Лунный кот

Он почти бежал, виляя коридорами. Гулкий отзвук сбитого дыхания, сердце бьётся в районе глотки, противно пульсирует вена на обнажённой шее. Лини прячется за ржавой колонной, приседает на одну ногу, зажимает рот ладонью. Оживали рассказы герцога, мигал фонарь над головой. Приглушённый желтоватый свет — для экономии энергии в ночное время суток. Удлинял тени, притуплял зрение; обоняние давно страдало из-за вечной пыли и сырости. Выработанные рефлексы так просто не заглушить. Мальчишка жадно следует глазами за неспешными стражами. Они говорят, шёпот разносится эхом в пустеющих камерах. Вечный надзор, не позволяющий забыть где ты находишься и на каком положении. Всегда: чуть ниже человека, чуть выше канализационной крысы. Заключённый отводит руку от лица, позволяя себе вздохнуть, выровнять дыхание. Он сильно ослаб без привычных силовых тренировок, должно быть, сейчас не натянул бы так крепко тетиву. Единственное место, где можно было разойтись, — ринг. Но «Отец» настрого запретил мелькать способностями, и они слились с серостью толпы. Бессилие и гложущий страх шпионов. Поднимет ли Фремине сейчас свой меч с той же непринуждённой лёгкостью? Не оступится ли Линетт, гарцуя по тонкой водосточной трубе? Стало жутко. Лини усилием сглотнул, качнув головой, выбеленные пряди ударили по щеке. Свет фонаря слепо следовал за беседующими мужчинами в форме. Серая с запонками, обычно обозначающими ранг. Юноша хмыкнул — рядовые. Он был знаком с некоторыми необыкновенными, но грязными на руку. Ризли не любил, когда они заходили разговором куда-то дальше погоды на поверхности, а Лини больше молчал, чем перечил. Уже можно выходить, бойко поддались натруженные ноги. Мальчишка не позволял себе выходных больше, герцог почти смирился с его усердием. Странно было видеть его там, на возвышении, как надзирателя и строгого хозяина. Справедливый судья, не обременённый словом закона, он удивительно сохранил в себе честь и рассудок. Лини не выдержал, спросил однажды на честность: «Если бы вы убили, то что?». Ризли смотрел в глаза, чуть щурясь, и непривычно хмурился. Не злился, нет, будто в самом деле раздумывал над ответом. Он сказал «ничего», и гадкий холодок пробежал по спине. Почему бы ему просто не придушить шпионов одного за другим? Детишки резвые, да всё ж не бессмертные. Герцог прочёл в распахнутых глазах что-то такое и усмехнулся, его вердикт пах чернилами для печатей — жжёный сургуч. «Значит, тебе ещё рано в главные», — Лини почти оскорбился. Но на правду дуться глупо, он соскочил с колен. Тогда, ещё не знал всей правды, длинной биографии, где кровь — знак присвоения. А Ризли замарался повыше локтей, но ему так шла власть, так хорошо он вливался в красный бархат своего кресла. Тяжело было поверить, что он всё это не совсем специально и что за убийством в самом деле не тянется. Пожалуй, именно поэтому Меропид цветет в его точёных крепких руках, люди говорят о важной фигуре с придыханием и нотками природного страха. Он сильный, он щелчком пальцев определит твою судьбу. Лини было ужасно стыдно признавать, что его это по-особенному заводило. Эта мощь, которую он приручил, так мягко ложилась в ладони, руки грело мерное дыхание. Он не хотел, но только по случайности всё может получиться так складно. Почему же колени всё равно ведёт при одной мысли о встрече? Осталось несколько часов до рассвета, время больно отбивало тиканьем в уши, мальчишка скользил тенью до нового укрытия — за ящиками с провиантом. Их не откроют до утра, а смотрители слишком заболтались, чтобы уловить шуршание рабочей формы фатуи. Темно-серая, она помогала слиться со стенами, стать их продолжением, недвижной статуей. Забавно, что цвета едва не идентичны. Смог бы он так же ловко поменяться с охранником? Мысль осела налётом на стенки черепа, Лини облизнул пересохшие губы, пошевелил затёкшими ногами, разогнул коленку с хрустом сустава. Фыркнул, убеждаясь в необходимости как можно скорее вернуть тренировки в ежедневное расписание. Оно ужасно плавало, но скоро должно было стать предельно чётким. «Отец» выдаст новые указания, наконец, они