Лунный кот

Линетт смотрит с непередаваемым осуждением и сейчас зашипит, Фремине качает босыми ногами, спущенными с постели. Его больничный закончится завтра, юноша наедается досыта, чтобы работать с новыми силами. — Ты объяснишь хоть что-нибудь? — ощетинивается гневом, хвост прерывисто вьётся за спиной. — Тс-с, — Лини безоружно поднимает обе руки над головой, принесённые сладости и обед забыты на краю койки. — Я всё-всё объясню. Линетт ослабляет барьер злости, шёрстка приглаживается, с прищуром она позволяет пройти ближе, сесть, сама напротив него, руки зажаты одна в другой, перетирает большие пальцы между собой — готова слушать, но не поверит половине. Фремине ловко ползёт к еде: он слишком голоден. Иллюзионист отвлекается на это, помогает ему открыть коробочку, протягивает стерильные вилку с ножом. Девушка ещё малость смягчается, смотря на братьев вместе, напряжённые до искр плечи постепенно опускаются, только уши навострённые, а хвост всё ходит, ходит. Предчувствие дурное, горчит на кончике языка: она чует, будто Лини ввязался в дрянь. И вытаскивать, разумеется, он не даст, на своём до конца, пока по горло в болоте не утопнет. Раздражённая, снова требует продолжения. — Я всё расскажу, — его голос мягкий, обволакивающий. На это велись всегда и все, но только не близнец. Кому, как не ей, знать до сердца, что у родного внутри. Линетт чувствует метафорично по слоям, она разбирает образ на части, препарирует легко и быстро, как медики лягушек. Чернота — неизвестность. Она натыкается на пятно, обходит по кругу, склоняет голову то в одну, то в другую сторону, не может понять, что оно значит, почему так бьётся, как скованное и бескрылое, но не безобразное, нет, хаотичное, будто его всё же можно устаканить, присмирить. — Брат, — зовёт шёпотом. Они оставляют Фремине, отходя в гулкие коридоры-норы. — Я вижу, ты что-то скрываешь. Почему? — Сам пока не понимаю — поэтому, — продолжают на грани слышимости. Лини держит её за локти, склоняется к внимательным ушам. — Герцог... — Из-за него всё? — Линетт навострилась, приподнялась вся, завелась, как бешенная, готовая в следующую секунду слитым движением перерезать названному горло, обрывая мучения. — Нет, послушай, он не сделал ничего... — Лини запнулся, закусил губу. Вообще-то сделал. Не сдерживая поток мыслей, интуитивно поправил перчатки, под которыми скрывались следы не самого приятного диалога. Линетт не понадобилось другого приглашения, она сорвала их мигом, нежные подушечки пальцев коснулись раздражённой кожи. Иллюзионист нервно вздохнул, не пытаясь вырваться — бесполезно. Её взгляд метал молнии, говоря мягко, звенела сталь и много ещё языков, доносящих единую мысль — «ублюдок». — Что ещё он «не сделал»? — Линетт медленно отпустила. Пользуясь шансом, Лини мгновенно обернул напоминание в ткань. — Больше ничего, я тебе клянусь, — он не лгал, она верила. Ладонь с сердца соскользнула, юноша взял её руку в свои две, сомкнул капкан со всей хранимой внутри нежностью. — Хуже, что я не злюсь. — Тебя это не задело? — дрогнула, мутные глаза подняла, пыталась рассмотреть неведомое. — В моменте — очень; потом, забылось быстро. Сам поручение взял, — Лини перебирал события отрешённо, они фрагментами восставали перед глазами, а он вольно листал, не находя ничего конкретного. Единственно верная мысль стерегла в тени, но юноша отворачивался в другую сторону и проскальзывал мимо в сантиметрах от столкновения. — Это ни на что не похоже, — ткнула пальцем в небо и попала. Острый кончик языка мимолётно скользнул по губам. — Лини, Лини... а это не может быть?.. — Что? — брат смотрел прямо, всё также придерживая её за руки, боясь расцепить хватку и разбиться. Они стояли в неприметном