Du bist mein Licht

Я так тебя жду, Моя сила, моя слабость, Я так тебя жду, Мое сердце, моя радость, Я так тебя жду, Мое счастье, мое небо, Я жду ответа...

      —Ты никогда не потеряешь меня! — с жаром возразил Фридрих. — Ты мой лучший друг.       — Неужели? Я уже сомневаюсь в этом, — в голосе Альбрехта все так же чувствовалась горечь. Что мне делать, чтобы ты понял меня... и не потерял себя?       — Разве я дал повод сомневаться в себе? По крайней мере, до этого дня, — тихо, но решительно добавил Фридрих. Что же мне сделать, чтобы ты понял меня?       — Я... я завтра уезжаю домой, — чуть помедлив, ответил Альбрехт, решив перевести разговор в другое русло.       — Что? — Фридрих никогда не мог скрывать своих чувств. Вот и сейчас он внезапно почувствовал тревогу.       — Это только на выходные.       — Но ты ведь скоро вернешься? — Фридриха вдруг охватил уже страх. А если отец-гауляйтер переведет друга в другую академию? И он вообще не вернется в Алленштайн?       — Конечно, в воскресенье вернусь, — и Альбрехт, не оборачиваясь, отошел к своему шкафчику, открыл его и с преувеличенной тщательностью начал раскладывать и так аккуртно разложенную форму и швейные принадлежности. Вскоре в комнату, к досаде Фридриха, вошли товарищи и помещение наполнилось гомоном юношей, а он так хотел еще хотя бы минутку остаться наедине с другом и разрушить наконец ту стену непонимания, вставшую между ними.       На следующий день Альбрехт уехал, серьезно и печально сказав ему «до свидания». Фридрих осознал, что его тревога еще более усилилась. Будет ли Альбрехт скучать по нему или дома ему будет так интересно и весело, что он даже не вспомнит его? Эти дни словно тянулись бесконечно, а раньше время пролетало словно миг. Даже товарищи заметили изменение настроения Фридриха и спросили, не случилось ли чего-нибудь дома. А Хайнрих увидел, что Фридрих отвлекается на тренировке и словно где-то витает, и попросил воспитанника быть сосредоточеннее. Это же заметили другие преподаватели — Фридрих не мог спокойно усидеть на уроках и отвлекался. И в пятницу, и в субботу все личное время юноша провел не в спортзале, как советовал тренер, а либо в редакционном кабинете, либо убегал в лес, где они с другом так любили проводить время. Он поймал себя на мысли, что не может думать ни о чем другом, кроме скорого возвращения друга. Когда же это случится?       Если бы он мог знать, что Альбрехта одолевали похожие мысли. Приехав домой, юноша снова столкнулся с холодным равнодушием отца, а мама опять витала где-то в своем мире, как это было всегда. Альбрехт пробовал читать, как он всегда делал и находил в книгах утешение, а также ответы на многие вопросы. Но не в этот раз. Ни одна книга не могла увлечь его настолько, чтобы развеять тревогу, ни одна книга не могла ответить на вопрос, что же ожидает их дружбу с Фридрихом, к какому исходу она придет и останется ли друг таким же светлым и ясным, каким был до сих пор, или необратимо изменится, как и многие другие. Нет, нет, нет, об этом Альбрехт даже думать не хотел, ведь тогда бы его мир, в котором появился луч надежды, окончательно рухнул.       Юноша часами простаивал у окна, обхватив себя руками за плечи — или же быстрыми шагами мерил аллеи огромного парка, посреди которого стоял их роскошный дом, где он не мог найти мира и пристанища. Он осознал, как ему не хватает единственного друга, его тепла и поддержки, как было бы замечательно гулять с ним по залитым осенним солнцем аллеям. В течение долгого времени Альбрехт забывал, что уже пора бы вернуться домой, так что кому-то из слуг постоянно приходилось звать его домой к обеду или ужину, а один раз в парк пришла мать, удивленная тем, что его так долго нет дома, и спросила, где он витает и не влюбился ли он случайно. Но разве мама могла бы понять его! Альбрехт только ответил, что ему не хватает друга, который остался в Алленштайне. Тогда женщина, улыбнувшись своей обычной беспечной улыбкой, ответила, что заинтригована, что же это за друг такой, и что Альбрехт может пригласить его домой на следующие выходные, раз уж он так скучает по нему. И тогда Альбрехт впервые за эти несколько дней улыбнулся.       