Лунный кот

Солнце косыми лучами задевает сплетённые пальцы. Лини просыпается первым, действие паралитика с успокоительным окончательно сходит на нет. Он лениво потягивается, зевает, разминая затёкшие мышцы. Воспоминания прошедшего дня накатывают волнами, придавая сонливому лицу черты холодной задумчивости. Юноша поднимается, поправляет разворошённую постель, ласково смахивает пряди с лица спящей сестры. «Наверняка, намучилась с нами, бедняжка», — вздох неслышный. Лини вновь принимает на плечи тяжесть «старшего брата», корит себя за слабость и, чтобы быстрее поправить это, принимается за работу. Сиджвин в своём уголке корпеет над записями, ему не хотелось бы беспокоить медсестру, но выбор не предоставлен. Лини тянет руку коснуться её узкого плеча, но малышка опережает: — Необходимый раствор в нижнем ящике, лёд там же. Иногда он искренне благодарил мелюзин за то, что они такие. Лини на скорую руку разводит компресс, добавляя кубики льда. Замеряет температуру Фремине до этого, но холод всё равно прикладывает. Сумрак боли теряется, тихий сон возвращается к мальчику. Он плохо отходил от воздействия, фактически, наркотика. Ничего фатального кажется, но мучительно годы наблюдать, как мучается по воле риска. Работа такая, путь отступления отрезан. При одной мысли, что ворота крепости захлопнулись прямо перед Фремине, всё тело пробирает дрожь. Лини держит себя под локоть, мотает головой так, что чёлка бьёт по щекам. «Нет, такого ведь не было. Все спасены, ранения минимальны...» — он уговаривает себя, поднимается с края постели рывком. Боязно оставлять их одних снова, но он берёт слово с Сиджвин, что та приглядит в случае чего. Медсестра крыла свои секреты и особенности, но явно не лгала. Лини останавливается у самой двери, оглядывает койки в последний раз, склоняется в поклоне перед стенами, прося сберечь. «Не помню, чтобы был таким суеверным... а всё равно спокойнее как-то», — юноша фыркает, заворачивая к лифту. Та же дорога, тот же рычаг и механический шум. С небольшой тряской он отправляется прямиком наверх. Чем ближе к наземной жизни, тем выше статус — забава. Всё, как в жизни, герцог здесь прав. Лини всеми силами старается держать себя в руках, не нервничать, как будто он опять тот маленький заплаканный мальчик, отправленный на ковёр к директору. Идти нужно самому, превозмогая, перебирать ногами. Когда совсем близко — шаги всё уже. И невыносимо стучать в громоздкую дубовую дверь, приподнимаясь на носочках, биться с дрожью в неравном бою, зная, что там ждёт. Он был один раз и удача целовала в лоб, спасла. Поможет ли она снова? Лини оттягивает пряди у корней, болью возвращая холод рассудка. Нет, такого не случится. Он давно повзрослел, может защитить себя сам. И всё равно застывает перед позолоченными створками. Постучать, войти и ни о чём не думать. Но ведь приглашения не было, не спросил разрешения даже, нехорошо... Юноша бьёт костяшками по металлу несколько раз. Выжидает с десяток секунд, отсчитывая их мысленно, и заходит, предполагая, что «войдите» осталось внутри кабинета. Судя по выражению лица Ризли, так и случилось. Он не шибко рад, письменный стол заполонили бумаги, на краю чернильница и печать. Лини прикрывает за собой, проскальзывает ловко на середину. Как-то резко пересохло в горле, и под этим суровым взглядом слова категорически не вяжутся. Пока щёки не зарделись нервным румянцем, он снимает шляпу в пару движений. Придерживает за полы кончиками пальцев и прижимает к груди, лицо мгновенно под стать: выражает стыдливое покаяние и грусть. Он не лжёт и этим привлекает внимание герцога. — Я должен извиниться перед вами, — только начал говорить, как весь страх мгновенно спал. Лини прикрыл глаза. Раскрываться перед внимательным спокойным взором Ризли оказалось проще, чем он ожидал: — Вчера я... поступил опрометчиво. Теперь понимаю, что вы не собирались