Du bist mein Licht

Ты моя нежность, Ты мое небо. За тобой встану, Где бы ты не был. Ты мое сердце, Ты мое чудо, Обниму нежно И с тобой буду...

      Весь день они провели в эйфории от взаимного чувства. Юноши немного беспокоились, что товарищи заметят в них какие-то перемены — румянец на щеках, особенный блеск глаз, только все, если и заметили это, очевидно, сочли это естественным — ведь каждый радовался, что он после случившегося остался жив. Радость может выражаться по-разному, ведь правда? Товарищам по комнате, особенно Тьедену и Вильгельму, было приятно увидеть Фридриха и Альбрехта в приподнятом настроении — всегда эти двое вместе, всегда подбадривают друг друга и, должно быть, обретают друг в друге уверенность. Снова вспомнив храброго Зигфрида, все уснули, а юные влюбленные уже по сложившейся привычке одаривали друг друга благодарными и счастливыми взглядами.       Разбудить их пришел другой дежурный. Видно, после устроенной Фридрихом встряски Юстус Яухер предпочитал обходить их комнату стороной. После обычного утреннего времяпрепровождения — все стремилось вернуться на круги своя — курсанты отправились на уроки, первым из которых была, по иронии судьбы, физическая культура. Появился Пейнер в спортивном костюме и построил их в две шеренги. Фридрих смотрел на него со смесью презрения и недоумения с непониманием, как и некоторые другие курсанты — как после случившегося этот преподаватель мог остаться в академии и как ни в чем не бывало продолжать уроки?       — Сегодня мы займемся прыжками в высоту, — сказал Пейнер. — Это одно из моих любимых упражнений.       В это время открылась дверь, и оттуда в сопровождении мужчины и женщины среднего возраста, очевидно, родителей, вышел, опустив голову, нахмурившийся подросток — это Мартин, который не смог оставаться в Алленштайне после случившегося и написал заявление об уходе, а, вполне вероятно, герр директор сам принял решение отчислить его, уезжал домой. Некоторые посмотрели ему вслед с сочувствием, некоторые со злорадством — мол, упустил такой шанс обучаться в элитной академии, но поделом ему, он ведь мог всех погубить. Фридрих и Альбрехт, несмотря на все произошедшее, мысленно пожелали Мартину удачи.       — Не отвлекайтесь, — бросил Пейнер, когда отчислившийся юноша с родителями скрылись из виду. — Итак, прыжки в высоту. Для них необходима хорошая концентрация и полное владение своим телом. А мышцы должны быть твердыми как камень, — мужчина демонстративно похлопал себя по животу.       — Кто хочет попробовать и убедиться? — спросил он. Все молчали и смотрели на преподавателя выжидательно и настороженно.       — Ну, кто? Может, ты, боксер? Иди-ка сюда, Ваймер.       Нахмурившийся Фридрих вышел вперед, сжав кулак так, что ногти впились в ладонь. Как этот Пейнер смеет еще чем-то хвалиться, когда по его вине прервалась юная жизнь, а его собственная жалкая жизнь продолжается! Никогда Фридрих никого так не презирал, никогда, даже на ринге, не горел таким желанием ударить кого-то, да так, чтобы еще долго тот не мог встать и навсегда запомнил этот удар!       — Бей, — сказал Пейнер и снова демонстративно напряг мышцы живота.       Ах вот как? Нет, такого точно щадить не стоит! Всю силу и все презрение вложил Фридрих в этот удар. Это вам за всех нас, а главное — за Зигфрида! Почему ваша жизнь продолжается, а жизнь того, кто гораздо больше заслужил это — нет! Пусть на вас нет ни капли его крови, но вы никогда, слышите, никогда не отмоетесь от того позора, даже если не испытываете чувства вины!       Пейнер от силы удара отлетел на два метра и кулем упал на землю, неприятная физиономия преподавателя исказилась и он не смог сдержать болезненного стона. Сзади, из группы курсантов, раздался тихий, но одобрительный свист — молодец Ваймер, давно было пора проучить этого Пейнера, чтобы неповадно было без жалости гонять их туда-сюда и унижать! Альбрехт сохранил выражение серьезной сосредоточенности и снова, в который раз осознал, как же он ценит дорогого друга. В который раз он показывает свое острое врожденное чувство справедливости, и как же я не хочу, чтобы он в конце концов утратил его.       