Du bist mein Licht

Не разлучат нас, мы крепко пришитые Пульсом неровным друг у друга в крови. Мы не сойдем с этой новой орбиты Нашей любви! Если проснутся все сразу вулканы, Если всю землю затопит дождем, За руку крепко держать не устану, С тобой буду рядом и ночью, и днем...

      Фридрих вздохнул с облегчением.       — Спасибо, что бы я делал без тебя, mein Freude.       — Не скромничай, тебе не нaдо ничего делать, чтобы осветить все вокруг, — и они счастливо замолчали, им не нужно было постоянно говорить, чтобы не заскучать рядом друг с другом.       Юные друзья и влюбленные еще некоторое время гуляли по вечерней аллее, наслаждаясь уединенностью, тишиной и присутствием друг друга. Заходящее солнце бросало на все оранжевые отблески, и вскоре наступили сумерки.       — Ну пойдем, вернемся в дом, скоро отец приедет. А мама хочет, чтобы все непременно в этот такой торжественный момент были в сборе.       Парк был большой, и они вернулись в дом, когда уже насупила почти полная темнота. Анхен раздавала последние распоряжения прислуге — сновавшие по дому девушки уже успели приодеться, на них были черные парадные платья и белые кружевные переднички. Они уже ставили на красиво сервированный стол блюда с холодными закусками. Вскоре Анхен услышала шум подъезжающих к дому автомобилей, один из них просигналил.       — Быстрее, девушки! — воскликнула она. — Быстро-быстро-быстро!       Из кухни был торжественно принесен большой торт, украшенный искусно нарисованным из крема орлом с венком из дубовых листьев,* по краям торта горело множество свечей, и все, включая прислугу, выстроились в ряд, чтобы поздравить именинника. Альбрехт в очередной раз пригладил волосы, словно бы это придавало ему самоуверенности, а Фридрих снова уже в который раз поправил китель, переживая, как он сидит и что подумает о нем герр гауляйтер, увидев его.       Вот послышался оживленный шум голосов — из автомобилей выходили приехавший наконец гауляйтер Штайн и его приятели — соратники из национал-социалистической партии, некоторые из офицеров были уже пожилыми — очевидно, они приходились герру гауляйтеру давними приятелями. Судя по громким голосам, смеху и блеску глаз, мужчины уже успели начать праздник и где-то выпили за здоровье именинника. Они вошли в дом, и Фридрих сразу узнал виновника торжества — он ведь уже видел гауляйтера, когда тот приезжал в Алленштайн. Юноша несколько смутился от такой торжественной встречи и визита в дом самого герра Штайна, последний раз оправил китель и выпрямил спину, Альбрехт понял волнение друга и последовал его примеру.       Как только именинник вошел в дом, Анхен подала знак, и все дружно запели поздравительную песню, которую обычно пели на днях рождения.       — Нашему дорогому имениннику троекратное «Ура»!       — Cпасибо, я очень тронут, — виновник торжества в три захода захода задул свечи на торте, послышался смех приятелей и аплодисменты.       — О, дорогой мой, — поспешила навстречу супругу Анхен. — Поздравляю. Желаю всего самого хорошего, — она поцеловала супруга в обе щеки.       — Дорогой отец, добрый вечер, — поприветствовал именинника Альбрехт и протянул руку, — поздравляю тебя.       — Спасибо, Альбрехт. Ты что-то все худеешь и худеешь, — мужчина благосклонно-снисходительно пожал руку сына в ответ и окинул юношескую фигурку пристальным оценивающим взглядом. — Ты спортом занимаешься?       — Конечно, — поспешно ответил юноша, заметив в отцовских глазах тень недоверия и скептицизма — впрочем, как и всегда.       — Конечно же, он занимается, — поспешно добавил Фридрих, как всегда, встав на защиту самого дорогого человека. — Альбрехт сам попросил меня помочь ему развить физическую выносливость, и я помогаю ему в этом. Еще летом мы плавали, а теперь совершаем регулярные пробежки и выполняем другие упражнения.       Гауляйтер теперь перевел взгляд на Фридриха — и выражение его глаз тут же сменилось на одобрительное с ноткой восхищения — конечно же, как можно не восхищаться Фридрихом, его любят почти все, вот и Анхен он сразу понравился. Кто-то из приятетелей герра Штайна также одобрительно зашептался и послал в сторону сильного юноши одобрительный взгляд. Альбрехт с облегчением осознал, что он не почувствовал и тени зависти, которая, как он знал, могла бы осквернить и бросить тень на их светлое взаимное чувство.       — А это, как я понимаю, твой друг, о котором ты много рассказывал. Тот самый...       — Да, это Фридрих.       — Добро пожаловать, — с энтузиазмом произнес герр Штайн и с гораздо большим энтузиазмом пожал руку Фридриха. — Я уже много слышал о тебе как о замечательном боксере, — Фридрих поблагодарил хозяина дома. Тогда хозяйка, не мешкая, пригласила супруга и гостей за праздничный стол.       У Фридриха сразу разбежались глаза и мгновенно появился сильный аппетит — огромный стол, накрытый белоснежной скатертью, за которым хватило бы места всем гостям, так и притягивал взгляд, на нем стояли фарфоровые тарелки и хрустальные бокалы, а столовые приборы блестели в свете свечей и люстры. А главным, что интересовало Фридриха, была, конечно же, пища — посередине стола рядом с цветочной композицией стояла ваза, полная фруктов, вокруг было поставлено много бутылок с напитками, блюда с разными закусками, салатами и запеченными овощами. Все чинно расселись вокруг стола, а вскоре принесли два главных блюда праздничного ужина — прекрасное гусиное жаркое с картофелем и целого запеченного поросенка, обложенного яблочками, во рту у которого тоже было яблоко.       Хозяева и гости сначала отдали должное напиткам и закускам и выпили еще раз за здоровье именинника, в бокалы юношей налили легкого вина, а затем перешли к основным блюдам. Фридрих только счастливо вздохнул, юноша, который довольствовался в основном супом, картофелем и куском хлеба с маслом, раньше не то что не ел, но даже не видел подобные деликатесы, но он старался не вести себя как голодная свинья и есть как можно аккуратнее и сдержаннее. Когда первый голод был утолен, Фридрих поднял глаза от тарелки и посмотрел, есть ли Альбрехт как следует. А тот в свою очередь иногда поглядывал на Фридриха и не мог сдержать тихой улыбки при виде того, с каким энтузиазмом и с каким отличным аппетитом тот ужинает и, очевидно, получает удовольствие от вкусной пищи, Фридрих был сама искренность и естественность. У друга и любимого, как всегда, в манере есть проскальзывала врожденное изящество и умеренность. И он был по обыкновению тих и задумчив, так что Фридрих осторожно коснулся его руки и показал глазами на тарелку, чтобы Альбрехт не забывал есть, и положил на его тарелку кусочек гусиного жаркого, картофелину и немного салата.       — Фридрих, ну зачем, куда мне столько.       — Ешь, ешь. Ты такой худенький, — эти слова потонули в общем гомоне, поэтому Хайнрих не услышал их, иначе, как знал Альбрехт, отец точно сказал бы какую-нибудь колкость. За столом царило оживленное веселье. Вскоре, когда гости отдали должное основным блюдам и гостеприимству хозяйки дома, из-за стола поднялся один офицер.       — Дорогой Хайнрих, — мужчина поднял бокал, — от имени всех твоих старых соратников я хотел бы еще раз сердечно поздравить тебя с днем рождения и с успешным началом работы на новом месте. Желаю тебе подтвердить свою репутацию и навести в здешнем свинарнике настоящий порядок. Твое здоровье, Хайнрих! — все подняли свои бокалы. — За тебя, будь здоров!       Чтобы получить хоть немного одобрения, юноша решил преподнести отцу свой маленький подарок — стихотворение, над которым он так тщательно работал последние несколько дней. Альбрехт легонько постучал по ножке своего бокала из тонкого хрусталя, чтобы привлечь к себе внимание.       — Дорогой отец, — все взгляды обратились к нему. — Я позволил себе по случаю твоего дня рождения написать для тебя небольшое стихотворение, — Альбрехт вынул из кармана тщательно сложенный лист бумаги и продолжил немного застенчиво, — о сущности вещей, — и начал более торжественным голосом:       — Когда-то...       — Спасибо, Альбрехт, — прервал отец, — большое спасибо, только давай лучше подождем с этим, — Альбрехт сразу посерьезнел и нахмурился и сел на свое место, Фридрих тотчас же утешающе погладил под столом его руку — я с тобой, и получил ответное легкое благодарное пожатие.       — Дорогой Франц, — мужчина обратился к соратникам, которые, по всей видимости, были для него важнее сына, — уважаемые товарищи по партии, от души благодарю вас за доброе ко мне отношение. Хочу сказать, что важность моей работы здесь наполняет меня большой гордостью и я знаю, что в Берлине под меня уже подкапывались. Некоторые господа были не согласны с моими методами, но пока еще в нашей стране последнее слово остается за фюрером, а не за бюрократами. Карл, Вильгельм, Франц, ваше здоровье!       — Твое здоровье, — откликнулись поднявшиеся приятели.       — Ну ребята, как у вас обстоят дела с военной подготовкой? — обратился к юношам сидящий по соседству офицер, когда все снова сели.       — Хорошо, — ответили друзья. — Все отлично, — преувеличенно бодрым тоном добавил Альбрехт.       — После окончания школы Альбрехт будет офицером и поступит в войска СС, — заметил Хайнрих, а сын нахмурился еще сильнее.       — Ну да, конечно, — иронически хмыкнул другой офицер, одетый в форму СС. — Физические данные не позволяют.       За столом на миг воцарилость несколько неловкое молчание, и чтобы разрядить его, сосед юношей посмотрел на Фридриха и спросил:       — А ты, как я понял, боксер, да? — юноша кивнул.       — И он, как я слышал, в отличной форме, — добавил именинник.       — О! — послышался одобряющий возглас. — Так, может быть, ты нам попозже что-нибудь продемонстрируешь?       — Замечательная идея! — загорелся Хайнрих. — Господа, прошу вас проследовать за нами после ужина в подвал, наша молодая элита устроит для нас показательное выступление!       Отовсюду послышался смех, и только юноши остались серьезными все то время, пока продолжался ужин. Обоих охватило смятение и чувство чего-то неотвратимого. А тут подошло и время десерта и, чтобы разрядить обстановку возникшего между ними напряжения, Фридрих, улыбнувшись, поблагодарил Анхен за гостеприимство и с энтузиазмом, заставившим женщину расплыться в очередной улыбке, принялся за кусок праздничного торта, попросив тихонько прислуживающую девушку, чтобы Альбрехту положили такой же по размеру кусок. Ему снова пришлось побороться с любимым мальчиком из-за слишком большого, как тот полагал, количества пищи, и снова пришлось мягко убеждать его есть как следует.       Вот и ужин, который Фридрих мог бы назвать самым замечательным в своей жизни, если бы не холодное и игнорирующее отношение гауляйтера и его супруги, которая в основном расточала любезности и улыбки гостям, к сыну, подошел к концу, последний бокал за столом был допит, и Хайнрих попросил всех проследовать в подвал, действительно решив продемонстрировать приятелям искусство Фридриха, спускаясь вниз по лестнице, он обнял сильного юношу за плечо.       — Отличная мысль! — в предвкушении заметил один офицер.       — О господи, что это здесь такое? — с удивлением спросил другой. А посреди подвала, залитый красноватым светом ламп, был маленький ринг, рядом стоял стол с несколькими бутылками, очевидно, с крепкими напитками.       — Что, удивлен? — спросил Фридриха хозяин дома. — В свободное время я и сам с удовольствием тренируюсь, чтобы поддерживать хорошую форму. Ну, раздевайся.       — Раздеваться? — переспросил Альбрехт. Неужели отец действительно намерен заставить нас сражаться, отлично зная, что силы слишком неравны, пусть и не подозревая о наших чувствах друг к другу?       — Раздевайтесь, раздевайтесь, — послышалось отовсюду, офицеры со всех сторон окружили ринг, словно зрители в зрительном зале на профессиональных боксерских соревнованиях.       — Покажи, чему ты научился!       — Но гауляйтер, — Фридрих посерьезнел, неужели тот всерьез полагает, что он ударит хрупкого Альбрехта, который весит гораздо меньше него и совсем не имеет боксерской практики и подготовки, а, по справедливости, боксеры должны быть в одной весовой категории, разве герру Штайну это не известно? — Гауляйтер, Альбрехт совершенно...       — Чепуха, любой немецкий мальчишка должен это уметь. Давайте-ка, — и не успели юноши опомниться, как один из офицеров моментально стащил с них китель, и еще чьи-то руки взялись за пуговицы рубашек с намерением растегнуть их — офицерам не терпелось увидеть поединок.       Юноши, поняв, что отсрочить неизбежное невозможно, поскорее сами сняли белые сорочки, оставшись в одних нательных рубашках с коротким рукавом, а кто-то моментально принес из угла подвала, где лежало спортивное оборудование, две пары перчаток — пусть не таких роскошных и тяжелых, как в академии, но вполне приличных, и юношам помогли надеть их.       И вот они стояли лицом к лицу друг напротив друга — такие разные, но, по иронии судьбы, друзья и влюбленные, ставшие теперь по горькой иронии вынужденными противниками. Как же им сражаться?       — Бокс! — скомандовал один из офицеров, хлопнув юношей по спине. Некоторое время они кружили по рингу, подняв руки на уровень корпуса. Обоим хотелось бы сейчас оказаться как можно дальше отсюда — где никто не заставлял бы их бороться друг с другом.       — Что это значит? — спросил Хайнрих, которому не терпелось увидеть настоящий поединок. — Ну-ка давай по-настоящему, парень, нечего его жалеть!       — Делай, что он говорит, — тихо сказал Альбрехт.       — Нет, — так же тихо, но твердо ответил Фридрих.       — Ударь меня.       — Нет! — уже громче ответил Фридрих. — Не могу! — и в то же время осознал, что Альбрехт сделал резкий замах в его сторону, Фридрих легко уклонился и блокировал следующий замах.       — Да бей же ты наконец, трус! — зашипел Альбрехт. — Бей, кому говорят!       — Нет, нет! — и тут же Фридрих почувствовал, как на него обрушилась целая серия не самых болезненных и жестких, но вполне чувствительных ударов — сначала в плечи и бок, а Фридрих в это время скрестил на груди руки, привычно защищая корпус, а потом и в скулу. Этот самый несправедливый поединок в его жизни принял яркий оттенок нападения и защиты — Альбрехт только нападал, гоняя его по всему рингу, а Фридрих только оборонялся, не желая нанести его мальчику ни одного серьезного удара. А тот, очевидно, желал этого, намереваясь скорее закончить все — удары становились все жестче и ощутимее. Фридрих на мгновение открыл корпус, подняв руки — и тотчас же получил весьма чувствительный удар в печень. Тело отреагировало само — и вот уже вынужденный соперник от одного-единственного удара лежит на ринге, а вокруг раздались одобрительный громкий хохот и аплодисменты.       — Альбрехт, ты в порядке? — спросил кто-то. Юноша поднялся, это удалось ему не сразу.       — Ни о чем не беспокойся, мой мальчик, — Хайнрих обнял Фридриха за плечо. — Бой окончен, это был отличный поединок, просто великолепный. Ганс, принеси-ка молодому человеку шнапса. Стране нужны именно такие парни, как ты, — Фридрих ощутил еще один одобрительный хлопок по плечу, вот только юноша не разделял всеобщего ликования. Он заметил, что Альбрехт, пригнувшись, вышел с ринга, молча снял перчатки и покинул подвал.       Тотчас же была принесена маленькая рюмка, полная до краев, и Хайнрих поднес ее к губам Фридриха.       — Давай, пей. Побольше бы таких ребят на восточном фронте, и этот вопрос в скором времени был бы закрыт. Пей, твое здоровье, — Фридрих почувствовал, как напиток, скользнув внутрь, показался обжигающим и сильнее разгорячил его, а он всегда после поединка отчетливо чувствовал, как горячая кровь пополам с адреналином течет по венам и кружится голова — только сейчас она кружилась не только от осознания своей силы, но и от осознания своей любви.       — Но гауляйтер... — произнес юноша.       — Брось, можешь звать меня Хайнрих.       — Хорошо, Хайнрих. Что же, гауляйтер, герр Хайнрих Штайн, я сделал именно то, что вы хотели — еще раз доказал свое несомненное физическое превосходство над вашим сыном. Вот только не стоит так идеализировать и превозносить меня — ведь я люблю вашего сына. Хочу обнимать и целовать его, смотреть в его глаза, почувствовать его хрупкое тело и стать с ним единым целым. Что бы вы сказали на это, мой гауляйтер и вы, господа офицеры? Насколько я упал бы в ваших глазах, узнай вы об этом? И простит ли меня Альбрехт когда-нибудь? Прости меня, мой Альбрехт!       Заметив наконец, что Альбрехт ускользнул, воспользовавшись тем, что никто не смотрел на него, Фридрих тоже улучил момент, когда внимание Хайнриха обратилось на подвыпивших приятелей, и тихо прошел в угол, снял перчатки и вышел из подвала. Он решил во что бы то ни стало получить прощение друга и любимого за то, что случилось между ними по прихоти его отца. Только нужно было сначала поскорее найти его. Фридрих прошел через гостиную — там было тихо, Анхен, видно, поднялась наверх. Поднимаясь по лестнице, Фридрих никого не встретил — вот и хорошо. Никому не нужно знать, где он. Как он отчаянно надеялся, Альбрехт оказался в их комнате. Юноша стоял у окна и смотрел вдаль.       — Зачем ты вернулся так скоро? — тихо и серьезно сразу же спросил он. — Все там так восхищаются тобой, особенно мой отец.       — Знаю, — вздохнул Фридрих и прикрыл дверь. — Только ты ускользнул так тихо, никто даже не заметил, а я не мог дольше находиться там без тебя. Ты же знаешь.       И, поддавшись порыву, который не смог сдержать, Фридих быстро преодолел разделяющее их расстояние и осторожно коснулся скулы Альбрехта.       — Как ты? — конечно, у него ведь такая белая и нежная кожа, завтра непременно будет синяк. Не дожидаясь ответа, Фридрих опустился на колени и стал покрывать горячими поцелуями тонкие руки любимого, каждый его маленький пальчик.       — Прости меня, мой Альбрехт! Прости, прости, прости меня! Я бы никогда не тронул ни единого твоего волоска.       — Знаю, — теплая ладонь легла на его голову и погладила волосы. — Ты тоже прости меня, мой Фридрих, ведь я сам спровоцировал тебя, потому что у нас не было другого выхода.