углу за лазаретом, над головами нависали трубы, подтекали, отмеряя время ударами капель о подложенные газеты. Те промокали, их сменяли новые номера, находя здесь своё последнее предназначение. — Любовь, Лини, — Линетт перехватила его за запястья, сжала так, что несчастный невольно шикнул от боли. — Страсть, скорее. Он красивый, я видела, статный, сильный. Тебе пора. — Ты бредишь, милая, — подтверждая слова, смёл чёлку со лба, приложил ладонь и не нашёл повышенной температуры, как и ожидалось. Даже в глазах не звенела шумом горячка, на него смотрел лёд Ризли. — Нет, не брежу, — Линетт коротко вздохнула, обнаружив подтверждение догадки. — Подумай: сколько тебе уже? И ты никогда ни с кем не встречался. «Отец» предупреждал меня об этом, но о тебе, кажется, забыл, рассудив, что ты — мужчина. — Но это... — Лини сам запутался, теперь держали его, чтобы случаем не рухнул в разверзшуюся бездну. — Не может быть. Я... в мужчину? Нет. Дурость. — А что в этом? — она почти лениво зевнула, прижимаясь грудь к груди, заставляя посмотреть в глаза. — Ведь ты никогда не смотрел на девушек, не скрывай. — На парней тоже, — резонно заметил Лини, упираясь копытами в землю. — Ризли, — Линетт уронила имя невзначай, а его так пробрало. — Видишь? Ты не смотрел раньше, а теперь смотришь. — Это ошибка... — замотал головой так, что волосы били по щекам, нервный румянец поглощал кожу, шёл пятнами по шее, рукам. Он откровенно затрясся, не в силах совладать с эмоциями. — Тише, — Линетт, давно готовая к такому результату, заключила намертво в объятия. Она ждала, качала и ласкала, шептала на ухо их светлое будущее, пока не касаясь версии с другим. И он медленно отходил от шока, мысли переставали бить камнями в содрогающуюся спину, зрачки — метаться. Тяжело сказать, сколько понадобилось времени на первую попытку принять, сколько уйдёт ещё, но сестра вела его обратно за руку, не расцепляя пальцев. Они накормили почти силой, заставляя глотать с едой все истеричные вопросы. А что будет? Что потом? Как он посмотрит на него? В глаза? А если задрожит, сознается? Лини ощущал себя пленником, хранящим на кончике языка страшную тайну, готовую разломить мир пополам. Если скажет, то Ризли, конечно, прогонит, не захочет больше знать, о переговорах не заикнёшься никогда. Линетт на грани слышимости рисовала другое. Она была не подкована сама, но располагала обилием примеров, которые раскладывала предписанными судьбами, так просто и естественно, будто делать ничего не нужно — ступай по накатанной. Юноша не верил, а только мотал отрицательно головой, силясь отречься, завернуть руки внутрь и вырвать, отрезать неровным кроем от сердца. Так легко этого сделать было нельзя: оно въелось невыводимым пятном, впилось когтями и отказывалось отлипать, только поглощало, связывало в немощи по рукам и ногам. Ему ведь нужно идти, расследовать и разнюхивать для него. Он не шёл, не мог подняться, закрываясь руками, тело била вторая волна истерики. Лини болен, Лини кажется, что он умирает. Не слышит ничего, не разглядел бы лица родной сестры. Он в перепуганной темноте, где нет стен, где полёт бесконечен в животном ожидании смертельного удара. Замкнулся, закрылся, сворачиваясь в клубок, не допуская никого до себя. Терпит. Скулит, ревёт, но терпит. — Всё проходит и это... пройдёт, — скрипят зубы, крошится эмаль. Лини не замечал шума вокруг себя: Фремине крепко держал за спину, его глаз бога не с ним, но холод привносил всё равно. Остужал пыл решений, пытался заглушить рыдания. Линетт мешала успокоительный сбор трав в жестяной кружке, заливала кипятком и всё дула, ругалась на отсутствие питьевой воды. То есть она была, но бежать до чана добрых минут пять, братьев