В воскресенье, которое было у курсантов единственным свободным от уроков днем, с самого утра Фридрих то и дело выбегал на галерею замка — посмотреть, не покажется ли автомобиль, из которого выйдет хрупкий человек, ставший ему за короткое время таким дорогим. Вот уже прошел обед, вот день начал клониться к вечеру, а Альбрехта все не было. Фридрих твердо решил дождаться друга и вышел на галерею замка, ему не хватало терпения, чтобы сидеть в комнате или в редакционном кабинете, и он то ходил взад-вперед по галерее, то выходил во двор академии — стоять спокойно юноша никак не мог. Вышедшие на вечернюю прогулку товарищи поняли причину его тревоги и постарались подбодрить, заметив, что Альбрехт скоро приедет, как обещал, и нечего беспокоиться, Фридрих поблагодарил за поддержку.       Только был кое-кто, кто с самого начала завидовал ему. Вышедший на галерею Рейнхард позеленел от зависти, осознав, отчего Фридрих так встревожен.       — Ваймер, если ты будешь тут ходить взад-вперед, то дыру в полу протрешь, — съязвил он. — Ждешь сына гауляйтера? Будь уверен, ему и без такого, как ты, есть чем заняться. Он там развлекается вовсю!       — Не твое дело! — огрызнулся Фридрих. — Я только у тебя забыл спросить, где мне стоять или ходить. Нечего глазеть, чем заняты другие, а если нечем заняться, иди вон к своему приятелю и там обсуждайте меня, если хотите, мне все равно, а мне не мешай. Белобрысый курсант поджал губы — он уже понял, что Ваймер себя в обиду не даст, что бы ни случилось и как бы он ни язвил.       — И что только он в тебе нашел, неотесанный сын рабочего, — процедил Рейнхард.       — Иди, иди отсюда, — ответил уязвленный Фридрих. Это не укрылось от Рейнхарда, который усмехнулся с мстительным удовлетворением — ему удалось уколоть неприятеля.       — Тебя никто никогда не будет так ждать, будь уверен, — отпарировал Фридрих. — Даже он. Что такое настоящая дружба, ты не знаешь. А теперь иди и не попадайся больше мне на глаза. Другой на моем месте врезал бы тебе. Так что тебе повезло, что я не пользуюсь своей силой и не поднимаю руку на более слабых. Иди уже!       Уязвленный Рейнхард снова поджал губы и поспешил удалиться — он осознавал, что этот выскочка Ваймер сказал правду. А Фридрих остался на месте и провел ладонью по лбу, отгоняя тяжелые мысли. Этот Хендрикс прав — он действительно неотесанный, неотесанный! Фридрих решил сделать все, чтобы быть достойным дружбы Альбрехта, рядом с которым он иногда терялся и не знал, что говорить, а просто слушал голос друга и молча смотрел ему в глаза. Он готов был сделать все, даже прочесть хоть десятки книг и выучить сотню стихов. Только бы тот поскорее вернулся! Наконец его мысленные мольбы были услышаны — уже в сгущающихся сумерках к академии подъехал автомобиль. И, как только показался хрупкий силуэт вышедшего пассажира, Фридрих возблагодарил судьбу и сразу выскочил во двор — ему не хватило бы терпения устоять на месте. Автомобиль отъехал, Альбрехт поставил на землю свой чемодан, поднял голову и встретился глазами с другом. А Фридрих прижал руки к груди, от избытка чувств не в силах произнести ни слова.       