соприкоснутся, надеялся, что удастся поговорить. Лини устало трёт глаза от собственной глупости: он забивает голову мыслями, когда нужно сосредоточиться на операции. Она была такой простой на самом деле — Ризли давно невзначай ему всё выложил. Чуть ли не карту вручил. Чертовски помог с исследованием, на которое уходили недели из-за опасности всегда быть застуканным охраной. А потом одиночная камера на несколько невыносимо длинных дней и косые взгляды, предупреждающие. Они всегда ходили по грани, но испытывать терпение герцога было особенным риском. Им повезло, что он сам мало знал о печати и первозданном море, повезло, что Сердце Бога не хранилось здесь — на дне стечения мировых вод. Было нагло говорить вслух, но Лини почувствовал что-то такое, когда только вошёл — здесь тихо и пусто. Когда он был внутри Оратрис создавалось то ощущение... волшебства. Чего-то потустороннего и очень, очень сильного. Быть может, атмосфера, построенная вокруг машины правосудия, и непроглядная темнота сыграли на руку или тот голос... это не была Фурина, хотя так похоже. Лини после неделями вслушивался, но уже больше бредил — чётко определить было невозможно. Опять задумался — бьёт себя по щекам, пока присел на корточки в туннеле. Основное позади: он легко преодолел подвесную лестницу. Ступени наглухо впаяны в стену, многие отлетели или погнулись со временем, приходилось порой высоко прыгать, чтобы зацепиться хотя бы руками за следующий отрезок. Всё это со стражниками внизу, с вращающимися камерами. Кажется, даже у стен отрасли глаза, неустанно следящие за преступниками. И всё же, никто так и не схватил его за плечи, разворачивая с силой к себе, когда губы уже размыкаются, строя оскал обвинения. Тяжело будет объяснить, что он делает посреди рабочего отсека за несколько часов до смены и почему лезет в отцепленную часть. Там цвела плесень и ещё много всякой дряни, там частенько был завален проход, который приходилось разбирать вручную, молясь быть незамеченным из-за шума. Обвалы — обычное дело. Страшно подумать, сколькие погибли под ними, когда тюрьма только закладывалась, а сейчас, как на поверхности, гладили по голове и говорили, что жандармы всегда защитят мирное, законопослушное население. Про преступников речи не водили, Ризли был тем редким случаем, который относился к ним всё же больше, как к людям. «Наверное, потому что сам валялся на дне с прочими. Знает цену жизни», — Лини привык обдумывать многое за работой. Он коротко шикнул, прижимая большой палец к губам, слизывая кровь. Проход почти освобождён, он шёл путём предвестника. Тех людей, что ждали его, прогнала путешественница, и она же объяснила ему примерный путь. До конца не ходила — не знает. Бежит трусцой, спешит, потеряв нить времени. Впереди темно и глухо, на ходу заматывает нос и рот заготовленным платком. Если пережила Люмин, нет никаких гарантов, что он не свалится посреди тоннеля с отравлением дыхательных путей каким-нибудь безумным видом плесени. Обязательно ядовитым и ярко прекрасным, с нежными лепестками, покрытыми мелкими шипами. Герцог бы, как принц в сказках, помчался на спасение, но вероятно опоздал — ростки покрыли бы сплошь тонкие руки, проросли, пробивая плоть, сквозь рёбра, из глотки распустился бы самый прелестный цветок. Очень романтично, но, должно быть, невероятно больно. Лини не горит желанием проверять эту концепцию, он вновь виляет коридорами. Направо, налево, направо, ещё раз направо и вперёд. Архонты, как он надеялся не ошибиться. Капельки пота подсвечивали флюоресцентные цветы под ногами, Люмин говорила о них. Значит, он на правильном пути? Шумит что-то, Лини ускоряется, перепрыгивает вросшие в стены трубы, корни неизвестных растений. Поглубже вдевается в перчатки, задерживает дыхание на поворотах. Уже скоро, он кожей чувствует влажность. Да, оно, всё ровно по плану, даже слишком хорошо. Юноша застывает перед спуском к металлической решётке, вода мягко омывает земляной берег. Он без труда отломал бы ржавые прутья, но было не закрыто. Судя по рассказу Фремине, примерно здесь его изловила Клоринда. Он мало