причинять вред моим близким. Я был ослеплён страхом и напал на вас, не думая о последствиях. Если для меня есть какое-то наказание, то я приму его без отговорок. Язык наскоро скользнул по губам, юноша склонился в поклоне. Перед его мутным взором из-под ресниц снова был начищенный пол и ковёр цветами в свежую кровь. — Прошу меня простить. Рука Ризли с зажатой перьевой ручкой слишком громко ударилась о столешницу. Лини вздрогнул, но не разогнулся, только поднял голову, так что отросшие локоны закрыли часть обзора. Не поверить ему такому — смертный грех. — Подойди, — слишком тихо, хрипло — нужно повторить. — Подойди. Иллюзионист отмер, шляпу не надел, почтительно понёс в руках, в несколько быстрых шагов достигая рабочего стола. Застыл изваянием около, ожидая каких-то пояснений или указаний хотя бы, во внимании склонил голову на бок. Но Ризли закрылся, выражение лица не разглядеть. — Присядь, — он махнул ладонью в сторону, рисуя в воздухе что-то эфемерное. Лини неловко огляделся и спустя минуту уже подтащил стул. Герцог, видимо, не жаловал гостей и оставлял их стоя: сиденье и ножки протирались только по милости уборщиц, а подушки давно не мешало бы выбить. Все свои замечания фокусник охотно проглотил и сел на край, складывая руки на коленях самым кротким образом, шляпа повисла на спинке. Ризли отошёл к шкафчикам, выдвинул несколько ящиков и упорно шуршал чем-то. Было ровно два предположения: яд или чай. Лини склонялся ко второму, силясь смахнуть улыбку с губ, иначе собьёт вид глубоко раскаянного. — Вы злитесь? — осторожничает вполголоса. Первым ответом легло затишье. — Нет, — он немного гаркнул, так что поспешил исправиться, — не на тебя. Лини прикрыл рот ладонью, одним движением стёр глаза-полумесяцы. Нежность — такая инородная и неожиданная. Ему сейчас никак было нельзя. Но плечи уже разошлись и держать всё такой же ровный стан, предлагаемый этикетом, удавалось только силе воли. Разумеется, это был чай. Такой грозный герцог ставил воду на огонь и, сметая бумаги в левую часть стола, расставлял чашки и блюдца. Всего пару из, похоже, невероятно дорогого сервиза. — Что-то памятное? — Лини периодически разбавлял тишину маленькими вопросами, прощупывая почву. Это более менее работало: мрачно нервозное выражение лица Ризли разгладилось, он вспомнил о чём-то далёком и ему же коротко улыбнулся, прикрывая глаза, воскрешая давние моменты прямо перед собой. — Да, — ответ ужасно короткий, но никто не требует больше. Он на скорую руку сортирует документы, пока вода не вскипела. — Очень удобно, — Лини особенно учтив. На немой вопрос поднимает голову и показывает взглядом в сторону компактной плиты. Она работала большей частью на элементальных силах, в остальном на топливе, а что самое главное была переносной и на вид довольно лёгкой. Ризли в ответ благосклонно кивает, явно сам удовольствует изобретению, разливая кипяток в чайничек. Лини не шибко разбирается в сортах и сколько там конкретно нужно держать заварку, потому любопытствует, ожидая лекцию. Так и случилось, но вышла она сжатой и ёмкой. Герцог отчего-то молчал о сорте и его значении, ограничился списком полезных свойств. Лини невольно напрягся, осадили тут же: — Там нет яда, только моё сентиментальное. Искренность заставила замолчать и поёрзать на стуле, в неловкости потупив взгляд. Пальцы сплетены в замок на коленях, перед носом возникает чашка, наполненная ароматным напитком, тянет чем-то ягодным и целебным одновременно. — Можешь без этикета, — приглушённо отзывается Ризли, утопая в своём кресле. Он явно не фанат, поэтому и Лини перехватывает вычурную ручку как ему удобно, блюдце не держит, а оставляет на столе. — Вы хотели поговорить о чём-то? — фокусник даёт терпкому вкусу разлиться в горле, прежде чем задаёт значимый вопрос. Герцог молчит, молчит долго и смотрит сквозь вещи. Повисшее напряжение не успевает