Du bist mein Licht

Я хочу бежать, но куда, зачем? И помочь себе не могу ничем. Воздух по глоткам, некуда идти, Мы с тобой стоим на краю пути... Холод по спине... Только не сейчас! Просто посмотри в бесконечность глаз, Так ты спасаешь нас, нас... Скажи, не молчи, что любишь меня! Скажи, не молчи, что любишь меня. Глаза закрываю, и будто бы легче, Опять вспоминаю последние встречи, Скажи, не молчи, что любишь меня...

      Воцарилось молчание, которое длилось минуту, не меньше. Фридрих пытался осмыслить услышанное, а Альбрехт, осознав это, не говорил ни слова.       — Что... что ты думаешь? — наконец спросил Альбрехт. — Как оно? Понравилось тебе или нет?       — И да, и нет, если откровенно. Мне... мне не может не понравиться то, что ты пишешь, ты всегда так точно находишь слова и смысл происходящего, как я не могу даже в прозе, не то что в стихах.       — Фридрих, я всегда пишу так, как чувствую именно я.       — Хочешь сказать, что не повторяешь манеру других поэтов, если я правильно понял? Это очень хорошо, я вот плохо представляю, как люди пишут стихи, как они находят слова, да еще и в рифму. Но хорошо, что ты выражаешь именно свои чувства. Я... я попросил бы тебя написать что-то не такое печальное... если бы не случилось сегодня того, что случилось, — Фридрих отчаянно надеялся, что он не обидел друга, Альбрехт, как всегда, понял, что он хотел сказать.       — Спасибо тебе за откровенность, Фридрих. Не стесняйся говорить мне то, что чувствуешь именно ты.       — Обещаю, — друзья снова замолчали, погруженные каждый в свои мысли.       — Мне нужно составить некролог в память о Зигфриде, — немного погодя тихо сказал Альбрехт.       Юноши снова вздрогнули, вспомнив пережитый сегодня ужас.       — Да, сделай это, Альбрехт, а я должен выполнить свое обещание. Мне нужно пойти к Яухеру и поговорить с ним, высказать все, что я о нем думаю.       — Ты уверен?       — Конечно! Я должен сделать это, как и обещал, — Фридрих не без злорадства вспомнил, как обескуражен был Юстус, когда курсанты начали возвращаться с так страшно завершившегося урока и вся академия загудела как осиное гнездо. C каким лицом он сидел в столовой — конечно, ведь так неожиданно не стало его главной жертвы и источника столь нечестного дохода. Фридрих подошел к столу старших курсантов.       — Что, не ожидал? — спросил он так, чтобы все слышали. — Ты бы точно никогда не сделал такого, и ты, и Пейнер — вы оба трусы. А самоутверждаться за счет более слабых — плохая идея. Я еще не все сказал, — и, не дождавшись ответа Яухера, который так и застыл с приоткрытым ртом, Фридрих круто повернулся и вернулся к своему столу.       — Это они его довели! — При очередной мысли о том, как и Пейнер, и Юстус издевались над несчастным Зигфридом, Фридрих сжал кулак и так стукнул по столу, что Альбрехт испуганно ахнул, осознав импульсивность друга.       — Фридрих, пожалуйста, не делай ничего, что может навредить тебе.       — Не тревожься за меня, — юноша слегка успокаивающе сжал руку друга. — Только Яухер и Пейнер поплатятся за то, что они сделали с несчастным Зигфридом. Согласись, что это они его довели до отчаяния тем, что постоянно, словно сговорившись, травили его, и они ответят за это. Альбрехт не мог не согласиться, что друг прав.       — Это справедливо, только ты наживешь себе новых врагов, если ты...       — Пусть! Я их не боюсь, но только не могу делать вид, будто ничего не происходит. Этот Пейнер сам должен был закрыть собой гранату, хоть какая-то польза от него была бы. Он тогда совершил бы хотя бы один достойный поступок в жизни.       — Очевидно, он счел, что не обязан делать этого и что его собственная жизнь главнее нашей.       — Я уверен, Альбрехт, так и случилось. Только за ту секунду, которую он потратил на то, чтобы орать на бедняжку Мартина, которого он напугал до жути, можно было выдернуть гранату из его рук и бросить ее, тогда никто бы не погиб, а вот когда она упала, конечно, было уже поздно, и тогда он мог бы закрыть ее собой, чтобы спасти нас, а не оставлять на произвол судьбы.       — Что же, он показал свою сущность и отношение к нам, — заметил Альбрехт.       — Точно! Хайнрих бы не допустил такого, если бы он вел физкультуру, он бы вовремя соориентировался и тогда не было бы никаких жертв.       — Ты так уверен?       — Конечно! Да и можно было заметить невооруженным глазом, что Мартин не был готов к выполнению такого задания. Пейнер виноват в случившемся гораздо больше него. Надеюсь, после такого позора он больше не будет работать в Алленштайне и нам не придется видеть его физиономию и слышать его противный голос, но до этого... — Фридрих сжал кулаки.       — Помни, ты обещал мне...       — Не бойся, со мной ничего не случится. Я пойду и первым делом найду Яухера. Он должен ответить еще и за Вильгельма, а особенно за тебя.       — Смотрите-ка, наш поэт опять что-то там пищит, — сказал Юстус в той самой достопамятной сцене смены униформы. — Ну и голос, прямо как у девчонки, — Юстус изобразил голос Альбрехта, по его мнению, получилось очень похоже, и он захихикал. — Слушайте, парни, может быть, гауляйтер Штайн никак не может смириться с тем, что у него не сын, а дочь, под покровом тайны проникшая к нам, и решил выдать ее за парня. Что думаете?       Все выжидательно и настороженно смотрели на него. Чувствуя, что он не получил поддержки, Юстус подошел поближе и схватил Альбрехта за подбородок.       — А ну-ка иди сюда, сейчас проверим, мальчик ты или девочка.       — Я тебе сейчас проверю! — Фридрих снова выступил вперед и заслонил собой друга, с вызовом глядя на Яухера. — Руки прочь, а не то... — перед лицом Юстуса возник увесистый кулак, так что тот предпочел перeключиться на очередное переодевание. Когда Фридрих вспоминал о том дне, внутри него все кипело, он должен свести с Юстусом счеты еще и за это.       — Ну, пойду.       — Удачи тебе, — Альбрехт крепко пожал руку друга, тот ответно сжал маленькую теплую ладонь, они серьезно взглянули друг другу в глаза и Фридрих вышел из кабинета.       Вечер этого печального дня прошел в смятении для многих. Курсанты, освобожденные от уроков, слонялись по коридорам, собираясь в группки и все обсуждая случившееся. Некоторые юноши выходили на галерею замка и во двор, уходили к озеру, вдыхая свежий прохладный воздух и радуясь тому, что остались живы, а ведь все могли сегодня погибнуть, осознавая, что это первое в жизни серьезнейшее потрясение и им невероятно повезло благодаря товарищу, от которого никто не ожидал ничего подобного. Мартин, которого никто не трогал, ведь никому не хотелось испытать на себе гнев Фридриха, так и не решился показаться из своей комнаты.       Родителям Зигфрида уже сообщили о случившемся и они должны были завтра приехать на прощальную церемонию, директор срочно заказал гроб, куда были помещены останки самоотверженного юноши. Фридрих отправился искать Юстуса Яухера, которого нашел не сразу и наконец увидел его в компании двух старших курсантов.       — Чего тебе, Ваймер? — сразу напрягся тот.       — Нужно поговорить. Наедине. Оставьте нас, пожалуйста, — старшие курсанты, услышав серьезный тон Фридриха, не решились возражать, кроме того, юноши были прекрасно осведомлены о всех проделках приятеля и о том, как он притесняет младших курсантов, как любит это делать даже без серьезного повода, знали и о том, что он сыграл не последнюю роль в случившемся сегодня. И сочли справедливым, что нашелся наконец смельчак, решившийся потрясти самонадеянного Яухера, а то тот слишком много позволяет себе.       