она ни за что не оставит. Сиджвин, как назло, была занята на фабрике, решая что-то по медицинским вопросам рабочих. Их суетливый гомон прервал один человек. Звенели железные пряжки, шаги тяжёлые, точно приближающийся суд. Фремине отсел в сторону, испугавшись на низкочастотном уровне, он пропустил к Лини, не чувствуя в том никакой угрозы, будто он мог действительно помочь, как волшебник из сказок одним прикосновением унять всю боль. Ризли накрывает сгорбившуюся спину ладонями, пускает лёд по венам, резонируя с кипятком, выпуская шипящий пар. Лини отлетает к спинке кровати, ему требуется несколько секунд, чтобы сквозь опухшие от слёз глаза разглядеть хоть что-нибудь. Это на самом деле было не нужно, но он так хотел верить в ошибку. Нет: герцог сидел на краю и смотрел прямо на него. Из проёма боязливо выглядывала Люмин, Паймон нервозно суетилась рядом, благо, что пока не успела ничего выкрикнуть. Спугнуть тишину никто не смел. Линетт стукнула ложкой по ободку кружки. Затем, протянула варево ему, подождала недолго, прежде чем насильно сомкнуть чужие ладони на обжигающем металле, приказать: — Пей. Лини выпил в череду глотков без нареканий, сестра дёрнула другого не менее строго: — Обувайся, предатель. Фремине вделся в ботинки за рекордное время. Через десяток секунд он уже по струнке ждал у стены. Линетт смотрела на Ризли, не моргая, её обыкновенно апатичные глаза жонглировали угрозами, зрачки сужались в линию. Она не собиралась озвучивать и половины, но красноречиво излагала их про себя. — Поговорите, — это было всё, что девушка бросила в довершение, переводя взгляд на брата. Кивнула ему всезнающе и, подхватив пугливого брата под локоть, вышла за Люмин следом. Лини отвернулся, пряча лицо за ладонями, выправил волосы, чтобы покрыли оставшиеся участки. Ризли молчаливо наблюдал. — Если позову в кабинет, ты ведь не пойдёшь? Юноша покачал головой, по-сиротски подбирая под себя ноги, потянул одеяло, заставляя герцога встать на время. Мужчина, впрочем, помог, закутал в кокон с нескрываемой заботой. Каждое прикосновение рождало ворох мыслей в голове, они путали и пугали, Лини зажимался сильнее, но, если бы Ризли сделал хоть шаг в сторону, он бы вцепился в эти руки. Боязливо и преданно. Потеряно. — Люмин сказала, что у тебя была горячка и что-то с сердцем, но я не думал, что всё так серьезно, — он был привычно холоден, строг и краток. Это почти успокаивало, иллюзионист переживал, будто успел что-то натворить взаправду. Пока... пока ничего кроме его опухшего отвратительного лица. На самоуничижающих мыслях Лини плотнее прижал ткань к себе, скрываясь до конца, теперь выглядывал только нос, когда несчастный совсем уж задыхался. Ризли был рядом. Просто, молча и неприметно, но ощутимо. — Я могу принести действительно стоящий успокоительный сбор, — герцог перебирал в голове все возможности помощи, глубоко не копая, почему он здесь, почему тратит время и смотрит болезненно на вздымающиеся плечи. — П-по, — Лини задохнулся на первом слове, ему пришлось выглянуть чуть, показывая только затылок, отдышаться и только тогда продолжить, — по запаху... определили? — Да, — Ризли ответил с тяжёлой задержкой. Он не мог сопоставить два образа: сценически гордый, резвый, наглый Лини и маленький, замкнутый, трепетно честный. Две плоскости касались одной точкой — и то невозможно. Параллельны? Но юноша перед ним без сомнений тот же, кто вчера шипел на него вслух. Сущий абсурд. — О чём думаете? — голос осипший, слабый, то и дело прерывается на вздохи — отголоски задушенных всхлипов. — О ком, — ему кажется, что незачем скрывать очевидное. Лини содрогнулся, но ничего не ответил, только пальцами добела впился в полы одеяла. — Лини... — Не