скопиться — он концентрирует взгляд на Лини, который наблюдает участливо. В его искренних глаза можно утонуть, не желая всплывать. — Да, — отрывается неохотно, гладит подушечками пальцев расписной фарфор, смотрит в гущу предстоящих событий, — как по-твоему: одиннадцатый предвестник жив? — Определённо, — Лини кивает столь убеждённо, что приковывает внимание, — он предвестник, этим сказана половина. Потом, мы не нашли никаких доказательств, что он хотя бы ранен. Вы ведь... просто позволили ему сбежать? Ризли чуть улыбнулся, оставив последнее без ответа. Он был и не нужен — крепости Меропид просто невозможно предъявить обвинение. Здесь герцог единоличный король и начальник, если он захотел отпустить в воды Фонтейна неясно виновного, значит отпустил. — Что касается твоих извинений, — Лини оживился, даже приподнялся немного на своём стуле, — они приняты. Что-то очень благостное разлилось по бледному лицу. Юноша просветлел, даже зарумянился немного, но списал всё это на жар от чая. Он был действительно хорош, Ризли не зря тратил время на филигранную заварку и различные сборы. В том шкафчике наверняка запас на все случаи жизни. Мужчина наблюдал за ним открыто, любовался чем-то, ясным ему одному, отводил взгляд и раздумывал, уходя мыслями к бумагам, тут же качал головой. — Лини, — непривычно было слышать имя от него без приставки «господин», — ты ведь сирота, так? — Так, — краски поползли с лица. — Меня воспитал военный приют, — иллюзионист заметно дрогнул, боясь разлить, вернул чашку на блюдце и теперь не отрывал глаз от Ризли. Ждал рассказа, подробностей, хотя бы конечной мысли, к которой он вёл, но герцог молчал. Мешать ему не вязал язык, а поддержать не знал как. Вдруг всё стало каким-то неправильным и руки мешались, не знающие за что вернее схватиться, что изобразить. Он всегда расслаблял мозги ловкостью, а сейчас ни к месту, и слова не идут никак. — Я... — Лини запнулся, так и не подобрав, что сказать. Он с усилием сглотнул и мгновенно переключился, как будто кто-то со спины дёрнул за рычаг. — Я при первом знакомстве заметил, что ваши манеры выверенные, не природные. Помедлил, наблюдая за реакцией, прежде чем продолжать: — У меня такие же — выученные. Поэтому их немного слишком, и мы соблюдаем не на автопилоте, а когда память даст знак. Это «мы» остро кольнуло герцога в грудь. Он стерпел, любопытство к мальчишке перевешивало. — Ну, а вообще... — Лини зарделся — неловко было сознаваться, что они, разумеется, шерстили данные, — такие слухи ходят. Хотя, честно: сначала я сказал, что это полный бред. Мужчина прыснул в кулак. Иллюзионист впервые видел его таким: искренне смеющимся. Ризли откинул скошенную прядь назад, уже не пытался скрывать поднятого духа и откровенной смешливой улыбки, кивком просил продолжать. — Там разное, — Лини откинулся на спинку стула, чуть запрокинул голову, разглядывая высокий потолок кабинета, перебирая строки информации. — Я думаю вы слышали половину, про меня тоже ходят... такое выдумывают, что иногда опровергать не хочется. — Правда, — Ризли качает чуть тёплый чай, темнеющая жидкость омывает стенки чашки, — что ты думал про меня в начале? — М-м, — Лини ёрзает, складывает ногу на ногу, окончательно отвергая этикет как данность. — Что вы были воспитанником в аристократической семье. Может быть, незаконнорождённым или вообще из простых. Что-то такое, потому что склад больно военный. — Наблюдательный, — снова улыбка, только больше удовлетворения, кошачьего довольства. Она быстро улетучивается, на смену приходит что-то привычное и нейтральное вроде усталости и вечного холода в обращении. — А вы? — он задаёт вопрос в лоб, подтягивая колено всё ближе к себе. — Можешь разуться, — Ризли роняет это как само собой разумеющееся. Обычно никто не позволял себе наглости последовать словам герцога, но Лини поступает, как было сказано. Ботфорты