Юноши стояли и смотрели друг другу в глаза, и оба испытали то же чувство, как тогда, на озере, когда они впервые коснулись друг друга. И оба с облегчением осознали, что стены между ними падают, как будто их и не было. Мгновение — и вот уже оба сжимают друг друга в крепких объятиях, не думая ни о чем другом, кроме как от радости от встречи с другом.       — Ну здравствуй, Фридрих. Как ты?       — Здравствуй. Хорошо... с тех пор, как только увидел тебя, Альбрехт. Идем-ка, — Фридрих забрал чемодан друга и они пошли к замку.       — Я так скучал по тебе! А ты...       — Ты просто не представляешь, как мне тебя не хватало.       — Больше, я надеюсь, не уедешь? Я уже думал, что твой отец может перевести тебя в другую школу.       — Уеду, — и, увидев, как сразу омрачилось лицо Фридриха, Альбрехт быстро добавил:       — Не переживай, мама сказала, что ей интересно увидеть тебя. Она заинтригована, потому что у меня наконец-то появился друг. Можем поехать ко мне вместе, — и опять Альбрехт был счастлив наблюдать, как друг улыбнулся так, словно солнце озарило все вокруг. Так во взаимной радости от встречи друзья и провели остаток дня. А ночью, не в силах заснуть от счастья, еще долго лежали в своих кроватях и переглядывались. Пусть ночью разговаривать было запрещено, но им не нужно было говорить, чтобы выразить привязанность друг к другу. Фридрих теперь не жалел, что ему досталась кровать именно на верхнем ярусе — ведь так он мог смотреть на спящего или бодрствующего Альбрехта сколько он хотел, и никто не глазел на них. Только Тьеден спал на верхнем ярусе, но он обычно быстро засыпал. Альбрехт полностью разделял чувства Фридриха. Так они лежали в тишине, которую нарушал только храп Вильгельма, и с улыбкой смотрели друг другу в глаза, пока их незаметно не охватил сон.       Утро, как всегда, началось с раннего подъема и поспешного заправления кроватей. Разбудить их пришел Яухер, который всегда кричал «Подъем!» нарочито пронзительным голосом и которого они все терпеть не могли и каждый раз напрягались, когда он входил в комнату. Ни один дежурный не доставлял курсантам столько хлопот, как этот ярый любитель порядка — и любитель притеснять тех, кто помладше за любую малейшую провинность. Юноши представляли, как же доставалось от него младшим курсантам, если он так поступал с ними, почти или уже семнадцатилетними. Воодушевленный Фридрих уже успел первым убежать в ванную, за ним вышел Тьеден, остальные юноши только вставали. Зигфрид ощупал простынь и нахмурился — опять с ним случилась неприятность, доставляющая юноше столько хлопот. В прошлый раз за него неожиданно вступился товарищ, который, похоже, сочувствует и сострадает всем, даже такому как он. А что же ждет его сейчас? Зигфрид встал, поспешно расправил одеяло. Теперь нужно как можно скорее попасть в ванную, только бы Яухер не заметил.       — Поторапливайтесь, ну-ка поживее! — Юстус, как и всегда, любил командовать. — Зигфрид! — окликнул он. — Что у тебя там?       — Ничего, — ответил юноша, уже понимая, что ему не повезло.       — А куда это ты так торопишься?       — В ванную, — обреченно ответил Зигфрид.       — Повернись-ка, — и, увидев, что курсант медлит, уже громче добавил:       — А ну-ка делай, что я сказал. Повернись! Юноша еще более обреченно повернулся, и Юстус и остальные курсанты увидели на его пижамных брюках влажные темные пятна. Яухер покачал головой и брезгливо поджал губы.       — Ты всю школу позоришь, тебе не стыдно? А вдруг к нам завтра приедет фюрер, а у нас вся комната мочой пропахла. Придется мне сказать учителю физкультуры. Как ты думешь, что он скажет по этому поводу?       — Нет, пожалуйста, только не это! — Зигфрид был в отчаянии оттого, что придется снова переживать уже пережитый позор.       