продвинулся и кроме пути ничего не узнал. Фатуи закатал бы рукава для настроя плотно работать, но это было просто ни к чему. Для начала он стянул перчатки, опуская руку вниз, прикрыл глаза, начиная дышать методично и глубоко, полностью раскрывая лёгкие. Никаких признаков воды первозданного моря, та малая доза, что выбилась в чистые воды, похоже, полностью растворилась в общей массе. Большую часть, которую Ризли сохранил, закрыв дверцу ровно перед носом Фремине, давно утилизировали. «Он отлично держит всё в своих руках», — Лини тряхнул головой и усмехнулся. При одной мысли о герцоге пробегали мурашки. Они увидятся так скоро. В несколько шагов юноша погрузился в пучину с головой, оттолкнулся от дна, развёл толщу руками. Мышцы приятно затянуло, перед глазами привычная картина морского дна, водоросли щекочут кожу под задранными штанами, стремятся опутать лодыжки, задержать беглеца. Но Лини только улыбается, легко лавирует, переворачиваясь на спину, начиная грести, чувствуя как скоро уходят драгоценные секунды. Некогда наслаждаться пейзажем, не хватало только упасть в обморок от кислородного голодания. Фремине подошёл бы лучше, но ему ни к чему лезть сейчас на встречу. Лини с Линетт по немой договорённости редко и неохотно выпускали младшего брата на работу с людьми, обычно его задания — это одиночные миссии, вроде недавнего расследования. Тишина давала волю отдаться размышлениям, можно вслух. Никто не осудит, никто не посмотрит с высоко задранной головой. Что ж, Лини признаёт, что в этом что-то есть, но только потому что он частенько устаёт от общества. Слишком много работает с ним, а без — не может. Ещё один плавный толчок ногами, поверхность близко, он ловит лунный свет руками. Только бы хватило дыхания, не подвели кисти, которыми так жадно разводит перед собой. Совсем немного, вот уже-уже, стоит только ещё раз ударить воду залихвацким гребком. Всплеск. Мокрые пряди больно бьют по затылку, он дышит шумно и ртом, расходятся волны, тюремная вышка мажет светом фонарей-ищеек по месту на расстоянии протянутой руки. Лини глотает дозу кислорода и ныряет, торопливо ускользая от расходящейся линии. Если заденет и задержится — ему конец. Он быстро скрывается от маленькой пародии охоты, расстояние совсем небольшое. Зато забудешься, попадёшь в кольцо — и выбраться будет крайне непросто. Юноша хмыкает, оглядываясь на пройденное испытание. Она всё там же, недвижима, и теперь он знает, как попасть снаружи, а не через главный вход с конвоем. Мило, не придётся попадаться на краже в гриме, чтобы не испортить имидж. Он сможет навещать Ризли почаще. Лини разворачивается и смотрит вдаль, насколько позволяет скудный обзор. Усмехается, обозначая целью спокойную гладь, искусно изгибается всем телом, образуя плавную волну, поддаёт ногами, выбивая кольца-волны. Лёгкие начинает печь, он выпускает пузырьки воздуха, ускоряется. Ладони режут воду, как самый сладкий торт, мальчишка снова отталкивается, выныривает со звёздами в глазах, жадно хватая воздух раскрытыми губами. Было близко, а взгляд безумный и довольный. Волны адреналина отзываются волнующим жжением. Приятным. Тот кайф, что он ловил на особенно сложных заданиях, когда страх обращал в преимущество, в удовольствие. Страшное дело — затягивает. Та же искра горела, когда руки Ризли застывали в сантиметре от его шеи. Совсем беззащитной, румянец покрывал её пятнами. Лини дышит глубоко и жмурится, усмиряя сердцебиение. Благо, что так холодно, а свежий воздух дерёт горло. Он откашливается в раскрытую ладонь и ведёт ей же по глади, руша устаканившееся спокойствие. Как хорошо, боги, как здесь хорошо. — А небо всегда было таким огромным? — юноша смеётся, запрокидывая голову. Его накрывает волнами эйфория. Он ныряет, всплывает через считанные секунды и выпускает набранную воду фонтанчиком изо рта, мутит прозрачный аквариум. А на глади-стекле ему широко улыбается луна. Как жаль, что внизу практически ничего не разглядеть — а там ведь целый мир, глубоко обожаемый Фремине. Лини понимал прелесть глухой тишины на дне, любил пересчитывать костяк разноцветных рыбок