остаются стоять рядом со стулом, одну ногу он подбирает под себя, вторую свешивает к полу, но она быстро замерзает и оказывается в кольце рук фокусника. Так ловко, что едва заметишь, он уже и чашку держит, в пару глотков допивая свой чай. — Так, что вы думаете на мой счёт, герцог? — играется, разморённый свободой и тёплым отношением. Совсем как котёнок. А Ризли не может отвести глаз от этих чулок. Тёмных, пальцы на ступнях поджимаются, стоит сквозняку достать их. В другое время он старался не придавать образу значения, ведь это действительно образ — сценический. Лини в нём выступает, мужчина наслышан, но это оголение было каким-то чересчур интимным. — Я подолью ещё, — Ризли в замешательстве ретируется к давно остывшей воде. Он был уверен, что Лини хотя бы из уважения не последует за ним, но стоит ему разжечь огонь, как раздаются тихие шаги. — Вы избегаете вопроса? — скрещивает руки на груди и почти хмурится, получается наполовину, потому что юноша окончательно раскован, а горячий чай продолжает согревать изнутри. Одна мысль, что скоро свежая порция, только улучшает его настроение. Ризли долго и непроницательно вглядывается в ступни на своём полу. Так, что Лини смотрит туда же и неловко замечает: — Вы сами разрешили мне... — Я не об этом, — он отворачивается, выпрямляясь, — ты мёрзнешь. А ещё: нет, я не избегаю вопроса. Думаю, что ты заноза. Лини улыбается чисто, явно не восприняв сказанное за оскорбление. Он покорно караулит воду, пока мужчина уходит куда-то за пару потайных дверей, и снимает стеклянную тару с огня в нужный момент. Наливает в чайничек, уповая на то, что в этом нет каких-то особенных секретов. Всё равно ведь, как заливать чайные листья? Пока Ризли не пришёл с ответом, закрывает крышкой и относит к столу. В крайнем случае соврёт, что его учили по-другому. Пользуясь временем, устраивается поудобнее, поправляет шляпу, висящую на спинке стула. Взгляд от документов старается уводить. Его сейчас точно заметят, Лини не удивится, если всё это — проверка. Хотя руки чешутся, он сковывает их сам и старательно разглядывает стеллажи книг и архивированные бумаги, должно быть. Старые дела? Наверняка у него масса такого. Страшный человек — в любой момент может припомнить преступление десятилетней давности, которое старательно заминали. Конечно, это он одним из первых предоставил досье на их троицу. Лини поёжился, представляя объём данных в голове Ризли. Все миссии засекречены, но мужчина быстро узнал, что они копают не только побег предвестника. Паршиво. Не убьёт, конечно, но отпускать явно не захочет. «Встреча с «Отцом»... если напишу письмо отсюда — узнает. Через путешественницу? Можно попробовать, она здесь на птичьих правах, если тихо, то ничего, пожалуй. Но не сюда приглашать, нет, точно. На поверхности, нейтральная территория... а он вообще выходит? Хотя я в лицо никогда и все также, поэтому может не знаем просто... потом, сейчас нужно смирно сидеть, слушаться, поручение, может быть, даст. Хорошо выполню — расположу. Про пророчество ещё раз заговорю, обязательно нужно убедить как-нибудь. Не хочу отсюда вылезать с информацией только про Чайльда... да и та, так, всё домыслы», — Лини нервно вздохнул, потирая переносицу. — Задумался о чём-то? — мягкий бас обжигает кожу. Юноша вздрагивает, его накрывает что-то шерстяное вязанное и очень тёплое. Ризли медленно скользит по складкам пальцами, расправляет, заматывая в кокон по шею. Что-то горячее и противоречивое разливается внутри, Лини выдыхает гулко накопившееся в воздух. Он не думает, даже не старается. Рука выскальзывает из-под бордового пледа, хватает Ризли за ладонь. Перчатка к перчатке. Свою Лини сбрасывает на пол, как вторую кожу, оголяясь ещё больше. — Дайте мне секунду, пожалуйста, — он тянет на себя, заставляя сделать шаг навстречу, почти вплотную. Ризли хмурится в непонимании, но позволяет