Наконец преподаватель кое-как оправился от удара и угрюмо встал на ноги, пытаясь, очевидно, сохранить остатки достоинства и в то же время осознавая, что упал в глазах учеников еще больше. Чтоб ему, этому выскочке Ваймеру, пусто было, и его вечному подхалиму Штайну заодно! Он со злостью велел курсантам прыгать, по обыкновению отойдя в сторону.       После уроков Фридрих стоял в ванной у окна, погруженный в свои раздумья и желая немного побыть один. Сзади раздались легкие осторожные шаги, Фридриху не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, кто это.       — Это был очень смелый поступок, — заметил Альбрехт.       — Я должен был, — с жаром ответил Фридрих. — Он должен был поплатиться. А лучше всего было бы, чтобы его вообще исключили из Алленштайна и не приняли на работу ни в одну другую академию. Альбрехт был с ним полностью согласен.       — Я пришел сказать тебе нечто более приятное, — сейчас юноше хотелось перевести разговор в более легкое русло.       — Говори, мне всегда приятно то, что говоришь ты. Ты ведь знаешь это.       — Ты хочешь поехать на выходные к нам домой? — с энтузиазмом, но в то же время немного застенчиво спросил Альбрехт. — У моего отца будет день рождения, да и мама очень хочет увидеть тебя, ей интересно, что у меня за друг такой.       — Еще спрашиваешь! — сразу загорелся Фридрих. — Когда же мы поедем?       — Можем выехать в пятницу днем, а вернуться в понедельник утром. Не беспокойся, нас обоих отпустят, с герром директором я уже говорил.       — И у тебя дома... мы можем побыть вдвоем, только вдвоем? Чтобы никто не смотрел на нас? — в предвкушении прекрасного времени рядом с самым дорогим человеком спросил Фридрих.       — Конечно, у меня своя комната, — ответил Альбрехт. — Мы сможем побыть наедине, — белое личико юноши слегка порозовело.       — Это прекрасно, — Фридрих посмотрел на мягкие яркие губы Альбрехта, предвкушая, как снова будет целовать их, не опасаясь, что их могут увидеть. Альбрехт подумал о том же, и нежное личико порозовело еще сильнее.       Они едва могли дождаться пятницы, когда наконец наступало время их взаимной мечты. Фридрих осознал, как же он хотел уехать с Альбрехтом туда, где бы никто не побеспокоил их, где они могли бы быть только вдвоем, а Альбрехт трепетал от сладостного предвкушения, что наконец-то впервые в жизни он привезет домой друга, ставшего по иронии судьбы любимым, и ему не будет так одиноко в этом огромном особняке, где он редко чувствовал себя по-настоящему дома. Еще накануне знаменательного дня юноши аккуратно уложили в чемоданчики парадную форму, которую курсанты надевали в исключительно торжественных случаях, туалетные принадлежности и все другие мелочи, которые могли понадобиться на отдыхе, начистили ботинки чуть ли не до зеркального блеска. Все другие курсанты, а Рудольф с Рейнхардом, как всегда, особенно, несколько завидовали Фридриху — а как же, он же едет в дом самого гауляйтера да на его день рождения, не каждый курсант удостаивается такой высокой чести. Да что там, Ваймер ведь единственный курсант Алленштайна, которому посчастливится побывать в обители самого гауляйтера.       И вот настал день пятницы — день рождения гауляйтера Штайна. В последнюю ночь влюбленные друзья едва могли уснуть от счастливого ожидания. А сразу после обеда за ними приехал на новеньком нарядном автомобиле персональный водитель Штайнов.       — Хайль Гитлер! — поприветствовал он юношей, те ответили на приветствие. Мужчина загрузил чемоданы в багажное отделение, а Фридрих и Альбрехт сели на мягкое сидение, обитое яркой красной тканью. Всю дорогу они с улыбкой поглядывали друг на друга, и каждый из них просто-таки лучился от взаимного счастья. Они боролись с искушением сжать руки друг друга — ведь водитель мог заметить это в зеркало заднего вида. А за окном сменялись виды, и вот уже они подъехали к высокому ажурному забору, за которым посреди огромного залитого солнцем парка виднелся большой светлый особняк, показавшийся Фридриху настоящим дворцом. Ему снова, во второй раз в жизни, показалось, что он въезжает в какую-то сказочную страну, где даже солнце светит ярче и где могут исполниться все заветные желания.       