Остаток дня прошел в смешанных чувствах, многие, проигнорировав запрет разговаривать после отбоя, лежали в своих кроватях и перешептывались. Товарищи долго смотрели на пустующую кровать Зигфрида, осознавая, что жизнь любого из них могла оборваться вот так, и спрашивали себя, что же ждет их дальше и кто же следующий — ведь многие курсанты Алленштайна уходили на фронт и не возвращались, а теперь вот смерть сама пришла к ним. Перед внутренним взором всех постоянно стояла сцена гибели товарища, как они ни пытались думать о чем-то другом. Полночи взбудораженные юноши не могли уснуть, даже когда разговоры стихли, Фридрих и Альбрехт по обыкновению переглядывались, обретая друг в друге молчаливую взаимную поддержку, такие же впечатлительные Тьеден и Вильгельм то и дело вздыхали. Вильгельм ворочался с боку на бок, так что кровать то и дело скрипела под его весом и Кристоф велел ему лечь спокойно и соблюдать тишину, а то так они совсем не уснут. Наконец, когда над Алленштайном уже царила глубокая темная ночь, все забылись тревожным неглубоким сном.       Время неумолимо течет, и вот наступило пасмурное утро. В обычное время их пришел будить другой дежурный, Яухер не показывался — очевидно, на него возымел действие разговор с Фридрихом. Только успели юноши умыться и позавтракать, как Фридриха на выходе из столовой перехватил Хайнрих.       — Фридрих, здесь кое-кто хочет видеть тебя. Удели им немного своего внимания.       — Хорошо, а кто приехал?       — Фридрих, это родители Зигфрида, они уже здесь и хотят поговорить с тобой, — Альбрехт решил пойти с другом, тогда Хайнрих провел их в комнату для свиданий, где при появлении юношей со стула поднялась женщина в черном платье и таком же черном жакете и шляпке, с заплаканным лицом, а рядом стоял угрюмый мужчина среднего возраста, также в темном костюме, очевидно, отец покойного юноши.       — Фридрих, это фрау Гладен, она хочет поговорить с тобой как со свидетелем случившегося, — тихо сказал Хайнрих. — Фрау Гладен, это товарищи Зигфрида Фридрих и Альбрехт, которые были вчера рядом с ним и отдали ему дань памяти. Я оставлю вас, — и офицер вышел, а юноши в мыслях отчаянно пытались подобрать слова, чтобы утешить несчастную мать.       — Фрау Гладен... — оба друга склонили голову в знак приветствия.       — Так это вы... это вы соседи моего Зигфрида и были рядом с ним, когда... — дрожащим голосом спросила женщина. — Значит, у него все-таки были товарищи?       — Да, мы товарищи Зигфрида и были рядом с ним до последней секунды, — ответил Альбрехт.       — Расскажите, как все случилось, — попросил мужчина.       — Это... это было ужасно, — немного помедлив, ответил Фридрих, каждое слово давалось с трудом, словно юноша поднимал тяжелейшие камни. — На уроке мы метали гранаты и, казалось, ничто не предвещало беды. Только один... один из курсантов не смог бросить гранату... потому, что его напугал наш преподаватель, который плохо относится к нам и притесняет нас. Он выронил ее из рук, она упала на пол окопа и счет шел на секунды.       — А преподаватель? Он разве ничего не предпринял? — спросил герр Гладен.       — Ничего, — Фридрих сжал кулаки, вспомнив тот миг. — Он ничего, ничего не предпринял, чтобы спасти нас, а оставил нас на произвол судьбы, трусливо выпрыгнув из окопа.       — И тут Зигфрид, которого за минуту до этого наш преподаватель назвал главным позором академии, рванулся вперед и закрыл ее собой... за миг до того, как граната взорвалась. Он посмотрел на нас, и его последним словом было «спасибо», — добавил Альбрехт.       — Бедный Зигги, бедный мой мальчик, — всхлипнула мать. — И что же?       — А потом... Мы не можем передать словами, что мы почувствовали в те несколько секунд, — вздохнул Фридрих. — Нам пришлось... пришлось собирать его тело по кусочкам. Это жутко, вам не стоит на это смотреть. Лицо женщины исказилось и она снова заплакала. Тогда Фридрих острожно привлек ее к себе и обнял за плечи, пытаясь утешить.       — Он всегда был такой тихий, задумчивый, — заметил мужчина. — Мог часами сидеть где-нибудь в уголке и мечтать. Когда ему удалось поступить в академию фюрера, мы так надеялись, что он преодолеет свою застенчивость и станет настоящим мужчиной.       — Вы можете гордиться своим сыном, — ответил Альбрехт. — Он спас двадцать товарищей, включая нас. Если бы не Зигфрид, нас бы здесь не было.       — Пусть он и не дожил до того времени, когда мальчик становится мужчиной, — заметил Фридрих, — только Зигфрид стал настоящим героем. Не каждый бы взрослый мужчина решился на это.       — Отчаяние его толкнуло, — тяжело вздохнула мать. — Вы ведь знали... знали об его недомогании?       — Конечно, и как раз вчера хотели отвести его к врачу, чтобы тот помог ему и Зигфрид больше не стыдился бы себя. Как бы то ни было, это очень мужественный поступок, он оказался очень храбрым юношей и мы никогда не забудем, как он спас нас. Благодаря ему продолжается наша жизнь.       — Спасибо вам, мальчики, — ответила женщина. — Отец наш небесный, какие же вы оба красивые! — она погладила по щекам обоих юношей. — А Рудольф разве не помогал вам?       — Нет, он... должно быть, он не любил кузена, а также он не любит меня. Мы обошлись без него и сделали все, что нужно было сделать, сами. Женщина опять со слезами на глазах поблагодарила их.       — Не стоит благодарности. Мы должны были сделать это.       Вскоре все собрались в актовом зале, чета Гладен и офицеры заняли место в первом ряду, остальные курсанты заняли места сзади в почтительном молчании. В больших стоящих по обоим сторонам сцены чашах был в память о юном герое разожжен огонь. На трибуну поднялся директор.       — Для оказания последних почестей нашему герою к нам прибыл наш гауляйтер.       Под торжественный барабанный бой Фридрих, Альбрехт, Кристоф, Вильгельм и Тьеден вынесли гроб с телом товарища, а за гробом шел офицер с серьезным и несколько надменным лицом, цепким взглядом светлых глаз — сам гауляйтер Хайнрих Штайн.       Юноши поставили гроб на постамент в центре актового зала и заняли свои места, и Фридрих, несмотря на трагические обстоятельства, позволил тогда себе пристально и с интересом взглянуть на гауляйтера — ведь это был не кто иной, как отец Альбрехта. Фридрих бросил быстрый взгляд на друга — Альбрехт выглядел виноватым и подавленным. И, как никогда, бледным, юноша хмурился и между бровей залегла складочка. Фридриху нестерпимо захотелось утешить его и высказать все, что на сердце, все, что он испытывает с тех пор, как встретил его. Он должен сделать это, и непременно сегодня, когда они так остро ощутили неумолимость смерти. Гауляйтер Штайн, которому герр директор уступил место на трибуне, между тем начал свою речь, и по залу разнесся его глубокий голос.       — Сегодня мы собрались, чтобы почтить память вашего товарища Зигфрида Гладена. В минуту опасности он пожервтвовал собой, спасая других. Берите с него пример! В минуту опасности он пожертвовал собой, чтобы спасти жизнь двадцати товарищей. Воспитанник, тело которого покоится в этом гробу, в последние секунды жизни не испытывал никаких сомнений. Он не колебался — он действовал. Нерешительность и осторожность в наше время неуместны. Нам не нужны эстетствующие хлюпики! Нам нужны парни, способные действовать. Каждый из вас должен спросить себя — почему он не бросился на упавшую гранату? Каждый из вас должен спросить себя — не ценит ли он свою жизнь выше жизни своих товарищей? А если это так, то почему? Наши тела уже не принадлежат только нам. Они принадлежат обществу, нашей стране, а прежде всего — нашему фюреру. И что — что может лучше увенчать нашу жизнь, чем героическая смерть? Зигфрид Гладен, общество признательно тебе и никогда тебя не забудет.       