал, но знал пользу для общества, поэтому как-то особенно не вмешивался, окромя нескольких благотворительных концертов в пользу клиник для избавления от зависимости. Иногда он был слишком откровенным в побуждениях, Линетт обычно сдерживала эти широкие порывы. Мир к лучшему, против всего плохого, за всё хорошее... Ризли тихо вздыхал. Маленькая сестрёнка глотнула страха и ложку дёгтя с пелёнок, Лини почему-то держался света до самого конца — выступал под десятком софитов, как бы кожу не выжигало, смотрел упрямо, заигрывал с толпой. А сейчас застыл частью липкой темноты, выжидая, когда Ризли улизнёт вперёд, списываясь на жуткую спешку и кратко угрожая делами в конторе. В какой бы то ни было конторе он ни работал. Невидимый знак рукой, немного сбитое дыхание. Лини проскальзывает прямо за ним, оставляя молодую девчушку разбираться с бессознательными пьяницами. Они слабо слышат, как та ругается и зовёт напарника на помощь. Мальчишка коротко смеётся в кулак, сбивая маску на лоб. Теперь его улыбку можно рассмотреть, и Ризли не скрывает того, что любуется. Идут вровень, осталось всего шагов тридцать до укрытия. Лини хочет позвать его внутрь, открываясь совершенно и бесповоротно, перебирает аргументы для «Отца» — один глупее другого. Но он хотел что-то рассказать ему... Идти вдруг стало совсем легко, лучи закатного солнца подпаляют светлые кончики прядей Ризли. Посеревшие седые локоны, про которые Лини никогда не спрашивал. Стеснялся что-ли, хотя интерес горло жал. Должно быть, после убийства или в Меропид... в доме аристократии — вряд ли. Уследили бы или красили, чтобы не портить «товар». Лини морщится, сгоняя неприятные мысли, снова смотрит на него: в морщинки во внутренних уголках глаз, на мягко розоватые щёки. Алкоголь пробрал? А вблизи совсем не ощущается, или он уже привык к запаху? От табака только чихает, стоит рукам Ризли приблизиться. — Ты ведь к ней? — спрашивает лениво и тягуче, переходя в зевок. Лини невольно затягивается тоже — спал едва ли несколько часов. На адреналиновой бодрости он хорошо держался, но солнце неумолимо клонилось к горизонту, ноги начинали плыть, уже не так охотно поддерживая хозяина. Он пробежал пол Меропид, чтобы ускользнуть, и потом ещё пешком прошлялся до города, отдохнул в руках «Отца» и несколько часов кряду метался у их стола, осанку держал, рот на замке. Длинный, глухой день. Лини про себя тянул песню, мелодию больше, губами шептал, не вспоминая половины слов. Было на удивление хорошо и спокойно. Может быть, притихший сладко Ризли, может, усталость сморила, так что соображать туго выходило. — Да. Подождёшь? — на неформальный тон перешёл почти случайно, но не среагировал, будто произошло само собой разумеющееся. — Только если твоя госпожа поделится табаком, — усмехается глумливо и нагло, неприлично запуская руки в карманы брюк для завершения образа. — У неё и спросите, — Лини ухмыляется, поведя шеей, разминая её до хруста, когда ухо касалось плечевого сустава. Ризли в ответ ничего саркастичного не придумал и тактично замолк, продолжая шагать в комфортной тишине. Зачатки страха глушила непроходимая сонливость, думать слабо выходило, пророчество маячило неясной угрозой где-то впереди... когда они скрепили пакт, дышать стало легче. Ризли и так бы помог, но на бумаге всё же... Лини прикусывает кончик языка, ловя себя на природном недоверии. Поразительно, что в нём этой подозрительности больше, хотя по долгу профессии обчищать с ног до головы должны его — фатуи всё таки. Работа грязная по уставу, а Ризли титанически спокоен: видно знает что-то, недоступное. Любовь, например. Чистую, всепрощающую. Стыдно, что он сам себе гнусные страхи про него позволяет. Герцог бы и тут фыркнул «мелкий ещё», вызывая парад слабых тычков под рёбра. Мило. В груди тепло и больше не жмёт, ноги из ваты формируют ходули, помогая добрести последний десяток шагов по особенно извилистым переходам. Здесь недалеко вход в канализационные бараки, где с Навией стало всё же полегче дышать. Ризли одно время хотел навестить демуазель из-за многочисленных рассказов от Клоринды и Нёвиллета, больше последнего, потому что строгая судебная дуэлентка в целом говорила мало, цинично, загораживаясь данным обещанием, но всё времени не находил и лезть на поверхность из-за одной встречи считал глупостью. Теперь есть человек, вытаскивающий его на свет одним-единственным взглядом. Лини снова