пока, провожая глазами краткий полёт второй перчатки. Лини обхватывает его тонкими пальцами, такими хрупкими на вид. Оборачивает ладонь тыльной стороной к себе и прижимается к ткани губами. Герцог не дышит. Фатуйский мальчишка, плут, мастер иллюзии. Притворяется и сейчас, разыгрывает очередной спектакль. Только вот обвинения не давятся из горла, когда он, зажмурившись, прислоняется лбом. Знак высочайшего уважения, почтения. Порой — любви. — Я хочу вам верить, — Лини приоткрывает глаза, ресницы трепещут, как мотылёк близкий к огню, его образ искажается языками пламени. Он снова смотрит на Ризли из-под чёлки. Как-то особенно покорно и доверительно, раскрывает самого себя, зная, что последует благодарность. Ризли медленно вынимает руку, подхватывая край пледа, закидывает его за узкое плечо. Он молчит ещё долго, взгляд непроницательный, устремлён в забытье, которого не достичь, хотя Лини в жалких сантиметрах. — Тебе нужно идти, — строгий тон разгоняет тепло по углам, как махи на пар, оставляет противный осадок внутри. — Конечно, — Лини проглатывает ядовитую иглу, продолжая давить всеобъемлющим пониманием и принятием. Им он скоро задушит, но этого и добивается. — Спасибо вам за такой приём. Ризли снова просто смотрит. — Приходи завтра после обеда, — герцог отводит взгляд. Он стучит пальцами по столешнице и только тогда вспоминает про остывающий чай. Наливает одному Лини, впрочем, ласково пододвигает принесённую пачку печенья. Рассудив про себя, что юноша оценит, он протягивает белый шёлковый платок. — Заверни с собой. Глаза щурятся в выражении благодарности, иллюзионист наскоро собирает, умелые пальцы вслепую вяжут узелок. — Это всё ничего не значит, не думай, что я стану закрывать глаза, — он снова говорит льдом. Лини почти не реагирует, но заметно становится серьёзнее. — Я и не пытаюсь — строг в унисон, уверен в своём собственном, — моя задача показать, чего мы на самом деле добиваемся. Да, я — фатуи; на мне клеймо, если угодно, но это не значит, что мы все сильно желаем родину продать. Ризли прикусил язык, Лини медленно поднимался на ноги, тут же вдеваясь в ботфорты, ловко шнуруя их. Плед остался жалким напоминанием на стуле. Он разгорался. — Мою искренность подавайте как хотите, жалеть не буду, — подцепил шляпу не глядя и надел так, что искры полетели. Закипает холодной страстью. — Но судить, будьте добры, меня по поступкам, а не по тому, что я фатуйский мальчик. — Шпионаж — статья, господин Лини. — Доказательства? Хоть что-то, что я почему-то не должен был знать, как любознательный заключённый? — иллюзионист подошёл вплотную. Он был на полторы головы ниже, если не больше, но чеканный голос давил. Бросал слова, как монеты в известный фонтан. Просто, естественно и тем остро. — Выводы — предрассудки? — Ризли опускает голову, держит зрительный контакт. — Очень часто так, герцог, — ещё немного и он зашипит, как кот, которому здорово отдавили хвост. — Я приму к сведению, — глаза сверкнули на миг. Ризли не проводил до двери, не дотронулся до его узкого плеча, шепча какое-нибудь сердечное напутствие. Чашка, которой касались его обворожительно розоватые губы, осталась наполовину пустой. Герцог с особой тщательностью массировал виски. Лини спускался и пыхтел, подбирая про себя самые обидные выражения. А в руках нёс свёрток. Он, разумеется, знал что переменчивая правда на его стороне. Пока что. Ризли действительно нечем упрекнуть кроме шпионажа, но на то нужны веские доказательства. Это, конечно, значит, что за ними установят контроль, десяток глаз днём и ночью, но пусть так. Покажут себя как самые благонадёжные — заочно плюнут в его лицо. Лини облизнул губы, довольный собой. Прошло не так плохо, как могло. Он его интересует, эти косые взгляды вдоль невозможно пропустить. Но ничего точного сказать нельзя, юноша грешит, что это простое внимание-проверка. «Зря я так