Юстус улыбнулся своей обычной неприятной улыбочкой.       — Хорошо, — в предвкушении произнес он, чувствуя, что юноша готов на все, чтобы избежать очередного позора. — Двадцать марок — и я обо всем забуду.       — Но у меня столько нет, — Зигфрид в полной мере осознал безнадежность своего положения.       — Достань. И принеси как можно скорее, только так, чтобы никто не видел. Если к ужину у тебя их не будет, учитель физкультуры обо всем узнает.       — Но как я...       — Мне все равно, как. Одолжи. Потряси вон Рейнхарда Хендрикса, у него всегда водятся деньги. Или к кузену на поклон сходи.       — Но он никогда не делится. Еще с детства...       — Убеди. А уж как ты уломаешь его, уже не моя забота. Я бы на твоем месте использовал бы всю свою изобретательность и обаяние, — снова ухмыльнулся Юстус. — Впрочем, далеко ходить не нужно — вот наш поэт со своим хваленым благородством заступился за тебя в прошлый раз, может, заступится и в этот? — Яухер повернулся в сторону Альбрехта и опять ухмыльнулся, тот нахмурился — как можно так издеваться над людьми? Удовлетворенно посмотрев на растерянных юношей — как же они теперь выйдут из столь затруднительного положения — и предвкушая, как ему в карман упадут целых двадцать марок, Юстус хлопнул притихшего Зигфрида по щеке.       — Так не забудь, я жду. Двадцать марок, ровно двадцать, и ни единой маркой меньше. Если не принесешь — я сделаю, что сказал, — и, хлопнув Зигфрида по щеке еще раз и подмигнув ему, наконец вышел.       Не успели товарищи прийти в себя и осознать произошедшее, как в комнату вернулся умывшийся Фридрих. Он сразу понял, что случилось неладное.       — Ты в порядке, Зигфрид? — сразу спросил он.       — Да, — тихо ответил товарищ.       — А вот я вижу, что нет, — прямо ответил Фридрих. — Что, опять?..       — Опять, — только и мог ответить Зигфрид и, как всегда, не увидел в глазах соседа ни малейшей насмешки, а только серьезное сочувствие.       — Когда это началось? — спросил Фридрих. — Ну не бойся, ответь мне.       — Было в детстве, — чуть помедлив, отозвался Зигфрид, — затем исчезло на некоторое время, а вот теперь снова началось.       — Может, тебе следует быть поспокойнее, когда ложишься спать, — сказал вернувшийся во время перепалки Тьеден.       — И пить поменьше на ночь, — сочувственно прогудел Вильгельм. — Пробовал?       — Пробовал, не помогает.       — Тогда лучше всего тебе обратиться к врачу, — заметил Альбрехт, его тотчас же поддержал Кристоф.       — Правильно, — согласился Фридрих. — Лучше всего будет показаться врачу и объяснить...       — Как же я пойду? — спросил несчастный юноша. — Стыда не оберёшься.       — Ну врач на то и врач, чтобы помогать людям, у которых в организме что-то не так, — со своим всегдашним сочувствием ответил Фридрих. — А если не рассказать откровенно, что с тобой, то как он поможет тебе?       Зигфрид не смог согласиться с этим, с некоторым облегчением увидев во взгляде соседа отсутствие презрения, впрочем, как и всегда.       — А если ты стесняешься, я с тобой схожу, — продолжил Фридрих. — Вот после обеда и учений и пойдем. Товарищи должны помогать друг другу.       — Правда сходишь? — в голосе Зигфрида промелькнула надежда.       — Конечно.       — Хорошо, только это еще не все, Фридрих. Яухер заметил и потребовал с него двадцать марок, которые он должен принести к ужину.       — Что? Это еще что такое? А карман у него не треснет? — Фридрих был возмущен до предела. — У меня, Зигфрид, есть только три марки. У кого сколько? Все курсанты проверили свои сбережения, у всех шестерых набралось только тринадцать марок, и все согласились отдать их ради спасения товарища, а вернуть он сможет их позже, когда получит посылку из дома.       — Не стоит, — Зигфрид готов был провалиться сквозь пол. — Они не спасут меня. Он сказал, ему нужно ровно двадцать.       — Нужно прекратить это, — решительно заявил Фридрих. — Придется мне самому поговорить с Яухером и убедить его слезть с тебя. Уверен, он и младших курсантов трясет, чтоб ему пусто было. Выманивает у них если не деньги, так шоколад или конфеты. Значит так, Зигфрид, после учений и обеда пойдем к врачу и поговорим с ним. А перед ужином я наведаюсь к Яухеру и поговорю с ним по-мужски. Наверное, придется врезать ему, если слова до него не дойдут, — Фридрих был настроен очень решительно, остальные только поприветствовали его желание пойти и как следует потрясти Юстуса, а то его действия уже переходят всякие границы.       — Но Фридрих, у тебя тогда будут неприятности, — отозвался Зигфрид.       — Пускай. Только нам нужно убедить его прекратить все эти вымогательства. Достаточно он доставал нас! Достаточно издевался над нами! Я пойду и поговорю, а если это не поможет, придется тогда обратиться к директору и рассказать, как Яухер притесняет нас, пользуясь своей властью.       — Я тоже схожу с вами к врачу, — добавил Альбрехт.       — Не стоит из-за меня беспокоиться, — Зигфриду было все еще стыдно, но юноша немного приободрился, увидев, что товарищи готовы поддержать его.       — Нет, стоит. Помнишь, как ты помог мне добраться до медпункта, когда я подвернул ногу?       — Спасибо, Фридрих, Альбрехт. Вы... вы хорошие товарищи. И приятно посмотреть на то, как вы дружите.       Наконец, когда возникшая проблема была более-менее разрешена, те, кто еще не успел умыться, отправились в ванную, а затем в столовую, где уже сидели и завтракали все остальные. Фридрих со всегдашним энтузиазмом принялся за завтрак, остальные последовали его примеру — все, кроме Зигфрида, который от волнения не мог проглотить ни кусочка, так что Фридрих и Вильгельм настоятельно посоветовали ему поесть хоть немного и не волноваться так.       — Не переживай, все наладится, — тихо произнес Фридрих. — Врач поможет тебе, а Яухера, я надеюсь, мне удастся спровадить. Больше он в нашу комнату и носа не сунет и не будет требовать ни у кого ни единой марки.       — Мне бы твою надежду, уверенность... и твой здоровый организм, — отозвался с легкой улыбкой Зигфрид, сидевший как на иголках, так что Фридрих снова указал ему глазами на пищу.       — Ты успокойся, Зигфрид, все будет хорошо, — ободряюще улыбнулся он. Зигфрид снова улыбнулся в ответ легкой застенчивой и печальной улыбкой.       Вот прошел завтрак, и курсанты отправились на уроки. После уроков в классах последним перед обедом должен был состояться урок физической культуры. Когда товарищи переодевались в спортивные костюмы, дверь с шумом открылась и к ним влетел курсант из соседней комнаты.       — Парни, у нас сегодня особенное задание — мы метаем гранаты! Я слышал, Пейнер говорил с герром директором и тот одобрил, сказал, нужно сделать это, пока не начались частые дожди. Сосредоточенные и серьезные курсанты выходили на учебный полигон, где уже стоял Пейнер, ожидающий их. Фридрих поморщился — никогда этот преподаватель не упускал случая показать свою власть над ними, а также он был любителем унижать тех, кто слабее, особенно Зигфрида.       