зевает, нехотя загораживая рот ладонью в перчатке, он не торопится и не озирается, абсолютно доверяя своему чутью даже без глаза Бога. Или Ризли. Тут как посмотреть, а он смотрит игриво, поддевая маску пальцем и сдёргивая окончательно, сбрасывая капюшон. Всего секунду задержался под косыми лучами, цвета красного чая, блеснула радужка, ухмылка святая, прежде чем он исчез в тени навеса. — Я не один, — оповещает легко, не стучась, как будто к себе домой. Оставляет маску и накидку на разваливающейся тумбочке в импровизированной прихожей, которая держалась на подставленных под крышу брёвнах. — Да уж вижу, — Арлекино не поворачивается даже, она занята бумагами и выглядит куда спокойнее, хищнические повадки почти сходят, когда она смотрит на воспитанное дитя, довольно улыбается его некоторой помятости. — Напали всё таки? — Чуть-чуть, — отвечает честно, тушуясь под этим внимательным взглядом. Он расстёгивает форму фатуи, по пуговице вынимает из пут холщовой рубашки, спешит избавиться от тугой обуви. Ризли застывает в дверях немым охранником, слепым наблюдателем: не заходит за порог-грань, но и не спешит сбегать наружу. Он поддерживат мальчишку под локоть, когда тот уже почти навернулся, запутавшись в многослойности и шнурках. Смеётся легко, выдаёт что-то очень глупое и забавное, так что мужчина улыбается тоже. «Отец» наблюдает из-под полуприкрытых век, мягкие белёсые ресницы мелко вздрагивают при моргании, необходимом человеку. Она уже знает, что скажет и сделает. Лини босой, в расстёгнутой рубашке и уцелевших штанах проходит внутрь, он осматривается, выискивая глазами нужную стопку одежды, предвестница неопределённо указывает в сторону, привлекая тем временем Ризли к себе. Она вынимает серебряную папиросочницу, с изящной гравировкой на крышке. Юноша исчезает в пристроенной подсобке — ещё одном входе-выходе — чтобы переодеться на скорую руку. Там боком еле как могли разойтись два человека; он то и дело бился о рассыпающиеся стены, провоцируя тихие смешки из большой комнаты. — Время пугать пришло? — мужчина глубоко затягивается, до лёгких, выпуская дым кольцами. Лини бы позабавило, и он отмечает мысленно идею продемонстрировать. Вообще-то ему многовато будет столько курить в сутки, но день такой был, что руки тянулись, не спрашивая разрешения. Арлекино на пользу, она сама щурится в мороке, смаргивая жжение на роговице. Не мнётся, а раздумывает, будто взвешивает слова, пробует на зуб. Усмехается наконец: — Да. Но ты это всё так знаешь. Ризли вздрагивает, вздёргивает обе брови, но общая усталость давит на плечи и удивляться ничему не хочется. Они пропитывают стены ядом, Арлекино вполголоса говорит, что сегодня ночью сравняют это здание, если его можно было так величать, с землёй. Отличный способ похоронить улики. Мужчина, кажется, даже говорит это вслух... Его мысли перетекают к Меропид, к её тайным ходам, устройстве и тысяче потайных комнат, заложенных ещё при основателе, некоторые отделились позже, некоторые отошли особенным отшельникам в виде одиночных камер. — Обижать не стану, сама видишь, — отвечает в тон, в Меропид натыкаясь невольно на стройную фигуру юноши. — Клятв не раздавай, — она поворачивает голову, раскосые зрачки вспыхивают в момент. Может быть, это всё его разыгравшееся воображение... — А что, похож? — усмехается открыто, голову к плечу склоняя, так что коротко стриженные пряди лениво ползут по лбу и переносице, частично закрывая обзор. — На старого лавеласа, соблазняющего моего мальчика, — Арлекино хмыкает, не удостаивая представление взглядом. Ризли откровенно хохочет, прикрывая ладонью глаза, руку с папиросой держит исключительно над дряхлым блюдечком. Удивительный контраст, но здесь — в чахлой избёнке, доживающей своё — ему нравится больше, чем в вылизанном лоске приёмной ресторана. Лини тоже — он видит. А вот насчёт предвестницы так же легко сказать не выходит. Она смотрит на него, но будто немного сквозь и коротко, мимолётно улыбается. Так чисто, как мог Лини. Наваждение исчезает в тот же миг, как засветилось. Окна забитые, заколоченные, солнечные лучи едва касаются острых скул, о которые без прикрас можно было резаться. Мальчишка вылетает ветром из-за шуршашей шторки. Она грязно серая с коричневатыми пятнами в нескольких местах — видимо, пытались кровь отмыть. Достаточно безуспешно. Лини сейчас же закашливается, машет рукой перед собой: — Кх-х, напустили