называйте так, — он взвился, высовываясь по шею. Ризли успел рассмотреть белую подрумяненную кожу, всё такие же покрасневшие глаза и припухшие губы, помятые пряди, прилипшие к щекам. Юноша, как пугливая пташка, встрепенулся от понимания и поспешил обратно в убежище. — А как? — хмыкнул, складывая руки на груди и усмехаясь благотворно. — Господин Лини, как, когда вы злитесь... — и так тихий голос заглушался одеялом практически полностью. Лини понимал это, он повернулся спиной окончательно и показался стене, взлохмаченные локоны явились Ризли. Невообразимо большой соблазн коснуться их, разгладить, помассировать кожу головы... герцог одёрнул руку и смежил веки на мгновение, сосредотачиваясь на главном. Он не за этим здесь. — Лини, — мальчишка откровенно фыркнул, кажется, даже усмехнулся, но Ризли мог только гадать, — я не для этого здесь. — Так говорите, — истерика отпускала мелкими шагами: он дышал ровнее, сердце степенно возвращалось к привычному ритму, но всё ещё со страстью убивалось о рёбра, когда Ризли произносил одно его имя. — Я хочу помочь, — в этом, по крайней мере, был уверен. — Почему? — вопрос самобытный, и ответ должен быть на него такой же, но герцог молчит вторую минуту, слышно, как опустил голову повержено. — Честно: я не знаю; нечестно: мне было бы выгодно. — Вам и правда выгодно, — Лини коротко смочил горло, собираясь в смешанных выражениях, — я выполню данное поручение. — Не сомневаюсь, — Ризли усмехнулся на одну сторону. В этом они были даже слишком похожи. Сколько ещё пересечений ждёт? — Думаете, что я слабый? — Лини обернулся через плечо и наградил тем самым красноречивым взглядом, пожирающим пламенем. — Сильные навзрыд рыдают, слабые несут кресты... — задумчиво процитировал, отводя взгляд, направленный сквозь пространство в далёкие воспоминания. — Ты понимаешь что с тобой происходит? — Нет, но у сестры есть догадки... догадка. — Довод, — обозначил верно. Лини помялся, но согласился. — В чём он заключается? — Я... не скажу и не хочу говорить, — он снова отсел, заворачиваясь в кокон, как в броню. — Это... очень личное? — Ризли смотрел невозможно понимающе; по мокрой спине ползли мурашки. — Да, — хотя бы правда, она давалась ему легче. — Не поймите не так, я благодарен, что вы сидите здесь со мной, но... — Ничего, — мужчина ответил легко, непринуждённо. Лини почти поверил, что эта заминка им ничего не стоила. — Я могу помочь? — Кажется, только вы могли бы помочь... — пробормотал себе под нос, искренне веря, что этого не услышит никто в целом мире. Добавил куда ощутимее. — Да. Да, пожалуйста. Редко он просил, редко позволял собой водить. Ризли наклонился ближе во внимании, боясь упустить полутона. — Обещайте, что не вспомните это потом. Переливались мышцы под тканью, мужчина рассматривал тонкую гусиную шею. Такая бледная, следы нервного румянца едва начали сходить с неё. Изнеженная кожа для бойца, но Лини никогда и не ставил себя так. Герцог облизнулся. — Обещаю, — он добавил в голос по капле того обволакивающего спокойствия, за которое цеплялся собеседник. Грациозно, будто вспомнив о своём статусе, который проявлялся моментами, вспышками — это верно подметил Лини. — Хорошо... — собирался с давно принятым решением, возился с ним, как с малыми детьми, не зная куда деть и как правильно преподнести. — Побудьте здесь, со мной. Ризли раскрыл было рот, чтобы возразить, что он и так, но Лини отпустил одеяло, открылся, подставляя спину. Горло зажало, оба дышать не смели, боясь неосторожно спугнуть мгновение. Герцог пододвигался медленно, вставая на кровать одним коленом, юношу требовательно мучала дрожь. Он обнимал себя за плечи, чтобы хоть чуть унять её силу, пока руки мужчины не смокнулись