Они подъехали к дому. На крыльце прибывших встречали две девушки в форме слуг и пожилой мужчина, видимо, садовник. Вежливый водитель выгрузил чемоданы и донес их до входной двери, пожелал юношам приятно провести время и удалился. Фридрих, обежав дом быстрым взглядом, вдруг остановился на месте — юношу охватило сильное предчувствие, что именно в этом доме произойдут какие-то важные и значительные перемены в его жизни, случится то, после чего уже будет не повернуть назад. Альбрехт легонько коснулся его плеча.       — Ну что ты застыл? Не робей, пойдем.       — Я вовсе не робею, — смутился Фридрих. — Я...       — Идем, идем, — тепло улыбнулся Альбрехт. — Добро пожаловать.       — Спасибо, — и они вошли в дом, который внутри производил еще более грандиозное впечатление, чем снаружи. Сразу видно было, что роскошь стала здесь постоянным спутником обитателей этого жилища — везде были мягкие ковры, мебель из натурального дерева, множество картин на стенах. Гостиная была просторной и светлой. Фридрих легонько присвистнул, увидев все это великолепие.       — И это... это все ваше?       — Не совсем, — вздохнув, ответил Альбрехт. — Здесь жили другие люди, а теперь, когда отец получил повышение, сюда переехали мы.       — Ясно, — Фридрих хотел еще что-то сказать, только в этот момент по лестнице, ведущей на второй этаж, спустилась статная моложавая и элегантная женщина. При виде юношей она улыбнулась и всплеснула руками.       — Посмотрите-ка только, кто приехал! — и легко спустилась вниз.       — Здравствуй, мама, — подошел к ней Альбрехт.       — Ну здравствуй, мой дорогой, — женщина чмокнула сына в обе щеки. — Как ты?       — Хорошо...       — А это, как я понимаю, твой друг Фридрих, так?       — Так, — ответил Фридрих. — Это я. Добрый день, фрау Штайн, большое спасибо за приглашение, — юноша немного застенчиво пожал протянутую тонкую руку, а затем, так кстати вспомнив, как прощался с девушкой один офицер, эту сцену он видел на вечерней улице, поднес изящную кисть к губам и легко поцеловал ее, удивившись, какая она гладкая, совсем не такая, как у его мамы, и как руки Альбрехта похожи на руки его матери, такие же тонкие и изящные.       Фрау Штайн, очевидно, осталась в полнейшем восторге.       — Прошу, проходи, располагайся, чувствуй себя свободно, — широко улыбнулась женщина. — Признаться, мне было очень интересно увидеть тебя. А наш Альбрехт такой нелюдим, наконец у него появился друг — и какой друг!       — Спасибо, Фрау Штайн, — снова с улыбкой повторил Фридрих.       — Анхен, — ответила фрау Штайн. — Меня зовут Анхен. Что же, добро пожаловать.       — Мама, у нас там... — скромно прервал Альбрехт этот обмен любезностями.       — Потом расскажешь, — поспешно ответила Анхен и снова чмокнула Альбрехта в щеку. — Извините меня, мне нужно закончить приготовления к приезду нашего дорогого именинника. Альбрехт, покажи Фридриху дом.       — Хорошо, мама, — ответил Альбрехт уже в спину уходящей женщине, которая упорхнула на кухню раздать указания прислуге.       — Ну пойдем, — Фридрих утешающе и успокаивающе положил руку на плечо пригорюнившегося любимого. — Покажи мне свою комнату.       — Идем, — легко улыбнулся тот. Они подялись по лестнице, и Альбрехт указал на одну из висящих на стене картин.       — Смотри, это Альбрехт Дюрер. Не подлинник, но прекрасная копия.       Фридрих мог только охать и ахать при виде всего окружающего великолепия. Он чувствовал себя, право слово, как пыльный камень посреди всего этого изящества и красоты.       — Ну как, нравится тебе у нас?       — Да, очень красивый дом. Никогда в таком не был. Ну пойдем к тебе.       — Конечно, идем, — пройдя по коридору верхнего этажа в самый конец, Альбрехт ввел Фридриха в самую крайнюю комнату, просторную и светлую.       — Вот мы и пришли, — и закрыл дверь.       Фридрих решил подробно рассмотреть комнату позже. Едва только за ними закрылась дверь, как он тут же горячо привлек к себе Альбрехта.       — Мы одни? Никто не придет?       — Нет, никто не войдет без стука, — Альбрехт бросился в его объятия.       — Я так долго мечтал об этом, — выдохнул он почти в губы Фридриха.       — Я мечтал об этом с того самого мига, как впервые поцеловал тебя. Иди ко мне, — и Фридрих горячо приник к любимым губам.       