дряни. Они с Арлекино извиняются мычанием почти в унисон, туша огарки о символичную пепельницу, и так прожжёную со всех возможных углов, битую с края. Струйки светлого дыма поднимаются под потолок, Ризли малодушно распахивает дверь и остаётся там же, понимая без слов, что ему здесь места больше нет. Она позволила и так достаточно, чтобы играть в вышибалы на доверие. Им тоже нужно поговорить. И Ризли определённо не хочет знать содержание этого разговора. — Лини, мой мальчик, — протянутые руки нельзя игнорировать. Юноша устало валится ей в ноги, складывает ладони на чужом бедре, на них же приникает головой, веки слипаются сами собой, губы приоткрыты в мерном дыхании. Арлекино любуется, неторопливо перебирая пряди. Город почти не тронул их — у капюшона определённо находились плюсы. Его чернота настолько срослась с фатуи, что им уже не предъявляли претензии в несоблюдении этикета. Ни один служащий не желал обнажать головы, даже в здании. — Я должна поговорить с тобой, — она почти шепчет. Ризли близко и на слух не жалуется. Мужчина, точно почуяв указания, выходит совсем наружу, встаёт в тени навеса, любуясь чем-то на небе, пересчитывая облака, предаваясь канители воспоминаний. Лини смотрит совершенно влюблённо ему в спину, хотя улавливает лишь очертания из капкана рук «Отца», его вынуждают оторваться, запрокинуть голову — когтистые пальцы сжались на подбородке мёртвой хваткой. — Ты уверен, что выбрал его? Она требует смотреть в глаза. Лини знает всё это наизусть и не вырывается, выдерживает зрительный контакт, лишь коротко сглатывая скопившуюся слюну. — Да, «Отец». — Ты любишь его? — не выпускает и не ослабляет клешней. Юноша даже не думает вывернуться, он только чуть двигает коленями, чтобы не так давили ножки стула. — Так же сильно, как предан вам, — совершенная честность, абсолютная. Лини знает, что будет, если он солжёт, и даже не думает пытаться. — Уверен, что это не ежеминутная страсть, вызванная подростковыми гормонами? — становится грубее, проверяя все закоулки сознания, бесчестно и прямолинейно. — Вряд ли, я знаю о нём неприлично много, как и он обо мне. Придётся скрепиться, чтобы тайны не поползли, — почти усмехается, Арлекино фыркает. — И взрослый мужчина едва ли пошёл бы у меня на поводу, сами видели... какой он. Предвестница проглатывает кричащую угрозу до лучших дней. С этим не хуже справится Линнет при случае, уж она за брата в огонь и воду первозданного моря полезет, не обернётся. Он за неё так же, без задней мысли. — Успела насмотреться, — она говорит выверенно жёстко и обходительно в манере личной, неповторимой. Лини невольно заглядывается: его редко уже так допрашивали, а рассмотреть вблизи других шансов не было. Собственно, потому что запуганные обычно не могли сосредоточиться на деталях, их поглощали одни перечёркнутые зрачки. А юноша скользил взглядом по мелким свежим царапинам у мочки уха, по нескольким старым, хорошо спрятанным шрамам. Она была человеком. Сильно изменённым, но человеком. — «Отец»... а вы любили кого-нибудь? — вопрос сорвался быстрее, чем он мог бы одуматься. Арлекино давно прочитала всё у него в глазах, но не пряталась и не сопротивлялась воле любимого ребёнка. Её это почти забавляло, пальцы свободной руки мягко огладили бледноватую щёку — солнечного света недостовало, кожный покров начинал светлеть, истончаться. Могло показаться, что предвестница любуется им, как куклой, искуссно подобранной в коллекцию, но это было далеко от истины. Она никогда о ней не говорила и не объясняла, не пыталась убедить видеть или развидеть в себе фигуру желанного взрослого. Обычно её находили, но спотыкались на ходу: холод, отчуждённость и кровь смотрели на детей. Точно это обещанная матерь? Никто не обещал, право. И Лини был счастлив имеющимся, он понимал хозяйку приюта, насколько мог и насколько позволялось видеть. Достойную, тонкосложенную, но без меры прямую, точно выточенная шпага. Так же жгли вскольз брошенные слова, кивок головой в сторону. Он слишком доверял, и это спасало: его природный свет души, о который Арлекино то и дело обжигалась, как прокажённая. Она усмехалась без толики насмешки. Над собой будто — Лини боялся предполагать. Смотрела ему в лицо и склонялась близко-близко, губы размыкались, растягивались в чеширской улыбке-оскале: — Есть несколько версий ответа на этот вопрос. — И... какие? — он был робок, соблазняя на шалости ещё