поперёк груди. Лини знал, Лини ждал. Его замкнуло, электричество прошило тело и в миг отпустило. Прошло всё, страх забит был до смерти, голова повисла бессмысленным продолжением тела. Он — покой, защита, зеркальная гладь глубоководного озера. Он ставит подбородок на плечо, дышит в маленькое ушко, обжигает шёпотом, произносимыми словами. А самому не стыдно ничуть такое со слабым воротить, никаких последствий, только шиканье и отведённый взгляд, трепет светлых ресниц. Ризли никогда никому не пел, как тогда. Неловко, нескладно, слова то и дело забывались, куплет обрывался посередине, сходил на мычание, отбиваемый ритм, но Лини слушал так самозабвенно, сползая всё ниже. Баюкало биение сердца, вздымающаяся грудь и глубокий голос, слетающий на высоких нотах в хрип. И не найти места спокойнее, не найти похожих рук. Он был такой один во всей вселенной, юноша утопал. Лини уснул, умиротворённый и забытый, ласково укрытый. Гулкими отзывались шаги, их помнили стены, сжимались уже, не желая выпускать из мимолётно открывшегося райского уголка. Но идти нужно было, и Ризли старался не оборачиваться. Что всё это значило? Почему он? Могучий потоп, сама стихия — необъятная, несокрушимая. Лини был любопытным, вошёл бы в историю, если бы назвал настоящее имя, но он не хотел, поворачивался спиной и в то же время оголял её, не скрывал кожи, себя самого. Верил в защиту, верил, что его по статусу не тронут? Ризли уже тронул — он не испугался. Нет, это будто даже подогрело интерес к игре. Правда ли они забавлялись? Герцог не мог избавиться от стойкого ощущения топи в ногах. Крутила, тянула на дно, обвязывал путы вокруг, вязал узлы собственными руками. Этот мальчишка, он... он дышал доверчиво в раскрытые ладони, целовал их без красноты на щеках. Так, будто знал всю жизнь и ждал по календарю всем известный праздник. А теперь принимал без раздумий, распахивал крылатые объятия: иди — бросайся со мной в пропасть. Ощущения не сходились с реальностью: Лини проплакал все глаза, терзался отчего-то особенно сильно. Не по сестре, не по брату, за которых себя продать по дешёвке готов, даром отдаться, лишь бы не тронули только. Всё сделает. Нет, не то, другое. Ризли тревожился, кусал губы и не желал сознаться, что это не от неразрешимой загадки. О, ответ ждал его на парадном ковре в кабинете, глядел из чайной гущи, сопровождал гулом пения труб. Он был везде — герцог отворачивался. Приказывал протекающий металл залатать до дня очистки, сервиз сменил, а ковры убрал вовсе под предлогом стирки. Легче не стало: сжимало изнутри, давило в стальных тисках. Ризли работал, забывая сон. Нёвиллет писал к нему тревожные письма, герцог брался за бóльшие расследования, хотя ему не по статусу, не по укладу. Он бил фарфор и дрался без перчаток. Вёл себя юношей, искренне пытаясь всё это выплеснуть, разлить вином по полу и послать к чертям. Разлетался карточный домик, когда он приходил со скромным докладом. Глаза от бумаг не отводил, что-то рукой в воздухе рисовал, документы показывал. Слой за слоем снимал с забытого дела пыль, раскапывал такое, что страх невольным спутником разговоров полз по спине. Сколько у него часов в сутках? Как он успевает? Не спит? Ризли был на грани проверки этого безумия, но Лини говорил благоразумно и о методах тоже. Он не доверял их, нет, но был откровенен, насколько мог, и в делах больше не скользил змеёй, а стоял прямо, повелительно. Почувствует власть и Ризли покойник. Ведь опустится, признается. Во всём: и в осколках в шкафу, и в причинах царапин по рукам. Пусть смотрит, что он наделал, пусть исчезнет в верхнем мире навсегда. Герцог держался, не обводил дату на подвесном календаре. Он правда ждал с какой-то критичной