с пушистыми плавниками, собирать морские звезды вместе с песком и ракушками, которые в детстве лепил на ноги сестре, заснувшей на берегу под солнцепеком. Она по-кошачьи легко чувствовала его издалека, но обыкновенно подыгрывала, картинно вскрикивая под смех братьев. Разумеется, они тут же героически спасали бедняжку. — Сколько воспоминаний, — Лини откидывает мешающие пряди назад, ведёт мокрой ладонью по лицу, невольно плюётся с соли. А скоро всё это: сначала порты, затем береговые здания, забираясь выше, и основной город, мешая пресные фонтаны с морской водой, наконец, само здание великого суда, затапливая Оратрис, всё человеческое, выстроенное и выскобленное у природы столетиями, падёт в один день. — День пророчества, — у Лини не было шестого чувства, как у сестры, зато он хорошо разумел карты на руках. Их единственный козырь — Люмин. Со сколькими он играет? С кем на самом деле борется? Фонтейнцы собирались противоречить воле Богов. Путешественница тихо и твёрдо говорила, что кара будет страшнее потопа. Она сказала «во много раз» и посмотрела в сложенные ладони, добавляя, что сама не видела и сталкивается сейчас только с последствиями «катастроф». Что-то про проклятый народ, забвение, монстров. Лини разрывался между желанием знать всё и закрыть уши. Он выбрал посередине и глубоко замкнулся в мыслях на руках «Отца». Тот тоже был проклят — несомненно. Но никогда не давал задать вопрос даже взглядом, грубо пресекал, обрывая любое взаимодействие. Все это знали и не решались, считая это чем-то поистине ранящим и больным для главы. Может ли быть, что?.. Лини крепко протёр глаза, мотнул головой. Лучше он попытается узнать лично, чем сварится заживо в смеси домыслов и догадок. Как липко это недоверие, эта брешь, позволяющая цепляться за руки Ризли, ведущие в потайную комнату, там его голос размеренно переводит книги на языке бездны. Можно ведь узнать так, привычно замыкая язык на нёбе. — Я просто устал, — приятная отговорка. Лини не хочет думать, мышцы начинает сводить от ночной прохлады. В воде всегда хуже, а контакт с воздухом обжигающий, особенно страдают лёгкие. Заболеть — проще простого. До ближайшего берега добрый километр, пора бы размяться. Вода принимает охотно, будто сливаясь с ним в единое целое, становится легче, невидимый груз решений опускается на дно, исчезает в лёгкой туманности и косых лучах заходящей луны. Рассвет близок, страх подгоняет юношу. Рывок, ещё один, взмах, острый локоть показывается из воды, рассекает, загребая прилично, такой же левой, вдох в тени под рукой. Лини торопится, почти не отдыхает. Солнце, такое необъятное, брезжит первыми лучами, золотит поникшие от тяжести воды кончики волос, обжигает отвыкшую кожу, слепит глаза. Огромный белый шар неспешно выплывает из-за горизонта, ему неслышны слабые мольбы фатуи. Красный подсвечивает болезненно мраморный оттенок тела, Лини весь вымокший, но довольный, подставляет теплу щёки и зябко передёргивает плечами от ветра. Вольный негодник играет листьями, пускает рябь по водной глади. Непокорные ели острыми пиками возвышаются позади, там раскинулся лесок, раздаются первые несмелые голоса птиц, мелькают домики фермеров. Под пальцами хрустят шишки и пересохшая трава, босых ног касаются прибывающие волны. Раньше и здесь тоже стоял домишко. Лини трясёт головой, избавляясь от влаги, выжимает одежду и отъявленно чихает. Он точно простынет, но это даст знать о себе спустя сутки минимум, а значит нет смысла омрачать его подслеповатый и очень счастливый поход до города. Обувь подхватывает в свободную руку; сейчас от неё никакого проку: только забавно хлюпать, как в галошах. А без — хорошо. Почти как в детстве, если сильно не задумываться. Юноша ведёт долгим взглядом по другому берегу, подмечает изменения и улыбается стабильности. Сейчас она как-то особенно греет сердце, устало разгоняющее кровь по жилам. Лини едва не подпрыгивает от волн судорог — следы переохлаждения. Он усиленно растирает кожу, проминает мышцы, чтобы минимизировать ущерб. Если так явится к «Отцу», то точно получит не самый ласковый выговор за травмы. На