больше. — Первая, официальная: я принадлежу работе Слуги, идеям Фатуи и дому Очага, моим детям. Лини не почувствовал налёта лжи. Нет, Арлекино говорила серьёзно, но выгоревше, как если сорвать листки с молодого деревца и положить их прямо на солнце: свою прошлую форму будут напоминать, но скукожатся в нечто нелицеприятное, потеряют и сок, и цвет. — Значит, есть личная? Предвестница почти расхохоталась, но вовремя приложила ладонь ко рту, зажимая дрожащие в порыве губы. Нехорошо так оскорблять мальчика, но он был невозможно милым, когда спрашивал боязливо искренне. Ресничками хлопал, внимал всем видом, хотя шея наверняка ноет, да и плечи затекли. — Есть, — чуть кивает, переборов приступ. Смеха или умиления — не так важно. — Это было давно, и я была одержима, куда больше чем ты. — Вы беспокоились... из-за этого? Арлекино долго смотрит на него, прежде чем невольно прервать свою же пытку. Пожалуй, с Лини стоило пересмотреть правила игры: он злостно нарушал, заглядывая так откровенно ненавязчиво за душу. Видел лишь огарки с пеплом, но и этого было многовато для смертного. Любимого, лелеянного, но мальчишки. — В том числе, — она вздохнула; никогда не отпиралась по глупостям, — из-за пола так же. — Это была... она? — вздрогнул всем телом, вспоминая собственные мысли. — Была, есть, — Арлекино усмехнулась. — Должно быть, великая? — он уже не глядел так внимательно, а покусывал нижнюю губу, погрузившись в размышления — подбор кандидатур. — О, да, — предвестница снова улыбнулась. Больше ей, чем ему. — Но мы здесь не за обсуждением моей личной жизни. — Простите, — промямлил как-то слабо для великого иллюзиониста; перемена настроений его сбила, погруженные работой шестерёнки в мозгу отказывались слаженно работать и выдавать здравые мысли наружу. Прохладные кончики пальцев коснулись кожи головы, задрали её снова наверх, оттягивая путанные пряди у корней. Намечалось что-то серьёзнее бывшего допроса: Арлекино смотрела вниз, прищурившись, будто примеряясь к лицу. Куда лучше нанести первый удар? — Выслушай меня внимательно, Лини, — юноша коротко сглотнул, кивнув, насколько это было возможно в жутко неудобной, почти унизительной позе, — я терплю твоего Ризли до тех пор, пока он не тронул тебя хоть пальцем — без личных просьб, конечно, — глаза блеснули в полутьме. На свету проплывали пёрышки пыли, с крыши сыпалась извёстка. — Ты не должен чувствовать боль, ни психическую, ни физическую. Не пытайся топить в нём свои травмы и искать опоры больше, чем в партнёре. По глазам и седине в нём мозгов побольше будет, но он всё ещё чужой, — её пальцы мягко тронули нежную кожу за ухом, почесали, как котёнка, — ты понимаешь о чём я, мой мальчик. Лини вновь кивнул в подтверждение слов, другого ответа не подразумевалось. — Не берись за выполнение заданий без оплаты, посвящай то, что готов отдать безвозмездно. Не увлекайся слишком — утонешь, — Арлекино смотрела особенно серьёзно, читая наставления. Её перебил тихий вздох. — Хотя я не могу тебе запретить, юность — лучшее время для ошибок. И всё же держи меру, ты не мальчик с улицы. «Где я тебя нашла», — осталось за скобками. — Что касается связи — будь осторожен. Он тебя старше, сам со всем разберётся, но не сдавай из-за этого свои права — учись. В начале без помощи не обойдёшься, — предвестница склонила голову на бок, пальцы перебросили пряди на один бок, задумчивый взгляд скользнул по миловидному лицу, растрёпанной причёске, не останавливаясь на деталях, — но, после, сможешь вертеть им на своё усмотрение. В Лини на миг зажглось, то за что Арлекино зацепилась при первой встрече: азарт, огонь, стремление. Она была вынуждена притупить чувства ещё одной порцией важной информации: — При первом разе не должно быть боли, крови — тем более. Он показал себя разумным человеком, но всего нельзя знать наперёд, поэтому будь осторожен: не давай сковать себе руки или ноги первое время, закрыть рот, нос, уши, глаза. Если почувствуешь страх — говори и уходи. Не смей переступать через себя ради удовлетворения чужих желаний, ничего хорошего из этого не выйдет. Ты решишься сам, когда придёт нужное время — не торопи его. Лини слушал, раскрыв рот, то и дело кивал, записывая в свой внутренний дневник. Он запнулся только об определение «нужного времени», взгляд невольно скосил в сторону — туда, где вечным стражем застыл его любимый человек. Кажется, оно близко. Даже слишком.