Они не осознавали, сколько времени привели в желанном сладостном забытье. Прервал их осторожный стук в дверь. Юноши моментально с сожалением отстранились друг от друга, Альбрехт открыл — на пороге стояла девушка-служанка.       — Простите, герр Штайн, фрау Штайн попросила напомнить, что вам тоже, как и всем остальным, пора бы подготовиться к приему герра гауляйтера.       — Хорошо, спасибо. Можете передать, что мы с другом уже готовимся, — девушка спустилась вниз, а они тогда открыли свои чемоданы и достали парадную форму.       — Вот твоя кровать, Фридрих, можешь класть свою форму сюда.       — Спасибо, — Фридрих украдкой с удовольствием провел кончиками пальцев по гладкой, светлой и чистой крахмальной простыни — сам он никогда на таких не спал.       — Хочешь искупаться с дороги? — Альбрехт открыл еще одну дверь, которая вела в ванную комнату, такую же просторную и светлую, как и спальня.       — Я бы с удовольствием, но это ведь твоя ванная, так что ты иди первым.       — Не беспокойся обо мне. Ты мой первый и самый дорогой гость, и я хочу, чтобы ты искупался первым. Не торопись, время у нас есть, отец приедет не раньше семи, это точно. Твое полотенце висит вон там.       — Хорошо, с удовольствием, — Фридрих уже был впечатлен ванной комнатой, так что с готовностью вошел в нее и осмотрелся. Все стены и пол комнаты были облицованы кристально чистым красивым белым кафелем с голубой узорчатой окантовкой, на стене было большое зеркало, на крючках висели чистые пушистые полотенца, у стены стоял шкафчик с различными туалетными принадлежностями. А у другой стены находился апофеоз всего этого великолепия — большая белоснежная эмалированная ванна, в которой вполне хватило бы места и на двоих человек, даже на двух таких стройных мускулистых юношей как Фридрих.       Ванна очаровала его, он был в полнейшем восторге и даже подпрыгнул от воодушевления и предвкушения самого приятного купания, которое когда-либо было в его жизни. Он крутанул кран — и оттуда потекла чистая теплая вода! Крутнул другой — полилась прохладная. Фридрих поскорее закрыл ванну пробкой и, убедившись, что температура воды отрегулирована так, как он хотел, быстро снял форму и аккуратно повесил ее на крючок, присел на бортик ванны и осторожно забрался в нее, даже прикрыв глаза от удовольствия, когда погрузился в чистую теплую воду, уровень которой все поднимался.       — Вот это я понимаю, вот это ванна так ванна, а не то корыто, которое у нас дома стояло.       Позволив себе немного понежиться, юноша с удовольствием вымылся куском яркого ароматного мыла, то и дело поднося его к носу и вдыхая его свежий аромат. Подумать только, он купается один в чистейшей воде, предназначенной только для него одного! Фридрих не сомневался, что это были одни из лучших мгновений его жизни. Для полного счастья ему не хватало только... Альбрехта рядом. Он снова закрыл глаза, погружаясь в то блаженное воспоминание, когда они в первый раз купались в озере, впервые коснувшись друг друга. На этот раз оно посетило его еще ярче, снова ему представилось, как его Альбрехт совсем рядом, касается его и смотрит в глаза, а на его длинных ресницах и пухлых губах подрагивают капельки воды, а он прижимает его к себе и начинает сцеловывать их одну за другой, покрывает поцелуями нежное личико и изящную тонкую шею, а дальше...       Фридрих снова почувствовал, как ему стало жарко, и не от теплой воды, а потому, что его чувство заставляло горячее струиться кровь. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, поскорее ополоснулся прохладной водой и вышел из ванны, обмотавшись пушистым полотенцем. У Альбрехта, который сидел с книгой, ожидая его возвращения, снова сладко и болезненно защемило сердце и вспыхнули щеки при виде мужественной красоты друга и любимого — разве бывают такие прекрасные люди?       — Ну одевайся, а я пойду в ванную.       — Хорошо, — и Альбрехт скрылся в ванной комнате, откуда сразу же раздался плеск воды, а Фридрих снова подумал, как же прекрасно было бы лежать там вместе. Завтра он уговорит его, а сейчас нужно было одеться для торжественного ужина.       