его счастье, тело скоро адаптируется к знакомой среде, только мокрая одежда мешает, противно липнет, холодит. Лини стягивает всё, что выше пояса, вешает на спину, до города ему желательно бы просохнуть. Ветер щекочет голую грудь, мешает нечесаные пряди. Мальчишка задорно смеётся рассвету в лицо, срывается на бег, вперёд, протягивая руки к солнцу, взбивая стаи птиц в небо под их крикливый гомон. Скоро они возвращались на облюбованное место и только ерошили важно пёрышки, злобно поглядывая чёрными глазами-бусинами вслед. Лини не оборачивался, он ускорялся, огибая деревья, перебирая ногами, как в танце. Переход левой, вытянутый носок чертит полукруг, пока вторая нога неспешно сгибается в колене, увеличивая маневренность. Из такого положения легко повернуться на все сто восемьдесят градусов, сменить опору и атаковать ходовой правой. Юноша усмехается, проворачивая всё это с невидимым противником. Натренированные и забытые временем мышцы охотно отзываются импульсом, закипает резвая кровь. «Легче контролировать уставших людей с притуплёнными чувствами. Когда я был там, то особо не ощущал потери, удобно», — он хмыкнул. Ризли наверняка это тоже понимал, поэтому оставил ринг. Убийство двух зайцев одним выстрелом: эмоциональная разрядка через бой и поддержание сильной формы тела. Однообразно: талантам Лини там негде было развернуться, и всё же лучше, чем ничего. «Заботлив... о своих заключённых», — розоватый кончик языка скользнул по губам. Юноша невольно сравнивал его с основополагающим начальником в своей жизни — «Отцом». Так же строг и справедлив, не станет лгать в глаза, а его принципы где-то на грани с сумасшествием. Работа тяжёлая, иначе, наверное, просто невозможно. За размышлениями шаги быстрее, легче. Дорога вилась лентой, с непривычки первое время Лини смутно различал очертания, ориентировался больше на слух, рефлексы. Когда солнечный шар показался из-за горизонта полностью, юноша вёл рукой по каменной кладке. Эти крепкие древние стены разнесёт по кирпичику, как бы высоко они не норовили забраться. Мелкие попытки оттянуть самое страшное. Мирно шелестит трава под ногами, Лини поспешно натягивает верхнюю форму, набрасывает на светлые локоны капюшон, на лицо крепит маску. С ней он — безликий слуга. Проминающий следы на земле обходными путями. Скользнёт тенью вверх по лестнице, обойдёт жандармов кругом, только внимательные мелюзины поймают тёмный плащ взглядом, но не успеют зафиксировать мысли для вопроса. Скрывать личность — не преступление; фатуи здесь, как принято, в качестве дипломатов. Невероятно удобный статус, чтобы не донимали лишним, своё презрение прятали в стойком молчании. Ему непривычно, ему жмёт, кажется, везде. Форма липнет к телу второй кожей, оплетает склизкими щупальцами. Душит, хотя он уже невозможно растянул узкую горловину с приметной железной кнопкой, помеченной знаком организации. Это непрактично: в случае боя, может оторваться, а по ней легко обвинят их. Однако вычеркнуть стандартизированную форму ещё более муторно, поэтому «Отец» ходил кругами вокруг законов, ловко проворачивая их неофициальные должности, обозная за личных прислужников. А слуги могли ходить в чём только пожелает хозяин, и в этот раз он хотел видеть его таким. Лини тянет на себя дубовую дверь, морщится от скрипа. Он проскальзывает в щёлку чёрного входа, тут же прикрывая за собой, не давая солнечному свету проникнуть в комнату. Острый железный коготок ударяет о стол, юноша склоняется в поклоне, но на него легко машут рукой. В эту протянутую ладонь он вкладывает маску, капюшон слетает, обнажая завивающиеся кончики, привычную косичку, идущую от пробора дальше за ухо, завершаясь под мочкой, где она перевязана тонкой светлой ленточкой. Предвестница наслаждается, любуясь подросшим воспитанником. Тонкие пальцы хватают подбородок, фиксируют плотно, поворачивая голову в разные стороны по прихоти, прищур глаз обозначает удовлетворённость. Жестом она приглашает за стол — это почти обряд, которому Лини неизменно следует. Он опускается на подгнивающую табуретку, пальцы сцепляет на