И он, произнеся эту пламенную торжественно-обличительную речь, сделал знак рукой, чтобы все встали, и прибил на гроб медаль «за отвагу», которую юный герой получил посмертно.       Наконец проводы храброго Зигфрида завершились, и все должно было вернуться к привычному порядку и войти в привычное русло. Классные команты опять наполнились голосами — начались уроки, на которых преподавателям то и дело приходилось успокаивать все еще взбудораженных курсантов. Фридрих сидел как на иголках, то и дело поглядывая на Альбрехта, который был по-прежнему сосредоточен и нахмурен, так что Фридрих утешающе коснулся под столом его руки, получив в ответ крепкое пожатие, ему показалось, что друг отчаянно вцепился в него как в последнюю надежду. Нет, он должен поговорить с ним, и непременно сегодня, дольше откладывать он не может, иначе, думал Фридрих, он просто взорвется, сказать ему... Фридрих отсчитывал каждую секунду, ему казалось, что время тянется нестерпимо долго, когда должно бы идти быстрее.       Все возвращается на круги своя, вот и личное время началось, как всегда, в один и тот же час, юноши торопливо покидали аудитории, желая поскорее вернуться в комнаты или выйти на свежий воздух.       — Пойдем и мы, — Фридрих чуть ли не подпрыгивал на месте от нетерпения. — Пойдем со мной, Альбрехт. Я должен сказать тебе нечто важное, и непременно сегодня.       — Конечно, идем.       — Только выслушай меня, пожалуйста. И мы должны остаться одни, совсем одни, так, чтобы нас никто не слышал. Пойдем на озеро. Или нет, там вечно кто-то крутится. Пойдем лучше в лес.       — Как пожелаешь, Фридрих, — Альбрехт с готовностью пошел за ним. — Так хочется побыть только вдвоем.       Фридрих просиял, но тут же посерьезнел. Как отнесется Альбрехт к тому, что он хочет ему сказать? Впрочем, как бы там ни было, больше продолжаться так не может. Пусть Альбрехт отвергнет его, пусть, но он не может молчать и должен излить свои чувства!       Друзья покинули замок и удалялись все дальше, пересекли луга и вошли под своды деревьев, найдя ту старую дорогу, по которой они обычно бегали, а теперь шли быстрым шагом, волнение в обоих всё нарастало.       — Если бы я был на его месте, он наконец заметил бы меня и наконец одобрил то, что я делаю! — порывисто воскликнул Альбрехт. Фридрих прекрасно осознал, что друг, за это короткое время ставший столь дорогим, имеет в виду, и побледнел.       — Фридрих, тебе плохо? — встревоженно спросил Альбрехт, увидев, что от лица друга резко отлила вся кровь.       — Да, мне становится плохо, я не могу дышать при одной мысли о том, что ты... что с тобой может что-то случиться, — Фридрих на миг представил, что хрупкое тело Альбрехта и его прекрасное лицо за миг превращается в жуткое кровавое месиво. Нет, он бы не перенес этого и в ту же секунду сошел бы с ума.       — Не смей говорить ничего такого! — взволнованно продолжил он. — Даже думать не хочу о том, что с тобой могло бы случиться... такое.       — Фридрих, тебе лучше сесть, — заметил друг.       — Не хочу садиться, я лучше постою. Выслушай меня, пожалуйста. Я уже понял, что вы с отцом не ладите и он даже в такой печальный момент не упустил случая, чтобы уколоть тебя, дал понять, что он не одобряет твоих действий.       — Я не оправдываю его ожиданий...       — Я понял это, только давай сейчас не будет говорить о нем, а поговорим о нас с тобой, сейчас для меня это важнее.       — Я слушаю тебя.       Фридрих перевел дыхание и продолжил:       — Знаешь, Альбрехт, когда граната лишнюю секунду была в твоей руке, мне стало так страшно, как никогда, ни за кого я так не боялся в своей жизни, — Фридрих порывисто взял друга за руку и крепко сжал ее, словно отчаянно пытался удержать того рядом с собой, они остановились.       — Продолжай.       — Я не могу говорить так красиво, как ты, но все же... Мы с тобой такие разные и знаем друг друга не так долго, но я не могу объяснить, как получилось так, что за это время ты стал мне дороже матери, отца и брата. Знаешь, когда ты уехал, время тянулось так бесконечно, я сходил с ума при мысли о том, что ты можешь не вернуться, что отец может перевести тебя в другую школу и мы уже никогда не увидимся. Я не мог думать ни о чем другом, я даже спать не мог, глядя на твою пустую кровать и видя, что тебя нет рядом, даже по Максу, другу детства я так не скучал, а он уже почти два месяца на фронте. Все время думал, вспоминаешь ли ты меня и тоскуешь ли по мне так же, как я по тебе. Когда я впервые увидел тебя, я еще не знал тебя, Альбрехт, но сразу почувствовал, что ты нуждаешься в тепле и заботе, и в первую ночь, когда ты спал, я прикрыл твои ножки одеялом, чтобы тебе ночью не было прохладно. А когда я увидел и узнал тебя, я понял, что никогда... никогда не встречал таких людей, с самого начала ты показался мне особенным, не похожим на других.       — Спасибо, Фридрих. Ты чувствуешь меня как никто другой. Никто никогда не относился ко мне так... так тепло и не говорил мне таких слов, — Альбрехт почувствовал, как горячая кровь прилила к лицу и порозовели щеки.       — Должно быть, это так, — Фридрих волновался все сильнее.       — Ты тоже стал мне очень дорог, и...       — Подожди, — как же он отнесется к тому, что он скажет сейчас? — Когда случилось то, что случилось, и когда ты прочел свое последнее стихотворение о смерти, я осознал, ради кого я хочу жить... ради кого мне не страшно умереть, и даже не один раз. Я уже не представляю своей жизни без тебя, Альбрехт, и если бы понадобилась моя жизнь, чтобы защитить и спасти тебя, я отдал бы ее без колебаний. Если бы такое повторилось, ради тебя я бы бросился на ту гранату, только бы спасти тебя.       — Фридрих, прошу тебя, — раскрасневшийся и взволнованный Альбрехт в эту минуту был так красив, что Фридрих почувствовал, как его пронзил такой острый прилив отчаянной нежности, который он никак не мог сдержать, и в этом искреннем порыве он крепко прижал к себе Альбрехта, желая никогда не выпускать из рук хрупкое прекрасное создание, и коснулся губами нежной горячей щеки друга. Мир вокруг них на миг словно замер и время, казалось, исчезло, а в следующий миг Альбрехт, у которого закружилась голова, осознал, что вырвался из рук друга и убегает так быстро, как только мог, и по обеим сторонам дороги мелькают деревья. А на щеке все еще горел след этого нежданного поцелуя, знака глубокой привязанности и...       — Альбрехт, осторожно, не упади! — раздалось вслед. Прошу, не беги от меня, я больше не трону тебя без твоего согласия, только дай мне возможность хотя бы быть рядом с тобой...       Он на бегу обернулся и увидел, что Фридрих стоит на том же месте, опустив голову, хотя ему, конечно, ничего не стоило догнать Альбрехта. Юноша остановился, переводя дыхание, он услышал молчаливую мольбу друга. Значит, предоставляет мне свободный выбор? Что же, тогда я тоже больше не могу скрывать то, что чувствую.       Так же стремительно, как и убежал, Альбрехт вернулся обратно и остановился совсем рядом с Фридрихом, переводя дыхание.       — У тебя... у тебя совсем сбилось дыхание, — тихо сказал Фридрих. — Ты сейчас похож на маленькую рыбку на берегу.       — Должно быть, это так.       — И так бьется сердце... — Фридрих положил ладонь на часто поднимающуюся грудь Альбрехта, чувствуя, как его собственное сердце начинает биться так же стремительно.       — Да, оно трепещет. Я больше не буду бегать от тебя, потому что я чувствую то же, что и ты. Я тосковал, так тосковал по тебе. Если бы я не встретил тебя, не видел бы света твоих глаз, не чувствовал бы твоих объятий, я не узнал бы, что такое дружба... что такое любовь. Я люблю тебя, Фридрих Ваймер, и говорю тебе это, пока мы еще живы.