манией. Ведь тогда всё закончится? Лини не заканчивался, Лини оставался на чай и говорил. Мужчина думал, что сойдёт с ума, что уже сошёл. Однажды наткнувшись на своё отражение, обомлел: из отполированного подноса на него смотрел влюблённый старик исписанный шрамами, обезображенный неумолимым временем, глаза темны и рассудительны, первые морщинки пролегли слишком давно. Такого нельзя, у него нет права... запах приторных духов Лини въелся в обивку, стул никто не смел отодвинуть далеко, ведь после обеда он снова придёт. Придёт и сядет горделиво, сложив ногу на ногу, пальцы сцепит и на колено сверху, не дай Архонт вздумает разуться, а кофту или накидку сбросит, потребует тепла. Давно уж он здесь не был гостем, а полноправным правителем, изредка натыкаясь на рычанье и тут же с лаской остужая оскал. С особенным трепетом давалось ему это, с замиранием сердца, которое чувствовали оба, но Лини ускользнёт песчинками сквозь пальцы, снова уйдёт. Он боится? Боится так же? Ризли останавливался у зеркала в ванной, когда вёл игривым лезвием до шеи, и твердил, что бредит. Мальчишка может играться — ему по возрасту; герцогу не пристало таким заниматься и позволять. Нужно прогнать, выставить, как щенка, за дверь, чтобы знал, но... что тут говорить, не то что рука, палец теперь на него не поднимался. А Лини странно замирал моментами, вглядывался внимательно и шёл ближе, касался. Ризли бессилен перед его отказом, жестоко беззащитен под беспокойным взглядом, ищущим ответы. Спроси он тогда про мировые тайны, пришлось бы искать до конца отсчитанных судьбой дней, затем только, чтобы брови разошлись от переносицы, выражение лица сгладилось в мягкость тонов. Когда лоза подошла к горлу и грозилась перекрыть дыхание совсем, он решился. — Лини, — юноша застывает у стола. Он разложил остатки документации, почти закончил дело и, ощущая скорый свободный полёт, торопился. — Да? — не скрыть, как изломились губы в полуулыбке. Лини теперь признавал себе эту влюблённость, но кричаще сквозь подсыхающие слёзы клялся, что категорически ничего делать не станет. Это резало по рукам, било конским кнутом в спину с размаха, всей силы — мальчишка терпел великим мучеником. Он был готов носить святое чувство в хрупкой груди, пока оно не сожрёт его окончательно, не убьёт законно или, может быть, отпустит, наигравшись кровью досыта. — Ты в порядке? — задушил парой слов, а сам виду не подавал ничуть. Лини дрогнул, руки за спиной спрятал, сомкнул, перетирая большие пальцы друг об друга. Ответить честно? Другого выбора, кажется, нет, он по одной задержке всё поймёт, нужно скорее... язык не вязал, в горле пересохло, слова не шли никак. — Я... нет, но, — юноша зажмурился, взвывая к притихшей гордости, — справлюсь. — Я мог бы закончить дело... — начал было Ризли, старательно заворачивая заботу в обёртку деловых отношений. — Нет! — взвился искрами костра и тут же потух, прижимая ладонь к груди. — Нет нужды, я сам. — Это не самолюбие? — герцог громом смотрел в душу. — Нет, — Лини перед ним бесстрашно открытый, головой качает, мнётся. — Не скажешь? — Ризли глубоко вздыхает, подпирая подбородок рукой, другой постукивая по столу, отбивая смутно знакомый ритм. Юноша молчаливо смотрит вниз. Ему внутри страшно хотелось бы на одном дыхании выдать всё: и мысли, и желания, моменты слабости, скромные победы и новые поиски. По графе они так близко: руку протяни — коснёшься; Лини не тянул, наоборот, зажившие запястья держал в кольце, чтобы не вырвались ненароком. Не обожглись его льдом. — Ты мучаешься, я вижу, — грубые пальцы массируют виски. — Мне мерещится, будто вы тоже, ваша светлость, — он угадывал не меньше, но верить так искренне не хотел, что всё-всё отрицал.