Пейнер, ухмыльнувшись, с самодовольным видом велел половине курса спуститься в окопчик, а половине остаться наверху. День был тихий, даже слишком тихий, небо затянуло облаками, но дождя не было. Преподаватель, важный, как наевшийся рыбы пеликан, расхаживал взад-вперед перед чертежами, показывающими устройство ручной гранаты. Курсанты слушали его поджав губы — все знали, что Пейнер страсть как любит показывать свою власть и разглагольствовать, хотя сам никогда не подает пример и только командует. Многим хотелось приступить непосредственно к практической части важного задания, бросить уже наконец эти гранаты и вернуться в корпус греться и обедать.       — Хотя основное осколочное действие ручной гранаты наблюдается в радиусе до пятнадцати метров, отдельные осколки могут разлетаться значительно дальше. Итак, еще раз подведем итог — откручиваем крышку, дергаем за шнур — граната на боевом взводе. Теперь посильнее размахиваемся и бросаем ее, и тут же в укрытие. Помните — после того, как вы дернули за шнур, до взрыва остается ровно четыре с половиной секунды. Так что действовать при броске нужно очень быстро и решительно. Вопросы есть? Нет? Очень хорошо. Пейнер осторожно открыл ящик с гранатами.       — Начнем. Кристоф, иди-ка сюда, — и вручил гранату первому курсанту.       Юноша приосанился, как он всегда любил это делать.       — Откручиваешь, дергаешь за шнур, размахиваешься, бросаешь... давай! — Кристоф широко размахнулся, и граната упала далеко за пределами окопа. В отдалении сразу же раздался взрыв, юноши пригнулись.       — Очень хорошо. Следующий. Фридрих, иди сюда, — видно, Пейнер решил вызвать сначала самых сильных юношей, чтобы они подали пример другим.       Фридрих вышел и так же успешно справился с заданием. Альбрехт всегда восхищался другом, с какой уверенностью он выполняет все задания, по крайней мере, физического характера. Видя, как Рудольф при виде успеха соперника скрипнул зубами, Пейнер вызвал его следующим, чтобы сравнить результаты. Рудольф был силен, только он заметил, что брошенная Фридрихом граната все равно упала дальше брошенной им. Он снова скрипнул зубами — опять этот выскочка Ваймер его обошел. Фридрих, впрочем, не проявлял никаких признаков превосходства, как и всегда. Он стоял у стены окопа с выражением серьезной сосредоточенности на лице, потому что наступала очередь товарищей, уступающих ему по силе, и скоро, он чувствовал, преподаватель должен был вызвать Альбрехта. Но следующим был Вильгельм, впрочем, несмотря на свой вес, юноша успешно бросил гранату и подмигнул Кристофу. Сзади одобрительно зашептались — а фрикаделька-то не промах!       Следующим оказался Альбрехт. Фридрих во все глаза уставился на побледневшего и серьезного друга. Нет, эти гранаты и все другое оружие не предназначались для таких тонких рук! Юноша взял гранату чуть дрогнувшей рукой.       — Откручиваешь, дергаешь за шнур, размахиваешься, бросаешь... бросай ее! — Пейнер заметил, что граната задержалась в руке хрупкого курсанта на лишнюю секунду, а сердце Фридриха в эту же секунду пропустило удар. БРОСАЙ ЖЕ! Наконец граната была брошена, и упала гораздо ближе, чем должна была. Стены учебного окопа долго сотрясались от прогремевшего взрыва, а юноши пригнулись гораздо ниже, прижав ладони к ушам, а затем стали отряхать со спортивных костюмов разлетевшиеся от взрыва во все стороны клочья земли.       — Черт бы тебя побрал, Штайн! — вспылил Пейнер. — Все бы тебе сидеть в своем кабинете да стишки читать! Даже Мейер хорошо справился с заданием — с его-то комплекцией! У тебя самые низкие результаты, ты всю школу позоришь. Ты и Гладен, вы два позорища Алленштайна. Альбрехт отошел к стене, опустив голову. Фридрих увидел, как лицо стоявшего неподалеку Зигфрида исказилось отчаянием, юноша стоял напряженный как струна. Нет, непременно нужно прекратить это! Сегодня же он поговорит с Яухером, а также придется до вечера поговорить еще и с Пейнером, чтобы наконец перестали издеваться и над Зигфридом, и над Альбрехтом.