К парадной форме полагалась такая белоснежная сорочка, что боязно было прикасаться к ней, а не только надевать. Фридрих осторожно надел ее, стараясь поменьше прикасаться к белейшей тонкой и мягкой ткани, чтобы не испачкать ее, особенно тщательно разгладил парадный китель и так же осторожно надел его, стараясь, чтобы на ткани не было ни малейшей морщинки, и гораздо тщательнее, чем обычно, расчесал свои светлые волосы. В это время из ванной комнаты вышел закончивший водные процедуры Альбрехт и тоже стал одеваться, так же тщательно разгладив парадный китель и причесавшись тщательнее обычного.       — Давай я помогу, — улыбнулся Альбрехт, увидев, что Фридрих взялся за новенький галстук, который стал завершающим предметом парадного туалета.       — Давай. У тебя это всегда лучше получалось.       Видя так близко сосредоточенное лицо любимого, Фридрих не смог удержаться, чтобы не поцеловать его в мягкую щеку. Альбрехт, закончивший завязывать его галстук, ответно поцеловал его в щеку, затем легко поцеловал в губы, Фридрих потянулся было к манящим губам, только Альбрехт отстранился с легкой лукавой улыбкой и стал завязывать свой галстук.       — У нас еще будет время только для нас двоих, а сейчас нужно идти, не то мама сама постучит в дверь и спросит, почему же мы не идем.       — Когда я вижу тебя так близко, теряю голову. Хорошо, пойдем.       Юноши еще раз посмотрелись в зеркало, последний раз проверив каждый элемент нарядной формы и прически, нанесли на всякий случай на волосы немного бриолина, чтобы не выбивалось ни волоска, и спустились вниз. По дороге они увидели, как из своей спальни, находящейся в другом конце дома, выпорхнула Анхен, уже одетая в элегантный вечерний костюм из мягкой шелковистой ткани коричневато-оранжевых оттенков, с тщательно завитыми и уложенными в элегантную прическу волосами. Женщина улыбнулась и всплеснула руками при виде юношей.       — Ах, только посмотрите, как же мы нарядились!       — Да, это наша парадная форма, — приосанившись, с гордостью ответил Фридрих, оправляя китель и все волнуясь, как же он сидит.       — Она тебе очень к лицу, — несколько кокетливо заметила Анхен и коснулась своих волос, чтобы убедиться, что они хорошо уложены. — Пойдемте вниз, и я сфотографирую вас вместе, пока отец не приехал — момент как раз подходящий. Ты ведь хочешь, Фридрих, получить фотографию с Альбрехтом на память?       — Конечно! — Фридрих был вне себя от счастья, как и Альбрехт — ведь на этой фотографии, которая навсегда запечатлит их юные счастливые лица, каждый из них будет рядом с дорогим другом и возлюбленным.       Они спустились в гостиную, юноши встали рядом, обняв друг друга за плечи.       — Улыбаемся, улыбаемся! — воскликнула Анхен. — Фото на память!       Они широко улыбнулись от охватившего их невероятного счастья, и женщина сфотографировала их.       — Скоро, Фридрих, ты получишь свою фотографию, — как видно, мама Альбрехта очень любила улыбаться и часто находилась в приподнятом настроении.       — Хорошо, спасибо вам большое, я очень этого хочу, — серьезно ответил юноша. Ему так хотелось иметь постоянную память об Альбрехте, об этом удивительном человеке, с которым так внезапно свела его жизнь и без которого он больше не представлял ее. Но и безо всяких фотографий каждая черточка его милого лица постоянно будет перед глазами каждую минуту, когда друг и любимый будет вдали от него... Как вдали? Фридрих плохо представлял себе это. Он не знал, что ждет их в будущем, но осознавал, что хотел бы быть рядом с Альбрехтом, где бы тот ни был. Проницательный Альбрехт догадался, о чем любимый друг думает сейчас, и попросил мысленно судьбу о том же, чтобы они не разлучались.       Анхен вышла в кухню, чтобы дать последние распоряжения перед ужином, и посоветовала им погулять в парке, пока не село солнце. Фридрих и Альбрехт, выйдя в залитый вечерним солнцем парк, пошли по его аллее.       — Ну и как тебе у нас? — спросил Альбрехт. — Скажи откровенно.       — Я уже говорил, что у вас красивый, очень красивый дом и мне не приходилось раньше видеть такие, не то что бывать в них. Сначала... сначала я почувствовал себя неуютно. Как... как неотесанный камень посреди всего это мрамора и дерева, и картин, и...       — Sonne, я понял, что ты хочешь сказать, но не нужно чувствовать себя камнем. Твое появление озарило этот дом светом, которого раньше здесь не было.