коленях. Собранный, бойкий, готовый к приказам. — Операция начнётся в зенит солнца в «Дебор Отеле», — её голос сиплый, чем-то одурманенный. Юноша невольно подбирается, но не решается разжать тонкую линию губ. Арлекино не смотрит на него, профиль покрывают косо стриженные пряди, уходя на кончиках в чернь проклятья. Она методично отстукивает незамысловатую мелодию детской колыбельной, глубоко задумавшись явно не над предстоящей операцией. Когда взгляд чернильной бездны глаз настигает его, пригвождает к месту, по рукам почти ощутимо ползут колючие лианы, готовые выпустить шипы, нанизать плоть, как мясо на шпажки в праздник. Лини может только неровно сглотнуть, выдерживая зрительный контакт. — Линетт писала, что ты заинтересовался герцогом, — читающий взгляд из-под ресниц. — Да, — скрывать нет смысла, да он при всём желании не смог бы. Она воспитала — знает, как изламывается улыбка, когда Лини лжёт. — Вот как, — предвестница ничуть не сомневалась в правдивости доклада Линетт, но на секунду её губы раскрылись в наигранном удивлении. Представление — Арлекино отчего-то испытывает. — И как ты думаешь, кто он такой? — Сильный лидер, — Лини начинает понимать, к чему клонится диалог. — Справедливый по своим меркам. Верит в пророчество. — И готовится? — давит на неизвестную толику информации, чуть склоняя голову, наблюдая за юношей, но он не сомневается в принятом решении ни секунды. — Да. Корабль, огромный, вместимость ориентировочно выше числа заключённых, — выдаёт, как на духу. — Герцог не собирается спасать мирных, только «своих»? — она усмехается чему-то, сцепляя пальцы в замок. — У него неоднозначное отношение к людям на поверхности, но я думаю он старается спасти максимальное количество. — Есть ли дальнейший план? — Не уверен, скорее нет. Герцог Ризли крепко связан с месье Нёвиллетом: обмен информацией, взаимное доверие. Я полагаю, что они достигнут консенсуса, судья больше подходит на роль нового Бога, люди за ним пойдут, — Лини смолк на время, переводя мысли в слова, формируя нечто более цельное. Он всё же решился добавить. — Мне кажется, что Ризли всё это не так интересно, он ближе к исполнителю, его не сильно занимают людские судьбы, если они не касаются его напрямую. Эта роль — не совсем личное желание. — Лини, — юноша мгновенно выплыл из омута раздумий, поднимая чистый взгляд, — ты зовёшь по имени. — Мы близки, — он ответил честно. Арлекино больше не смотрела пулевой очередью, ощутимо смягчилась и что-то блеснуло такое, почти вина, жалость. Юный фатуи непонимающе в ответ старался заглянуть за завесу. — Я не научила тебя, мне жаль. Лини шумно выдохнул, он прервал: — Я помню, что отношения не поощряются. Понимаю все риски. И... он тоже. Не станет вредить организации, мешать моей работе. Мы будем держать всё в тайне, насколько долго это возможно. Предвестница качнулась на стуле, перечёркнутые зрачки сверкнули в полутьме. Лини почти открыл рот, чтобы извиниться, но только крепче выпрямил спину, не решаясь нарушить мыслительную канитель главы. — С шпионской точки зрения, отличная работа, Лини. Вероятность выгодного пакта зашкаливает, — она отвела взгляд, бросая слова скупо, имя не переливалось оттенками гордости и любви. — Однако твои чувства не поддаются такой оценке. Наша богиня издревле изображает любовь, моя ошибка, что я не объяснила тебе. — Как подавлять? — низкая попытка, горло обжигает фантомным удушением. Арлекино смотрит прямо, добирается когтями до души. — Нет. Линетт передала, как ты мучился. Я жалею только об этом, — жалко скрипнул стул, обеими руками она оперлась о столешницу, нависая, как над допрашиваемым. — Однако это не значит, что стоит открываться людям. Кандидатура удобная, тебе повезло. — Сестра так же сказала... — почти шёпотом. — Держись пока этой связи, — тон вернулся к деловому, предвестница кивнула сама себе, как бы подтверждая внутренние догадки, приступая к расписанию решений. — Похоже, всё сложится как нужно. И ещё, Лини... — Да? — он поднял мутные глаза. — Он не причинял тебе боли? Готовый рассказать всё, мальчишка замешкал, скребя ногтями по ткани брюк. Ему понадобилась