резко, им ведь всегда трудно уложить, что фатуи — не всегда преступники. Да, я собираю сведения, но, чёрт возьми, не узнал ничего, что запрещено. Да и какие знания — народ спасти. А собачатся всегда так, будто я себе на пользу», — уголки губ дёрнулись в презрении. Правда ведь, хоть бы раз для себя вырвал. Не для организации, сестры и брата, людей Фонтейна. Текучие мысли упрямо сводились к герцогу, понятия «для себя» и «он» слипались вместе. Лини пока не понимал конкретных причин, все рассуждения выводили его к тому, что это просто необыкновенно притягательный мужчина. Мало кому известный, нетипичной роли и профессии, к тому же, он был к нему относительно добр, чуть слишком заботлив. Лини, как бывало обычно, вцепился в нового знакомого, препарируя на возможности и опасности. Они встретятся завтра, получается, обещал и платок вернуть нужно. Там снова понаблюдает, решит что-нибудь для себя и заглянет в бумаги, раз к нему такое верное отношение. Иногда остро хотелось соответствовать ожиданиям. Юноша замедлил резвый шаг перед бараками, глубоко вдохнул и выдохнул. Нужно быть спокойным перед родными, обязательно улыбнуться и смолчать половину, чтобы не беспокоились. Особенно — Линетт. Её от взрослых мужчин хотелось уберечь на каких-то давнишних заповедях и страхах. Лини заворачивает в лазарет, чуть не пройдя дальше по привычке. Доносятся знакомые голоса, похоже, Люмин снова навещает. — Так что мы, фактически, на бомбе замедленного действия. Иллюзионист застывает на входе, не глядя разворачивая платок: — С этого момента поподробнее. Люмин улыбается уголками губ. В их руках жестяные кружки, такой резкий контраст. Лини раскладывает печенье на тумбочке. — Ризли, — Линетт испепеляет прямым взглядом. Брат чуть заметно кивает. — Налаживаю контакт, будет тяжело, если мы останемся по разные стороны. Все молчат, нехотя соглашаясь: правда, но признать язык не ворочался. Первой заговорила Люмин, в общих чертах пересказывая свой поход с герцогом к канистре с водой Первозданного моря. Ничего хорошего это не предвещало, тишина раздумий затянулась. Лини невпопад спросил про самочувствие Фремине и затянул рассуждения совсем не о том, не о важном. Предчувствие было скверным, всё вокруг намекало, что они ещё всласть успеют обсудить последствия и предпосылки. Сейчас это только продавит общий дух. Люмин, кажется, очень оценила. Она расслабилась, сидя на краю постели, говорила о прошлых приключениях, о предстоящих, своих мечтах, притихнув, порой начинала о брате. Линетт подхватывала, они вскоре удалились в сторону. Тормошить парочку, когда они наконец могли переговорить о своём девичьем, не хотелось, так что Лини занялся Фремине. Он спрашивал о симптомах, влиянии этого наркотика. Благодарил Архонта, что доза была разбавленной. То, что он видел тогда на суде могло случиться с его братом... сама мысль не укладывалась в голове. Лини уводил, игрался давно заученными фокусами, рисовал образ Ризли, которого Фремине так и не увидел в силу обстоятельств. Иллюзионист уклончиво на это отвечал, что ни к чему ему пока, без надобности. Увидишь — узнаешь, говорил он и старался снова увлечь чем-то. Так текло время, слова забылись, все готовились ко сну. Завтра снова работа, всё чётко по графику. И это обязательно должно успокоить. Их молитвы разные, не совпадали никогда, но о единстве, о благополучии. Линетт особенно крепко сжимает его руку перед сном, смотрит за душу и молчаливо требует. Лини осторожничает, обещая не рисковать и не лезть на рожон. Он всегда так обещал, а потом получал за неисполнение. Сестра малость царапает его коготками, но, кивнув, уходит на свою кровать. Шуршат одеяла, тела под ними, проезжаясь кожей по простыням. Дыхание ровнее, глаза закрыты, Линетт тихонько молится. Никто не смел ей мешать, два брата провожают друг друга взглядами в сновидения. Не спится. Причём всем разом: Фремине жалуется на головную боль, бессонницу, Линетт мучается с ним. Уже и лекарства давала, и тёплую воду носила, и холодную повязку на лоб клала. Всё бестолку — воет, а не спит. Лини силится ему сказки рассказывать, но это помогает совсем временно. Они оба едва на ходу не вырубаются, младший вроде с ними хочет, но что-то ему постоянно не даёт. Когда часовая стрелка пересекала четвёрку, они лежали на одной кровати и дремали устало, обнимая Фремине, который продолжал ворочаться. Голос тревоги поднял всех. Лини не думает, сестра помогает взять младшего брата на спину, сама впереди бежит. У них нет вещей и не за что держаться. Всё ровно, как тогда. Женский тембр через помехи приказывает эвакуироваться. Вверх на этаж, на ещё один. Лини сквозь суматоху замечает светлые локоны, он кричит и машет рукой путешественнице. Та отвечает размашисто и только ускоряется. Паймон спешит за ней буквально по головам. Свечение оставляет троицу, юноша крепче перехватывает сонно бредящего Фремине, намертво держит сестру за руку. Линетт нервная, чтобы не повредить хвост, она им обвила запястья младшего, уши прижаты к голове, взгляд бойкий, а губы дрожат. Выше, им нужно выше. Столпотворение заполоняет верхние этажи, разносятся предложения выбраться на поверхность. Умирать желания мало. Особенно резких осаждают тюремщики, напоминая кто они и где находятся. Близнецы устроились у самой стены, Фремине отходил от снотворного на их коленях. Линетт шипела и кусала кончики пальцев — это она дала ему снотворное. Лини гладил её по спине, смотря вглубь толпы. Слишком много совпадений, а Люмин бежала... в кабинет Ризли. Вниз, где переливается их погибель. Печати, механизм. Сколько он простоит, сколько выдержит? Уже дал сбой: произошла утечка. Ненадёжен. Их здание просто разорвёт на части, мешая с морской водой. — Началось? — Линетт спрашивает бесцветно, сползая на грязный затоптанный пол. — Нет, — он почему-то отвратительно уверен. Её губы плотно сомкнуты, руки мучает тремор, они то и дело гладят Фремине по щекам. Лини мёртвой хваткой сжимает ладонь, гладит большим пальцем внутреннюю сторону. — Дыши, — упрямый. Линетт выдыхает под счёт. Снова вдох, задержать дыхание, выдохнуть. Так по кругу, пока сердце не послушается успокоения. — Хорошо... Он гладит, осторожно чешет за ушком, говорит бесконечно много тихо и вкрадчиво: — Она справится, обязательно справится. Линетт кивает и тоже старается поверить. Страх меняется с мрачной тоской. Они — жалкие точки перед могуществом стихии, древним морем. Но брат крепко держит её за руку и это единственный смысл поднимать голову, щуриться на свет и показывать миру кошачьи клыки. Они ночевали в подворотне, работали кем угодно и абсолютно везде. Боязнь давно должна была погибнуть, она возвращалась только, когда тонкое лезвие касалось шей её братьев. Девушка ловила себя на кошмарной и твёрдой мысли: убьёт за них. Без раздумий пойдёт против Архонта, если так предскажет судьба. Лини ругался бы, но он того же склада и глаза горят, как у бешенного. Уже знает куда бежать, как выбраться и что оттолкнёт любого ради них. Грубый — по этому нежному профилю не скажешь. Но их детьми приняли в ряды исполнителей и об этом никогда нельзя забывать, когда в изображении ловкости он показывает фокусы. Как знать, может быть, в следующее движение из шляпы вылетят не голуби, а стрелы. Фремине в сплетении рук Линетт, сопит успокоенно в её грудь. Иллюзионист плечом к плечу. Все взгляды прикованы к фигуре на возвышении. Тусклый жёлтый свет играет с позолотой створок, серебро его одеяния выделяется контрастом. — Внимание! — грубый голос разрезает остаточные разговоры. Затишье перед бурей нагнетается. — Угроза устранена. Сегодня у всех выходной, расходитесь по камерам. Ударяет в ладони над головой, как в колокол. Ни у кого не возникает мысли ослушаться его. Ни у кого кроме Лини.