долгая минута, чтобы наконец решиться на честность: — Не совсем боль. Он по праву... опускал меня на землю как заключённого. Без возвышения себя, просто расставление ролей. — Вы не спали, — утверждала, взгляд уводя куда-то в сторону. — Зайдёшь ко мне после. Лини кивнул прежде, чем понял, что значило «спали». Румянец пополз под тканью формы, захватил щёки, спешно скрытые за ладонями или волосами. Арлекино это не побеспокоило, она только как-то опасливо сощурилась, подошла со спины, мягко касаясь прядей, начиная последовательно вычёсывать их гребешком. Кожа пахла морем, в локонах запутались песчинки. Лини напевал на грани слышимости что-то из детства, плечи расслаблены, ресницы подрагивают, пуская тени под глаза. Свет из-за плотных штор пробирался мелкими шагами, он коснулся ступней, спрятанных под плотную кожу, крепко перевязанных шнурков, залез на грубую ткань брюк, очертил блёклыми лучами символику фатуи, прикоснулся к жёсткому поясу, блеснула пряжка, подсветил белизну кожи, временно голых рук. Предвестница надавила на плечи, Лини чуть запрокинул голову, смотря на «Отца» через пелену сна. Абсолютное, слепое доверие. Арлекино задержалась взглядом на одном из самых талантливых своих исполнителей, отстранилась через секунду. — Возьми оружие в тумбочке. Лини на ходу разминал затёкшие запястья, у тухлого дерева присел на корточки. В этом старом заколоченном доме всё неотвратимо рассыпалось, скоро придётся сменить его на новую точку. Что-то такое же неприметное... ловкие пальцы по памяти затягивали тугую подвеску на бедро, несколько лезвий вместе с картами легли в рукава, во внутренний карман плаща — пара наточенных клинков. Юноша задумчиво качает в руках огнестрел. Совсем новая модель, едва ли протестированная на половину. Верёвка патронажа обхватывает пояс, оружие падает в кобуру на бедре. Он не спрашивает зачем ему и не уведомляет, о том, что ни разу не стрелял. Ничего даже близко подобного в руках не держал, Лини искренне считал, что это продвинутая черта экипировки исключительно жандармов и Особого патруля. Последних — точно, их на улице редко встретишь, не то что увидишь в деле. Арлекино нравится тишина, она не раскрывает деталей. Когда солнце касается тонкой шеи, золотит кончики, даже чернота посерела, а в воздухе плавают хлопья пыли, предвестница протягивает маску. Лини не нужны слова, он кланяется, скрывая любимую белизну в тени. Рука у главы тяжёлая, она ласково гладит, наставляет. Это — пожелание удачи. Юноша растворяется в шумном городе, сливается с быстрым потоком. Его не узнать, они все отточено безликие. Главное сдержать шумный вздох, когда тело пронзает морозная свежесть. Ризли смотрит в маску, оглядывает скользко выстроенные ряды охраны. Форма фатуи снова липнет к коже, обжигает клеймом, добивает разницей в несколько шагов. Протяни руку — достанешь его. Лини не шевелится и не дышит. Он — натянутая струна. И он выдержит. Бывало и больнее, бывало тяжелее... Мантры заученные на кончике языка, неслышный шёпот незнакомому соседу. Его имя странное, а цвет кожи тёмный, он обрывками рисует историю прошлого, и Лини даже поддерживает, почти забывается. Но он безбожно грешен, а «Отец» никогда бы не заставил его проделать такой путь ради роли в массовке. Герцог внимателен, рядом с ним колотит от холода и хочется задохнуться, от рук снова тянет дрянным табаком. Они с предвестницей неторопливо следуют на второй этаж. Выкуплен весь ресторан на вечер, официанты гарцуют с блюдами, бармен фантазирует невероятно дорогим алкоголем в воздухе. У него мелко дрожат руки, Ризли соглашается только на простой виски. Арлекино хмыкает милосердию, они останавливаются у скромного вида банкетного стола. Удивительно не по средине, а в правом углу. Женщина мягко обозначает, что ей нравится вид отсюда, подзывает знаком одного из слуг. Мальчишка невысокого роста застывает у бархатного кресла хозяйки, складывает почтенно руки за спиной. — Вы ведь не против компании? — голос балансирует на грани веселья и угрозы. — Нет, — выверенный до грамма лёд. Ризли был исключительно один — так ему казалось.